Полная версия
«Я жив, малышка. Я жив. Я выбрался из-под завала. У меня… все в порядке». Он мысленно скрыл боль, послав ей лишь уверенность и тепло.
С другой стороны связи донесся радостный, истеричный лай, который услышали все в «Фаре». А следом, как фон, он уловил пять крошечных, хаотичных точек сознания. Они были похожи на мерцающие звездочки – яркие, но нестабильные, их мысли были просты и чисты: голод, тепло, запах матери. Они еще не могли полноценно общаться, но уже чувствовали его. И еще одна точка – дикая, стремительная, как метеор, неумолимо приближалась. Таум. Он уже был близко.
Ком встал в горле Салема. Они все. Его стая. Они чувствовали его боль, его страх, и теперь, чувствовали его возвращение. Он не был один. И это знание придало ему сил больше, чем любой стимулятор.
«Хозяин, ты вернешься?» – мысль Реи была полна надежды и трепета.
«Пока нет. Я найду выход. Я всегда нахожу. Только подожди еще немного. Ты чувствуешь Таума? Он уже рядом».
Я чувствую! Он бежит! Он очень быстрый! – в ее ответе зазвенел знакомый охотничий азарт, смешанный с радостью. А дети… они тоже чувствуют. Самый большой, Мот, он смотрит в ту сторону, там где ты.
Салем мысленно улыбнулся.
«Передай им… передай всем, что я жив».
«Интересно, все ребята спаслись?» – пронеслось в его голове, но он отогнал эту мысль. Сейчас надо было двигаться. Он собрал всю свою волю в кулак, заставил тело подчиниться и твердым шагом направился к темному провалу на противоположной стороне пещеры – к тому самому тоннелю, что сулил неизвестность, но единственный возможный путь.
В «Фаре» все замерли. Рея, которая несколько часов металась в тоскливом оцепенении, внезапно замерла, вся напрягшись, а затем издала такой радостный, заливистый лай, от которого у всех ёкнуло сердце. Она прыгала вокруг своего лежбища, виляя хвостом так, что тот сбивал ближайшие табуретки, и тыкалась мордой в сидящую рядом Алису, всем своим видом крича: «Он жив! Он жив!».
Алиса, сидевшая с книгой и не находившая себе места, вскочила.
– Что? Рея, что такое?
Лев, мрачно чистивший оружие у стола, резко поднял голову. Его грубое лицо смягчилось надеждой.
– Чует его, что ли? Не может быть…
Ольга вышла из кухни, вытирая руки.
– Она не так лаяла с тех пор, как… – она не договорила.
Рея, не в силах объяснить словами, подбежала к двери и поскулила, глядя на юго-восток, туда, откуда шел невидимый для них сигнал. Затем она вернулась к Алисе, села перед ней и с усердием завиляла хвостом еще сильнее.
Алиса ахнула и прижала ладонь к губам, глаза ее наполнились слезами.
– Он… он жив, – прошептала она.
По залу пронесся общий вздох облегчения. Настя тихо заплакала, уткнувшись в плечо Льва. Тот тяжело вздохнул, и его могучая ладонь сжала ее плечо.
– Ну, слава богу… А то я уж думал, придется мне самогоноварением заниматься, чтобы забыться, – пробурчал он, но в его голосе слышалось неподдельное, глубокое облегчение.
Даже Павел, стоявший у окна, обернулся, и его вечно суровое лицо на мгновение смягчилось. Он молча кивнул.
Рея, передав весть, успокоилась. Она вернулась к щенкам, легла рядом и, положив голову на лапы, уставилась в ту же точку, что и ее хозяин за многие километры. Теперь она ждала. Спокойно и уверенно. Ее человек был жив…
Глава 20
Книга 2. Глава 20. Говорящие взгляды
Три фигуры, вывалившиеся из туманной мглы у главных ворот Бухты, были больше похожи на призраков, чем на людей. Одежда порвана, лица и руки в ссадинах и саже, глаза пустые, выжженные. Лера, Лёня и Тихий шли, почти не глядя по сторонам, не обращая внимания на оклики часовых. Их шаги были тяжелыми и механическими, будто кто-то завел их пружину и они шли, пока та не кончится. Единственной их целью была дверь административного здания.
Они прошли по чисто выметенным улицам, мимо удивленных, а потом и встревоженных жителей, неся на себе незримый отпечаток катастрофы. Воздух вокруг них звенел леденящим молчанием, которое было громче любых слов.
Дверь в кабинет Майора распахнулась без стука. Ирина, поднимавшаяся с места с докладом, замерла, уставившись на вошедших. Майор оторвал взгляд от карты на столе, и его каменное лицо на мгновение дрогнуло, увидев их состояние и, что важнее, отсутствие четвертого.
– Где Салем? – его голос прозвучал как удар хлыста, резко и без предисловий.
Лера сделала шаг вперед. Ее руки дрожали, и она сжала их в кулаки, пытаясь скрыть тремор. Голос ее был хриплым, почти беззвучным, словно пересыпанным битым стеклом.
– Завал. В катакомбах. После того как мы… остановили Сердце. Начался обвал. Он… он остался там.
– Остался? – Ирина подошла ближе, ее аналитический ум уже просеивал информацию, выискивая зацепки. – Конкретика. Ранен? Заблокирован? Вы видели, что с ним?
Лёня, мрачный и молчаливый, тяжело вздохнул и проговорил глухо, уставившись в пол:
– Камень. Балка рухнула. Придавило ему руку. Мы пытались… не смогли сдвинуть. Потолок сыпался. Он приказал… – он запнулся, чуть не выдав главную тайну, и быстро поправился, -… крикнул нам уходить.
– Мы не хотели бросать его! – голос Тихого дрожал, он все еще зажимал свою перевязанную руку. – Он нас… заставил. Последним его видел… под завалом. Вход в тоннель обрушился. Мы еле сами выбрались.
В кабинете повисла тягостная пауза. Майор и Ирина обменялись взглядами. Вердикт был ясен и без слов: шансов нет. Выжить под таким завалом, будучи раненым, невозможно. Даже для Салема.
– Вы сделали все, что могли, – жестко, но без упрека констатировал Майор. – Операция была сопряжена с риском. Он это понимал.
– Мы не можем просто оставить его там, – выдохнула Лера, и в ее голосе впервые прорвалось что-то живое – отчаянная, почти истеричная надежда. – Может, он в ловушке, в кармане? Может, ранен, но жив! Надо организовать спасательную группу! Копать, искать другие ходы!
Ирина покачала головой, ее лицо было печальным, но непоколебимым.
– Геология тех катакомб нестабильна. После такого обвала любая попытка копки вызовет новые смещения. Мы похороним заживо тех, кого пошлем на помощь, и добьем того, кто, возможно, еще держится. Это не спасение, Лера. Это самоубийство.
– Есть старые вентиляционные шахты, – не сдавалась Лера, ее глаза метались по карте на столе, выискивая любую возможность. – Мы не все проверили! Можно спустить разведку с рацией…
– Шахты, которые мы наносили на карту, либо завалены, либо ведут в другие сектора, – холодно парировала Ирина. – Те, что не нанесены… это игра в русскую рулетку со всем отрядом. Майор прав. Риск неоправдан.
Лера отступила на шаг, будто от удара. Ее плечи сгорбились. Она знала, что они правы. Знания, добытые в катакомбах, кричали ей об этом же. Но внутри все кричало другое. Он спас ее. Дважды. Сначала вытащил из-под обвала, ценой своей руки, а потом… потом заставил ее бежать, отключив ее волю одним лишь приказом, возникшим в голове. И теперь она должна была принять, что оставила его умирать в одиночестве, в темноте.
Майор внимательно посмотрел на троих потрёпанных бойцов.
– Вы доставили ценнейшие данные. Выполнили основную задачу. Теперь ваша задача – восстановиться. Все. Выйти.
Это был приказ. Точка. Спорить было бесполезно.
Молча, как автоматы, они развернулись и вышли из кабинета. Дверь закрылась, оставив их в тихом, пустом коридоре.
Тихий прислонился к стене, закрыв лицо здоровой рукой. Лёня тяжело дышал, сжимая и разжимая кулаки. Лера стояла, не двигаясь, глядя в одну точку на противоположной стене. В ее ушах стоял оглушительный грохот обвала и тот самый, ледяной и яростный, мысленный приказ: «БЕГИТЕ!».
Они не смотрели друг на друга. Не произносили вслух то, что знали все трое. Этот приказ был не криком отчаяния. Он был чем-то иным. Чем-то, что проникло прямо в мозг, заставило тело подчиниться, отбросив страх, боль и даже собственную волю. Они не обсуждали это. Не могли. Слишком свежа, слишком необъяснима и пугающа была эта рана на их психике. Общее знание повисло между ними тяжелым, незримым грузом, связывая их прочнее любого товарищества по оружию. Они были соучастниками. Соучастниками в том, что оставили своего командира, подчинившись его последней, нечеловеческой воле.
И каждый из них, в глубине души, задавал себе один и тот же вопрос: что они принесли с собой из этих катакомб, кроме горя и чувства вины? И кем стал Салем в последние секунды, чтобы обладать такой силой?
Темнота катакомб поглощала время. Салем брел, почти не чувствуя ног, двигаясь на одних инстинктах. Его дар, тусклый и перегруженный, как перегоревшая лампочка, все же подсвечивал путь – не зрительными образами, а смутными ощущениями, подсказками, которые он читал кожей. Вот здесь – проход, пахнущий свежей породой, нестабилен. А вот этот, слева, пахнет сквозняком и плесенью, значит, ведет куда-то дальше. Он шел, спотыкаясь о невидимые камни, прижимая сломанную руку к груди. Каждый вздох был похож на стон, а в ушах стоял непрерывный шум – то ли кровь, то ли набат, отбивающий такт его угасающих сил.
Тошнота накатывала волнами, заставляя его останавливаться и прислоняться к холодной стене, чтобы не упасть. Он боялся потерять сознание. Упасть здесь – значит не подняться. Он сжимал зубы до хруста и снова делал шаг. Еще один. Еще.
И вдруг – дуновение. Едва уловимое, но совершенно иное. Не затхлый, пропитанный химикатами и смертью воздух подземелья, а свежий, холодный поток, несущий в себе запах влажной земли и свободы. Это придало ему сил. Он поплелся на этот зов, как мотылек на огонь, уже почти не видя ничего перед собой.
Перед ним, в слабом свете его почти севшего фонаря, возникла лестница. Высокая, ржавая, уходящая вверх в черную дыру шахты. Бывший вентиляционный колодец или аварийный выход. Спасение.
Подъем был адом. Он засунул фонарь за пазуху, оставив одну руку – здоровую – свободной, чтобы цепляться за скользкие, покрытые ржавчиной перекладины. Каждый рывок вверх отдавался в сломанной руке пронзительной болью. Рюкзак тянул его назад, винтовка, висящая на плече, с глухим стуком билась о металл, грозя сбить с ног. Мысль бросить их мелькнула и тут же умерла. Он не знал, что ждет его наверху. Оружие и припасы были его единственными союзниками в этом мире.
Он лез, не думая, не чувствуя ничего, кроме боли и всепоглощающего желания выбраться. Время снова потеряло смысл. Минуты растягивались в часы. Наконец, над головой он увидел слабый отсвет – не искусственный, а тусклый, сумеречный естественный свет.
Последние несколько ступеней он преодолел почти в беспамятстве, оттолкнув тяжелый, проржавевший люк. Холодный ночной воздух ударил ему в лицо, и он с жадностью вдохнул его полной грудью, сползая на сырую землю.
Он лежал, не в силах пошевелиться, глядя в небо. Солнца уже не было, но за горизонтом догорала алая полоса, и по небу, словно окровавленная вата, плыли багровые облака. Сумерки. Он пролежал в подземелье больше суток.
Инстинкты, выточенные месяцами выживания, сработали быстрее мысли. Он не знал, где находится, но его внутренний компас, та самая связь с миром, что стала его проклятием и даром, безошибочно указала направление. Туда. К Бухте.
Он поднялся. Тело кричало от протеста, но он заставил его подчиниться. Подобрал винтовку, поправил рюкзак и, почти не видя дороги, пошел. Шаг за шагом. Целеустремленно, забвенно, как робот, запрограммированный на одну единственную цель – дойти.
Он брёл по ночному лесу. Бледная луна, возвышающаяся над головой, сопровождала его, освещая путь, ведущий в никуда. Куда он идет и почему он здесь? Как попал в это холодное и мрачное место? Сознание было словно в тумане, звон в ушах, такой тихий и одновременно пронзительный, не давал собраться с мыслями. Правое плечо то и дело норовило утянуть его в сторону, рюкзак, ставший невыносимой ношей, вдавливал его в землю. В глазах постепенно темнело, земля начала уходить из-под ног. Шаг, еще один, и вот уже мягкая прелая подушка, покрытая сухими колючими иголками елей, неумолимо приближается к его лицу…
Сознание вернулось к нему медленно и неохотно, принеся с собой целый ворох неприятных ощущений. Что-то холодное и влажное уперлось ему в щеку и ладонь. Тупая, сверлящая боль пульсировала в висках и в сломанном предплечье, которое даже во сне он инстинктивно прижимал к груди. Он замерз до костей; осенние ночные морозы уже вступили в свои права, и он чувствовал, как все его тело одеревенело, скованное холодом.
Он открыл глаза. Прямо перед ним, почти касаясь мордой его лица, сидел Таум. Яркие янтарные глаза волка смотрели на него без моргания, и в их глубине читалась странная смесь – животный страх и безудержная радость. Мысли Таума, грубые и простые, как удар камня, ворвались в его сознание, не спрашивая разрешения.
«Я вернулся, Вожак. Стая в безопасности. Потомство цело. И ты… ты теперь в безопасности».
Салем хрипло вздохнул, и из горла вырвался сдавленный стон. Он попытался пошевелиться, но закоченевшие мышцы не слушались.
– Таум… – просипел он. – Помоги.
Волк, словно ждал этого. Он ловко вцепился зубами в лямку рюкзака и стащил его с ослабевшего хозяина. Затем его взгляд уперся в винтовку, все это время бессознательно зажатую в пальцах Салема.
«Отдай железную палку».
Салем кивком, с трудом расстегнув пряжку ремня и ослабив его до предела, позволил Тауму пристроить оружие к уже водруженному на него рюкзаку. Волк ловко подхватил ношу, распределив вес, и встал вполоборота, ожидающе глядя на Салема.
Опираясь на здоровую руку и волка, как на живой костыль, Салем поднялся. Ноги дрожали, но держали. Они пошли. Под холодным, безжалостным светом луны, отбрасывая на мерзлую землю две длинные, сплетенные воедино тени – человека и зверя.
Но путь их лежал не в сторону «Фары». Возвращаться туда сейчас, разбитым и побежденным, он не мог. Он еще не все сделал. Его миссия в Бухте не была завершена. Или была? Он сам не знал.
К рассвету, продираясь сквозь редкий подлесок, он вышел на знакомый холм. И замер, едва не лишившись дара речи.
Железно-каменный бастион Бухты предстал перед ним во всей своей неожиданной красе. Ни единого намека на удушливый, молочно-белый туман. Воздух был кристально чист, холоден и прозрачен. Осенний иней, выпавший за ночь, еще серебрился в глубоких тенях, цепляясь за крыши и заборы. И восходящее солнце, впервые за долгое время, освещало Бухту по-настоящему, заливая ее улицы чистым, золотистым светом.
Он сделал это. Он остановил «Сердце». Ценой своей крови, своей боли и, возможно, чего-то большего. Но сделал.
Салем остановился, и Таум послушно замер рядом. Он снял с волка рюкзак и винтовку, водрузив ношу на свое уцелевшее плечо. Затем повернулся к своему серому спасителю и положил ладонь на его мощную, холодную голову.
– Спасибо, брат. Иди домой. Отдыхай. Охраняй их, – его голос был тихим и хриплым от усталости.
Таум уткнулся мокрым носом в его ладонь, коротко фыркнул, развернулся и бесшумно растворился в рыжеющих кустах, как призрак, выполнивший свою работу.
Салем остался один. Он глубоко вздохнул, расправил плечи, насколько это было возможно, и побрел вниз, к КПП Бухты. Ему предстояло пройти через ворота, увидеть лица тех, кто считал его погибшим, и ответить на вопросы, на которые у него пока не было всех ответов. Но он был жив. И туман рассеялся. А это уже было неплохим началом.
Салем шел по пустынным утренним улицам Бухты, все еще еле волоча ноги. Каждый шаг давался с трудом, но он держался прямо. Грязь, кровь и усталость, въевшиеся в него, как вторая кожа, не могли скрыть главного – он не был побежден. Он был живым укором всему хаосу этого мира. Зона, что так хотела забрать его с собой, подавилась и сломала зубы. Сторожевые на КПП, завидев его, замерли, а затем, молча, отдавали ему честь. Их испуганно-уважительные взгляды были красноречивее любых слов.
Он добрел до административного здания и, не останавливаясь, поднялся на знакомый этаж. Его цель была за той самой дверью. Он знал, что Майор всегда там, его кабинет был за стеной от его же собственной квартиры – так прагматичнее. Ирина жила по другую сторону.
Стук в дверь в столь ранний час явно сбил Майора с толку. Из-за двери донеслось недовольное ворчание, и щелчок замка прозвучал раздраженно. Дверь распахнулась, и Майор, не глядя, начал отчитывать незваного гостя, думая, что это Лера снова пришла упрашивать его об экспедиции.
– Лера, ты видела, сколько время? Я же сказал, экспедиция сейч…
Он не договорил. Его взгляд упал на Салема, и слова застряли в горле. Майор опешил, на мгновение застыв с открытым ртом, а затем потер глаза, замыленные коротким и тревожным сном.
– Ты… – было все, что он смог выжать из себя.
На громкие звуки из соседней двери вышла Ирина, тоже вся во власти утреннего сна. Волосы были растрепаны, на лице – следы подушки.
– Виктор, что за… – начала она и замолчала, увидев призрака в дверях. Рука сама потянулась ко рту. По ее щекам, вопреки всей ее сдержанности, покатились слезы. Это были не только слезы радости. В них читалась безмерная благодарность и огромное облегчение.
– Я… я сделаю кофе, – прошептала она, сглотнув комок в горле. – Сейчас вернусь.
Вернулась она быстро, с дымящимся графином и тремя кружками. Они уселись в кабинете, и Салем начал свой рассказ. Он был краток, без лишних деталей и эмоций. Обвал. Камень, придавивший руку. Отчаянный приказ команде уходить. И долгий, инстинктивный путь сквозь катакомбы, ведомый лишь смутным чувством и свежим воздухом. Он опустил диалог с «Нечто» – это было слишком личное и невероятное. Рассказал лишь о физическом испытании.
Ирина, сидя напротив, не отрываясь, смотрела на него, ловя каждое слово. Ее аналитический ум жадно впитывал каждую деталь о структуре Зоны, о методе ее уничтожения, о последствиях.
– Точечный удар… Резонанс… – повторяла она про себя, кивая. – Это гениально и безумно. И это сработало.
Когда Салем закончил, солнце уже вовсю светило в окно, заливая кабинет ярким, по-осеннему холодным светом. В наступившей тишине Салем спросил, стараясь, чтобы голос не дрогнул:
– Ребята? Лера, Лёня, Тихий?
– Живы, – коротко и твердо ответил Майор. – Потрепаны, но живы. Дал им выходные, чтобы очухаться. Лера… она очень переживала. Не хотела верить, что ты погиб.
Салем кивком. В его глазах мелькнуло что-то теплое, быстро погасшее под слоем усталости.
– Мне нужно отдохнуть, – сказал он, с трудом поднимаясь. Тело ныло и требовало покоя.
Майор встал вместе с ним. Он не стал говорить лишних слов, не стал благодарить с пафосом. Он просто протянул руку, и его крепкое, солдатское рукопожатие было красноречивее любых речей. В его глазах читалось то, что Салем видел редко – безоговорочное уважение.
– Иди, – сказал Майор. – Ты свое отработал. Отработал сполна.
Салем кивком попрощался с Ириной, которая ответила ему влажным блеском глаз и скупой улыбкой, и вышел из кабинета. Дверь закрылась, оставив его одного в тихом коридоре.
Путь до своей квартиры оказался не таким прямым. Майор, прежде чем отпустить его, сухо бросил в трубку служебного телефона: «Он идет. Осмотреть. Сделать всё». Поэтому Салем, покорно свернув, зашел в медпункт. Осмотр не занял много времени – перелом предплечья, множественные ушибы, ссадины, истощение. Ему быстро наложили гипс, вкололи обезболивающее и антибиотик, и, наконец, отпустили.
Бухта по-настоящему просыпалась. Народ потихоньку высыпал из домов, и воздух, еще недавно бывший гнетуще-тихим, наполнялся непривычными звуками – смехом, возгласами, радостным гомоном. Взрослые, щурясь, смотрели на чистое небо, а дети показывали пальцами на ослепительное солнце и что-то весело лепетали. Он видел их лица – не затравленные и опасливые, а озаренные настоящей, безудержной радостью. Они дышали полной грудью.
Он спас их.
Мысль была тихой и странно отстраненной, не вызывающей гордости, лишь глухую, изматывающую усталость. Цена этого чистого неба была выжжена в его костях и загипсована на его руке.
Он дошел, наконец, до своей квартиры, поднялся по лестнице, толкнул дверь. И замер на пороге.
На его кровати, поверх одеяла, спала Лера. Раскинувшись, как уставший ребенок, ее рыжие локоны разметались по подушке огненным ореолом. Но сон ее не был безмятежным. Даже во сне лицо ее было искажено гримасой боли, а веки, припухшие и красные от слез, подрагивали. Она переживала. И, он был почти уверен, винила себя.
Салем молча постоял, глядя на нее, затем, превозмогая ноющую боль во всем теле, проследовал в душ. Стоя под струями почти кипятка, он чувствовал, как с него стекают не только грязь и пот, но и оставшееся напряжение. Пыль и мелкая каменная стружка, забившиеся в складки одежды и волосы, с тихой трелью смывались в слив, унося с собой частичку того ада.
Когда он вышел, закутавшись в простой полотенчатый халат, он отметил, что Таума нет. Волк, видимо, ушел – отдохнуть после своей собственной бессонной и полной тревог ночи. Он не стал его искать.
Закинув свои потрепанные, пропахшие дымом и потом вещи в стиральную машину, он вернулся в спальню. Лера не проснулась. Он прилег рядом, на край кровати, стараясь не потревожить ее, не задеть. От нее пахло чем-то сладким и пряным – мылом, и еще чем-то неуловимо женственным. Этот запах был таким далеким от смерти и камня, таким простым и живым.
Наконец-то я дошел.
И с этой последней, облегченной мыслью, Салем провалился в глубокий, беспросветный сон, где не было ни боли, ни катакомб, ни призраков, а лишь тишина и долгожданное забвение.
Глава 21
Сон Салема был пустым и тяжелым, как кусок свинца. Ни снов, ни видений – только глубокая, беспросветная тьма, в которой тонуло его изможденное сознание. И из этой тьмы его выдернул резкий, пронзительный звук – не крик, а скорее взвизг, полный такого изумления, что он заставил его сердце ёкнуть.
Он открыл глаза, еще не понимая, где находится, и тут же увидел ее. Лера сидела на кровати, ее рыжие волосы были растрепаны, а в широко раскрытых глазах, налитых слезами, плескался настоящий ужас. Он никогда не видел ее такой – эта вечно стойкая, острая на язык и собранная девушка сейчас напоминала испуганного зверька, загнанного в угол. Она смотрела на него, не мигая, словно боялась, что он исчезнет.
Ничего не говоря, она медленно, с нерешительностью сомнамбулы, протянула руку. Пальцы ее дрожали. Она сама, казалось, не понимала – сон это, галлюцинация или явь.
Салем, все еще находясь во власти остатков сна и обезболивающего, негромко усмехнулся. Картина была одновременно и трогательной, и комичной. Он поднял свою здоровую руку и встретил ее дрожащие пальцы своими.
Кожа коснулась кожи – теплая, живая, реальная.
И эта реальность стала для Леры спусковым крючком. Ее сомнения рухнули, и с ними рухнула вся ее собранность, вся броня. Ее лицо исказилось гримасой, губы задрожали, и она разрыдалась – не тихо и сдержанно, а громко, надрывно, всхлипывая так, что все тело содрогалось. Она бросилась к нему, обвивая руками его шею, прижимаясь мокрым лицом к его плечу, не обращая внимания на гипс и его вскрик от неожиданной боли.
Долго она не могла уняться. Салем лежал, не в силах и не желая ее отталкивать, и сквозь ее сдавленные рыдания и всхлипы ловил обрывки фраз, вырывавшиеся наружу сквозь ком в горле.
«…я знала… я чувствовала… не могла так…»
«…из-за меня… это все из-за меня…»
«…прости… я не хотела… не должна была…»
Он не перебивал ее, давая выплакаться. Его здоровая рука медленно, почти неловко, легла ей на спину, совершая неумелые успокаивающие движения. Впервые за долгое время он не думал о зонах, о выживании, о долге. Он просто был здесь, с этим плачущим человеком, чья вина была так же тяжела и несправедлива, как и его собственная.
Постепенно ее рыдания стали стихать, превратившись в тихие, судорожные подергивания плеч и прерывистые всхлипы. Она все еще не отпускала его, словно боялась, что он растворится, если она ослабит хватку.
«Я же говорил… что выживу», – тихо проговорил он наконец, его голос был хриплым от сна. – «Не надо винить себя. Это был мой выбор».
Лера лишь сильнее вцепилась в него, ее ответом был новый, уже не такой яростный поток слез. Но теперь в них было не только отчаяние, а начало медленного, мучительного освобождения.
Спустя еще какое-то время, когда рыдания окончательно иссякли, оставив после себя лишь тихие всхлипывания и тяжелое, прерывистое дыхание, Лера наконец отпустила его. Она отстранилась, смущенно вытирая покрасневшие глаза тыльной стороной ладони, и вновь стала похожа на ту самую, колючую и неуязвимую Леру, хотя теперь в ее взгляде читалась неуверенность и ранимая открытость.
И тогда Салем заговорил. Медленно, подбирая слова, он сам рассказал ей все. Не скупойся на детали, как в кабинете у Майора, а подробно. О том, как он пришел в сознание под завалом, о долгом и мучительном бреде по катакомбам, ведомом лишь инстинктом, о том, как нашел ту самую лестницу и как почти ползком добрался до поверхности. Он рассказал о встрече с Таумом, о ночном переходе и о том, как на рассвете увидел Бухту, очищенную от тумана.
