Фара. Путь вожака

«Думали, с Таумом… – тихо, почти апатично констатировал подошедший Николай, потирая сонное лицо. – А нет. Не судьба».

«А может, с ним что-то? Может, он не может вернуться?» – голос Алисы дрогнул, тонкий, как надтреснутый лед, и ее испуганный взгляд встретился с понимающим, усталым взглядом Ольги. Страх, холодный и липкий, как туман с болота, снова заполз в душу, отравляя светлую радость минувшего часа.

Примерно через полчаса Павел, вышедший проверить периметр с той особой, молчаливой бдительностью, что стала его второй натурой, обнаружил на пороге задней двери, ведущей в комнату к Рее, тушку свежепойманного зайца. Она лежала аккуратно, почти церемонно, будто принесенная в дар древнему божеству, жертва на алтарь дикой любви. Шерсть на шее была лишь слегка помята – фирменный, безошибочный почерк Таума, быстрая и милосердная смерть.

«Вот вам и забота волчья, – покачал головой Павел, показывая добычу, его голос был сух и лишен эмоций, как протокол. – Повадился кормить, видно».

Ольга, вышедшая на шум, вздохнула, и в ее вздохе звучала вся тяжесть ответственности. Она сложила руки на груди и строго, почти матерински, сказала, глядя в сгущающиеся за деревьями тени, словно обращаясь к невидимому, но чутко слушающему существу, чья тень ложилась на весь их мир: «Еды у Реи, спасибо, предостаточно. И покой ей нужен, и специальная диета, а не сырое мясо неизвестно кого с улицы. Не надо таскать!»

Из предрассветной тьмы донеслось короткое, пренебрежительное фырканье, звук, полный такого высокомерия, что его можно было почти пощупать. Таум не просто услышал. Он проигнорировал. Он знал лучше этих двуногих, с их правилами и диетами, смешными попытками укротить природу. Он знал, как должна заботиться о своей самке его кровь. И он будет делать это по-своему, как диктовали ему тысячелетия инстинктов, древний закон, написанный не чернилами, а когтями и клыками.

В Бухте Салем проснулся не от звука, а от ощущения. Словно его вытолкнули на берег из ледяной, безвоздушной пучины, где царили лишь «Нечто» и оглушительный гул распада, шум разбираемого на части мироздания. Он сел на кровати, его тело было покрыто липким, холодным потом, а в висках, вместо отзвуков кошмара, стояла оглушительная, непривычная тишина. Но это была обманчивая тишина, за которой скрывался целый оркестр инаковости. Он провел ладонью по лицу, пытаясь стереть остатки сна, и замер, пораженный.

Он чувствовал. Не просто прохладу простыней, не запах затхлого воздуха в казенной квартире, не привычную усталость в мышцах. Он чувствовал пространство. Он ощущал его, как слепой ощущает стены комнаты, но стены эти были из другого измерения. Немое, давящее присутствие на окраине – «Гремящие Ступени», от которых исходила вибрация, похожая на неслышный, но ощущаемый костями гул, песнь ржавого металла и распада. Холодную, статичную пустоту «Тяжелого Перевала» к северу, будто там мир вывернули наизнанку, и осталась одна лишь тяжелая, безжизненная материя, шлак мироздания. Сотни метров вокруг него были пронизаны этими невидимыми паттернами, этими «нитями» Зон, и он воспринимал их теперь так же естественно и непреложно, как собственное дыхание. Это было не зрение, не слух, не обоняние. Это было нечто фундаментальное, новый орган восприятия, вшитый в саму подкорку, в самое ядро его «я».

«Кто я теперь?» – отчужденно подумал он, глядя на свои руки, эти знакомые инструменты, бывшие когда-то просто руками. Они были теми же руками, но управлял ими кто-то другой, будто в его кожу вселился незнакомец, знающий тайные коды мироздания. Он изменился. Его сломали, разобрали по частям и собрали заново, вставив в новую конструкцию детали из иного, чужого мира, скрепив швы самой тьмой. И теперь в его обновленном существе было что-то пугающе могущественное и глубоко чуждое, как древний артефакт, найденный в могильнике. Хорошо ли это? Спасет ли это их? Или окончательно превратит его в монстра, в тварь, шепчущуюся с зонами? Он не знал. Он был первым, и дороги вперед не видел, лишь туман, полный чужих глаз.

И вдруг, в этом новом, искаженном ландшафте его восприятия, что-то щелкнуло. Тихо, но отчетливо, словно в замке повернулся единственно верный ключ, отпирающий потайную дверь в его же собственной душе. И сквозь хаос сигналов, сквозь давящие пустоты и вибрирующие угрозы, к нему пробилось что-то теплое, мягкое, до боли родное и знакомое. Легкое, почти невесомое прикосновение к самой глубине его существа, поглаживание по израненной душе, луч света в царстве слепых теней.

Рея? – мысль, не требующая усилий, родилась и ушла в пространство, повинуясь новому, неведомому инстинкту, полет стрелы, выпущенной без лука.

Ответ пришел мгновенно, ясный, звонкий, наполненный таким изумлением и такой безудержной радостью, что у него самого перехватило дыхание, сердце споткнулось в груди.

Хозяин! Ты Рядом? Я слышу тебя! Я тебя ЧУВСТВУЮ!

Нет, малышка. Я далеко. Очень далеко. Слишком далеко, чтобы увидеть тебя.

Тем временем в «Фаре» Рея насторожилась. Она подняла голову, ее нос задрожал, втягивая воздух, пытаясь уловить знакомый, дорогой запах, поймать эхо его присутствия. Его не было. Но он был здесь, в ее голове, так близко, что казалось, стоит протянуть лапу – и коснешься его, ощутишь шершавую кожу его руки. Она тихо, недоуменно взвизгнула, и в звуке этом была и тоска, и надежда.

Я теперь могу слышать далеко, – попытался объяснить он, сам до конца не понимая, как это работает, слова были лишь бледными тенями ощущений. – Я теперь могу так же, как и ты… чувствовать.

Он собрал в уме не карту, а само ощущение Зон вокруг Бухты – сгустки спутанных, опасных нитей, узлы боли мира, холодные и горячие пятна в общем клубке реальности – и послал ей этот сложный, многомерный образ, клубок змей, сплетенных в узор.

Пришла не мысль, а волна изумленного восторга, омывающая его сознание, как теплая морская волна. Теперь хозяин как я? По-настоящему?

Да, малышка. Почти как ты. Почти.

Рядом с ее ярким, горячим, знакомым присутствием он ощутил другое – более дикое, похожее на тлеющий уголь, готовый вспыхнуть яростным пламенем, тихую грозу на горизонте. Таум. Он мысленно повернулся к нему, не зная, что ждать в ответ, готовый к молчанию или рыку. Ответ пришел не словами, а сгустком ощущений, намерений и обещаний: картина спящего леса, силуэт «Фары», ощущение границ охраняемой территории и короткое, ясное, как удар когтя по льду, ощущение – «Скоро вернусь. Сейчас со стаей. Охраняю».

Салем, все еще не до конца пришедший в себя, сидел на краю кровати после прохладного душа, который не смог смыть с него странное ощущение, липкое чувство чужеродности. Он пытался планировать день, цепляясь за рутину, как за спасательный круг, брошенный в бушующее море хаоса. Выходной. Он решил пройтись по Бухте, осмотреть ее своими новыми, внутренними глазами, попытаться привыкнуть к этому постоянному, фоновому шуму, гудению улья, в котором он стал пчелиной маткой.

Он вышел на площадь, где уже начиналась утренняя жизнь. Здесь, среди серых, безликих бетонных стен, кипела своя, странная экономика, базар на развалинах цивилизации. На расстеленных брезентах и самодельных прилавках, сколоченных из ящиков и дверей, торговали всем, что еще могло считаться ценностью в этом обезумевшем мире. Резные деревянные ложки и чаши, самодельные свечи из сала, груды старых аккумуляторов, педали от велосипедов, горы потрепанных книг с пожелтевшими страницами, хранящими сны о прошлом, и блестящие на утреннем солнце детали от неведомых механизмов – все это лежало вперемешку, как в блошином рынке после конца света, ярмарка надежд и отчаяния. Воздух гудел от приглушенных, усталых разговоров, звенел, когда железо стучало о железо, и пах дымом, немытыми телами и той особой, тщетной надеждой, что вот среди этой груды хлама кто-то найдет именно ту маленькую, ничтожную вещицу, что отсрочит его гибель еще на один день.

Салем шел сквозь этот шумный базар, и мир вокруг него распадался на два слоя, два параллельных измерения. Один – привычный, шумный, грязный и полный отчаянной борьбы за жизнь, театр абсурда на руинах. Второй слой был невидим, беззвучен, но для его нового восприятия – куда более плотный и реальный, подводное течение, несущее корабли судеб. Он чувствовал, как от множества людей исходят слабые, мерцающие биополя – теплое, хаотичное свечение, похожее на дрожание воздуха над костром. Каждое со своим оттенком – усталости, голода, страха, апатии, целая палитра человеческих мук. Он чувствовал приглушенный гул работающих генераторов, от которого слегка звенело в затылке, словно назойливый комар, впившийся в сознание. И сквозь все это, как мицелии в породе, проступали те самые «нити» Зон – давящая тяжесть одних, колючий, пронизывающий холод других, призрачные, зыбкие миражи третьих. Он шел, и его мозг, без малейшего усилия выстраивал и постоянно обновлял трехмерную карту местности, где привычный ландшафт был пронизан невидимыми смертоносными узорами.

Его внимание привлекла одна из лавок – не прилавок, а просто кусок брезента, на котором были аккуратно разложены старые электронные компоненты, скелеты давно умерших машин. За ними сидел седеющий мужчина с умными, невероятно уставшими глазами, в которых читалась покорность судьбе, принятие конца. На брезенте лежали вентиляторы, блоки питания, паутина разноцветных проводов, радиолампы и даже несколько старых, допотопных жестких дисков, хранящих в себе призраки информации. Салем остановился как вкопанный. Его взгляд упал на мультиметр советского производства, точную копию того, что много лет пылился в его мастерской, в другой жизни. Вещь абсолютно бесполезная сейчас. Но от вида его потрескавшегося корпуса, пожелтевшей шкалы и тонкой стрелки что-то сжалось и оборвалось глубоко внутри, в том месте, где жила ностальгия. Это был не просто хлам. Это был артефакт. Осколок того, мертвого мира, в котором были мастерские, радио, токарные станки и уверенность в завтрашнем дне, мир, умерший и не оставивший после себя даже призрака. Острая, ноющая тоска, как от удара под дых, сдавила ему горло.

Хозяин… грустит? – в его сознании всплыл вопрос Реи, тонкий, как паутинка, но полный такого сочувствия и участия, что комок в горле стал еще больше, превратился в камень.

Нет, малышка. Не грущу. Просто… вспомнил давно забытое.

Я тоже помню, – пришел мгновенный ответ, и с ним хлынул поток воспоминаний – не его, а ее. Мысленный образ, яркий, живой, почти осязаемый, на мгновение полностью затмил реальность: он за рулем «Паджеро», окна открыты настежь, теплый ветер бьет в лицо, а Рея, высунувшись с заднего сиденья, ловит его потоки, ее уши треплет ветром, а из динамиков льется какая-то забытая, веселая песня, звук ушедшего лета. Он чувствовал ее ощущения – восторг от скорости, запах полей за трассой, безграничное счастье просто от того, что они вместе. Тепло разлилось по его груди, смывая тоску, как волна смывает песок с камня. Связь была не просто обменом словами. Это было полное слияние душ, обмен самыми сокровенными, невыразимыми ощущениями и памятью, танец двух одиноких пламён в огромной темноте.

А дети? – мысленно спросил он, переключаясь с боли прошлого на надежду настоящего, с кладбища воспоминаний на колыбель будущего.

Спят. Едят. Пахнут молоком и мной, – в ее мысленном «голосе» слышалась усталая, но безмерно счастливая, почти гордая умиротворенность, пение материнской души. – Один, самый большой. Он сильный. Очень сильный.

И сквозь эту связь он уловил, ощутил кожей, пять крошечных, теплых, ярких огоньков, пять новых, чистых жизней, трепетно пульсирующих рядом с ее большим, верным и таким знакомым пламенем. И еще один огонь – дикий, спокойный и незыблемый, как скала, – Таум, лежащий на пороге и дремлющий одним глазом, всем своим существом охраняя покой своей стаи, темный страж у колыбели.

Салем мысленно улыбнулся. Это была настоящая, первая за долгое время улыбка, идущая из самой глубины, со дна океана его усталости.

Он заставил себя двинуться дальше, к краю площади, откуда открывался вид на главные ворота Бухты и на ту самую, вечную, клубящуюся стену тумана, скрывавшую поселок от внешнего мира. Теперь он видел его иначе. Это была не просто водяная пыль, не атмосферное явление. Это была плотная, тягучая, живая пелена, излучавшая слабый, но невероятно однородный и непрерывный сигнал, монотонную песню безумия. И этот сигнал, как пуповина, тянулся вниз, глубоко под землю, к тому самому спящему, огромному сгустку чужеродной энергии, который он ощущал с самого пробуждения, к сердцу тьмы, бившемуся в такт с миром. Туман был не причиной, а следствием. Внешним проявлением.

«Интересно, Майор в курсе, что построил свой уютный, самоуверенный мирок прямо над ядром?» – пронеслось у него в голове с внезапной, острой горечью, вкусом железа и пепла.

Осмотр Бухты, его личное знакомство с ее новыми ощущениями, могли подождать. Ему был нужен разговор. Не как наемника, отчитывающегося перед работодателем, а как… проводника, узревшего скрытую угрозу, с тем, кто мнит себя хозяином положения, не понимая его истинной, чудовищной сути, слепой, ведущий слепых в пропасть. Он резко развернулся и твердым шагом направился к зданию администрации. Он не знал, чем закончится этот разговор. Не знал, поверят ли ему. Но он знал одно: его новая, пугающая реальность, его восстановленная связь с Рей и стаей, его странное, мучительное и возвышающее единение с искаженным миром Зон – все это было лишь первым шагом. Прологом. А впереди, как и всегда, лежала лишь непроглядная тьма неизвестности, в которую ему снова и снова приходилось шагать первым, без факела и карты, ведомым лишь хрупкой нитью новой связи.

В «Фаре» день постепенно входил в свое русло, но это русло было теперь окрашено в новые, светлые и трепетные тона, как будто в черно-белый фильм вручную вписали акварелью пятна золота и лазури. Щенки стали живым, пищащим, теплым центром, вокруг которого вращалась теперь вся жизнь базы, маленьким солнцем, вокруг которого танцевали планеты-люди. Аня, забыв про уроки, про помощь по хозяйству, про все на свете, подменяя Ольгу, часами сидела у лежанки, наблюдая, как они спят, едят, пищат и тыкаются слепыми мордочками в поисках молока и тепла, их крошечные жизни, похожие на распускающиеся бутоны. Ее детское сердце, познавшее столько ужаса, теперь оттаивало, наполняясь тихой, чистой радостью, как пересохшая земля – дождем.

Именно Ольга, с ее врожденной тягой к порядку, системе и глубине, взяла на себя ответственность дать им имена. Это был не спонтанный порыв, а обдуманное, почти ритуальное действие, крещение в новом мире. Вечером, когда все, даже вечно занятые Павел и Коля, собрались в зале при свете керосиновой лампы, отбрасывающей на стены гигантские, пляшущие тени, она, стоя посреди комнаты, объявила свое решение. Ее голос был спокоен и величав, звучал как голос оракула.

«Рея – имя, пришедшее к нам из древних мифов, – начала она, и ее взгляд мягко остановился на довольной, усталой собаке, лежащей, как царица на троне. – И ее дети, рожденные в этом новом, суровом мире, заслуживают не простых, случайных кличек. Они заслуживают имен с историей, с силой. Имен, которые станут для них оберегом, кольчугой против зла этого мира». Она сделала паузу, давая словам проникнуть в сердца слушателей, упасть, как семена в почву.

«Самого крупного и сильного мальчика, того, кто уже пытается исследовать мир, мы назовем Мот, – она указала на пестрого крепыша, упрямо ползущего прочь от однопометников, первопроходца в мире одеял и теней. – В честь древнего бога плодородия и жизненных сил. Он и вправду самый крепкий, в нем сама жизнь пульсирует, непобедимая и упрямая».

«Двух других мальчиков – Диас и Теос, – продолжила она, глядя на двух других кобелей, один из которых был темнее, почти шоколадным, как ночь, а другой – светлым, с медным отливом, как рассвет. – Имена эти происходят от слов «божественный» и «бог». Пусть носят их как щит, пусть высшие силы хранят их в этом жестоком мире, где боги, кажется, прикрыли лицо руками».

«А девочек, наших белых сестричек, – голос Ольги стал еще мягче, наполнившись нежностью, – мы назовем Гера и Веста. Гера – царица богов, покровительница семьи и брака. А Веста – хранительница священного огня и домашнего очага. Я надеюсь, – она обвела взглядом всех собравшихся, и в ее глазах горела неугасимая искра веры, – что они принесут в наш дом, в нашу «Фару», еще больше тепла, верности и того единства, что помогает нам выживать, того огня, что не дать тьме поглотить нас полностью».

Имена, данные Ольгой, легли на щенков, как отлитые по форме, стали частью их сущности. Они не вызвали споров, лишь одобрительное молчание и кивки, тихое причастие к таинству. Эти имена звучали солидно, странно и как-то правильно для этих необычных существ, в чьих жилах текла кровь верной, преданной собаки и свободного, дикого волка, двух миров, встретившихся в одном сердце. В них была надежда на будущее, на то, что эти пять существ станут не просто щенками, а новой опорой, новыми защитниками «Фары», живыми щитами и живым огнем.

Лев, внешне ворча, что «развели тут зоопарк», тем не менее, потратил полдня, чтобы смастерить из старого прочного ящика и мягких, чистых тряпок просторное и безопасное «гнездо», колыбель для нового поколения, строя ее с той же тщательностью, что и укрепления. Николай, не говоря лишних слов, притащил из сарая дополнительную, почти новую батарею для обогревателя, чтобы в комнате, несмотря на осеннюю сырость, всегда было сухо и тепло, островок уюта в мире холода. Даже Павел и Ваня, обычно сосредоточенные на охране и суровые, как сама тайга, то и дело заглядывали в комнату, и их лица, загрубевшие от лишений, невольно расплывались в редких, но тем более ценных улыбках при виде этого копошащегося, беззащитного и такого живого комочка надежды, смягчаясь, как весенний лед.

Ольга установила строгий, почти медицинский график дежурств и ухода, выстроив защиту вокруг нового чуда. Рея, чувствуя всеобщую любовь и заботу, окончательно расслабилась и целиком, без остатка, отдалась материнству, великому таинству продолжения жизни. Она с благодарностью принимала специальную еду и свежую воду из рук Ольги и Насти, позволяла осматривать себя и щенков. Но когда поздно вечером на том же самом пороге снова появилась добыча – на этот раз тетерев, аккуратно принесенный и положенный, темное перо переливалось в лунном свете, – в ее глазах, умных и преданных, вспыхнула та самая, дикая, волчья искорка, унаследованная от Таума, зов крови и просторов. Она гордо подняла голову, посмотрела на Ольгу почти что с извинением, но все же встала и съела дар своего дикого спутника, принимая его заботу так, как велела ей природа, древний договор между зверем и землей. Таум, наблюдавший за этой сценой из густой тени за углом сарая, удовлетворенно фыркнул, лег, свернулся клубком и растворился в ночи, став невидимым, но ощутимым стражем своего потомства и своей стаи, темным богом этого маленького, хрупкого мира.

И пока в «Фаре» кипела жизнь, полная новых, светлых хлопот и тихой, глубокой радости, в Бухте Салем уже стоял перед тяжелой, обитой железом дверью кабинета Майора. Он был один, лицом к лицу с неведомым, с тайной, спавшей под ногами у сотен людей, с бездной, притаившейся под тонким льдом обыденности. Две части одной стаи, разорванные километрами лесов и руин, но накрепко связанные тончайшей, прочнейшей нитью зародившейся телепатии, жили каждый своим днем, каждое своим сердцем, не зная, какие бури и какие откровения принесет с собой следующий рассвет. Но нить была протянута. И это главное. И пока она есть, есть и надежда, что тьма – не навсегда.

Глава 14

Книга 2. Глава 14. Подземное эхо

Салем твердым шагом вошел в кабинет Майора, оставив за спиной шумный и жалкий базар площади. Он поднял на вошедшего холодные, проницательные глаза.

«Вызывали?» – без предисловий спросил Салем, останавливаясь перед столом.

«Отчет о патрулировании я получил. Благодарю, – отчеканил Майор. – Но вы пришли не по этому поводу. Ирина сообщила, что вы просили срочной встречи. Что у вас есть?»

Салем сделал паузу, собираясь с мыслями. Он не мог сказать, что буквально чувствует чудовищный пульс под ногами. Его новая реальность должна была остаться тайной.

«У меня есть гипотеза, – начал он, выбирая слова с холодной точностью инженера. – Я анализировал данные по всем известным нам Зонам вокруг Бухты. Их расположение, интенсивность, спектр излучения. Есть определенные паттерны, аномалии в распределении энергии».

Он подошел к карте, висевшей на стене, и провел рукой по кругу, очерчивая периметр Бухты.

«Все они, как спицы в колесе, ориентированы на один центр. Но на поверхности, в пределах видимости, этого центра – эпицентра, ядра – нет. Ни в одной из известных зон нет того уровня энерговыделения, который мог бы служить источником для такого феномена, как ваш туман».

Майор внимательно слушал, его пальцы сложены домиком перед лицом.

«Вывод?» – коротко спросил он.

«Вывод прост, – Салем повернулся к нему, упираясь руками в стол. – Ядро, источник энергии, который стабилизирует туман и питает периферийные Зоны, находится не на поверхности. Оно под нами. Глубоко под землей».

В кабинете повисла тишина. Майор не двигался, его взгляд стал тяжелым и оценивающим.

«Катакомбы, – наконец произнес он, и в его голосе прозвучала редкая нота чего-то, похожего на досаду. – Старые горные выработки. Известняк здесь добывали еще до войны. Сеть тоннелей, некоторые уходят на десятки метров вглубь».

Он отодвинул стул и встал, подойдя к окну, за которым клубился вечный туман.

«Но входы… Большинство были завалены или забетонированы при строительстве поселка. Для безопасности. Прошло слишком много лет. Никто из ныне живущих не помнит, где они. Карты, если они вообще сохранились…»

Он резко развернулся к Салему.

«Вы понимаете, что это меняет? Если ваша гипотеза верна, то мы построили наш оплот, нашу последнюю крепость, прямо на пороховой бочке. На спящем вулкане».

«Я понимаю, – кивнул Салем. – Именно поэтому его нужно найти. И оценить угрозу».

Майор несколько секунд молча смотрел на него, затем резко нажал на кнопку встроенного переговорного устройства.

«Ирина, зайдите».

Когда через пару минут в кабинете появилась его научный советник, Майор без предисловий отдал распоряжение:

«Подними все архивы. Все довоенные планы поселка, геологические отчеты, карты шахт. Найди хоть что-то, что указывало бы на расположение старых шахтных стволов или входов в подземные выработки».

Ирина, бросив на Салема быстрый, изучающий взгляд, молча кивнула.

«Это займет время. Архивы обширны и плохо систематизированы».

«У вас есть до завтрашнего обеда, – холодно парировал Майор. – Это приоритет номер один».

Когда она вышла, комендант снова повернулся к Салему.

«Информация будет не раньше завтрашнего дня. Отдыхайте. Если ваша гипотеза верна… то наша беседа – это только начало очень долгого и очень опасного пути».

Салем молча кивнул и вышел из кабинета. Спускаясь по лестнице, он чувствовал, как тяжелый, давящий гул из-под земли, казалось, стал лишь отчетливее. Он не сомневался в своей правоте. Оставалось лишь найти способ спуститься в это подземное царство, не раскрыв своей тайны и не дав проснуться тому, что спало в его глубине.

Выйдя от Майора, Салем медленно побрел по туманным улицам Бухты к своей казенной квартире. Разговор оставлял тяжелый, давящий осадок. Он не солгал, но и не сказал всей правды, выдав свое новое, пугающее восприятие за гипотезу, основанную на анализе паттернов. Если ядро действительно было под землей, под самой Бухтой, то приближение к нему было бы в тысячу раз опаснее, чем любая вылазка на поверхность. Тесные тоннели, отсутствие путей отхода, неизвестность. И эта близость к спящей, чудовищной энергии, гул которой он чувствовал постоянно, как зубную боль в самом основании черепа.

Тем временем в своем «отдельном жилье» – одном из двухэтажных домов, выделенном команде «переднего края» за заслуги, – Лера, Лёня и Тихий делились впечатлениями. После успешного возвращения из НИИ и уничтожения психической Зоны на них смотрели по-новому. Со смесью страха, недоверия и подобострастия.

«Говорят, у него договор с самим дьяволом, – мрачно шутил Лёня, разбирая свой автомат. – Или он колдун. Никто так не может».

Тихий, молча сидевший в углу и чинивший ремешок на разгрузке, лишь покачал головой. Его собственный опыт в выработке и последующий кошмар в институте оставили глубокую тревогу. Он не верил в колдовство, но верил в Салема.

«Чуйка, – хрипло проговорил он. – Не иначе. Сверхчутье. У него оно… как у зверя. Только сильнее».

Лера, расхаживая по комнате как загнанная пантера, фыркнула: «Чуйка? Да я сама не лыком шита! Но то, что он делает… Он не обходит опасность. Он ее видит. Заранее. Как будто у него в голове карта нарисована, где все эти… зоны… помечены красным». Она остановилась, глядя на товарищей. «Надо его расколоть. По-хорошему. Он свой, вроде. Но мы должны знать, с кем идем в пожар».