Со дна сердца. Часть I. До сна

– Но, кажется, этой ночью тебе снова было одиноко. Почему? – спросила Нимуэ.

– Нахлынули воспоминания о былом. Старик отправил меня странствовать по лесам нашей необъятной страны. «Слушай травы и деревья, учись различать растения, познай их свойства и приспособь к своему дару», – передразнивал учителя Карвий удачно. – А, скука смертная. Давай не будем больше обо мне. Расскажи о себе, друг. Вижу, и тебе сегодняшний праздник по вкусу? Ты собрал много трав. – Он кивнул на корзинку Нимуэ. – Есть нужда в таком обилии?

Он наконец-то подвел беседу к точке, откуда Нимуэ могла задать нужные ей вопросы, и она приободрилась.

– Матушка больна, – сказала она и осеклась. Совсем недавно Карвий рассказывал, как от него отвернулась собственная мать. Будет ли у него сочувствие к другой? Но он молчал, ожидая продолжения. – Может быть, что-то из этих трав поможет ей встать на ноги.

– Дело сильно плохо? – спросил Карвий, но голос его звучал равнодушно. Как Нимуэ и опасалась, он как будто разом закрылся, отстранился от неё.

– Боюсь, что да. Она слегла сегодня в обед и до сих пор в беспамятстве. – Подумав, Нимуэ решила усилить краски, чтобы вызвать сочувствие, хотя не знала, был ли способен на него её собеседник, человек ли он. – Слышал бы ты её кашель! Казалось, будто что-то лопается у неё внутри… Жуткие звуки. А ведь помимо меня у неё еще пятеро детей. Самым младшим всего четыре года! – продолжала она, в чувствах сжимая пальцами ручку корзины. – Отца месяцами не бывает дома. Без неё нам никак. Очень боюсь… что вернувшись, не застану её в живых, – выпалила она страшное и прикусила язык.

– Так ты пришёл сюда не просто так, – разочарованно отозвался Карвий. – Что тебе наговорили об этом месте? Думаешь, тут лежат готовые ответы? О главной тайне всего сущего – о жизни, о смерти?

– Нет! Я прекрасно понимаю, что зря на что-то рассчитываю, – воскликнула Нимуэ, и от эмоций её голос зазвучал по-обычному. – Но утопающий хватается за соломинку… Ты сказал, у тебя есть дар. Скажи, есть ли надежда? Моя матушка… будет жить?

– Если человек должен умереть, то это не изменить, – холодно ответил Карвий. – Будь сейчас одна из особенных осенних ночей, ты бы увидел это ясно. Но вся эта радостная летняя нелепица совершенно сбивает людей с толку… Внушает ложные надежды.

Нимуэ почувствовала, как между лопаток прокатилась вниз капелька пота, и, передёрнув плечами, воскликнула раздражённо:

– Я не верю!

– Твоё право. Но если человек должен умереть, он умрёт, – повторил собеседник, и Нимуэ, которой только что было жарко, будто окатили ледяной водой. – Ни у кого из людей нет власти над смертью. Хотя… говорят, есть место, где можно спастись от неё. Но даже на этой стороне это просто слух, легенда.

– Где оно? – Нимуэ больше не могла сидеть спокойно и вскочила с места. Теперь они были не на равных, теперь она смотрела на него свысока.

– Никто не знает, – всё также безучастно промолвил Карвий. – Даже тэлуйс тэг умирают. Даже они боятся смерти. Поэтому и придумали сказку о том, как жить вечно. Но вечно живут только мёртвые. Возможно, только они и знают, где это место.

– Как туда попасть? Что ещё о нём говорят? – не унималась Нимуэ, но Карвий медленно и внушительно поднял руку, останавливая её:

– Я всё сказал. Вместо того, чтобы точить лясы с незнакомцами, лучше оставайся с матушкой. Кто знает, сколько времени ей осталось. Или, может быть, уже поздно?

В его словах была жуткая правда. Но ещё за ней слышалась скрытая угроза… Нимуэ схватила корзину, которую в чувствах резко сняла с колен и чуть не опрокинула. Сунула руку в карман, где лежал стебелёк руты, сжала его. Пора было выбираться из леса. Нужно было искать путь домой.

– Прощай, – буркнула она, вставая. Карвий ей не ответил, и Нимуэ, отвернувшись, пошла от костра примерно в том направлении, где, как ей казалось, должно было быть поселение.

Вскоре Нимуэ разглядела между деревьями просвет и поспешила к нему. Перед тем, как выйти на озарённую лунным сиянием опушку, она оглянулась, но уже не увидела отсветов костра. Стволы деревьев сомкнулись за её спиной, словно ничего и не случилось.

Ещё какое-то время Нимуэ шла наугад, просто всем сердцем желая вернуться домой. Час за часом небо становилось всё светлее и светлее, а затем и вовсе порозовело. Занимался рассвет. Жуткая ночь солнцестояния кончилась. Но Нимуэ не могла порадоваться этому от всего сердца.

3. Rhod

[круг]

Возвращение домой радости не прибавило. Матушка всё ещё металась на постели в тяжёлом беспокойном сне, её лицо горело огнём. Прохладная повязка, которую Бренна смачивала в стоящей рядом миске с водой, не спасала и быстро нагревалась. Одно разочарование сменило другое, когда Нимуэ спешно высыпала к ногам подруги все собранные за ночь диковинные травы и грибы – и обнаружила на земляном полу обычные зверобой, коровью пшеницу, жабник, гусиную траву, мальву…

– Как же так? – недоумевающе воскликнула Нимуэ. – Поверь мне, это были совсем другие травы, я такие у нас и не видела…

– Бендит-и-мамай обманули твои глаза, – покачала головой Бренна. – Ничему в ночь после летнего солнцестояния доверять нельзя…

Когда она узнала, что подруге удалось повстречать в лесу незнакомца, то сначала обрадовалась. Потом же, услышав его горькие слова, попыталась утешить – «Ещё один ночной морок, который хотел причинить тебе боль». Умом Нимуэ понимала, что Карвий высказал ей всё то, с чем она боялась столкнуться лицом к лицу, то, что она отрицала. Но как же больно было снова и снова слышать в своей голове: «Если человек должен умереть, он умрёт»! Хотела бы Нимуэ не верить этому, хотела бы совсем стереть из памяти разговор с ним…

Кружилась голова, подкашивались ноги от слабости, вызванной голодом и бодрствованием всю ночь, но еда не лезла Нимуэ в горло. Но надо было как-то восстановить силы, хотя казалось, что пережёвывание любой пищи их только тратит. С ужина осталось немного холодной похлёбки, и Нимуэ налила её в миску и выпила через край в пару глотков. Подождала немного, но легче становилось медленно, а голова всё ещё гудела от перенапряжения.

Сердце грызла досада – она вернулась из леса с пустыми руками и потратила столько драгоценного времени, которое могла провести рядом с матушкой. Ведь кто знает, сколько ей осталось… Нимуэ пыталась не думать о плохом, но коли раз пустишь в голову дурное – его будет тянуть туда, как мышь, нашедшую лаз в погреб.

В последний раз воспользовавшись добротой Бренны, Нимуэ оставила её ещё ненадолго дежурить у постели матери и отправилась на Остров. Из головы совсем вылетело, что она выпустила овец, – надо было вернуть их под защиту дома. Переплыв через Озеро, Нимуэ с облегчением обнаружила, что прошедшая дурная ночь как будто не коснулась Острова. Несмотря на то, что она оставила овец в лесу под присмотром всего одного пса, никто не заплутал и не пропал. Хоть что-то хорошее. Не настолько, правда, чтобы почувствовать, как камень отходит с души.

Нимуэ загнала овец к дому, положила им сена, насыпала корм курицам, освежила воду в поилках. Все действия она совершала как будто без души, без единой мысли. Ати радостно лаял и скакал вокруг нее, Нив тыкалась носом в ладонь, но у Нимуэ не было сил ответить собакам добрым словом. Лишь перед самым уходом она поймала Ати в охапку, прижала к себе и зарылась в выгоревшую на солнце рыже-коричневую шерсть носом, вдыхая запахи травы, пыли, света. Нив сунула морду ей под мышку, и Нимуэ почувствовала себя чуточку спокойнее. Оставила псам несколько кусков мяса напоследок, села в лодку и поплыла обратно в поселение, ни разу не оглянувшись.

Следующие два дня Нимуэ посвятила семье. Остров как будто исчез из её памяти, а зияющую пустоту после него заполнили уход за матушкой и домашние хлопоты. Матушка приходила в сознание редко и ненадолго, будто бы увязла в липкой мутной трясине и отвоевывала у неё каждую кроху свободы. В те минуты, когда она приходила в себя, Нимуэ пыталась накормить её, убеждая, что для борьбы с болезнью нужны силы, но матушка отказывалась от еды. Всё, что удавалось влить в неё до следующего провала в беспамятство, – пару ложек куриного бульона да чашку горького травяного настоя. Едва ли это помогало.

Всё это время Нимуэ почти не спала, вернее, как будто гнала от себя саму возможность уснуть, боясь, что потеряет ещё больше времени. Когда не сидела у постели матери, пытаясь накормить её бульоном, настаивая травы или меняя примочки – старалась занять младших. Дети ходили притихшие, встревоженные, не капризничали, быстро съедали предложенную пищу. Сначала они постоянно задавали вопросы о матушке, но вскоре, поняв, что ответы старшей сестры не сильно меняются, прекратили. Оказавшись в сердце дома, ходили на цыпочках и спешили забиться куда-нибудь в уголок. Сначала Нимуэ пыталась отвлекать их от беды в доме – предлагала связывать и развешивать на сушку принесённые из леса травы, перебирать крупу, играть в куклы, мастерить из ракушек и камешков браслеты, но со временем дети стали сторониться её. «Мы сами, сестрёнка», – говорили они, пытаясь храбриться, и, глядя на их кривые улыбки, Нимуэ чувствовала грусть и ужас. Слишком рано им ещё было сталкиваться со смертью, особенно Тавини и Таре – в свои четыре года Нимуэ, кажется, не смотрела на мир так внимательно и вдумчиво, как они. Близнецы были совсем малы, но уже понимали так много, что Нимуэ переживала, как бы нынешнее несчастье не сокрушило их хрупкие, как яичная скорлупа, умы.

Сама Нимуэ давно не сталкивалась со смертью. Мать потеряла родителей ещё до замужества, а когда умерла бабушка со стороны отца, Нимуэ была совсем маленькой и ничего не запомнила. Тогда ещё даже не родилась Айдан… Дедушка же умер, когда Нимуэ было лет шесть, – и он не болел так страшно, как матушка, просто тихо исчез из жизни внучки в один день. Родители сказали, что его забрало Озеро. А потом, когда она уже выросла, отец объяснил: дед ушел на рыбалку, но хватил хмеля и, видимо, выпал из лодки. Никто не видел, как это произошло, – только то, как он со снастями шёл к Озеру. Тело не нашли, только пустую лодку.

Иногда, глядя на Озеро, Нимуэ думала, что же тогда произошло. Наверное, дед что-то увидел в воде, перегнулся через борт лодки, потерял равновесие – а потом и свою жизнь. На поселян этот случай произвёл жуткое впечатление, и какое-то время все с опаской косились на Озеро. Пошли слухи, что в воде завелся аванк – свирепый гигантский бобёр, который утягивает на дно рыбаков, зазевавшихся гуляк и прибившийся к берегу из леса скот. Женщины перестали пускать на Озеро детей, коров и овец стали караулить бдительнее прежнего, мужчины стали реже рыбачить – а когда всё же выбирались, то только группами и с острогами. Римские семьи и верующие смеялись придумкам местных, но к Озеру тоже перестали ходить. Нимуэ противилась материнскому запрету, как могла, и всё равно убегала на Озеро. «Аванк уже забрал моего дедушку, меня точно не возьмёт!» – упрямо твердила она. Отец смеялся, матушка в ужасе прижимала руки к груди и плакала, но храбро шла к большой воде искать дочь, когда обнаруживалось, что та пропала и нигде в поселении её нет.

Очень скоро односельчане поняли, что придуманное не спешит воплощаться в жизнь и искать новых жертв, и перестали смотреть на Озеро как на источник возможных бед. Сняли запреты, а слухи вокруг смерти дедушки исчезли сами собой. Удивительно, но, кажется, благодаря этому случаю Нимуэ научилась принимать чужую смерть довольно просто – вопреки всем сложившимся вокруг небылицам. Может, поэтому сейчас болезнь матушки воспринималась ей уже не так страшно. Конечно, Нимуэ всё ещё рьяно отрицала возможность её смерти, молилась про себя, чтобы этого не случилось, надеялась, что травы Бренны и молитвы Бригид помогут. Но вместе с тем где-то глубоко внутри неё разлилось… спокойствие? Если прислушаться к себе, то начинало казаться, будто бы ничего страшного уже не грозит. Нимуэ приняла возможное будущее и считала, что если оно всё же случится, то она не будет страдать.

А оно случилось.

Два дня матушка промучалась кашлем, кровохарканьем, бульканьем в груди, беспамятством – и на третий её жизнь истлела, рассыпалась пеплом, будто полено в пламени костра. Это случилось на рассвете и подарило Нимуэ – несмотря на всё таящееся где-то на изнанке себя принятие – несколько жутких мгновений чистого ужаса. Матушка задыхалась, давясь кровью, та пузырилась у неё на губах, а потом её тело вздрогнуло, глаза распахнулись и замерли на какой-то точке под крышей – и она затихла. Несмотря на всё то же упорное, змеящееся на сердце принятие Нимуэ какое-то время всё ещё надеялась, что мать шевельнётся, но ничего не произошло… Сгустившуюся тишину разрезал крик петуха, и Нимуэ отмерла. Тихо помолилась Бригид, прося принять душу самой важной женщины в своей жизни, закрыла глаза матери, накрыла её лицо покрывалом. Не стала будить детей рано.

Когда пришла Хашна, Нимуэ так и сидела у постели матери. Лицо её было мокрым, раскраснелось и припухло, но она совсем не помнила, чтобы плакала. Нимуэ слышала все вопросы, что задавала ей Хашна, но отвечала что-то невпопад, и служанка скоро оставила её в покое. Всё, что происходило дальше, Нимуэ наблюдала отстранённо, как будто глядя сверху. События воспринимались не как следующие одно за другим, а будто оторванные друг от друга, разрозненные лоскутки.

Вот Хашна коротко попрощалась с хозяйкой, беззвучно шевеля губами, прочитала свою молитву. Сама разбудила детей, сама им всё разъяснила. Младшие братья и сестры, едва проснувшись, потирая глаза и плохо понимая, что происходит, засыпали служанку вопросами. Когда получили ответы, когда поняли, – заревели. Столпились у остывшей постели, рыдая, комкая в тонких ручках закрывающее тело матери шерстяное покрывало. Хашна ловко перецепила их пальчики на плечи и руки Нимуэ, и, пока братья и сестры обнимались со старшей, что-то невнятно лопоча, кликнула кого-то на улице позвать Айдан.

Та прибежала очень быстро. Замерла в дверях, вглядываясь в зареванные лица. При виде закрытой покрывалом постели, на которой по очертаниям угадывалось неподвижное тело, ноги Айдан подкосились, и она прислонилась к косяку, кусая губы. Её лицо исказилось от сдерживаемых слёз, и Нимуэ подумала, что теперь сестра очень похожа на себя маленькую. Прямо как тогда, когда Нимуэ брала её вместе с собой играть в лес, а та боялась всего вокруг – хруста веток в чаще, мелькнувшего в траве хвоста ящерицы, утиного крика, проносящегося над прячущимся за деревьями Озером… Хашна потянула Айдан к сбившимся в кучку вокруг Нимуэ детям, и та обняла их всех, насколько хватило рук. Они с Нимуэ встретились взглядами, и Айдан отчаянно вскрикнула, выпуская на волю застрявший в груди плач, и ещё сильнее сжала объятия. Все разногласия, бывшие раньше между ними, оказались забыты, перечёркнуты одной большой утратой.

В следующие дни Нимуэ не покидало чувство, будто их дом, лишившись несущей стены, обвалился, и её придавило обломками. Без матери всё вокруг стало не таким. Заботу о младших на время взяли на себя Хашна и несколько соседок, и Нимуэ была им за это бесконечно благодарна – она не знала, как сама бы смогла их кормить, отвлекать, развлекать… У неё как будто враз кончились все силы и теперь никак не восполнялись – а вместе с тем притупились и все чувства. Ей не было страшно оставаться одной в пустом доме – она не чувствовала ничего и ничего не хотела. Она ела, только когда голод совсем начинал раздражать, – и то не съедала и половины своей обычной порции; проводила часы на своей лежанке – но не спала, а просто таращилась в стену и думала о чём-то, а о чём – потом никак не могла вспомнить. Иногда она вставала, проверяла развешенные на просушку травы, сметала несуществующие пылинки со стола и пола, садилась вышивать, а потом снова ложилась и глядела то в стену, то в потолок.

Приходила Айдан, составляла ей компанию. Жаловалась, что в доме мужа всё время плачет и не может найти себе места, и свекровь ругается на неё, а в отчем доме она чувствует себя легче и может собраться с мыслями. «Здесь я вижу, что не одна горюю», – говорила она, расправляя на коленях мужнюю рубаху, которую собиралась украсить вышивкой. Закончив дела по дому, к ним подсаживалась Хашна; потом приходила Бренна, и вечера они проводили вчетвером в молчании и труде. Вытягивая нить и закусив губу, Нимуэ старалась не думать о том, что находится под домом, но мысли опасливо витали только вокруг этого. Дни после летнего солнцестояния выдались жаркими, поэтому они укутали тело матери в шерстяное полотно и спустили его в погреб. Как бы горько им ни было, это всё, что они, женщины и дети, могли сделать для умершей. Хотя казалось, что душа матери покинула её тело, но как будто бы всё ещё ходила рядом, незримая, таящаяся в тенях, встающая за спиной.

На третий день после смерти матери вернулся отец.

Он не послал гонца, не приехал сам раньше обоза тигерна. Просто внезапно за стенами дома стало шумно и беспокойно, в дверь заколотили – Айдан открыла дверь, и Кинан кинулся на неё с объятиями и криком: «Едут, едут! Бежим смотреть на тигерна!». За его спиной в нетерпении топтались близнецы, оттягивая руки неловко улыбающейся сёстрам Мэди. Конечно, Нимуэ и Айдан пошли с ними.

К большому дому на отшибе тёк говорливый шумный ручей толпы: всем хотелось знать, в полном ли составе приехала семья тигерна, почему они задержались, не случилось ли чего с сопровождающими их воинами гарнизона. Нимуэ скользила по односельчанам рассредоточенным взглядом, кивала в ответ на громкие восклицания братьев и сестёр и вспомнила о былых днях, когда и они с Айдан маленькими девочками с таким же любопытством и восторгом разглядывали проезжающие мимо повозки, коней в нарядной сбруе, слуг с множеством кульков, сундуков, мешков. Приезд Койля Старого с семьей всегда становился событием для поселения и всегда собирал вокруг себя толпу народа.

Пока что у дома не было ничего необычного: только переминались с ноги на ногу жители поселения да слуги выстроились в ряд у дома. Среди них был мужчина, держащий под уздцы гнедого коня, – видимо, гонец. Нимуэ он был незнаком, зимой она его не видела среди слуг. Видимо, став тигерном, Койль Старый набрал новых людей в Эбруке, и свита его разрослась.

Толпа простояла в ожидании около часа, тихо ропоча и толкаясь локтями, пока наконец откуда-то издали не послышался звук рога. Все сразу затихли в предвкушении. Тавини тихонько попросил Нимуэ поднять его выше, чтобы было видно всадников и телеги, и она посадила его на плечи. Младший брат ощущался лёгким, и Нимуэ забеспокоилась, не похудел ли он в последнее время, но отчего-то не могла вспомнить, как раньше ощущала вес Тавини.

На горизонте появились люди. Первыми ехали воины, они же по традиции прикрывали процессию с боков и замыкали шествие. Нимуэ пристально вглядывалась в лица мужчин, ища отца. Вот и он верхом на сером в яблоках коне – суровое обветренное лицо, светлые волосы выбиваются из-под шлема, окладистая борода, широкие плечи, серый плащ, на вороте рубахи – всё, что видно из-под кольчуги – вышитый матушкиной рукой узор. Голубые глаза отца смотрели прямо перед собой, но как будто ничего не видели. Он был предельно сосредоточен на своей задаче. Изредка его окликали другие воины – он отвечал им не поворачивая головы, вполголоса, за ржанием коней и скрипом колёс не был слышен его голос.

– Папа, папа! – Тавини разглядел отца, подскочил на плечах Нимуэ, чтобы быть заметнее, закричал, замахал руками. Отец его… не увидел? Всё-таки Нимуэ была ниже мужчин, собравшихся впереди, и, может быть, только макушка Тавини едва виднелась за их головами. Не услышал? С появлением людей на дороге голоса селян стали громче и оживлённее, снова поднялся невнятный пчелиный гул, от которого у Нимуэ уже начала побаливать голова.

Следом за воинами ехал верхом сам тигерн – грузный мужчина с сединой в волосах, пышными усами и козлиной бородой, одетый в простой дорожный плащ. Нимуэ знала, что как только Койль Старый доберется до дома и слуги разберут сундуки, он непременно нарядится во что-то пороскошнее. Он любил подчёркивать своё высокое положение одеждой и украшениями ещё до того, как стал зваться тигерном, теперь же его самолюбование наверняка достигло новых высот. Никого не вызовут к Койлю Старому, пока он не облачится в свои роскошные одежды. А значит, с требованием явиться ко двору кто-нибудь придёт к Нимуэ утром, и тогда она увидит всё своими глазами.

За владыкой двигалась его семья. Первыми – сыновья: старший, Кенеу, и Гарбониан, родившийся вторым в семье, в один год с Нимуэ. Братья были очень похожи между собой – рослые, плечистые, светловолосые, пышущие здоровьем и самоуверенностью. У Кенеу борода была пышной, ухоженной и закругленной, что слегка смягчало его жёсткие черты лица и делало широкую челюсть менее выдающейся. Борода Гарбониана же была короткой и выглядела так, как будто он просто не брился несколько дней. При этом она шла как будто пятнами: клочок здесь, клочок там, тут гуще, тут реже, будто разрозненная поросль кустарников на скалистой местности. Парень, похоже, старался отращивать усы длиннее, чтобы скрыть эту пятнистость, но она всё равно была заметна. На поясах братьев виднелись богато украшенные ножны. Нимуэ не раз приходилось скрещивать с сыновьями Койля мечи. О результатах поединков было строжайше запрещено кому-либо рассказывать. Нимуэ ухмыльнулась, подумав об этом, и ощутила зуд в ладонях, сейчас крепко державших за ножки Тавини. Пора было достать меч и потренироваться. Эти индюки едва ли упустят возможность показать своё превосходство над ней. Вот только… было ли оно когда-нибудь вообще?

За сыновьями ехали женщины. Сначала владычица Истрадвала – она была не из их племени, а родом из думнонов, которые жили на юго-западе. Родом из Каэр Уиска, она приходилась сестрой нынешнему тигерну думнонов. Её союз с предводителем далёкого племени бригантов сильно отдалил её от родных, поэтому она всецело посвятила себя заботе о детях. Нимуэ знала её как заботливую мать – и очень властную женщину в отношениях вне семьи. Принимая гостей мужа или давая слугам поручения по дому, владычица Истрадвала всегда сохраняли холодное и надменное выражение лица. Учитывая, что её родные, как слышала Нимуэ, после замужества Истрадвалы покинули Каэр Уиск и переселились на новые территории, а потом и вовсе отправились за большую внешнюю воду покорять другие земли, властность была у неё в крови.

По левую руку от владычицы Истрадвалы – жена Кенеу. Сам Койль женился довольно поздно, поэтому устроить брак сына решил пораньше, чтобы как можно скорее застать внуков. Нимуэ не помнила имя этой невысокой и кажущейся бесцветной женщины, знала только, что та из знатной семьи из Эбрука. Они с Кенеу поженились прошлым летом, и всегда, когда Нимуэ видела эту женщину, – что тогда, что зимой, – та никогда не произносила ни слова и опускала глаза в пол. Она была полной противоположностью своего огромного, шумного и приковывающего всеобщее внимание мужа. «Что за странный брак», – подумала Нимуэ. Но, судя по округлившемуся и выступающему вперёд животу женщины, – успешный, пусть и с запозданием начинавший приносить плоды. Хотя, наверное, не совсем безопасно было брать в дорогу женщину на сносях, да ещё и сажать её верхом… Видимо, это подтверждало положение жены Кенеу – никто особо не беспокоился об этой женщине, её, как собачку, просто тащили следом за мужем.

По правую руку от владычицы Истрадвалы ехала единственная дочь Койля, самый младший ребёнок в семье. Звание дочери тигерна было ей к лицу. Гвейла, ах, Гвейла. С её появлением на дороге гомон зевак стал громче и радостнее. Гвейлу в поселении любили. Красивая юная девушка, которая одинакова добра и ласкова что к знати, что к простым торговцам на рынке, даже к бродячим собакам. Не кичится своим положением, как братья или отец, а просто по-детски наивно открывает своё сердце любому, что или кто придётся по душе. Солнце, на которое больно смотреть. Словно в подтверждение мыслей Нимуэ Гвейла отвлеклась от разговора с матерью, полоснула толпу улыбкой и изящно вскинула руку, легонько помахивая в знак приветствия. Первые ряды селян все как один склонились в поклоне, так что стали видны задние ряды и среди них – и Нимуэ с её братьями и сёстрами. Гвейла столкнулась взглядом с Нимуэ, узнала подругу, и её улыбка стала ещё шире, мягче и ярче. Нимуэ поморщилась. Было похоже на ожог.

За женщинами тянулась кажущаяся бесконечной вереница повозок. Слуги разных возрастов сидели на телегах с припасами, сундуками, тюками. Если бы Нимуэ отправилась в Эбрук, она бы не взяла с собой так много вещей. Но, в конце концов, она бы отправилась одна или с семьей, без полчища слуг, а чем больше людей – тем больше пожитков. Да и хозяйство у них беднее, чем у тигерна. Но всё равно надобности два раза в год перевозить туда-сюда целый большой дом Нимуэ не видела.

Замыкали шествие снова воины. Если в голове ехали люди, которых Нимуэ узнавала, то тут же сплошь и рядом были какие-то чужаки. Это настораживало. Воины из начала процессии завернули за угол дома, туда же потянулись середина и хвост шествия. Ничего интересного больше не предвиделось, да и у Нимуэ уже затекли плечи, поэтому она спустила братана землю.