Полная версия
Первый луч утра, пробившийся сквозь незанавешенное окно, упал на лицо Леры. Она медленно открыла глаза, и сознание вернулось к ней не обрывками, а цельным, ярким, почти осязаемым полотном.
Она помнила все.
Каждое прикосновение. Каждый вздох. Каждый стон, сорвавшийся с ее губ. Она помнила, как вошла к нему, движимая дерзким вызовом и смутным желанием пробить его броню. Помнила, как ее губы нашли его губы в темноте, как ее пальцы расстегивали его ремень, как ее тело прижималось к нему, требуя, властвуя, отдаваясь.
Она помнила жар. Вспышки удовольствия, заставлявшие выгибаться спину. Его руки на ее бедрах, ее торжествующий шепот: «Мой черед». Стук ее сердца, слившийся со стуком его сердца в унисон. И тот ослепительный, сокрушительный финал, когда мир взорвался в миллиарде искр, а ее сознание попросту… отключилось. От переизбытка чувств, от усталости, от выпитого.
Она лежала, глядя в потолок, чувствуя, как по ее щекам разливается медленный, предательский румянец. Стыд? Нет, не совсем. Нечто более сложное. Смущение от собственной наглости? Да, пожалуй. И еще что-то теплое и щемящее, что заставляло сердце биться чуть быстрее.
Она осторожно повернула голову. И застыла.
Салем спал в кресле в углу комнаты. Он сидел, откинув голову назад, его лицо, обычно такое собранное и жесткое, сейчас казалось уставшим и беззащитным. Темные круги под глазами, след засохшей крови у уголка губ… Он выглядел так, будто провел ночь в бою, а не в объятиях женщины.
И он укрыл ее. Его одеяло было наброшено на нее, в то время как он сам спал в кресле, укрывшись курткой.
В груди у Леры что-то екнуло. Эта непрактичная, тихая забота растрогала ее куда сильнее, чем любые страстные слова. Он, сломленный и уставший, все равно позаботился о том, чтобы ей было тепло.
Она тихо, как кошка, сползла с кровати, стараясь не скрипеть пружинами. На полу валялась их одежда, беспорядочно сброшенная в пылу страсти. Ее комбинезон, его футболка. Картина была красноречивой и снова заставила кровь прилить к лицу.
Она на цыпочках подошла к креслу. Салем дышал ровно, но глубокий сон не снимал с его лица печати крайнего утомления. Она разглядывала его – резкие черты, упрямый подбородок, шрам на голове. Этого человека, холодного и отстраненного инженера, она вчера заставила потерять контроль. И каким-то непостижимым образом это наполняло ее не гордостью, а странной, нежной теплотой.
Она не знала, что это было. Влюбленность? Слишком громкое и неподходящее слово для их жестокого мира. Влечение? Да, оно никуда не делось, лишь притупилось, сменившись утренней разбитостью. Это было что-то новое. Необъяснимое чувство, разгоравшееся от вчерашних ночных искр.
Лера наклонилась и, затаив дыхание, поправила сбившуюся на его плече ткань куртки. Ее пальцы едва коснулись его, но он не шевельнулся.
«Спи, командир, – прошептала она мысленно. – Нам сегодня предстоит спуститься в преисподнюю. А я… я еще не решила, что буду с тобой делать».
Она выпрямилась, на ее губах играла задумчивая, чуть смущенная улыбка. Чувство стыда не ушло, но теперь в нем было больше тепла, чем жара. Она собрала свою одежду и бесшумно выскользнула из комнаты, оставив его спать в лучах восходящего сквозь туман солнца, которое, как им обоим еще только предстояло узнать, в тот день Бухта увидела впервые за долгие месяцы.
Глава 17
Глава 17. Испорченное Сердце
Утро, наступившее после той безумной ночи, не принесло Салему облегчения. Сквозь оконное стекло, затянутое пленкой конденсата и узорами плесени, на него давил все тот же молочно-белый, непроглядный туман. Он впитывал звуки, выедал глаза, оставляя на стенах сырые, склизкие подтеки. Каждый шаг по направлению к штабу Майора отдавался в висках глухой, навязчивой болью – эхом вчерашнего ментального шторма и физического истощения. Под языком оставался привкус меди и пепла – расплата за вторжение в чужое сознание и попытку его исцелить.
Лера… При одной мысли о ней в груди сжималось что-то холодное и колючее. Он видел ее уходящую спину в полумраке коридора, чувствовал на пальцах призрачное тепло ее кожи. Осознание содеянного тяжелым грузом давило на плечи и сердце.
Комната Майора встретила его стерильной тишиной, нарушаемой лишь ровным гудением серверных стоек и мерным тиканьем настенных часов. Воздух был густым от запаха остывшего кофе, старой бумаги и едва уловимой, но въедливой плесени, пробивавшейся сквозь стены.
Команда уже была в сборе. Тихий, бледный и не выспавшийся, прятал трясущиеся руки в карманах куртки, его взгляд бегал по стенам, избегая встречи с Салемом. Лёня, неподвижный и молчаливый, как гранитный валун, стоял у окна, его мощный силуэт казался бастионом против наползающей снаружи белесой пустоты. И Лера… Она не смотрела на него, уставившись в развернутую на столе схему коммуникаций. Но он чувствовал ее – каждым своим искалеченным нервом. Стоило ему сделать шаг, как ее плечи инстинктивно напряглись. Между ними повисло незримое, но прочнейшее стекло.
Майор, сидевший за своим аскетичным столом, смерил Салема тяжелым, изучающим взглядом. Казалось, он видел насквозь – и темные круги под глазами, и внутреннюю дрожь, скрытую под маской безразличия.
– Выглядишь, будто ночь провел в рукопашной с призраками, – без всякого приветствия произнес Майор. Его голос был ровным, но в нем слышалась стальная нотка нетерпения.
– Недалеко от истины, – хрипло парировал Салем, опускаясь на свободный стул.
Взгляд Ирины, скользнувший по его лицу, задержался на шее, чуть выше ворота куртки. Прячась в тени, но явный для внимательного глаза, там лежал небольшой багровый подтек, цветок, распустившийся за ночь. Ирина отвела глаза, ничего не сказав, но в уголках ее губ на мгновение дрогнула тень чего-то – понимания? интереса? Салем почувствовал, как по его щекам разливается краска, и тут же внутренне выругался. Идиот. Недотепа.
– Этот туман душит нас, – резко начал Майор, отодвигая в сторону чашку с кофе, не обратив внимания на молчаливый обмен взглядами. – Не метафорически. Буквально. Участились случаи легочных заболеваний, особенно у детей и стариков. Грибок на стенах въелся так, что никакая химия не берет. Металл ржавеет в разы быстрее. Урожаи гниют, не успев взойти. Наша «защита»… – он с силой ткнул пальцем в воздух, – оказалась медленным ядом.
– Мы всегда считали, что он скрывает нас от внешних угроз, – тихо добавила Ирина, ее голос вновь стал ровным и деловым. – Но по последним данным… его плотность и химический состав делают Бухту заметной, как маяк, для всего, что чувствует подобные изменения. Мы не прячемся. Мы светимся.
– И что, предлагаете его просто развеять? – спросил Салем, заставляя себя сосредоточиться на сути, а не на жгучем стыде.
– Нет, – жестко ответил Майор. – Предлагаем найти источник и выключить его. Намертво. Мы просчитали энергетические всплески. Все они идут из-под земли. Старые карьеры, геологические выработки, довоенные бункера – лабиринт под нашими ногами. Есть гипотеза, что там, в основе этого проклятого тумана, лежит некий генератор. Возможно, аварийная система жизнеобеспечения или охлаждения какого-то старого объекта, вышедшая из-под контроля после Катастрофы. Она превратила всю грунтовую воду в этот… пар.
– Вы не знаете, что именно там? – уточнил Салем.
– Знаем, что это убивает нас, – отрезал Майор. – Ваша задача – спуститься, найти этот «двигатель» и понять, как его уничтожить. Вы единственный, у кого есть… опыт взаимодействия с подобным. Информация, которую вы добыли в НИИ, дает нам некоторые ключи к энергетическим сигнатурам. Используйте их.
Спуск в подземелье был похож на погружение в давно забытую могилу. Лифт, переоборудованный из старого грузового, скрипел и вздрагивал, его проржавевшие тросы зловеще поскрипывали, унося их в сырую, давящую темноту. Воздух с каждым метром становился гуще, тяжелее, пропитываясь запахом влажного камня, окисленного металла и того самого сладковато-химического душка, что витал в уличном тумане, только здесь он был в разы концентрированнее.
Лифт с грохотом остановился, так и не доехав до отмеченного на схеме уровня. Салем сильным движением раздвинул упрямые решетчатые двери, и их встретил завал из обломков бетона и искореженной арматуры. Дальше путь лежал только пешком.
Широкий тоннель, выложенный потрескавшимся бетоном, был похож на артерию гигантского мертвого существа. Стены пульсировали влажными пятнами плесени, которая, казалось, шевелилась в такт нарастающему гулу. Фонари выхватывали из мрака не просто пыль, а висящую в воздухе плотную, почти желеобразную взвесь тумана. Дышать стало невыносимо.
– Респираторы не спасают, – кашлянул Тихий, вытирая с лица слизистую пленку. – Эта дрянь лезет в легкие.
Их продвижение замедлилось. Пол под ногами был скользким от слизи, а в нескольких местах им пришлось ползти на корточках под низко нависающими балками, грозившими обрушением.
Внезапно Лера, шедшая впереди, замерла, подняв руку.
– Стой. Под ногами.
Впереди пол тоннеля был покрыт не водой, а странной, переливающейся радужной пленкой. Салем бросил в нее обломок кирпича. Камень с шипением ушел под поверхность, и оттуда потянулся едкий, кислотный дым.
– В обход, – коротко бросил Салем. – Пролезем по стене.
Им пришлось карабкаться по остаткам кабельных лотков и выступающим арматурным прутьям, впиваясь пальцами в склизкий бетон. Лёня, самый тяжелый, едва не сорвался, но Тихий успел подставить плечо. Они дышали тяжело и прерывисто, а туман, казалось, сжимался вокруг, пытаясь столкнуть их в кислотную лужу.
Чем глубже они проникали, тем сильнее становилось давление. Воздух гудел, вибрация пронизывала все тело, выбивая из ритма сердце. Свет фонарей мерцал, поглощаемый всепоглощающей белесой пеленой.
В одном из ответвлений тоннеля их ждала новая ловушка. Проход сузился до круглой трубы, из которой с шипением вырывался раскаленный пар. Интервалы между выбросами были короткими и непредсказуемыми.
– Пробегать по одному! – скомандовал Салем, протискиваясь первым.
Он проскочил, почувствовав на спине обжигающее дыхание пара. Лера – следом, рывком. Тихий замешкался на секунду, и струя пара опалила ему рукав. Он сдавленно вскрикнул, но Лёня, шедший сзади, просто подхватил его и протащил на себе, пригнув голову.
Когда они, наконец, выбрались из трубы, их одежда была мокрой от конденсата и пота, лица покрыты сажей и ожогами. Тихий тяжело дышал, зажимая обожженное предплечье.
– Все живы? – хрипло спросил Салем, оглядывая свою потрепанную команду.
– Пока дышим, – сквозь зубы процедила Лера, поправляя респиратор.
Пока Лера, прислонившись к стене, следила за темной пастью тоннеля, Лёня развернул аптечку. Тихий сидел на корточках, сжимая зубы, его лицо побелело от боли.
– Дай сюда, герой, – глухо проворчал Лёня, опускаясь рядом. Он был невероятно аккуратен для своих грубых, могучих рук. Осторожно зачистив края ожога, он нанес густой слой противоожогового геля, и Тихий с облегчением выдохнул. – Держись. Сейчас забинтуем.
Пока Лёня накладывал повязку, Салем шагнул вперед, к краю зала. Его взгляд, привыкший выискивать детали, скользил по исполинскому сооружению. Он обошел его по кругу, стараясь держаться на расстоянии, но даже отсюда чувствовалось пекло, исходящее от раскаленного металла.
Это не была просто машина. Это был гибрид технологии и безумия. Проржавевшие трубы, оплетенные паутиной шипящих магистралей, сходились к центральной сфере, словно сосуды к больному сердцу. Само ядро, пульсирующее сгустком тумана и энергии, казалось почти живым – слепым, яростным, запертым в металлическую тюрьму. Салем заметил трещины в защитном корпусе, из которых сочился едкий пар, и странные, похожие на шрамы, наплывы на металле. Каждый удар-импульс отдавался в его сознании глухой, ноющей болью. Он чувствовал не просто энергию – он чувствовал агонию. Агонию системы, работающей на износ, пожирающей саму себя и все вокруг.
– Готово, – поднялся Лёня, хлопая Тихого по здоровому плечу. – Теперь как новенький. Почти.
Тихий кивнул, стараясь не смотреть на перевязанную руку.
– Спасибо, братан.
«Сердце» Бухты.
Это не было похоже ни на один механизм, который Салем мог бы представить. Гигантская, многослойная конструкция из темного, окисленного металла и проржавевших труб, оплетенная паутиной шипящих магистралей. В ее центре, подобно зрачку чудовищного глаза, пульсировала сфера из сконденсированного, почти жидкого тумана, испещренная внутренними молниями. С каждым ударом-импульсом по трубам пробегала судорога, и в зал с оглушительным шипением вырывались новые шквалы обжигающего пара, подпитывая удушливую атмосферу подземелья. От него исходила не просто вибрация, а волны физического давления, закладывавшие уши и сжимавшие грудную клетку.
– Так вот оно… испорченное сердце, – прошептала Лера, ее голос почти потонул в реве.
– Оно не просто генерирует туман, – сказал Салем, с трудом пересиливая желание отступить. – Оно перекачивает что-то… отравляет воду, землю, воздух. Это не защита. Это раковая опухоль под Бухтой.
Он стоял, глядя на эту бьющуюся в агонии машину, и чувствовал, как его дар, его проклятое шестое чувство вопило об опасности. Подходить близко к ядру было все равно, что сунуть руку в кипящий бульон. Нужно разработать план, как минимально снизить разрушения и одним четким уколом наконец остановить эту хаотичную и безумную канонаду умирающего сердца.
Салем стоял, вглядываясь в агонию металла и пара, и внезапно его сознание, настроенное на ритмы аномалий, уловило закономерность в этом хаосе. За бешеными выбросами пара и судорожными вспышками света скрывался изначальный, сбитый ритм – как аритмия в больном сердце. И он понял. Чтобы остановить его, нужен не грубый взрыв, а точный, своевременный укол. Разряд, чтобы перезапустить остановившееся сердце.
– Лера, подсвети центральный узел, где сходятся самые толстые магистрали! – скомандовал он, не отрывая взгляда от пульсирующего ядра. – Ищу точку максимального напряжения.
Луч ее фонаря выхватил из тумана массивный клапанный блок в основании конструкции, от которого расходились главные трубы. Металл вокруг него был раскален докрасна.
– Лёня, тротиловая шашка! Самую маленькую. И детонатор с таймером. Не взрыв нам нужен, а резкий, точечный удар.
Пока великан рылся в подсумке, Салем мысленно просчитывал ритм. Раз-два-три… выброс. Раз-два… затишье. Ему нужно было вживить заряд так, чтобы взрыв совпал с естественным импульсом сжатия в самом ядре. Усилить его до критической точки, чтобы система не разорвалась, а захлебнулась собственной энергией.
– Вот, – Лёня протянул ему аккуратный брикет и детонатор.
Пальцы Салема, несмотря на внутреннюю дрожь, работали быстро и точно. Он закрепил заряд прямо на раскаленном металле клапана, будто прилеплял пиявку к вспотевшему виску.
– Все назад! За укрытие! – скомандовал он, выставляя таймер на пять секунд. Как раз в такт удару пульса.
Они отскочили за выступ, пригнув головы. Тишина, нарушаемая лишь оглушительным ревом машины, длилась вечность.
Ровно через пять секунд раздался не оглушительный взрыв, а короткий, сухой хлопок, похожий на выстрел. Яркая вспышка озарила зал.
И случилось нечто.
Бешеный ритм «Сердца» споткнулся. Пульсация замедлилась, стала прерывистой, хриплой. Шипение пара ослабло, сменившись булькающим, захлебывающимся звуком. Светящееся ядро померкло, его свечение стало неровным, мигающим. Чудовищное давление, давившее на уши, начало спадать.
Они выглянули из-за укрытия. Гигантская машина не рухнула, не взорвалась. Она затихала. Конвульсии становились все реже и слабее, словно загнанное насмерть сердце наконец останавливалось.
– Черт побери… – с почти благоговейным ужасом прошептал Лёня. – Получилось.
Салем медленно выдохнул, чувствуя, как адреналин отступает, сменяясь леденящей усталостью. Он не разрушил его. Он его остановил. Один точный удар в такт последнему удару.
Салем медленно выдохнул, чувствуя, как адреналин отступает, сменяясь леденящей усталостью. Он не разрушил его. Он его остановил. Один точный удар в такт последнему удару.
– Задание выполнено, – тихо сказал он, глядя на угасающее Сердце. – Теперь надо выбираться. Пока не стало слишком поз…
Последние слова застряли у него в горле.
Сначала был звук – низкий, протяжный стон, идущий из самых недр конструкции, словно последний выдох умирающего великана. Пульсирующая сфера в центре на миг вспыхнула ослепительно-белым светом, выжигая туман и отбрасывая на стены гигантские, искаженные тени. Это был не импульс, а предсмертная судорога.
И тогда «Сердце» нанесло свой последний удар.
Единственный, оглушительный удар, от которого содрогнулся весь зал. Салема отшвырнуло назад, он ударился спиной о стену, в глазах блеснули звезды. Лера вскрикнула, пригнувшись. Лёня инстинктивно навалился плечом на Тихого, прикрывая его.
Ударная волна прокатилась по металлическим артериям машины, и величавый гул сменился нарастающим, зловещим скрежетом. С потолка посыпались камни и клубы пыли. Треснула одна из главных несущих балок, согнувшись пополам с оглушительным ревом.
– Обвал! – закричала Лера, ее голос почти потонул в грохоте. – Всё рушится!
«Сердце» больше не пульсировало. Оно умирало, и его агония разрывала подземелье на части. С каждой секундой грохот нарастал, и со свода уже летели не осколки, а целые плиты, с гулким плеском исчезая в поднимающихся из-под пола водах.
– Назад! К тоннелю! – проревел Салем, поднимаясь на ноги и хватая Тихого за здоровую руку.
Они бросились бежать, спотыкаясь о трескающийся под ногами пол. Позади них с оглушительным грохотом рухнула часть купола, навсегда погребая под собой бьющееся в предсмертных судорогах «Сердце». Мир вокруг них трещал по швам, и единственным спасением был узкий, готовый в любой миг исчезнуть проход обратно в тоннель. Они не остановили катастрофу – они лишь отсрочили ее, заставив умереть мгновенно, а не медленно. И теперь им предстояло успеть убежать от последствий этого решения.
– Быстрее! – крикнул Салем, подталкивая Леру к узкому проходу, что вел в спасительный тоннель.
В этот миг прямо над ними с оглушительным скрежетом обрушилась массивная балка, перекрывая путь. Лера, шедшая впереди, резко отпрыгнула назад, но ее нога поскользнулась на сыром камне. Она оступилась, падая прямо под град мелких обломков.
Рефлекс сработал быстрее мысли. Салем рванулся вперед, не раздумывая о последствиях. Он накрыл ее собой, отшвырнув в сторону от падающих обломков. Удар пришелся по нему. Не сокрушительный, придавливающий все тело, а точный и безжалостный. Свистнув в воздухе, на его левую руку, все еще упертую в пол, обрушился каменный валун, отколовшийся от свода.
Раздался глухой, влажный хруст. Не крик, а короткий, сдавленный стон вырвался из его губ. Острая, белая, слепящая боль на мгновение выжгла все мысли. Он почувствовал, как кость уступила напору камня, а холодный камень пригвоздил его кисть и предплечье к полу.
– Салем! – в ужасе вскрикнула Лера, тут же оказавшись рядом.
Он лежал, зажатый по локоть, пытаясь совладать с волной тошноты, подкатывающей к горлу. Мир плыл перед глазами. Он видел перекошенное лицо Леры, подбегающего Лёню, слышал ее сдавленный голос: «Держись! Держись, понял?!»
Лёня, не тратя слов, уперся плечом в валун, пытаясь сдвинуть его. Мускулы на его шее налились кровью, но камень лишь чуть качнулся, причиняя Салему новую вспышку невыносимой боли.
– Не… не выйдет, – сквозь зубы просипел Салем, чувствуя, как теряет силы. – Уходите… Берите ее и уходите…
– Заткнись! – отрезала Лера, ее глаза горели яростью и страхом. Она схватила лом, валявшийся неподалеку, и вместе с Лёней попыталась поддеть камень.
Обвал продолжался. Потолок тоннеля, их единственного пути к спасению, тоже начал осыпаться. У них оставались секунды.
Салем лежал, пригвожденный к полу, чувствуя, как сознание заволакивает черная пелена. Боль была уже не острой, а глубокой, ноющей, разливаясь по всему телу тяжелым свинцом. Он видел, как Лера и Лёня, с лицами, искаженными отчаянием и усилиями, безуспешно пытались сдвинуть неподъемную глыбу. Слышал нарастающий грохот нового обвала, приближающийся по тоннелю. Времени не было. Совсем.
Это был самый отчаянный и безумный шаг в его жизни. Он собрал остатки воли, все свои силы, и выдохнул не крик, а приказ. Не голосом, а той самой частью себя, что теперь навсегда была искажена и связана с болью этого мира. Ужасный, не требующий пререканий, императивный импульс, врезавшийся в сознание его товарищей:
«БЕГИТЕ!»
Эхо его ментального крика еще звучало в его собственной голове, когда он увидел результат. Потуги Леры и Лени прекратились мгновенно, словно у них перерезали ниточки. Их тела обмякли, а в глазах, еще секунду назад полных ярости и страха, погас огонек. Взгляды стали пустыми, стеклянными, невидящими. Без единой команды, не сговариваясь, все трое – Лера, Лёня и опирающийся на них Тихий – резко развернулись и бросились прочь, к выходу из гибнущего зала.
На миг в его сторону метнулся взгляд Леры – все тот же остекленевший, но в его глубине, как отголосок, мелькнула жгучая, невыносимая боль. И понимание.
Перед Салемом мелькнули их спины, исчезающие в пыльном мраке тоннеля. Он успел увидеть, как Лёня, не выпуская Тихого, на бегу пригнул голову.
И ровно через несколько секунд, в двадцати шагах от него, потолок тоннеля с оглушительным ревом обрушился, наглухо запечатав проход сплошной стеной из камня и пыли.
Грохот стих, сменившись далеким, затихающим гулом. Пыль медленно оседала. Салем остался один в звенящей тишине, придавленный камнем, в гробовой темноте, прерываемой лишь аварийными мигающими огоньками. Он слышал только собственное прерывистое дыхание и навязчивый, торопливый стук сердца. Они успели.
Он зажмурился, позволив тьме поглотить себя. Он не знал, сработает ли его отчаянный приказ. Сработало. Цена была ясна как никогда. Но его стая, его команда – была спасена. И в этой последней, одинокой мысли была странная, горькая успокоенность.
Глава 18
Книга 2. Глава 18. Пять искорок
Главным из звуков Фары был тихий, суетливый топот и веселый, писклявый лай, доносившийся из угла зала, где в своем просторном ящике-гнезде, сколоченном руками Льва, обитало молодое поколение «Фары».
Щенки окрепли, располнели на материнском молоке и прикорме, который им тайком подкидывал незримый Таум. И наконец, они открыли глаза. Но это были не просто щенячьи глазки-бусинки. Взгляд Мота, самого крупного и шустрого кобелька, был уже не мутным и несфокусированным, а острым, осознанным, золотисто-янтарным, в точности как у его дикого отца. Он с любопытством, лишенным детской робости, разглядывал склонявшиеся над ящиком лица людей, и казалось, он не просто видел их, а оценивал, изучал.
Именно Мот стал первым источником нового беспокойства. В один из вечеров, когда Настя, сидя рядом с ящиком, вязала очередной крошечный носочек, самый крупный щенок, игравший с ее распустившимся клубком пряжи, вдруг замер. Его уши насторожились, а взгляд устремился куда-то за окно. Шерсть на его загривке медленно встала дыбом, и из его горла вырвался не игривый рык, а низкое, предупреждающее ворчание. Настя посмотрела в ту же сторону – там ничего не было. Но щенок продолжал смотреть, следить за чем-то невидимым, его тело было напряжено, как тетива.
– Оль, посмотри на него, – тихо позвала Настя. – Кому это он угрожает?
Ольга подошла и внимательно посмотрела на Мота, затем за окно. Она ничего не увидела, но кожа на ее предплечьях покрылась мурашками. Воздух казался чуть более плотным, слегка дрожал, как над раскаленным асфальтом.
– Он что-то видит, – констатировала Ольга. – Что-то, чего мы не видим.
Вторым «сигналом» стала одна из сестричек – белоснежная Гера. Аня, неотлучно дежурившая у ящика, однажды утром с радостным возгласом позвала всех: щенки начали выбираться из своего гнезда. Они неуверенно, по-утиному переваливаясь, исследовали скользкий пол. Все, кроме Геры. Она сидела на месте, сосредоточенно уставившись на яркий солнечный зайчик, прыгавший по стене от окна. Аня протянула к ней руку, чтобы погладить, но не успела пальцы коснуться шерстки, как солнечный зайчик вдруг дернулся и резко перепрыгнул на пол прямо перед Герой, словно его кто-то толкнул. Щенок тронулась с места и уткнулась мордочкой в светлое пятно, будто это была ее добыча.
– Он сам подвинулся! – воскликнула Аня, широко раскрыв глаза. – Я видела!
Павел, наблюдавший за этой сценой мрачнее тучи, хмыкнул:
– Игра света и тени, детка. Бывает.
Но в его голосе не было уверенности.
Третьим «звоночком» стал Диас, темный, как ночь, кобель. Во время ужина Ваня, расшалившись, нечаянно задел локтем кружку с водой. Она полетела на пол, и парень уже приготовился к звону и луже, но кружка вдруг замерла в сантиметре от половицы, зависла на мгновение, словно на невидимой полке, и лишь потом мягко, почти бесшумно, опрокинулась на бок, выплеснув воду. Все застыли с разинутыми ртами. Взгляды устремились на Диаса, который сидел рядом и смотрел на лужу с глуповатым, чисто щенячьим любопытством.
