«СЫН СВОЕГО ОТЦА»

Тёма обожал развлекать себя, таская нашего кота по двору. Кот, конечно, вопил как резаный, но, странное дело, никогда не пускал в ход когти. Родители потешались, предполагая, что коту, возможно, даже нравились эти экстремальные прогулки. Вполне вероятно, кот пришёл к мудрому выводу о неизбежности судьбы, ведь его таскал ещё и я! (улыбаюсь*)

Поэтому, видимо, кот просто смирился с участью и даже пытался найти в этом свои плюсы. Например, экономия времени и энергии на передвижении. Да, порой было видно, что ему не слишком комфортно, но кот – настоящий стоик. Он закалял свой дух в этих нелёгких испытаниях! (улыбаюсь*)

Кстати, любовь к животным, особенно к кошкам и котам, – это, пожалуй, генетическая черта, унаследованная мной с первых дней жизни. С самого раннего детства я обожал тискать этих пушистых созданий, нежно мучая их в объятиях.

Ну, конечно, по-доброму! Это был мой своеобразный способ выразить свою любовь. Надеюсь, они это поняли… (слегка улыбнулся*)

Однажды Тёма решил устроить моей маме незабываемый сеанс ужаса. В доме царила звенящая тишина, нарушаемая лишь пылью, лениво оседающей на мебель. И вдруг, как гром среди ясного неба, раздался храп!

Можете себе представить, что почувствовала моя впечатлительная мама? Наверное, ей почудилось, что к нам пробрался какой-нибудь незваный гость, утомлённый жизнью и решивший вздремнуть прямо в нашем доме.

Но оказалось всё не так страшно, никакой криминальной интриги. Это был наш Тёма. Да, вот такой он у нас был… талантливый имитатор храпа. (улыбаюсь*)

И вот ещё одна причуда Тёмы: он питал искреннюю неприязнь к бездомным людям. Завидев их силуэты вдалеке, он совершал головокружительные манёвры, лишь бы не оказаться с ними на одной траектории.

Тёма был настроен к ним крайне критично и даже презрительно. Он, вероятно, считал, что опуститься на самое дно – это верх неприличия и что каждый обязан с остервенением бороться за своё светлое будущее, вылезая из этого «смрада».

Ну, вот не любил он их… Они, видите ли, издавали неприятные ароматы, а у Тёмы, как у истинного аристократа, был чересчур чувствительный нос. К тому же он, вероятно, считал их плохим примером для подражания.

Когда мы выходили на улицу, Тёма, конечно же, шествовал рядом, словно верный телохранитель. Никому не позволял приблизиться, бросаясь на всё и вся, словно защищая сокровище!

И в этих яростных выпадах он напоминал бесстрашного, вечно юного душой и влюблённого Д’Артаньяна, героя Александра Дюма! (улыбаюсь*)

«Тысяча чертей! Каналья!» – раз за разом доносилось залихватское рычание Тёмы, и словно сталь его шпаги с шипением вновь вылетала из ножен. Будто с отчаянным кличем: «Защищайтесь, сударь!» – он лихо поправлял свою съехавшую набок шляпу, украшенную легкомысленным пером, и вновь бросался в гущу схватки, ничуть не смущаясь исполинскими размерами очередного супостата. (улыбаюсь*)

Ни один забор мы не могли пройти спокойно. Это было просто невозможно! Наш бравый гасконец считал своим долгом, даже священной обязанностью, ввязаться в словесную баталию, чей лай разносился по всей округе, а затем с гордым видом рысцой устремляться вперёд! (улыбаюсь*)

И никакие уговоры, никакие хитрости не могли его удержать дома! Каждый раз звучало лишь одно, эхом разносившееся по улице: «Тёма, домой! Тёма, иди домой! Тёма, кому сказали!»

– Ох, опять заладили… – скорее всего, с усмешкой думал Тёма, – Ну, как малые дети, ей-богу… Когда же они поймут, что я их охраняю? И оставаться одному дома, без них, я совсем не хочу!

Тёма всегда хотел быть с нами… (задумавшись, улыбнулся*)

В такие моменты Тёма, словно юркий лис, моментально подключал свой проницательный ум, стремясь вырваться вперёд, забежать как можно дальше, чтобы не он был позади и шёл за нами, а мы позади него, то есть получалось, шли за ним. (улыбаюсь*)

Не желая плестись в хвосте, он мечтал вести нас за собой, стать нашим поводырём в этом маленьком приключении!

Этим хитрым манёвром он избавлял нас от необходимости уговаривать его вернуться домой. Удалившись на почтительное расстояние, он зорко следил за нами, поначалу близко не подходя. Он рассуждал здраво: «Зачем сейчас накалять обстановку? Нужно как можно дальше уйти от дома, дать им успокоиться, смириться с тем, что я буду с ними. И точка».

Так и происходило. Дом оставался далеко позади, и смысл прогонять любимца постепенно угасал…

Иногда Тёма останавливался впереди, полуобернувшись к нам, и звонко гавкал, словно говоря: – «Я хочу быть с вами! Эх, ну как же вы этого не можете понять…»

Хм, да нет, конечно, мы всё понимаем… Именно поэтому и запрещаем тебе идти с нами. Ведь ты смотришь на этот мир своими собачьими глазами, многого не постигая. А мы видим больше, гораздо больше…

Ведь этот мир, так опасен!

Дорога. Машины. Скорость. Тёма, словно раскалённый уголёк, выбегает на проезжую часть… Автомобили сигналят… Слышен визг тормозов… У нас сердце каждый раз обрывается, замирает в груди, когда мы видим, как Тёму отделяет всего лишь шаг, мгновение, от неминуемой трагедии…

Ах, каждый раз это превращалось в мучительную проверку нервов, в кузницу, где закалялись они. Именно поэтому, срываясь на крик, с отчаянием в голосе, мы грубо топали ногой, выдыхая: «Тёма, домой!»

В этой грубости, в этих резких словах пульсировала любовь – огромная, всепоглощающая, затаённая глубоко внутри.

Ведь каждый раз жизнь балансировала на лезвии бритвы. Один неверный шаг – и разверзнется пропасть трагедии.

Вспоминая, отец скажет: «С Тёмой выходить в город всегда было… ох, как опасно!».

Как и все родители ругают своих детей, потому что сильно любят их, так и мы ругали его не из злости, а из-за переполнявшей нас любви и страха за его жизнь. Каждое грубое слово было мольбой, заклинанием, призванным отвести беду…

Но как бы мы ни старались уберечь нашего Тёму, беда всё же его найдёт…

Держа маму за руку, мы ходили в детскую больницу. Я, заворожённый, вертел головой в разные стороны, рассматривая мир широко раскрытыми, восхищёнными глазами. Всё вокруг казалось невероятно интересным! (улыбаюсь*)

Помню свой пытливый, изучающий взгляд, которым я одаривал всё вокруг, каждое явление. Мир виделся совершенно иным, нежели сейчас. Детство всегда приукрашивает действительность, наделяя её волшебством, которое меркнет с возрастом…

И, наверное, в этом и заключается то самое, ускользающее счастье детства – в неведении и непонимании… В ощущении идеальности мира, где замечаешь лишь яркие, прекрасные цветы, растущие прямо у тебя под ногами… (задумавшись, улыбнулся*)

Тёма, конечно же, шествовал рядом. Никто особо не ворчал на его присутствие, ведь путь предстоял не долгий. Больница находилась сразу напротив нашего дома, поэтому причин волноваться особо не было.

Однако, у самой больницы зиял пастью заброшенный магазин, чреватый немалой опасностью для путников. Двор его ощетинивался высоким забором, увенчанным колючей проволокой. Именно из-под этой ржавой преграды, словно из преисподней, вырывалась целая армия, готовая растерзать всё живое. Во главе этого кровожадного воинства стояла матёрая, приземистая, словно низкорослая чёрно-белая овчарка – истинная мать-волчица, не раз познавшая радость материнства.

Нам часто приходилось миновать этот зловещий магазин. И каждый раз бесстрашная орда, оглашая окрестности яростным лаем, бросалась в атаку!

И Тёма, хоть и был один, никогда не отступал. Он защищал нас. Казалось, эта война не закончится никогда, она была вечной. С этой стаей ему суждено было враждовать всю жизнь…

Однажды они всей своей сворой набросились на Тёму. Шерсть его встала дыбом, гнев и отвага вспыхнули в глазах. Началась неравная схватка! Но тут, словно ангел-хранитель, на помощь подоспела мама. В очередной раз смело бросившись в самую гущу, она разогнала нападавших!

После битвы, когда адреналин ещё бурлил в венах, Тёма, с сердцем, полным благодарности, подбежал к маме. В его карих глазах, сияющих от пережитого, отражалась вся глубина чувств – без единого слова, лишь безмолвный, красноречивый порыв души.

Мама навсегда запечатлела этот миг в своём сердце, словно яркий луч в памяти.

В общем, отбивались как могли. Тёма защищал нас. А мы, в свою очередь, – его! (улыбаюсь*)

Глава 12. «Страх»

Я очень любил игрушки! Наверное, как и любой ребёнок на свете. (улыбаюсь*)

У меня их было не просто много, а неприлично много! Мягкие звери, словно пёстрое, плюшевое море, волнами заполняли мою кроватку, красноречиво свидетельствуя о безмерной любви родителей и всей родни к единственному наследнику, продолжателю рода и фамилии!

Играя на полу кубиками, я возводил пирамиды, устремлённые ввысь, к самым порывам ветра, к дыханию свободы и величия!

Солдатики мои вели неистовые сражения на поле брани, послушные руке справедливого и честного полководца, по совместительству – главного судьи.

После битв утомлённые воины, понуро, словно поникшие цветы, брели обратно в свою скромную картонную обитель, где зализывали раны и собирались с духом для грядущих сражений. И хоть сердце моё пылало от восторга, когда солдатики вихрем разлетались по полю брани, признаюсь, возвращать их на место было делом куда менее увлекательным. (улыбаюсь*)

Помню, как родители опускались на колени и вместе со мной, сидя на полу, убирали игрушечный хаос, царивший повсюду… Игрушки неизменно оккупировали каждый уголок нашего дома. Я любил играть… и не любил их собирать. Так было всегда… (улыбаюсь*)

Отец, вспоминая, говорил: «Сам ты убирать не любил, но стоило только начать вместе с тобой – ты тут же, без единого каприза, включался в процесс!»

Я рос весёлым, и глаза мои блестели!

Но вот что-то происходило…

Как только солнце заходило за горизонт, моё настроение часто омрачалось, будто злые колдовские чары окутывали меня. И родители с тревогой замечали, как их сыночек преображался: исчезала улыбка, взгляд становился серьёзным, и я, словно маленький зверёк, съёживался на полу рядом со своими игрушками. Они же, растерянные, смотрели на своего маленького господина со слезами на глазах…

Закат – вестник моей слабости, недовольства, капризности. Я становился раздражительным, начинал хныкать, разбрасывал игрушки, словно пытался разрушить хрупкий мир вокруг себя.

Вспоминая, мама рассказывала: «Когда ты болел, и поднимался жар, ты бросал все игры и, свернувшись калачиком, затихал на диване. Дневной сон не любил, ворочался и мучился, а если не засыпал, то весь вечер был сам не свой, словно маленькая грозовая тучка».

Войны прекращались. Битвы затихали. Заключался мир. Наступала тишина, густая и всеобъемлющая… А я, с игрушечной машинкой в руке, лежал на боку и продолжал играть, безучастно катая её то в одну, то в другую сторону… Печаль туманила взгляд, гасила огонёк в глазах. И часто сон одолевал меня прямо за этим занятием.

Мир вдруг становился чёрно-белым, улыбка исчезала, уступая место печали и какой-то необъяснимой боли… Боли, о которой маленький боец молчал, оставаясь наедине с собой, уходя от мира куда-то в сторону…

Мои родители видели это… Они видели, как нелегко порой даются мне шаги в этом мире. Но они всегда были готовы подставить плечо, стать незримой опорой в любой момент, когда мне это было необходимо…

У каждого из нас в детстве была самая дорогая сердцу игрушка, маленький компаньон, хранитель снов и секретов. Была такая и у меня… (улыбаюсь*)

Навсегда врезался в память образ моей самой любимой игрушки – маленького, угольно-чёрного медвежонка.

Эта плюшевая игрушка давно утратила свой первозданный лоск. Выцветшие нитки, потускневшая «шерсть», предательски расползающиеся швы – казалось, сама старость оставила на нём свой неизгладимый отпечаток.

Но, несмотря на это, я его очень любил!

Ведь друзей по красоте не выбирают…

Я не видел в своём друге изъянов. Для меня он был самым лучшим!

Среди пёстрого хоровода мягких игрушек, среди шёлка и бархата, улыбок и сияющих глаз, моё сердце навсегда пленил именно он – этот медвежонок!

Не своей безупречной красотой, а трогательной, чуть нелепой «неидеальностью», – за неё-то я его и любил, беззаветно и преданно. Где-то в самой глубине детской души, за этой чистой любовью, всегда мерцала тихая, щемящая жалость…

Он смотрел на меня взглядом, пронзающим душу, словно видел меня насквозь, читал мои сокровенные мысли, но был скован немотой. Не мог я оставить его в этом ледяном одиночестве, не мог позволить его сердцу истлевать в тишине.

В его глазах плескалась тихая, всепонимающая печаль, словно в глазах умудрённого старца, предчувствующего скорый уход…

Я не хотел, чтобы мой верный друг грустил, поэтому всегда носил его с собой, прижимал к себе, засыпал, чувствуя его воображаемое тепло в своих руках. (задумчиво улыбнулся*)

И если вспомнить, то игрушки мне всегда были до странности жаль… Не знаю почему. Наверное, из-за их неизменно добрых и светлых глаз. В них всегда мне мерещилось что-то большее, нежели просто лоскуты ткани, пуговицы и бездушный пластик…

Я буду расти, становиться старше.

И настанет день, когда мои игрушки утратят свою магию, перестанут быть источником восторга. Осиротеют мои верные спутники детских лет, и, как ни горько это осознавать, окажутся забытыми…

Быть покинутым, стать ненужным – вот истинная боль.

Пусть память моя и померкла с годами, как у всякого взрослого, но я никогда не забуду, чем обязан своим плюшевым зверям, бравым солдатикам, быстрым машинкам, разноцветным кубикам – всем, всем моим игрушкам!

Вы растили меня, день за днём раскрашивая мир улыбками. Вы навсегда останетесь в моём сердце! Ведь дарить радость, вселять счастье, поднимать настроение, вдохновлять – это великое искусство, требующее самоотверженности и таланта! (улыбаюсь*)

И конечно, я бесконечно благодарен всем, кто дарил мне эти сокровища. Моим любимым бабушкам и дедушкам, близким и дальним родственникам, друзьям и просто знакомым, и, конечно же, моим дорогим родителям – папе и маме. Они, кажется, превзошли всех родителей на свете по количеству купленных и добытых игрушек!

Вы создавали целый волшебный мир, сотканный из мягких зверят и сказочных персонажей! Вы дарили мне не просто игрушки, вы дарили мне друзей… (задумчиво улыбнулся*)

Да, когда я вырасту, игрушки перестанут меня интересовать. Но до этого момента – целая вечность.

Сейчас моё детство только начинается! (улыбаюсь*)

Запись из маминого дневника:

2 июня 1997 г. (1 год и 2 месяца) Говорит «дядя», повторяет «ку-ку». Делает, как папа после бритья.

Да, повторяю за папой, ведь на папу я стремился быть похожим с первых дней. Не откладывая всё на потом, начал учиться бриться. (улыбаюсь*)

Из маминого дневника:

21 июля 1997 г. (1 год и 3 месяца) Говорит «ку-ку», «ляля». Делает языком «ля-ля». Кукарекает. «После петуха». Залезает на стулья.

Мамина запись «после петуха», конечно, никому ничего не говорит. Лишь посвящённые – родители да близкие – знают, что кроется за этими словами.

Они хранят воспоминание о солнечном дне, когда судьба сыграла со мной в жестокую игру…

Как я уже упоминал, в нашем дворе обитали два петуха. Один из них, выходец из боевой породы, являл собой воплощение ярости. Он был словно пылающее адское пламя, вселяя первобытный ужас! Даже мои родители сторонились его.

Взгляд его прожигал насквозь, словно выпущенная стрела, вонзаясь прямо в душу. Повернуться к нему спиной означало неминуемую атаку. В его сердце не было места жалости или сострадания. Он подчинял себе всё и вся с жестокой, бескомпромиссной решимостью!

Он разительно отличался от сородичей. Его оперение пылало самоцветами, словно он – царь, облачённый в бархат и парчу, осыпанный золотом, серебром и изумрудами.

Каждый его шаг был поступью монарха. Он – бесспорный владыка птичьего двора. Мир кружился вокруг него в безумном хороводе, а он, находясь в самом центре, наслаждался своей властью, одаривая всех своим суровым, надменным взглядом.

Да, вот так… Простая домашняя птица, обыкновенный петух, а сколько величия в его нраве! Он чувствовал себя выше своей природной участи.

Если бы случилось чудо, и ему был дарован шанс стать человеком… О, он бы не упустил его!

Другой же петух являл собой полную противоположность. В нём не было и искры той необузданной ярости, что клокотала в боевом собрате.

Спокойный, почти незаметный, он словно растворялся в курятнике. Страх перед грозным вожаком, конечно, жил и в нём, заставляя покорно склонять голову и прислуживать, словно тени, обречённой вечно следовать за светом…

Порой бесценные уроки преподносят нам те, кто кажется столь отличным от нас, те, с кого, казалось бы, нечего взять.

Порой важно приглядеться к миру животных в его бескрайнем разнообразии: к ползущим, идущим, плывущим, парящим в небесах и обозревающим мир с высоты птичьего полёта…

Лишь изменив угол зрения, можно постичь цельную картину мироздания, в которой отблескивают ответы на самые тяжёлые вопросы.

Он был владыкой двора, и его власть была ощутима – бремя, требующее не просто силы, но и мудрости, искусства, постичь которое дано не каждому, дерзающему править в этом мире.

Ибо всегда, во все времена, нужен тот, кто ведёт за собой – лидер. Неважно, как он наречён: вожак, старейшина, директор или президент, – суть остаётся неизменной:

вселять надежду в сердца и вести за собой сквозь тернии к свету.

Они все необходимы, как солнце, дарующее жизнь.

Но когда светило переходит грань, из источника блага превращаясь в карающий огонь, оно безжалостно испепеляет всё на своем пути, не щадя даже себя…

Стоит лишь однажды уверовать в свою непогрешимость, оступиться в гордыне, забыться в иллюзии непобедимости… и этот день может стать последним днём правления.

Всё потому, что перейдена та тончайшая, почти невидимая грань, что отделяет «корону» от «плахи».

И вот, в один из таких, казалось бы, ничем не примечательных солнечных дней, свершилось предначертанное…

В тот роковой день, увлечённый игрой во дворе, я беспечно не чуял подкрадывающейся беды. А она уже, словно змея, обвивала меня своими кольцами, готовясь опалить жарким поцелуем своих огненных уст…

Лишь два взмаха крыльев – и разъярённый петух, преодолев расстояние от калитки до стены дома, где я стоял, настиг меня!

Сейчас, сквозь пелену времени, тот день кажется сном, ускользающей дымкой. Лишь обрывки воспоминаний, словно выцветшие фотографии, всплывают в сознании…

Но одно врезалось в память навечно – леденящий, внезапный, всепоглощающий страх!

Острые, словно бритва, шпоры полоснули по лицу. Лишь чудом успел заслониться рукой – этот миг решил мою судьбу, отведя неминуемую беду от глаз.

Вопль боли разорвал тишину двора, а по щеке хлынула горячая кровь…

И всё это – прямо напротив окна, где мои родители, словно окаменев, стали свидетелями этой жестокой сцены. Невозможно даже представить, какой ужас пронзил их сердца в то мгновение…

Сегодня «Рубикон» был перейдён!

Грань, отделяющая прошлое от безвозвратного будущего, пала…

Судьба нападавшего была предрешена.

Отец пылал гневом, не знающим границ!

После яростного избиения, словно после урагана, вырвавшего с корнем вековое дерево, его дни меркли, как последняя искра в угасающем костре жизни…

Власть и сила – эти слова, звучавшие как заклинание, манили прежде, но теперь, когда он утратил их навсегда, они превратились в пустой звук. Власть, уважение, страх – всё это таяло, исчезало в унисон с его здоровьем и силой, покидавшими бывшего царя, словно песок сквозь пальцы…

А другой петух, всю жизнь им гонимый, поднял корону, обагрённую кровью, и мстил за обиды и унижения, добивая и заклёвывая поверженного врага, словно хищная птица, терзающая свою добычу.

Бразды правления перешли ко второму петуху – сдержанному, невозмутимому, словно знающему все неписаные законы, уберегающие от опрометчивых шагов.

Двор преображался на глазах, и вместе с ним менялось сознание его обитателей. Ведь каков вожак, таковы и порядки. И всё это до боли напоминало людскую жизнь…

Мама рассыпала зерно курам и уткам, и двор озарился щедрым солнцем. Гомон стоял невообразимый, словно базарная площадь в разгар дня. Каждый спешил поделиться новостями, затеять спор, обменяться колкостями, а чей-то смех и вовсе переходил в заливистое хрюканье – словом, утренняя жизнь била ключом, как всегда!

Но в этот раз кого-то не хватало… Того, кто больше не появлялся на свету, кто доживал свои болезненные дни в затхлой прохладе летнего сарая, в полном, гнетущем одиночестве. Там, в своём добровольном заточении, он прятался от нового короля, чья память хранила каждую нанесённую обиду, каждое унижение. Прощения не было.

В изгнании он доживал свои дни. Дней оставалось немного, но каждый из них тянулся мучительно долго, словно вязкая смола.

Затворник целыми днями вглядывался из темноты в тонкую щель света, где мерцал призрак двора, некогда принадлежавшего ему.

Жизнь угасала. Он чувствовал поступь смерти, ощущал, как она крадётся за ним из того самого ада, из пепла которого он был сотворён и извергнут в этот мир.

Хромой и измученный, словно тень, он выползал из своего укрытия лишь тогда, когда солнце тонуло в багровом закате, а небо укрывалось мерцающим покрывалом звёзд. Ночная прохлада манила его, даря надежду хоть немного утолить жажду и отыскать крохи пропитания.

В царстве тишины и покоя лишь трели сверчков да глухой лай окрестных псов нарушали безмолвие. Он припадал к плошке с водой, жадно глотая живительную влагу, и лунный свет, серебристым потоком льющийся с небес, всякий раз выхватывал из мрака его измученное лицо, заставляя поднять потухшие глаза к холодной, безучастной луне.

В нём едва угадывался прежний император. Теперь он напоминал больного, хромающего старика, от которого исходил тошнотворный запах, заросшего спутанной бородой, облачённого в некогда роскошные царские одеяния, ныне превращённые в лохмотья, пропитанные грязью и зловонием до неузнаваемости.

Наш двор – словно микромодель человеческой жизни, квинтэссенция всей истории. Сколько великих империй пало, сколько непобедимых царей кануло в Лету, сколько тиранов и злодеев нашли свой бесславный конец… И почти всех их настигает такая участь – расплата за содеянные злодеяния!

Последствия злосчастного дня заложили свой токсичный фундамент в моё подсознание. Я в тот день очень испугался. Словно ребёнок, начавший заикаться после нападения собаки, я навсегда остался отмечен этим событием.

Сколько судеб исковеркано детскими травмами, оставившими глубокие шрамы в подсознании… Эти раны кровоточат не только в детстве и юности, но и отравляют взрослую жизнь.

Все наши детские страхи, словно зёрна, прорастают в темноте, незаметно пуская корни. Они живут внутри нас, подобно вирусу, сдерживая, отравляя, губя. Они застилают пеленой прекрасный мир, не дают вдохнуть полной грудью, препятствуют развитию и самосовершенствованию. Они крадут у нас счастье…

И этот случай с петухом стал для меня не просто эпизодом, а событием, отпечатавшимся на всей моей жизни багровым клеймом. Где-то в самой глубине души он оставил шрам, не позволяющий мне расправить «крылья» и свободно вздохнуть.

И хотя я не заикался, волнение часто сковывало мой язык, словно параличом. Слова застревали в горле, и я уходил в себя, замыкаясь в молчании… Это моя какая-то трагедия.

Так и закончил свой путь боевой петух, однажды тихо угаснув в тёмном углу сарая, так и не залечив своих ран.

Его необузданная, бессмысленная ярость привела его к неминуемому краху. Он закрыл глаза навсегда, в полном одиночестве и презрении, став жертвой собственной жестокости.

***

«Когда я в отчаянии, я вспоминаю о том, что в истории человечества правда и любовь всегда побеждали. Всегда будут тираны и убийцы, и на какое-то время они могут выглядеть непобедимыми, но в конце концов, они всегда терпят крах. Всегда помни об этом!».