Мы все неидеальны. Других людей на эту планету просто не завезли!

«Новые выйдут, вместе потом сходим.» – попытался успокоить его я.

«Так это когда будет! Новые! Не дождешься!» – все-равно расстроенный отозвался Юрка.

«Так не нужно ждать. В книгах про приключения намного больше написано, фильмов совсем мало снято, да и в кинотеатр идти нужно, чтобы их посмотреть, а книг про приключения много, у меня они дома есть, завтра я вам принесу.» – произнес Славка.

И принес, мы ими зачитывались потом пару лет, из рук в руки передавали, такого количества приключенческой литературы я себе и представить не мог. Мне отец покупал кое-что, конечно, еще немного я в кино видел, но чтобы столько!

А еще Славка необыкновенно интересно умел прочитанное нами дополнять, он то, в отличие от нас, все доступные приключенческие книжки давно прочел и уже интересовался книгами по истории, географии, биологии. Вот и получалось, что прочли мы «Д”Артаньян и три мушкетера», например, и начинаем с Юркой обсуждать что лилия на плече Миледи означает, что она шалавой была, а Славка нам возражает, мол, по одной из версий, так вовсе не шалав клеймили, а воровок, причем, попавшихся на воровстве не в первый раз, а по другой версии, такое клеймо вообще только у одной преступницы, прототипа Миледи, и было, так как она на всю Францию тогдашнюю прославилась тем, что, будучи совсем юной, не только совратила священника, но и заставила его церковные ценности украсть и продать. И все в таком духе. Рассказывал так, что заслушаешься!

А еще Славка очень быстро втянулся в занятия единоборствами. И втянулся вполне себе наравне и с Юркой и с другими пацанами. А дело было так: я, как и обещал парням, позвонил на следующий день друзьям отца, спросил не смогут ли они как-нибудь в выходной к нам заехать, показать пацанам несколько приемов, да и про службу рассказать, чтобы было на кого равняться.

Друзья отца идеей загорелись, да не просто загорелись, уже много позже они мне рассказывали, что очень виноватыми себя передо мной чувствовали, что я в детдом попал, оказывается, они оба, когда мать мою заставили отказ от родительских прав оформить, надеялись меня к себе под опеку забрать, жен уговаривали, да те ни в какую, не согласилась ни одна чужого пацана в семью взять, вот и готовы они были безоговорочно любую помощь, любую поддержку мне оказать, лишь бы вину эту свою передо мной да перед другом своим погибшим хоть как то загладить.

И организовали друзья отца целую кампанию по взятию нашего детдома МУРом под шефство, тогда такое шефство очень практиковалось, в почете было, а тут все в одном – и детдом, и сын погибшего при исполнении сотрудника в нем, вот начальству МУРовскому эта идея вполне по душе и пришлась. В рамках такого шефства к нам два разу в неделю и стали тренеры по самбо из МУРовской детской секции ездить, отдельную секцию на базе детдома организовали и с нами занимались. Тренеры по будням учат, друзья отца по выходным на спаринги выходят.

В секцию эту поначалу вообще все детдомовские пацаны ходить стали, да и Славка с нами, потом, правда, некоторые интерес потеряли, единоборства – это труд, большой труд, и физический и умственный, это ты, Никита, сам знаешь, а трудиться далеко не все любят, вот и отпали многие.

Многие, но не Славка, он когда на первое занятие пришел, парни ржать над ним стали, мол, куда ему колобку-козявке, он же ростом маленький, его любой из нас «соплей перешибет», да только тренер им тут же первый урок и преподал, сказал, что в самбо дело вовсе не в росте и весе, а в умении владеть своим телом, а еще в стратегическом мышлении – умении противника правильно оценить, тактику его разглядеть и моментально свою стратегию боя выстроить. Владению телом любого научить можно, было бы желание, тут, как говорится, рецепт один – «терпенье и труд все перетрут», а вот стратегическое мышление – это штука редкая, далеко не у всех она встречается, а вот у Славки есть, по нему это сразу видно. Так и остался Славка в секции, и вскоре уже боец был получше многих других.».

Глава 22.

Максим замолчал, а Тамара Сергеевна продолжила: «Так и прошли следующие три года, троица моя неразлучная росла, и влияла друг на друга только положительно.

Юрка, глядя на Максима со Славкой, намного лучше учиться стал, да и драк с его участием больше почти не было, сам он ни на кого не нападал, потому что поводов для этого нарочно больше не искал, а уж к нему не по делу задраться мало кто решался – и сам ответит, мало не покажется, да и задрать не по делу любого из этой троицы – это бросить вызов сразу всем троим, они же друг за друга горой, а всю троицу задирать мало кто решался, втроем они были совершенно непобедимы.

Максим, с его обостренным чувством справедливости, за порядок в детдоме отвечал, следил, чтобы младших не обижали, девчонок не притесняли, к нему за защитой все бегали, да и не только за защитой, а еще за разрешением споров, почти что за судом справедливым.

Славка мой мужал, мужал прямо на глазах, сначала, правда, внешне это мало было заметно – как был колобок, он не низок не высок, так и оставался, только жир стал в мышцы превращаться, ну, да это до поры до времени не очень было заметно, а вот потом… Смешной эпизод был летом того года, когда им всем пятнадцать исполнилось.

Для Максима и Юры это был последний год в детдоме, он у нас был для детей от семи до пятнадцати лет, в пятнадцать лет тогда как раз восьмой класс (аналог нынешнего девятого) заканчивали, после у ребят было два пути – кто десятилетку хотел окончить мог в другой детдом перевестись, который позволял нахождение воспитанников старше пятнадцати лет, а остальные во всякие училища поступали, профессию сразу получали, им места в общежитиях давали при таких училищах, там и жили до 18 лет. Максим с Юрой в другой детдом не захотели, подали документы в ПТУ на специальность ремонтного рабочего для троллейбусного и трамвайного парков.

Накануне первого сентября должны были уже в общежитие переезжать, а пока лето, уехали они в тот же лагерь спортивный под Анапой, из которого Максима три года назад к нам и привезли.

Путевки в лагерь аж на две смены (на июль и на август, в июне они еще окончанием восьмого класса и поступлением в ПТУ были заняты) детдомовским в МУРе также в порядке шефской помощи дали. Путевок было три, поехать изначально должны были Максим, Юрка и Генка, тот самый, который раньше в Юркиной стае состоял. Для Славы путевки не предусматривалось, он же не детдомовский.

Пацаны сначала здорово расстроились, им так надолго расставаться никак не хотелось, но проблему эту тренер решил, у него поощрительная путевка была для победителя соревнований, вот про нее он еще в марте Славке и сказал – победишь, будет твоей по праву. Славку уговаривать не нужно было, он в возможность эту не руками, зубами вцепился и уже не выпустил, победил, таки, и с пацанами поехал.

А вот Генка поехать не смог, ногу сломал аккурат накануне отъезда, и заменить его никем уже невозможно было, для отправки детдомовских ребят в лагерь нужно было такое количество бумаг оформить, я уже никак на другого воспитанника не успела бы их сделать, вот и пропала путевка. Уехали они втроем.

А как третья смена закончилась, приехала я на вокзал их встречать, выхожу на перрон, он родителями встречающими почти целиком заполнен – на этом поезде сразу вся третья смена возвращалась, ребятами из лагеря несколько вагонов было занято. Кое-как пробилась к нужному вагону, стою жду. Выскочили Максим с Юркой, наперегонки, как всегда, поздоровались и за спиной у меня встали, стоят болтают, я голоса их среди других ребят хорошо различаю. Я стою, жду Славу, а он все не выходит. Уже весь вагон почти опустел, даже самые медлительные уже вышли, с родителями обнялись и к выходу потянулись, а Славки все нет.

Я беспокоиться начала, но Максим с Юркой за спиной у меня болтают совершенно спокойно, даже смеются, я это отчетливо слышу, и сама себя успокаиваю, с такой дружбой как у них с моим Славкой, если бы случилось что-то они бы так себя не вели, не смеялись бы, уже давно бы мне про беду рассказали. Стою, жду.

Вдруг сзади голос мужской, совершенно мне незнакомый: «Мать, а мы кого ждем то? Вроде вышли уже все. Может поедем, надоело стоять на перроне, да и жрать уже охота.».

Я на голос обернулась и обомлела: передо мной пацан, ростом с Максима (до Юрки не дотянул, конечно, тот всегда рослый был, а к пятнадцати годам уже больше метр девяносто, но и Максим немаленький, тоже уже за метр восемьдесят перевалил), не худощавый, но и не полный, такой спортивный, подтянутый, волосы выцвели абсолютно, солома-соломой, коротко подстрижены и не вьются, ресницы с бровями светлые, и ни одной веснушки, вот вообще ни одной.

Я не сразу поняла, что это Слава и есть, представляете, не узнала я родного сына – за эти два месяца Славка-козявка куда-то исчез, вот просто растворился, а вместо него вот этот незнакомый пацан с мужским голосом. Я даже растерялась, а пацаны за спиной как начали гоготать, что, говорят, Там Сергевна (это они имя мое так сокращали), изменился Славка, родная мать не узнает!».

В этот момент за столом уже все хохотали, первыми Максим со Славой рассмеялись, вспоминая, а потом и остальные, оживив в памяти данное раньше в этом же разговоре Тамарой Сергеевной описание Славы в двенадцать лет и представив себе представшую перед ее глазами картину несопоставимых изменений, не удержались и начали смеяться.

Глава 23.

«Следующие два года, пока Максим с Юрой в ПТУ учились и работали до армии, а Слава школу оканчивал, прошли без особо примечательных событий, только Слава теперь все свободное время проводил у парней в общежитии, домой только ночевать приходил, да и то не всегда. Видела я их всех теперь только по праздникам, особо про этот период мне и рассказать нечего» – продолжила Тамара Сергеевна, отсмеявшись.

«Как же нечего,» – вмешался вдруг в разговор молчавший до этого момента Слава, «как раз в это время Ланка (так мы Иоланту, маму Никитину все называли) первый раз на Юркиной орбите и появилась.

Идем мы как-то все от общаги ПТУшной к детдому, праздник какой-то был, 9 мая, кажется, мы как раз хотели тебя после концерта в детдоме встретить и к нам праздновать пойти, ты нам пироги обещала, а навстречу нам девчонка, постарше нас явно, но ненамного, на вид ей лет девятнадцать-двадцать. Фигуристая такая девчонка, мимо не пройти, мы тогда в таком возрасте были и состоянии, что вообще вслед любой крале оборачивались, а тут такая – как глянешь, так аж сглатываешь невольно, уж больно воображение будоражит мысль о возможности когда-нибудь вот к такой фигуристой прикоснуться, полапать от души, так сказать! Она нашу реакцию заметила, но не заругалась, а наоборот, рассмеялась только и губы язычком облизнула, да так, что мы все в землю взгляд моментально перевели, чтобы воображение свое успокоить.

Вдруг подходит к нам та девчонка и, обращаясь к Юрке, говорит: «А ты, никак, Юрка, Аньки, подружки матери моей, Шпалы, сынок? Не помнишь меня? Мамашки наши раньше крепко дружили, нас с тобой даже на какое-то время из детдома вместе забрали.».

«Помню,» – ответил Юрка, «только больно ты с тех пор изменилась, сразу и не признал. Как мать твоя поживает?».

«Никак не поживает, померла год назад, вернее, не померла, убили ее, убили и расчленили, остатки потом по всем окрестным помойкам собирали. Нашелся какой-то упырь заезжий, сначала насиловал, да не сам, сам не смог, наверное, вот и разошелся, насиловал какой-то палкой грязной, как мне потом в ментовке сказали. Дня три держал где-то, где – никому неведомо, насиловал, потом убил и расчленил, разбросал по помойкам. Так и померла моя мамашка!» – произнесла все это Ланка как-то нарочито спокойно, как будто не про мать свою говорила, а книжку прочитанную пересказывала или сводку милицейскую.

А вот мы все втроем от ее рассказа аж замерли, у меня, во всяком случае, мурашки по спине ползли и озноб, как сейчас помню.

«Упыря того нашли?» – спросил первым пришедший в себя Юрка.

«Не нашли, да и не искал особо никто, я думаю. Репутация то у мамашки моей та еще была, небось решили, что туда ей и дорога.» – ответила Ланка.

«А почему решили, что заезжий, ну, упырь, я имею в виду?» – продолжил диалог Юрка.

«Так больше у нас на районе ничего подобного не происходило. Если бы местный был, он бы от повторения не удержался, так мне в ментовке сказали, а раз больше ничего не было, значит заезжий. Это очень может быть, мать же клиентов, в основном, на вокзале и находила, так что ничего удивительного.».

Ланка немного помолчала, а потом продолжила: «Юрка, пойдем погуляем, пообщаемся, сто лет же не виделись.».

Юрка не отказался, только рукой нам махнул, идите, мол, пацаны, я потом к вам присоединюсь. В общаге ПТУшной он только на следующее утро появился, довольный, аж светится весь, стала Ланка его первой женщиной! Опередил он все-таки Макса, хоть в этом да опередил.».

Слава посмотрел на Максима с улыбкой, тот поднял на него глаза и улыбнулся в ответ: «Опередил, признаю, ненадолго, правда, но опередил!» – произнес вальяжно, растягивая слова, как-то так, что было очевидно – превосходство друга в этом он признает, но совсем-совсем небольшое превосходство, вот прям крошечное.

«Потом они с Ланкой еще какое-то время встречались, но недолго, разница в пять лет, да не в пользу Юрки, тогда еще очень большой казалась, да и что Юрка предложить ей тогда мог, он же еще в ПТУ учился, ни жилья ни заработков.».

«Наступил 1983 год, пацанам как раз время в армию идти пришло.» – продолжила Тамара Сергеевна.

«Максим с Юрой ПТУ окончили, даже поработать немного до призыва успели, они уже точно решили, что будут проситься в Афганистан – там война, а где еще, как не на войне, становиться героями! Мечты то этой своей детской – быть героями, они ничуть не забыли, не утратили.

Слава хотел с ними, даже поступать после школы сначала отказывался, несмотря на золотую медаль. Я была просто в ужасе, плакала, умоляла, отговаривала, Максима то с Юрой потерять боялась, не сказать до какой степени, они мне родными за эти годы стали, а уж всех троих на войну отправлять было просто выше моих сил!

Максима с Юрой не отговорила, не смогла переубедить, а Славу мне, неожиданно, Максим помог уговорить от решения в Афганистан, да и вообще в армию пойти отказаться. Он ему тогда сказал: «Слав, если мы все трое в Афган, мать твою кто защищать, оберегать останется? Она нам всем, почитай, единственный родной человек, не дай Бог что с ней случится в наше отсутствие, мы же себе не простим!».

«Вот сам и оставайся, почему я то?» – сначала набычился Слава.

«Да потому, что ты самый из нас умный!» – ответил Максим, «Ты точно поступишь, выучишься, в милицию работать пойдешь, там сможешь очень много хорошего сделать, там станешь героем. А мы с Юркой ПТУшники, нам высшего образования не видать, мы, если не в Афган, то так в троллейбусном парке и останемся. Для нас Афган – шанс на героическое будущее, а для тебя – шанс, но с обратным знаком, шанс это самое будущее себе испортить, а хуже того, вообще потерять!».

В общем, убедил он Славу. Тот, после окончания школы, подал, таки, документы на Юрфак в МГУ, подал и поступил. А ребят в Афганистан призвали, как они и хотели. В следующий раз они все уже только в 1985 году встретились, после демобилизации Максима и Юры.

Вот только из Афганистана они очень в разном настроении вернулись. Оба с наградами, воевали, сразу было понятно, что оба достойно, Юра даже с ранением, слава Богу, не тяжелым, Максим живой-здоровый, но вот настроение по возвращению было у них совсем разным.

Служили они порознь, как ни просились в одну часть, не пошли им навстречу. Юру на границу в Таджикистан отправили, он все время там и прослужил, охранял границу, только не с нашей стороны, а с Афганской, наши пограничники ста-километровый коридор вдоль границы со стороны Афганистана держали, чтобы моджахедов даже близко к границе не подпустить. Максим в составе мотострелковой дивизии был под Пандшером.

Юра, по возвращению, почти не изменился, даже доволен был своей службой, гордился достигнутыми на ней успехами, а вот Максим про службу говорить не любил, да и до сих пор не любит, первое время совсем мрачный ходил, даже не просто мрачный, а какой то сам не свой, будто смысл жизни утратил, вел себя так, что казалось живет он, скорее, по привычке, чем осознанно, ничего не хочет, ни к чему не стремится.».

«Макс, а что так? Что там случилось в Афгане?» – тут же спросил Никита, но ответил ему не Максим, Максим сидел мрачный, молчал, будто и сейчас, через столько лет, не хотел и не мог говорить про те события.

Ответил ему Старшина: «Да как тебе сказать, Никит, особенного ничего не случилось, просто Макс – он всегда был про справедливость, на отсутствие этой самой справедливости спокойно реагировать не мог, больно близко принимал к сердцу такие ситуации, а война – нет на войне справедливости, и не может быть!

Ты, вроде, с врагом воюешь, тут все справедливо – или он тебя или ты его, а вот только на войне, порой, непонятно кто враг, а кто так – моджахеды с оружием – понятно, враги, а мирные из подполья? Кто этим самым моджахедам информацию собирает и передает – где ты есть, в чем ты слаб, как тебя получше достать, чтобы уничтожить – они враги? Вроде враги, а вроде и нет. С одной стороны, враги – делают все, чтобы ты погиб, а с другой стороны – они у себя на родине, они ситуацию совсем по-другому видят – это ты к ним с оружием пришел, они тебя не звали, это ты их отцов, сыновей, братьев, мужей, которые на другой стороне воюют, уничтожаешь с оружием.

И оправдание, что тебя как раз звали, правительство их официальное и позвало, в этой ситуации для таких как Макс, думающих, то есть, и поступки свои критерием справедливости постоянно измеряющих, мало применимо – для этих конкретных мирных правительство оно где-то там, а близкие, против которых ты с оружием воюешь, они то как раз здесь, вот этим близким они тебя уничтожить и помогают, потому что война – если не они тебя, то ты их, близких их уничтожишь, в смысле.

Так что тебе делать в этой ситуации? Терпеть, прощать, вторую щеку подставлять? Или и этих мирных врагами считать и воевать с ними наравне с прочими, не щадя и не задумываясь? Нет на этот вопрос однозначного ответа.

У тебя нет, а у твоих сослуживцев есть, они такими рассуждениями не мучаются, для них все понятно: враг – это тот кто им угрожает, жизнь их пытается отобрать, и неважно в какой форме, с оружием против них выходит, или информацию собирает и передает, или вообще просто друг/брат/сват (читай, мать, жена, сестра) врага твоего, рассуждают по известному принципу: «скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты», и действуют соответственно.

Отсюда и «зачистки», почитай, что это, если не знаешь, я сейчас про них рассказывать не буду.

Мы с Максом, да и все ребята из моей роты непосредственно в зачистках не участвовали, не по нутру нам они, но нагляделись достаточно, и, главное, иногда просто бессильно смотрели, против своих то не попрешь!

Вот тебе и объяснение Максова настроения после демобилизации – шел героем становиться, а вернулся с такими вот неоднозначными, мягко говоря, наблюдениями и ощущениями.».

«Мы с отцом твоим тоже все это видели и понимали, только не так глубоко переживали, нам казалось, что главное, что уже вернулись, к мирной жизни вернулись, где не будет уже больше места этим моральным переживаниям!

И хотели только одного – поскорее в эту самую мирную жизнь как можно глубже погрузиться, к бабе какой притулиться, теплом от нее напитаться, работу найти, сына родить, дом построить, дерево посадить, да и дальше жить, не тужить!» – добавил Старшина после паузы.

«Вот и притулились, я – к Лизавете, слава Богу, была она уже тогда в моей жизни и до сих пор остается, батя твой – к Ланке.

Глава 24.

Ланка в его жизни сразу после демобилизации как черт из табакерки выскочила, они, оказывается, переписывались все время его службы, писала, что любит, ждет.

Встречать приехала демобилизованного прямо к поезду, да от него уже и не отходила. Жила она все в той же общаге при заводе, что и мать ее когда-то, работала там же, на заводе, «ремеслом» материнским, вроде, не занималась, во всяком случае, Юрку горячо заверяла, что завязала еще тогда, когда мать ее убили, испугалась сильно судьбу материнскую повторить, вот и завязала.

Как только они Юркину квартиру вернуть смогли, сразу к нему переехала. Жили неплохо. Юрка сначала в трамвайном парке работал по ПТУшной специальности, потом Макс всех нас к себе в убойный на Петровку перетащил. Ланка с завода ушла, из общежития ее выгнали, продавцом в ларек пивом торговать устроилась. Через семь лет ты родился.

В общем, до 1994 года, пока тебе два года не исполнилось, не было у них с батей твоим особых проблем.

А в 94-м «грянул гром» – выяснилось, что Ланка, глядя на жизнь окружающую, в которой богатеи из всех щелей повыскакивали, с небогатым существованием, а оно тогда именно что небогатым и было (Юрка, хоть и на Петровке, да простым опером служил, зарплаты там совсем невелики тогда были, да и выплачивали их не сказать, чтобы регулярно, она вообще после твоего рождения только пособие копеечное на ребенка и получала), мириться не пожелала и решила вернуться к материнскому «ремеслу». Зазорного ничего в том не видела, тогда жизнь вообще вся с ног на голову перевернулась, рухнули куда-то все прежние ценности, а новые еще не народились, у большинства людей бандитами да проститутками быть зазорным уже совершенно не считалось, наоборот, оценивалось как вполне неплохой способ заработка.

К «ремеслу» вернулась, Юрке, понятно, ничего не сказала, у него то все с ценностями по-прежнему в порядке было, он бы, мягко говоря, не одобрил, да новых реалий не учла, заразилась довольно скоро «дурной» болезнью, да не какой-то давно известной, а новой инфекцией, кем-то из ее клиентов из тропических стран, в которые тогда как раз возможность ездить появилась, недавно привезенной. Поняла, что что-то не в порядке, слава Богу, быстро, ни Юрку ни тебя «наградить» не успела, но и скрыть не смогла, они же с батей твоим как муж и жена жили, как тут скроешь.

Юрка ее чуть не прибил, к тебе даже приближаться запретил, комнату тут же снял в какой-то общаге, отселил ее туда, велел не возвращаться, пока не вылечится, ну и потащил, конечно, в вендиспансер.

А в вендиспансере как лечить эту заразу не знают, она же новая, недавно завезенная из другой страны, но как-то лечить стали, первые результаты лечение, правда, только через пару месяцев начало давать.

Все выдохнули, про «проблему» то Ланкину мы все знали, Юрка к тебе ее не подпускал все это время, а куда тебя девать, пока он работе, если матери рядом нет, непонятно было, вот и пришлось нас то одного то другого просить за тобой присмотреть, заодно, и объяснять нам что произошло пришлось, мы тебя тогда «переходящее красное знамя» прозвали, потому что передавали постоянно с рук на руки – один прибежал с работы, другого, кто за тобой до этого присматривал, сразу сменил, потом третий появился, и так изо дня в день.

Только выдохнули мы рано, Ланка вылечилась, вернулась домой, даже покаянно выглядела, вроде, решили мы, что все теперь у вас наладится. Да не тут то было, настоящая беда еще впереди оказалась. Не прошло и двух недель, как у всех, кто с вами жил деньги пропадать стали.».

«А жили мы тогда, считай, что коммуной,» – вмешался тут в рассказ Старшины Максим, «квартира эта была Юркина, двухкомнатная, то, что он там с Ланкой и тобой жил, это понятно. А во второй комнате я обитал.

Там какая история получилась – мы еще когда из ПТУ выпустились, еще до Афгана, стали выяснять, где нам жить положено, по закону, так сказать.

Про историю с Юркиной квартирой тебе Тамара Сергеевна сегодня рассказала, а вот у меня история другая – мне сказали, что после детдома я назад в квартиру отца могу прописаться, я удивился как она сохранилась, а оказалось, что удивляться нечему – мать то моя все это время была в ней прописана, как они с отцом вместе много лет назад туда прописались, так по ту пору мать и не выписывалась, вот и сохранилась квартира. А что мать родительских прав на меня была лишена, так это неважно, мои права на жилье это никак не затрагивает. Ну, я и прописался, даже пожили мы там с Юркой какое-то время до Афгана, он то со своей квартирой окончательно уже только после демобилизации разобрался, прописался, как и я, едва восемнадцать исполнилось, а Правление своего ЖСК окончательно оттуда только после возвращения выгнать смог.

До Афгана матери моей в квартире этой не было, не знаю, где она тогда моталась, я не интересовался. Пожили мы с Юркой, потом служить ушли друг за другом, я квартиру запер, ключи Тамаре Сергеевне отдал. А когда я после Афгана вернулся, меня Тамара Сергеевна со Славкой прямо на платформе встречали, поедем, говорят, сначала к нам, поговорить нужно.

Поехали. Вот тут то они мне и рассказали, что с полгода назад мамаша моя объявилась, замки в квартире поменяла и поселилась. Тамару Сергеевну, приехавшую однажды, как обычно, проверить все ли в квартире в порядке, даже на порог не пустила. Тамара Сергеевна пыталась выяснить нельзя ли ее выгнать к моему приезду, но оказалось, что нельзя, она жить в этой квартире равное со мной право имеет. Вот и получается, что идти мне после демобилизации нужно было к мамашке своей, которую я лютой ненавистью ненавидел, гибели отца простить ей не мог, жить под одну крышу. Я твердо сказал, что лучше на вокзале ночевать стану, а к ней не пойду.