Полная версия
– Это он? – прошептал Ваня, бледнея. – Он ее поймал?
Ника, сидевшая рядом с Алисой, медленно покачала головой, ее лицо было серьезным.
– Не думаю, что он ее «поймал». Скорее… замедлил. На долю секунды. Инстинктивно.
Вечером того же дня в лаборатории, ставшей их штабом, Алиса и Ника обсуждали происходящее при свете настольной лампы.
– Это не случайность, Ника, – говорила Алиса, теребя в руках карандаш. – Мот видит то, что скрыто. Возможно, тепловые следы, энергетические поля… или что-то из спектра, недоступного нам. Гера каким-то образом влияет на свет, на фотоны. А Диас… он взаимодействовал с инерцией. Замедлил падение.
– Это новые способности, – тихо заключила Ника, глядя на свои записи. – Унаследованные от Таума, но… свои. У каждого свои. Рея была нашим радаром. Таум – нашим невидимым стражем. А это новое поколение… Оно рождено этим миром. Оно его плоть. И оно учится с ним говорить на его языке.
– А что же Теос и Веста? – спросила Алиса. – Они пока не показали ничего особенного.
– Показали, – возразила Ника. – Просто ты не заметила. Теос, светлый мальчик, он невероятно быстро заживил ту царапину на лапе, которую получил, зацепившись за гвоздь. Я смотрела – к вечеру от нее и следа не осталось. А Веста… ты не замечала, что вокруг нее всегда тихо? Как будто звуки приглушаются. Она, кажется, умеет гасить вибрации. Звуковые волны.
Они сидели в гробовой тишине, осознавая весь масштаб. Пять щенков. Пять новых, неизведанных сил, которые росли и крепли под их старой, прочной крышей.
– Нам нужно вести записи, – наконец сказала Алиса, ее глаза горели уже не страхом, а чисто научным азартом. – Наблюдать, фиксировать, пытаться понять механизм. Это… это невероятно.
– Это опасно, – холодно парировала Ника. – Мы не знаем пределов их способностей. Мы не знаем, как они отразятся на них самих
Хлопнула дверь, и в лабораторию, ссутулившись, вошел Лев. Его лицо было мрачным.
– Ну что, ученые умы, – хрипло проговорил он, снимая шапку. – Разгадали уже, какие у нас тут супер-псы растут? Павел мне вчера про кружку рассказывал. Не по себе стало.
– Мы только начинаем понимать, Лев, – ответила Ника. – Они… меняются.
– Я вижу, – проворчал Лев, подходя к ящику и заглядывая внутрь. Щенки, завидев его, радостно пискнули и потянулись к его огромным, грубым рукам. Мот бесстрашно ухватился за его палец маленькими, но уже острыми зубками. Лев смотрел на них, и в его глазах, обычно суровых, плескалась странная смесь отцовской нежности и животного страха. – Значит, так. Дети детей проклятых зон. Что ж… растите, малыши. Растите крепкими. Только смотрите, – он поднял палец, и его голос стал твердым, как сталь, – чтобы ваша сила была нашим щитом, а не нашей погибелью. Поняли?
Щенки, словно понимая, на мгновение притихли. Даже Мот отпустил его палец. Только Рея, лежавшая рядом, спокойно вздохнула и положила голову на лапы, ее умные глаза смотрели на Льва с безграничным доверием. Она знала, что ее дети в безопасности. В безопасности своего дома, своей стаи. Какого бы будущего оно ни ждало.
А за окном, в густых сумерках, мелькнула серая тень. Таум, вернувшийся с ночной охоты, на мгновение замер у порога, вслушиваясь в жизнь своего выводка. Его золотистые глаза, горящие в темноте, видели больше, чем глаза людей. Он видел пять маленьких, но ярких огоньков, пять искорок нового мира, разгорающихся в сердце «Фары». И, кажется, это зрелище вызывало у дикого зверя не страх, а глубочайшее, первобытное удовлетворение.
Тихая, но прочная нить, что связывала «Фару» с ее потерянным вождем, оборвалась. Не плавно, не ослабевая, а резко и безжалостно, словно перерубленная тесаком.
Сначала Рея просто забеспокоилась. Она часами лежала, уткнувшись мордой в лапы, ее уши были напряжены, а все существо было сосредоточено на внутреннем поиске. Тот тихий, теплый фон, ощущение далекого, но верного присутствия, что стало для нее утешением после его отъезда, исчез. Вместо него – пустота. Глухая, бездонная, ледяная стена, в которую она упиралась снова и снова, посылая свой безмолвный зов. Ее попытки тонули в этой пустоте, вязли в ней, как в густой смоле, не достигая цели. Она не могла пробиться сквозь десятки метров земли и камня, что внезапно легли между ними.
А потом, глубокой ночью, ее разбудила Боль.
Она спала, свернувшись калачиком вокруг своих щенков, когда внезапно вскрикнула и взметнулась на ноги, как от удара током. Короткий, огненный кинжал, вонзившийся в самое нутро, в ту часть ее, что навсегда принадлежала Салему. Не физическая рана – та бы зажила. Это была агония души, отчаянный крик связи, рвущейся под невыносимой тяжестью. Боль была резкой, острой, но быстро стихла, сменившись леденящим душу ощущением пустоты и опасности. Он попал в беду. Ее Человек.
Она завыла. Не протяжно и тоскливо, а коротко, отрывисто, тревожно. Этот звук, похожий на сигнал тревоги, разрезал ночную тишину «Фары» и поднял на ноги всех ее обитателей.
Первой в зал вбежала Алиса, накинув халат на плечи. Она увидела Рею, мечущуюся по комнате, тыкающуюся мордой в стены, в двери, словно пытаясь найти лазейку, выход к нему. Ее глаза были дикими, полными животного ужаса.
– Рея? Что случилось, девочка?
Но собака не реагировала на утешения. Она лишь коротко взвизгнула и снова застыла в напряженной позе, всем телом обратившись на юго-восток, туда, где лежала Бухта.
Вскоре собрались и остальные. Лев, с лицом, почерневшим от дурного предчувствия; Ольга, с профессиональным, но встревоженным взглядом; Настя, прижимающая к груди подушку; Павел и Ваня, уже с оружием в руках, по привычке ожидая внешней угрозы.
– С Салемом что-то случилось, – тихо, но четко произнесла Ника, глядя на сестру. Та лишь молча кивнула, глотая комок в горле.
– Рея чувствует его, – добавила Алиса. – И сейчас она почувствовала боль. Его боль.
Лев с силой сжал кулаки, так что костяшки побелели.
– Черт бы его побрал, упрямого! – прошипел он, но в его голосе был не гнев, а отчаяние и страх. – Я же говорил! Говорил, что нельзя туда соваться в одиночку!
В эту минуту снаружи, со двора, донесся низкий, угрожающий рык. Все бросились к окну. Таум стоял посередине двора, его могучий стан был напряжен, а голова поднята. Он тоже смотрел на юго-восток, в ту же точку, что и Рея. Его шерсть стояла дыбом, а губы были оттянуты, обнажая длинные клыки. Он чувствовал то же самое. Тревогу своей самки и боль вожака. Беззвучный диалог между ними длился всего мгновение. Рея, стоя у окна, издала короткий, горловой звук – не приказ, не просьбу, а констатацию общего горя. Таум в ответ фыркнул, резко встряхнул гривой и, не оглядываясь, мощным, стремительным рывком рванул к воротам. Он не стал перепрыгивать забор – он просто растворился в предрассветных сумерках, исчезнув в лесу, как призрак. Его темный силуэт на мгновение мелькнул между деревьями и пропал. Он уже мчался. Мчался, ведомый зовом крови и инстинктом, через леса и поля, через руины и аномалии, навстречу неизвестной беде, на помощь своему человеку.
Наблюдавшие за этой сценой люди понимали – волк отправился в путь, который они сами совершить не могли.
– Сегодня караван, – тихо напомнил Николай, ломая тягостное молчание. – Из Бухты. Может, что-то знают.
Эта мысль стала единственной соломинкой, за которую они могли ухватиться.
Утро принесло новое напряжение. Рея не унималась. Она ходила из угла в угол, скулила, отказывалась от еды, постоянно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Щенки, чувствуя материнское беспокойство, вели себя тише обычного, жались друг к другу. Атмосфера в «Фаре» была густой, пропитанной беспомощностью и страхом.
Все взгляды, все мысли были обращены на дорогу. Ждали. Ждали караван, который обычно приходил каждую неделю.
Наконец, ближе к полудню, на пороге появился запыхавшийся Ваня, дежуривший на наблюдательном посту на крыше.
– Едут! – крикнул он.
Глухой рокот дизельного мотора, непривычный для лесной тишины, возвестил о прибытии каравана. К воротам «Фары» подкатил угловатый, заляпанный грязью «Урал», своим массивным кузовом напоминая допотопного бронированного жука. За ним, как проворный щенок при взрослом звере, следовал короткобазный армейский джип.
Из «Фары» вышла вся община. Молчаливая, сосредоточенная толпа, в глазах которой горел один и тот же вопрос.
Первым из кабины «Урала» спрыгнул Семён. Его лицо, как всегда, было невозмутимым, но, встретившись с взглядом Льва, он на мгновение насторожился, уловив напряжение, витавшее в воздухе.
– По расписанию, – коротко отрапортовал он, хлопнув тяжелой дверцей. – Привезли муку, соль, все по списку.
Лев кивком поблагодарил, но его голос прозвучал глухо:
– Семён. Как там дела в Бухте? Ничего… особенного не случилось?
Семён на мгновение замер, его взгляд стал осторожным.
– Всякое бывает. Рутина. Обслуживание, патрули. Почему спрашиваете?
– А Салем? – не выдержала Алиса, выступив вперед. Ее голос дрогнул. – Он там? С ним все в порядке?
Лицо Семёна стало совершенно непроницаемым. Каменная маска солдата, привыкшего выполнять приказы.
– На задании.
Два слова. Сухие, как пыль. И от этого в них прозвучало всё.
– На каком задании? – шагнул вперед Лев, и его массивная фигура нависла над Семёном. – Куда он ушел? Что за вылазка?
Семён не отступил ни на шаг.
– Информация об операциях не для распространения. Приказ.
– Хотя бы скажи, когда он должен вернуться? – снова вступила Алиса, и в ее голосе слышалась мольба, которую она не могла скрыть. – Мы можем… мы можем передать с тобой хоть что-то? Записку? Хотя бы дашь ему знать, что мы ждем? Что Рея…
Она не договорила, сглотнув комок в горле. Но ее глаза, широко раскрытые и блестящие от навернувшихся слез, говорили больше любых слов.
Семён посмотрел на нее, и на долю секунды в его строгом взгляде мелькнуло что-то похожее на понимание. Но тут же погасло, вытесненное железной дисциплиной.
– Передачи не предусмотрены, – отчеканил он. – Все коммуникации идут через штаб. Я курьер, а не почтальон.
– Да как же так-то… – начала было Алиса, но Лев тяжело положил ей руку на плечо, останавливая.
Он видел – дальше говорить бесполезно. Эти люди – не источник информации, а ее хранители.
– Ладно, – прохрипел Лев, с силой выдохнув. Его плечи, бывшие до этого напряженным бугром, слегка опустились. В них читалась не злоба, а горькая беспомощность. – Разгружайтесь.
Он развернулся и, не глядя ни на кого, тяжело зашагал обратно в дом. За ним, словно призраки, потянулись остальные. Алиса еще секунду постояла, глядя вслед Семёну, затем опустила голову и медленно побрела внутрь.
Они получили свой ответ. И этот ответ был оглушительным молчанием, которое кричало громче любых слов. Салем был в беде. Они знали это наверняка. И они не могли ничего сделать. Ничего, кроме как ждать и надеяться, что серый призрак, уже мчащийся сквозь леса, успеет туда, куда им путь был заказан.
Началась разгрузка. Все жители «Фары», включая детей, втянулись в привычную, почти ритуальную работу. Шум двигателя «Урала», скрип кузова, сдержанные команды – все это создавало иллюзию обычного делового дня.
Алиса, стараясь заглушить тревогу, таскала коробки с медикаментами. Когда она проходила мимо заднего борта грузовика, ее окликнул низкий голос.
– Девушка.
Она обернулась. Семён стоял в тени, отбрасываемой огромной покрышкой. Его лицо было строгим, но в глазах читалась тяжелая решимость.
– Да? – тихо отозвалась Алиса.
Он быстрым взглядом оглядел площадку, убедившись, что их никто не слышит.
– Если есть что передать, давайте. Только быстро. И чтобы никто.
Алиса тихо выдохнула. Ее рука спокойно опустилась в карман куртки и достала небольшой, плотно сложенный квадратик бумаги, края которого были идеально ровными, будто его складывали и перекладывали десятки раз. Этот клочок лежал у нее уже давно, она только и ждала прибытия каравана, чтобы всеми мыслимыми и немыслимыми способами передать его Салему.
– Передайте, – ее голос был тихим, но твердым. Она протянула записку.
Семён, не глядя, быстрым движением заправил ее в нагрудный карман своей форменной куртки, под планку с именем.
– Передам. Только это. И больше – никогда. Понятно?
– Понятно, – кивнула Алиса.
Он развернулся и пошел к кабине, снова превратившись в безупречного солдата.
Алиса осталась стоять, сжимая в кармане пустой блокнот.
Вечер опустился на лес тяжелым, влажным покрывалом. Воздух, еще не остывший за день, был густым и душным, пахшим прелой листвой и грозовым предчувствием. На небе, затянутом рваными, цвета мокрого асфальта тучами, не было ни одной звезды.
Внутри дома царило не менее гнетущее настроение. За столом в зале собрались все, но ужин проходил в неестественной тишине. Скрип вилок, глухой стук кружек – эти звуки лишь подчеркивали общее напряжение. Ели без аппетита, машинально.
Рея лежала на своем лежбище. Ее безумная метельчатая тревога утихла, сменившись сосредоточенным, почти физически ощутимым ожиданием. Она чувствовала Таума. Чувствовала, как тот приближается к ее Человеку. Это знание позволило ей успокоиться, но не принесло покоя. Она не металась, а лишь изредка вздрагивала, прислушиваясь к чему-то внутри, ее умные глаза были пристально устремлены в одну точку. Миска с едой стояла нетронутой.
Лев, насупившись, методично уплетал свою порцию.
– Ешь, Насть, – хрипло бросил он, заметив, что та лишь ворошит еду в тарелке. – Тебе сейчас голодать нельзя.
– Знаю, – тихо ответила она. – Просто… не лезет. Кажется, комом в горле встает. От этой… неизвестности.
Павел мрачно ковырял вилкой в тарелке.
– Хоть бы этот караванщик что-нибудь внятное сказал. «На задании». И все. Как будто мы дети малые, которым не положено знать.
– У них своя дисциплина, Павел, – спокойно заметила Ольга. – Семён солдат. Он выполняет приказ.
– А от этого легче? – хмуро спросил Николай. – Сиди тут и гадай: то ли у него все хорошо, то ли он уже…
Он не договорил, но все поняли. Именно в этой неизвестности и заключалась самая жестокая пытка.
Алиса сидела, обхватив свою кружку с остывшим чаем. Тайна переданного письма согревала ее изнутри, но и тяготила. Она ловила взгляд Реи и мысленно повторяла: «Держись. Он получит наши слова».
Ника, сидевшая рядом, положила руку ей на плечо.
– Ты вся напряжена, как струна, – тихо сказала она.
– А разве ты нет? – так же тихо отозвалась Алиса. – Мы не знаем, где он, что с ним. Может, он ранен. Может, он в плену. А может… с ним все в порядке, и мы тут зря паникуем.
– Рея не паникует зря, – уверенно сказала Ника. – Она чувствует его. Таум уже в пути. Он поможет…
Ваня, до сих пор молчавший, тихо спросил у отца:
– Пап, а он… Салем… справится с любым заданием?
Павел тяжело вздохнул, откладывая ложку.
– Справится. Он же наш Салем. Упрямый, как… – он запнулся.
– Как волк, – закончил за него Ваня.
Павел кивнул:
– Как волк. Поэтому и шанс есть. Пока он дышит, он будет бороться. Я в этом уверен.
В этот момент снаружи донесся отдаленный раскат грома. Первые тяжелые капли дождя забарабанили по крыше. Казалось, небо наконец-то не выдержало и разрыдалось вместе с ними, давая выход всем их сомнениям и страхам.
Лев отодвинул пустую тарелку и обвел всех усталым, но твердым взглядом.
– Ладно. Хватит. Сидеть и кукситься – делу не поможешь.
Его слова, произнесенные с привычной, грубоватой уверенностью, прозвучали не как пустое утешение, а как клятва верности отсутствующему командиру.
Один за другим, молча, они стали подниматься из-за стола, унося с собой свою тихую тревогу и ту самую, хрупкую, но несгибаемую веру, что зажгли в них слова Льва. И пока за стенами начинался осенний ливень, в «Фаре» снова зажглись огни – маленькие, но упрямые маячки в наступающей тьме, хранившие надежду на возвращение.
Глава 19
Книга 2. Глава 19. Урок в Бездне
Физический мир перестал существовать. Не было ни боли от ран, ни скрипа кровати, ни тревожного бормотания Льва у двери, ни влажного прикосновения языка Реи. Сознание Салема, оторванное от тела, медленно всплывало в иную реальность – безбрежную, пульсирующую темноту, пронизанную мириадами мерцающих нитей. Это была квинтэссенция его нового восприятия, карта зон, проявленная в четвертом измерении, и теперь он был погребен в ее центре.
И в центре этой бездны, не занимая пространства, но присутствуя везде и одновременно, висело «Нечто». Тот самый сгусток, что являлся ему в час суморочи и в кошмарах. Но теперь в нем не было агрессии. Теперь это был Учитель.
«Ты приближаешься к пониманию, Проводник», – прозвучало в его разуме. Голос был многоголосым, как шум леса, и в то же время единым. В нем слышались отголоски криков, шепота листьев, гула машин и тишины космоса.
Салем мысленно усмехнулся, и его «усмешка» разлилась по пустоте легкой рябью. Он был пленником в собственном разуме, и ему оставалось только играть по правилам хозяина этого ада.
«Похоже, ты наконец-то нашел языковой центр и настроил интерфейс. Стало куда удобнее для монолога».
«Монолог – это неэффективно. Ты стабилен. Ты восприимчив. Теперь возможен Диалог», – ответило Нечто без тени иронии. «Твое сопротивление было информативным. Теперь – Интеграция».
«Начни с начала. Настоящего начала».
Пустота вокруг сгустилась, и в сознании Салема вспыхнуло чистое ощущение, переданное с такой силой, что его виртуальное естество затрепетало.
Он не увидел, а ощутил «Магеллан». Чудовищно сложный механизм, сердце которого – термоядерный двигатель – пожирало сам себя. Не ошибка, не диверсия. Непредсказуемый квантовый коллапс в ядре реакции, тот самый один на триллион шансов, что всегда выпадает.
Взрыв. Разрыв ткани реальности. Двигатель не расплавился – он диссоциировал, превратившись в миллиарды микроскопических осколков чудовищной энергии, завернутых в экзотическую материю. Каждый осколок, неся в себе искривленный физический закон, как раскаленная дробь, пронесся через атмосферу и вонзился в плоть планеты.
«Они были Семенами», – голос Нечто был холоден и точен. «Падая, каждый осколок цеплял молекулы окружающего мира – воды, металла, плоти, воздуха. В точке удара эта масса, возбужденная чужеродной энергией, коллапсировала.. Она схлопывалась вокруг искаженного закона, который нес в себе осколок. Гиперболизировала его. Рождала Ядро».
В сознании Салема, без его воли, пронеслись знакомые паттерны. «Морозные Иглы» – осколок, несущий закон абсолютного нуля и энтропии. «Тяжелый Перевал» – гравитационная аномалия. «Глухая Падь» – осколок, подавивший квантовые колебания, рождающие звук. Каждая Зона – чудовищно раздутый, вывернутый наизнанку частный случай из учебника физики, привитый миру как раковая опухоль.
«А ты?» – спросил Салем, чувствуя, как его «естество» содрогается от этого откровения. «Что ты?»
«Мы – Эхо», – последовал ответ. «Боль умирающих. Ужас сгоравших в атмосфере. Ярость планеты, изнасилованной чужими делами. Мы – боль, которая обрела голос. И мы – Инструмент. Система пытается стабилизироваться, изолировать зараженные участки. Мы – часть этой системы. Но боль… боль искажает диагноз и лечение».
Салем молчал, переваривая. Безумие обретало ужасающую, железную логику.
«Я? Почему я?»
«Ты не один», – сказало Нечто, и в его «голосе» впервые прозвучала некая усталая уступчивость. «Семена падали не только в землю. Некоторые падали в живую материю. В людей. В зверей. Большинство не выдержало – сгорели, сошли с ума, стали тварями. Но немногие… адаптировались. Ты, Проводник, не просто выжил. Ты впустил семя в себя, и оно проросло. Ты не жертва. Ты – гибрид. Новая форма жизни, рожденная в горниле Катастрофы. Ты учишься говорить на языке искаженного мира. Твой пес и волк – тоже. Их дети – следующая ступень».
Мысль о щенках теперь обретала зловещий, но завершенный смысл. Они не мутанты. Они – новая норма. Дети мира Зон.
«Таких, как я, много?»
«Достаточно. Разбросаны, как семена. Одни ломаются под давлением знаний, другие прячутся, третьи… эволюционируют. Некоторые уже научились не просто слышать, но и приказывать искажениям. Создавать свои зоны. Ты встретишь их. Или они найдут тебя. Мир не просто изменился. Он разделился на виды».
В пустоте что-то дрогнуло. Давящая многомерность карты начала блекнуть, но не потому, что диалог подошел к концу, а потому, что его собственное, гибридное сознание, переполненное новыми данными, начало отключаться, уходя в глубокие слои бессознательного для обработки.
«Интеграция продолжается», – прозвучал последний, удаляющийся голос Нечто. «Ты – мост. Между болью и порядком. Ты можешь стать щитом для своей стаи… или новым Ядром, вокруг которого кристаллизуется хаос. Выбор – иллюзия, которую ты должен ощущать, чтобы функционировать. Мы будем наблюдать».
Тьма не растворилась. Она сгустилась, стала тяжелой и безвоздушной, как вода на большой глубине. Салем не возвращался к телу. Он тонул в самом себе, в лабиринте новых вопросов, каждый из которых был острее и страшнее предыдущего.
Он не получил ответов. Он получил учебник. И первое правило в нем гласило, что он – его соавтор.
Сознание врезалось в реальность, как топор в дерево. Первым пришло осознание боли – тупой, раздирающей, сконцентрированной в правом плече и предплечье. Она пылала неровным огнем, выжигая остатки бреда и диалогов с пустотой. Салем застонал, приоткрыв глаза, и в темноте, пронзаемой лучом фонаря, валявшимся рядом, всплыли обрывки памяти. Взрыв. Приказ команде: «Уходите! Быстро!». Грохот обрушения. И… тихий, многоголосый голос в голове, объясняющий устройство апокалипсиса.
В голове бушевал хаос. Мысли, как испуганные птицы, бились о череп, не давая собраться. Боль в руке отдавалась эхом во всем теле, но сквозь нее он смог сфокусироваться. Рука. Он думал, что отдал ее за свое выживание. С трудом повернув голову, он увидел валун, который придавил его. Рука, хоть и изрядно потрепанная, покрытая ссадинами и темными подтеками запекшейся крови, выглядела целой. Пальцы, слабо, но шевелись. Значит, главные нервы и сухожилия целы. Не хватало только потерять конечность здесь.
Стиснув зубы, он заставил себя сесть. Рюкзак валялся рядом. Достал аптечку, нашел бинт. Действуя одной правой, с трудом, с проклятиями и потом на лбу, сделал тугую повязку, стараясь зафиксировать руку. Потом снял ремень и перекинул его через шею, соорудив импровизированную перевязь. Рука, прижатая к груди, болела чуть меньше.
Огляделся. Выход, через который они вошли, был завален грудой камней и щебня. Подойти к нему и оценить масштабы было невозможно – проход перекрывал массивный обломок свода. Сидеть и ждать помощи было наиглупейшей из возможных авантюр. Помощи ждать было неоткуда.
Он достал из рюкзака флягу с водой и жадно отпил. Вода обожгла пересохшее горло, и на мгновение боль в руке вспыхнула с новой силой, заставив его вздрогнуть. Но затем пришло облегчение, ясность. Он встал, пошатываясь, и посветил фонарем в противоположную сторону. Тоннель, ведущий вглубь, уцелел.
Двигаться было тяжело. Каждый шаг отдавался в раненом предплечье. Он дошел до того самого места, где раньше зияла опасная лужа с кислотой. Теперь ее не было – потолок обрушился и здесь, завалив ядовитую лужу грудами камня и земли. Снизу доносилось тихое шипение – капли влаги все еще реагировали с остатками реагента на дне. Он прошел мимо, не задерживаясь.
Вскоре он добрался до огромной пещеры, где когда-то пульсировало ядро Зоны. Теперь это место было похоже на руины древнего храма, разрушенного землетрясением. Сводчатый потолок во многих местах обвалился, открывая черноту более высоких ярусов катакомб. Огромные сталактиты, сорвавшись, вонзились в пол, словно копья гигантов. В центре, на месте бывшего ядра, зияла воронка, заполненная обломками и покрытая странным, стекловидным налетом, будто камень на мгновение расплавили, а затем резко остудили. Воздух был пыльным и мертвым, эхо шагов гулко разносилось под сводами.
И именно здесь, в этой гробовой тишине, он почувствовал ее. Слабый, но стабильный сигнал, тончайшую нить, протянутую сквозь километры камня и тьмы. Рея. Его малышка. Она будто собрала всю свою волю, всю свою энергию в один мощный, непрерывный зов, который пробивался к нему, игнорируя все преграды.
Сердце Салема сжалось. Он закрыл глаза, отбросив всю боль, и сосредоточился, послав в ответ такой же мощный, ясный импульс:
«Я здесь. Я жив. Я слышу тебя».
Ответ пришел мгновенно, не просто волной эмоций, а четкими, оформленными мыслями, как если бы они сидели рядом. Связь стала кристально чистой.
Хозяин! Ты жив! Ты не ушел! – в ее «голосе» слышались слезы, паника и безудержное, дикое облегчение.
