Фара. Путь вожака

Salem

Фара. Путь вожака

Глава 1

Книга 2. Глава 1.

Утро в «Фаре» начиналось не с крика петуха – их здесь не водилось, – а с глухого, утробного рычания дизельного генератора, чей ритмичный стук, похожий на биение механического сердца, стал саундтреком новой жизни. Прошёл почти месяц с тех пор, как Салем похоронил «Лампочку» и сжёг мосты с «Последним Причалом». Месяц подозрительного, почти зловещего спокойствия, за который лето, словно расточительный купец, окончательно сменилось сырой и скупой осенью, затянувшей небо свинцовым одеялом.

Салем проснулся от того, что по лицу скользнул холодный влажный нос, острый, как осколок льда. Он лежал, укрытый одеялом, – по ночам в комнате уже основательно «свежело», и дыхание зимы пробиралось сквозь щели в стенах, оставляя на стеклах причудливые узоры-предупреждения. Открыв глаза, он уставился в потолок своей комнаты на втором этаже, где тени от пляшущего пламени в печи танцевали немой танец призраков. Рядом, положив тяжёлую голову на край кровати, стоял Таум. Янтарные глаза волка, два расплавленных солнца во тьме, смотрелись непривычно на этом месте – здесь обычно дежурила Рея, чье теплое присутствие было как заброшенный маяк в ночи.

«Уже встаю, встаю», – пробормотал Салем, проводя рукой по шершавой, словно кора старого дуба, шкуре зверя. Связь с Таумом была иной. Не было того тёплого телепатического потока, что связывал его с Реей, но это работало, и даже слишком – их умы сцеплялись, как два шестеренки в точном механизме, без нежности, но с безжалостной эффективностью.

Он поднялся с кровати, натянул толстый свитер, в котором все еще пахло дымом костра и прошлыми опасностями, и подошёл к окну, отодвинув тяжелую ставню. Воздух, чистый и холодный, как лезвие ножа, ворвался в комнату, неся с собой запахи дыма, хвои и влажной прелой листвы – аромат тления и увядания. Его взгляду открылся задний двор «Фары», который за последние недели преобразился до неузнаваемости. Усилиями Ольги и Николая хаотичное пространство, некогда напоминавшее свалку, превратилось в образцовое хозяйство, спешно готовящееся к зиме, как корабль к долгому плаванию. Парники, накрытые плотным полиэтиленом, еще цеплялись за последнюю зелень – лук, укроп, редис, – словно за обрывки уходящего лета. Рядом высился аккуратный, припасенный на зиму штабель дров, сложенный с такой геометрической точностью, что напоминал стену крепости. Под навесом стояли отремонтированный УАЗ, похожий на старого боевого коня на приколе, и «Паджеро» Салема. Дальше, у забора, дымилась, как вулкан в миниатюре, коптильня, а рядом красовался сложенный из кирпича тандыр и мангал – творение рук Павла и Вани. Было ощущение не просто выживания, а обустройства жизни. Прочного, основательного, призванного пережить долгую и темную зиму.

И это бесило Салема. Эта обустроенность, эта тихая, почти мещанская идиллия, казалась ему ловушкой. Миром, нарисованным на сахарном стекле, за которым ждала всё та же враждебная пустота, лишь прикрытая первым снегом, словно пеплом.

«Готов?» – мысленно спросил он Таума. В ответ пришло ощущение готовности, подобное натянутой тетиве, вот-вот готовая выпустить стрелу. Волк уже ждал у двери, его силуэт растворялся в предрассветных сумерках.

Спустившись вниз, Салем заглянул в бывший зал кафе, теперь – общую столовую и штаб. В воздухе, густом и тяжелом, пахло овсянкой и дымом от печки, которую уже по-осеннему протапливали с утра, превращая комнату в подобие улья. Рея, её живот уже заметно округлился, словно спелый плод, лениво лежала на подстилке у теплой стенки. Аня, сидя рядом, осторожно гладила её по боку, что-то шепча на ухо, как будто посвящая в древние тайны. Собака блаженно прикрыла глаза, погруженная в нирвану материнства.

«Не мешай солдату отдыхать, командир», – голос Ольги прозвучал с кухни, ровный и спокойный, как поверхность лесного озера. Она, вместе с Настей, разливала по мискам овсяную кашу с мёдом – золотистым эликсиром, дефицитным и сладким. – «Она у нас на особом положении».

«Верно!» – улыбнулась Аня, и ее улыбка была похожа на луч солнца в этом помещении. – «Она же скоро мамой станет! Настоящей!»

Салем кивнул девочке, поймал на себе взгляд Ольги. Во взгляде врача читалось спокойствие, которое Салем уже и забыл, что значит чувствовать. Это было спокойствие корней, глубоко ушедших в землю. Он отвернулся, чувству себя чужим на этом празднике жизни, который готовился встретить зиму, словно долгожданного гостя.

«Таум, пошли», – бросил он вслух и вышел во двор, куда уже просачивался бледный, жидкий свет короткого осеннего дня, не согревающий, а лишь подчеркивающий унылость пейзажа.

Утренний обход стал ритуалом. С Таумом он был быстрее и эффективнее. Волк бесшумно скользил впереди, его камуфляжная шкура сливалась с серыми тенями и оголенными, словно кости, стволами деревьев. Они проверили периметр, ловушки, похожие на железные когти, обошли знакомые тропы, местами покрытые инеем, будто посеребренные морозом. Всё было чисто. Слишком чисто. Даже зоны – те, что он успел отметить в своём блокноте, – вели себя стабильно и предсказуемо. Эта предсказуемость была обманчива. Салем чувствовал это нутром, каждым своим нервным окончанием.

Вернувшись к завтраку, он застал уже всё общество за столом. Лев, огромный, как гора, помешивал в кастрюле что-то мясное, и аромат бульона смешивался с запахом дыма и мокрой шерсти. Настя нарезала хлеб – темный, плотный, драгоценный в своем простом совершенстве. Их плечи иногда касались, и в этих мимолётных прикосновениях было что-то новое, уверенное, как будто они нашли друг в друге точку опоры в качающемся мире.

«Ну что, следопыт, всё спокойно?» – громко спросил Лев, хлопая Салема по плечу так, что тот едва не упал, и это прикосновение было похоже на удар медведя – дружелюбный, но сокрушительный.

«Как в склепе», – буркнул Салем, садясь на своё место. – «Ни одного живого духа в радиусе пяти километров. Даже зоны словно перед спячкой. Слишком тихо, Лев. Слишком»

«Вот и славно», – Николай отпил из кружки горячего чая, и пар окутал его лицо дымкой. – «Можно спокойно кровлю сарая доделать. А то эти осенние дожди скоро в снег превратятся… Лучше с крышей над головой бурю встречать»

Разговор за столом был мирным, бытовым, и от этой обыденности у Салема сводило зубы. Павел и Ваня делились планами на охоту перед самым снегом, их слова были полны надежды на добычу и простого мужского азарта. Ольга и Настя обсуждали зимние запасы, перечисляя банки с соленьями и мешки с крупой, как будто это были сокровища фараонов. Алиса и Ника, уткнувшись в какие-то самодельные схемы, спорили о показаниях примитивного детектора зон, собранного из радиодеталей, и их спор был полон странных терминов, звучащих как заклинания. Салем молча слушал, и план, зревший в его голове уже несколько недель, как паразит, питающийся его покоем, обретал всё более чёткие очертания. «Туманная Бухта» – так Андрей с «Причала» называл другое поселение к юго-востоку. Говорил, что люди там живут замкнуто, ни с кем не контактируют, от чужаков отстреливаются. Салем поднимал этот вопрос пару раз, но каждый раз натыкался на стену, глухую и непреодолимую.

Этим вечером, за ужином, случилось то, что должно было случиться. Лев, налив всем по чарке самогона, мутной, как будущее, поднялся с лавки. Его рыжая борода пылала в свете керосиновой лампы, борясь с осенней тьмой за окном, как живой костер.

«Ну, что, народ, – голос его звучал непривычно торжественно, срываясь на хрипоту, – мы тут все свои, хочу сказать вот что…». Он посмотрел на Настю, которая покраснела и опустила глаза, будто пытаясь спрятаться в собственных ресницах. – «Мы с Настей… ну, то есть… мы решили быть вместе. Как пара. По-настоящему»

В столовой на секунду воцарилась тишина, густая и тягучая, как мед, которую тут же взорвал одобрительный гул. Ольга первой поднялась и обняла Настю, и в этом жесте была вся невысказанная нежность их общей борьбы.

«Я так рада за вас!» – прошептала она, и в ее глазах блестели слезы.

Николай одобрительно хлопал Льва по спине, словно выбивая пыль из ковра: «Оно и видно было, рыжий, что ты вокруг неё как шмель вокруг последнего цветка кружишь! Уж я-то знаю!»

Даже угрюмый Павел улыбнулся, и его лицо, обычно похожее на скалу, на мгновение смягчилось. Аня захлопала в ладоши, а Ваня смущённо потупился, пряча улыбку в воротнике свитера.

Салем заставил себя улыбнуться, поднял кружку. Деревянная поверхность была шершавой под его пальцами.

«За вас», – сказал он коротко, встретившись взглядом с Львом. В глазах друга читались счастье и вызов. Словно он говорил: «Вот видишь, можно просто жить, а не выживать. Можно строить, а не разрушать».

Когда первые поздравления стихли и все уселись за щи со свежим мясом, пахнущие лавровым листом и детством, Салем почувствовал, что момент настал. Он откашлялся, и звук прозвучал как выстрел в этой внезапно наступившей тишине.

«Раз уж мы все в сборе и говорим о будущем… – все взгляды, тяжелые, как гири, устремились на него. – Я снова хочу вернуться к теме «Туманной Бухты».

Настроение за столом мгновенно изменилось.

«Салем, опять за своё?» – вздохнула Ольга, отодвигая тарелку, и звук фарфора по дереву скрипнул, как протест. – «Неужели нельзя просто порадоваться за друзей?»

«У нас всё есть, – поддержал её Николай, его голос был твердым, как камень. – Еда, кров, безопасность. Зиму переживём. Зачем лезть в петлю? Сидеть нужно, копить силы, а не метаться по лесу, как затравленный волк»

«После истории с «Лампочкой»… – Павел мрачно покачал головой, его глаза были темными безднами. – Доверять незнакомцам – себя не уважать. Мы уже проходили это»

«Я не предлагаю им доверять! – голос Салема прозвучал резче, чем он планировал, сорвавшись на ледяную ноту. – Я предлагаю разведать. Узнать, что это за люди. Возможно, они торгуют тем, чего у нас нет. Информацией, технологиями. Мы сидим здесь, как в скорлупе, и не видим, что творится за стенами! Сидеть и ждать, пока удача, эта капризная актриса, кончится – это и есть петля!»

«У нас не «кончится удача», у нас есть Фара! – Лев стукнул кулаком по столу, но беззлобно, скорее с отчаянием. – Мы ее построили. Вместе. И она крепкая. Она выстоит. Твои вылазки всегда кончаются кровью, Салем. Всегда. Пора уже остановиться»

Салем посмотрел на их лица – усталые, напуганные прошлым, но полные решимости защитить свой новый, хрупкий покой. Он понимал их. И ненавидел это понимание, эти кандалы, которые они бросали ему на ноги.

«Ладно, – он поднял руки в умиротворяющем жесте, чувствуя, как маска покорности прилипает к его лицу. – Я понял. Тема закрыта. Просто высказал мысли вслух»

Он увидел, как напряжение, словно тугая пружина, спало с лиц Ольги и Насти. Лев кивнул, удовлетворённый, его гнев растаял, сменившись облегчением. Спор был окончен. Победа осталась за здравым смыслом, за домом, за очагом.

Но позже, когда ужин закончился и тени сгустились, каждый остался наедине со своими мыслями, как с незваными гостями.

Лев засучил рукава и взялся за мытьё кастрюль, его мощные руки погрузились в мыльную пену. Настя вытирала посуду тряпкой, и тишина между ними была наполнена недосказанностью.

«Думаешь, он успокоится?» – тихо спросила Настя, передавая ему промытый бокал, в котором играли последние отсветы пламени.

Лев с силой потер дно кастрюли щёткой, будто хотел стереть с неё не только пригоревшую еду, но и назойливую тень беспокойства. Нет, не успокоится. В его глазах как будто шторм, который ищет выхода. Он не может сидеть на месте, ему нужно лезть в пекло, дышать его пеплом. Но я не дам этому шторму разрушить наш дом. Хватит. С нас хватит.

«Успокоится, – грубо сказал он вслух, выдавливая из себя уверенность. – Других вариантов нет. Научится, как все, ценить то, что имеет. У него есть крыша, еда, друзья. Чего еще нужно человеку?»

Ольга присела на корточки рядом с Реей, положила руку на её горячий, напряжённый живот, проверяя частоту сердцебиения – ровный, спокойный стук новой жизни. Аня, сидя рядом, с серьёзным видом, подражая матери, протянула ей стетоскоп, этот металлический ключ к тайнам тела.

«Всё хорошо, солнышко, – успокоила её Ольга, и голос ее был мягким, как плед. – Сердце бьётся ровно. Малыши растут»

Он по-своему прав, – мелькнуло у неё в голове, пока дочка возилась с Реей, запуская маленькие пальцы в ее густую шерсть. – Мир огромен, и мы знаем о нём так мало, будто смотрим на него через замочную скважину. Но каждая его вылазка – это игра с огнём, где ставка – не только его жизнь. У нас Аня, Настя с ребёнком, щенки… Нет. Рисковать всем этим ради сомнительной информации, ради призрака знаний – безумие. Мы должны крепко стоять на ногах, как дубы в лесу, а не метаться, как перекати-поле.

В углу бывшего зала, за столом, заваленным платами, проводами и паяльником, Алиса и Ника пытались оживить старый осциллограф, чей экран был темным, как ночное небо. От прикосновения паяльника потянулся едкий дымок, пахнущий прогрессом и кислотой.

«Держи вот здесь, – Алиса ловко придерживала микроскопический контакт, ее пальцы были точными и уверенными. – Кажется, пошло… Еще чуть-чуть.»

Ника, сосредоточенно нахмурив брови, держала плату, чувствуя ее хрупкость. Он снова собирается уйти. И в этот раз даже не спорит. Просто отступил, как тогда, перед «Лампочкой», когда понял, что его не слышат. Но я видела его глаза – в них не было смирения. Там была сталь.

«Алис… а ты не боишься, если он… уедет?» – тихо спросила она, не отрывая взгляда от платы, как будто ответ был спрятан в узоре дорожек.

Алиса на секунду замерла, паяльник в её руке дрогнул, едва не коснувшись лишнего. Боюсь. Но не так, как раньше. Не того, что его убьют в лесу или он наткнется на неведомую зону. А того, что он уедет и… не вернётся к нам. К этой жизни, к этим стенам, к этому миру за столом. Что он найдёт там, в туманной дали, что-то более важное, чем мы. Что-то, ради чего стоит сжечь все мосты.

«Нам есть чем заняться и без его приключений, – сухо ответила она, сделав аккуратную пайку, идеальную, как мазок кисти. – Мир не крутится вокруг его любознательности. Включай»

Салем, стоя на холодной крыше, проводил ладонью по шершавой, покрытой инеем поверхности парапета. Каждая шероховатость была как память о прошедшем дне. Где-то внизу, в осенней темноте, густой и непроглядной, как чернила, бесшумной тенью скользил Таум, сливаясь с ночью, становясь ее частью. Салем мысленно ощущал его присутствие – острую, бдительную точку в сознании, как иглу компаса, всегда указывающую на север.

Они построили себе иллюзию, – его пальцы сжали край крыши так, что кости побелели. – Видят стены и думают, что это навсегда. Что они вырезали свой островок из хаоса и могут отсидеться на нем. А я вижу, как ветер, этот вечный скульптор, точит камень, как мороз расширяет трещины. «Туманная Бухта» – это не просто риск. Это необходимость. Пока мы не знаем, кто ещё выжил и каковы их правила, мы слепые котята в коробке, которую кто-то может в любой момент опрокинуть. Они простят. Или нет. Но ждать, пока за нас всё решит случай, эта слепая и безжалостная рука, я больше не могу.

Он свистнул почти беззвучно, лишь шевельнув губами. Звук был тише шелеста падающего листа. Но из тени под крышей, из самой гущи мрака, возникли две светящиеся янтарные точки – глаза Таума, полные безмолвного согласия и готовности к пути.

На этот раз я уйду по-тихому. Не потому что не доверяю. А потому что не хочу давать им шанс меня остановить. Не хочу видеть разочарование в глазах Ольги или гнев в глазах Льва. Этот груз я понесу один.

Тишина вокруг «Фары» была звенящей, абсолютной, подчеркнутой осенним холодом, сковавшим землю и воздух. И для Салема она звучала не как покой, а как затишье перед бурей, отсчёт последних секунд перед решительным шагом в неизвестность, в туман, который, возможно, скрывал как гибель, так и ответы.

Глава 2

Книга 2. Глава 2. Приливы и отливы

Прошло несколько дней после того вечернего разговора, будто тяжёлая, наполненная невысказанным думами туча медленно проплыла над «Фарой», оставив после себя хрупкое, но упрямое спокойствие, похожее на тонкий лед на первом ноябрьском ручье. Салем внешне встроился в этот обманчивый ритм, но внутри него всё кипело, как гейзер, пробивающийся сквозь толщу камня. Его план, некогда бывший лишь искрой отчаяния, теперь вызревал, обрастая плотью и кровью деталей, превратившись из порыва в продуманную стратегию, в холодный и отточенный клинок, который предстояло обнажить.

Утро начиналось с одного и того же ритуала. Глухой, надсадный рёв генератора, словно пробуждающий от спячки не только людей, но и сам лес, будил мирных жителей. Салем спускался вниз, где его уже ждал Таум, неподвижный, как изваяние из тени и мышечной силы. Их взгляды встречались – человеческий, полный скрытого расчета и невысказанной тоски, и звериный, бездонный, читающий намерения как открытую книгу. Теперь их утренние обходы стали длиннее, превратившись в молчаливое прощание со знакомыми местами. Салем не просто проверял периметр – он искал пути. Не тропы, протоптанные привычкой, а направления, уводящие в чащу, которые не приведут обратно к «Фаре», к её тёплому, предательскому свету. Он сворачивал в бурелом, продирался сквозь колючие объятия молодого ельника, запоминая ориентиры: поваленный кедр, похожий на скелет исполинского зверя, или странный камень-следовик, покрытый мхом. Он запутывал бы будущих преследователей, но в первую очередь – себя. Чтобы не было соблазна обернуться.

Возвращались они к завтраку, который всё больше напоминал семейную трапезу, полную тихого, немудрёного счастья. Лев и Настя теперь сидели рядом, их плечи едва касались друг друга, словно два магнитных полюса. Лев, грузный и неловкий в своей нежности, подкладывал ей в тарелку лучший кусок мяса.

– Хватит, Лёва, я не смогу столько съесть! – она краснела, как маков цвет, и одёргивала его руку, но глаза её смеялись.

– Ещё как сможешь! – рявкал он, но в его голосе, обычно похожем на раскат грома, сквозила несвойственная мягкость. – Тебе есть за двоих надо. Не спорь с врачом.

Ольга, наблюдая за ними со своего конца стола, лишь качала головой, но в уголках её губ таилась улыбка. «Смотри-ка, наш медведь притих», – бросила она Павлу, который с наслаждением потягивал горячий чай.

– Медведь в спячку, что ли, собрался? – усмехнулся тот. – Ладно уж, пусть греется, пока зима не наступила.

Рея всё чаще оставалась в доме, её живот был уже изрядно округлым, тяжёлым шаром, обещающим новую жизнь. Каждый раз, проходя мимо, Салем задерживал на ней взгляд, и в груди все сжималось. Оставить её было самым тяжёлым решением, горьким комом, вставшим в горле. Но вести беременную собаку в неизвестность, на долгие месяцы скитаний по холодным и опасным землям – это было бы верхом эгоизма, предательством по отношению к той самой жизни, что она вынашивала. Она должна остаться в тепле, под надежным присмотром Ольги и Ани. Её место сейчас здесь, у очага, а не в походной грязи. Он наклонился, чтобы почесать её за ухом, под густой шелковистой шерстью.

– Береги их, девочка, – тихо прошептал он, и его голос дрогнул. – Береги наш дом.

Рея лизнула его руку, один раз, медленно и обстоятельно, и в её влажных, преданных глазах он прочитал не просто понимание, а полное, безоговорочное согласие. Их связь, хоть и ослабленная её состоянием, всё ещё была жива, тонкой, но прочной серебряной нитью, протянутой сквозь пространство и время.

Вечером, после ужина, когда в большом зале воцарялась усталая, мирная тишина, Салем подошёл к своему «штабу» – старому пню у подножия дуба-великана. Но на этот раз он взял не карту, а толстый, потрёпанный жизнью блокнот, его кожзаменитель был истёрт до основы на углах. Он сидел до глубокой ночи, при призрачном, прыгающем свете керосиновой лампы, выводя чётким, инженерным почерком всё, что знал, всё, что могло им пригодиться. Это была не прощальная записка, не признание в слабости, а техническое руководство по выживанию, завещание его опыта. Расположение всех зон с их коварными свойствами и условными названиями. Схемы ловушек вокруг «Фары», с указанием секторов обстрела и уязвимых мест. Сильные и слабые стороны каждого из фаровцев: стратегическая хитрость Ольги, сила Льва, меткость Павла. Частичка его самого, его разума и воли, которую он оставлял им, чтобы свет «Фары» не погас, не утонул в надвигающихся сумерках без него.

Настал день, когда он понял – дальше тянуть нельзя. Погода стояла ясная, морозная, предвещая несколько дней затишья, словно сама природа давала ему карт-бланш. Идеальное окно. Последний шанс.

Вечером за ужином царило необычайное оживление. Павел рассказывал очередную байку из своей былой жизни, и все смеялись. Именно в этот момент, в разгар общего веселья, Салем поднялся. В руках он держал не оружие, а простую жестяную кружку с чаем. Стук кружки о стол прозвучал как выстрел, и разговоры стихли.

– За «Фару, – сказал он просто, и его голос прозвучал чуждо в этой комнате. – За то, что мы смогли это построить. И за то, чтобы это продолжалось. Чтобы свет не погас.

Все подхватили тост, улыбаясь, но улыбки были натянутыми, недоуменными.

– Что это ты, Салем, так проникновенно? – поднял бровь Лев. – С похмелья, что ли?

Но в глазах Ольги, пристально смотревшей на Салема, мелькнула та же знакомая настороженность, будто она учуяла на ветру запах дыма от далёкого, но неуклонно приближающегося пожара. Она чувствовала подвох в этой нехарактерной для него сентиментальности, в этом прощальном взгляде, который он бросил на каждого.

Той ночью Салем не ложился. Он тщательно, с почти ритуальной точностью упаковал рюкзак. Небольшой, но тяжёлый, как его совесть. Только самое необходимое: консервы, патроны для винтовки, аптечка. Ничего лишнего, ничего, что напоминало бы о доме. Он не взял даже спальник – лишь просмолённый брезентовый тент. Машину он оставлял. Её отсутствие сразу бы вызвало панику, подняло бы на ноги всех. А так, все подумают, что он просто ушёл на долгий обход с Таумом. У него было несколько часов форы, несколько часов тишины и одиночества, прежде чем гром грянет.

Перед самым рассветом, в тот час, когда сон особенно крепко сковывает тела и души, Салем взвалил на плечи рюкзак. Лямки впились в плечи, знакомым грузом ответственности. Он приоткрыл дверь своей комнаты и замер, прислушиваясь. Доносилось лишь мерное, убаюкивающее посапывание Реи из-за двери и тихий, мощный храп Льва из соседней комнаты. На столе, на самом видном месте, лежал тот самый блокнот – его исповедь и его оправдание.

Он, как тень, скользнул по коридору, где в полумраке знакомые скрипучие половицы вдруг показались ему предателями, готовыми выдать его уход. Он спустился по скрипучей лестнице, каждый скрип которой отзывался в нем эхом. В прихожей его уже ждал Таум, его шерсть была покрыта инеем предрассветной влаги. Салем отодвинул тяжёлый деревянный засов задней двери – он смазал его накануне ворванью, и тот отошёл бесшумно, словно вздохнув с облегчением.

Утро было холодным и туманным. Воздух, острый и колючий, пах сырой хвоей, мокрой землёй и неизвестностью. Салем обернулся, бросив последний взгляд на тёмный, спящий дом, на смутные очертания «Фары», которая стала для него домом против его воли, но против которой оказалась бессильна любая воля. Сердце сжалось от боли, похожей на отрывание части самого себя, живого и кровоточащего.

«Я сделаю так, чтобы вы были в безопасности. Даже если меня с вами не будет», – пообещал он им мысленно, и слова эти повисли в морозном воздухе, превратившись в легкое облачко пара. И, не оглядываясь больше, не давая слабости ни единого шанса, он шагнул в серую, слепую пелену леса. Он не пошёл по знакомой тропе, а сразу свернул в чащу, туда, где валил бурелом и густой, непроходимый подлесок скрывал следы, как вода – камень. Таум шёл впереди, его камуфляж делал его призраком, расплывчатым пятном в предрассветных сумерках.

Они двигались быстро и безжалостно по отношению к себе, не щадя ни сил, ни мышц. Цель Салема была ясна, как этот холодный утренний воздух: дойти до Туманной Бухты. Влиться, как река в море, в жизнь этого замкнутого, недоверчивого поселения. Стать для них полезным – охотником, разведчиком, инженером. А взамен, медленно, исподволь, налаживать поставки. Пусть из Бухты в «Фару» идут караваны с драгоценным дизелем, медикаментами и прочим, чего им не хватало. Он станет их невидимым благодетелем, их призрачным защитником, тенью на стене их благополучия. А сам тем временем будет двигаться дальше, исследовать зоны и находить новых «клиентов» для своей растущей, паутинообразной сети. Это был единственный способ, жестокий и одинокий, обеспечить «Фаре» долгосрочную безопасность и процветание без постоянного риска для её обитателей, без необходимости каждому из них смотреть в глаза смерти.