Сквозь Элад и туман

Лаккер нацепил на лицо маску сдержанности и до крови прикусил щёку изнутри. Металлический привкус только сильнее дурманил голову.

– Мне надо идти. Твоя мама уже на пристани, ― как бы оправдываясь, сказал Этхар, поднимаясь на ноги. ― Нельзя надолго оставлять её одну. Я взял тебе сменную одежду, приходи, как будешь готова.

– Я не хочу, ― вяло ответила Вита. Ярость исчезла так же быстро, как и зародилась, уступив место опустошению. Лейет почувствовала, что её как будто кто-то выпил до дна, не оставив ни капли сил для того, чтобы хотя бы подняться с кровати, не говоря уже о том, чтобы дойти от больницы до Реки Скорби и там встретиться с ожившим ночным кошмаром. Но она понимала ― это надо сделать. Это придётся сделать, несмотря на то, что это будет самое трудное, с чем ей когда-либо приходилось сталкиваться. ― Всё начнётся в амики-акель?

Лаккер кивнул. Амики-акель был наиболее подходящим временем для похорон. В это время суток океан потихоньку начинал остывать и темнеть, воды его становились глубокого синего цвета, а река насыщалась изумрудной зеленью, переставала отражать свет лент, извивающихся в небесах, и начинала испускать собственное свечение, мягко обволакивая им покойника и его скорбящих близких, согревая и успокаивая.

– Уже почти середина милэ, так что не задерживайся, ― Лаккер положил в ногах Вительды свёрток ультрамаринового цвета ― цвета траура, цвета похорон. «Цвета всей дальнейшей жизни», ― безэмоционально отметила про себя Лейет. ― Мы будем тебя ждать.

«Вдвоём или втроём?»

Элика Леймих в нерешительности замерла над телом старшей дочери, ища мельчайшие изъяны и шероховатости в бело-синей цветочной композиции, окружавшей труп. Неймара выглядела бледной и до смерти уставшей, но всё же ― живой. Казалось, её веки вот-вот затрепещут, она распахнёт глаза («нет, глаз, только один глаз» ― тут же одёрнула себя Элика) и приподнимется на деревянном плоту, подмяв под локтями цветы, что Леймих с такой заботой раскладывала вокруг тела, укутанного в голубой саван. «Она не встанет, как бы я этого ни хотела», ― Леймих, наклонившись обратно к дочери, поправила выбившийся стебель и оторвала пару лишних листиков, тут же бросив их себе за спину. Те, подхваченные лёгким ветром, закружились в воздухе, упали в воду Скорбной реки и, влекомые её ленивым течением, поплыли прочь от причала. Элика осмотрела мёртвую Неймару ещё раз ― теперь всё выглядело идеально. С тяжёлым вздохом Леймих поднялась с колен и повернула голову, чтобы обратиться к Эладу, что размеренно и величаво катил свои волны к берегу, будто ища на его поверхности молчаливого одобрения.

– Теперь она готова, ― прошептала Элика, тряхнув тяжёлыми, тёмными кудрями. ―. Ты вынес её в этот мир через меня, так прими же её обратно в свои вечные объятия.

Элад в немом согласии выплеснул на берег крупную волну ― последнюю из семи в милэ-акеле. Милэ отступал, освобождая место для амики. Близился обряд прощания.

Душевная боль скрутила все внутренности Элики в узел ― та плотно сжала дрожащие губы, чтобы сдержать утробный крик, рвущийся изнутри. Плоть от её плоти, её первая дочь лежит сейчас на этом старом причале, деревянные занозы впились ей в спину, а прекрасные до тошноты цветы окружают её со всех сторон. Её укутали в похоронные одежды, скрыли посеревший цвет лица за слоем пудры из раковин нифертоков, над ней уже поют скорбные песнопения. А все вокруг только делают вид, что понимают, что сейчас чувствует Элика.

Она не допустила никого до тела. Сказала, что проклянёт и убьёт любого, кто посмеет предложить ей помощь в подготовке Неймары к обряду прощания. Не позволила даже мужу участвовать. Это было её и только её дело, её личное таинство и её привилегия как матери ― провести всё оставшееся до прощания время с погибшей дочерью наедине. Элика Леймих сама перевезла Неймару от больницы до пристани, отмыла её тело от запёкшейся крови, одела её в похоронное облачение, пошитое под оттенок тихой и безмятежной воды Элада, в одиночку расположила на плотике цветы и не позволила никому подойти к себе с глупыми словами утешения. «Пусть подавятся ими, ― с мрачной решимостью думала Элика, украшая нежно-голубыми бутонами венок на голове Неймары, ― ими и своей жалостью». Ей никого не хотелось видеть ― ни мужа, ни Вительду, ни уж тем более сердобольных знакомых. Для неё на всём Алеосте остались лишь двое ― мать и дочь, скорбь и смерть.

Непрошенные слёзы подступили к глазам ― Леймих смахнула их одним грациозным жестом, не позволив туши размазаться. Она подошла к самому краю причала и пристально посмотрела на своё отражение ― на лбу залегли глубокие морщины, лицо словно посерело и выцвело, лишившись всех красок, а губы, подведённые тёмно-алой помадой, казались и вовсе чёрными. Даже крупные серебряные серьги-кольца в ушах Элики утратили свой блеск и были больше похожи на почерневшее, окисленное серебро. Леймих внезапно ощутила всю ту усталость, что скопилась в течение последних двух дней. Вчера, когда погибла Неймара, она сломя голову мчалась через весь Вальт-Альби, как только узнала. Металась по берегу подобно раненому зверю, кричала на людей и хватала их за руки, спрашивая, где её девочка, пока какой-то сердобольный ныряльщик не отвёл её к тому месту, где Неймару вынесли на берег, но там было лишь кровавое пятно. Она побежала по алым следам, молясь Эладу о том, чтобы он был милостив, чтобы тот, кто принёс ей ужасную весть, лишь ошибся, и Неймара оказалась жива.

Но крови было много. Слишком много. Элика бежала, понимая, что надежды нет. Когда она догнала Лаккера, несущего Неймару, и Алькари, подхватившего на руки Вительду, она закричала.

Тёплые, сильные ладони опустились Леймих на плечи ― она позволила Этхару обнять себя и раствориться в той иллюзорной защите, что он дарил на короткое время. Подступал амики-акель, а вместе с ним ― момент, когда им обоим придётся отпустить их старшую дочь в неизвестность.

– О, Лаккер, ― судорожно вздохнула Элика, прижимаясь к мужу. Они смотрели в малоподвижные воды Скорбной реки, деля на двоих одно горе. ― Я не смогу с этим справиться.

– Ты не сможешь. А мы сможем, ― коротко ответил Этхар.

Они продолжили так стоять и не услышали, как на причал тихим привидением забралась Вительда, одетая в ультрамариновое платье с длинными рукавами и подолом до самых лодыжек. Она застыла на месте, опасаясь потревожить покой, воцарившийся на пристани ― безмолвие родителей, кричавшее громче вопля отчаяния, вечное молчание старшей сестры, улетевший прочь ветер и притихший океан. Подумав об Эладе, Вита вновь ощутила злость. Почему он умолк? Ему стыдно? Он хочет скрыться от гнева Виты? Ему всё равно? Ради чего он причинил ей такую боль, зачем ранил так глубоко, что пронзил само сердце?! «За что?» За что это ей, за что это её родителям, за что это бедной, безобидной Неймаре, которая никогда и никому не причинила зла, даже ненамеренно?

Позади неё тёмной тенью возник Алькари ― она тут же схватила его за руку, ища в нём поддержки. Крупные, горячие слёзы потекли лишь по одной щеке Вительды, она всхлипнула. Какая-то часть её надеялась, что Алькари волшебным образом утешит её ― прижмёт к себе, обнимет, погладит по спине, но этого не случилось ― Ллэрен стоял каменным изваянием, красивым, но донельзя холодным. Он обратился воплощённым бесчувствием. В конце концов она резко вырвала свою руку из его руки и закрыла ладонями лицо, разрыдавшись в голос. Мир, который она знала эти девятнадцать лет, в мгновение ока оказался неприветливым и мрачным местом. Вительда ощутила бесконечное, беспросветное одиночество ― впервые в жизни. Она плакала не только от горя, но ещё и от злости. Лейет злилась абсолютно на всех ― на Элад, на родителей, на Алькари, на сестру, на остальных, кто умудрялся каким-то образом счастливо существовать дальше после того, что случилось с Неймарой. Их жизнь не перевернулась с ног на голову, они занимались тем же, чем и раньше, как ни в чём не бывало. Почему же это всё случилось именно с ней?

Церемония прощания началась как-то незаметно для Вительды, погружённой в свою горечь. Мать и отец встали по обе стороны от неё, силясь оказать поддержку, но младшей Лейет была отвратительна любая попытка облегчить невосполнимую утрату. Всё это воспринималось не более чем издёвка, намеренная и злонравная. К горлу подступала тошнота, а к сердцу ― ненависть. «Почему это случилось с нами?!»

Звучали нелепые, неуместные, глупые соболезнования, от которых хотелось плюнуть в лицо всем тем, кто осмелился их выражать. Мимо прошаркал ногами высокий седовласый старик-лодочник Экхи Нойрок, который частенько рассказывал Неймаре о своих рейсах на другую сторону Элада. Что-то бубнил себе под нос эладин-кер, говоря про Элад и его тайны, сокрытые в тёмно-синих пучинах. О мералионах как проводниках и посланниках его воли, направленной непременно на благо всех и каждого. Вительде хотелось смеяться в голос, но из глотки наружу вырывались только жалкие рыдания. Все сохраняли каменные, бесстрастные выражения лиц, пока Лейет заходилась в плаче. Даже мать ― и та не проронила ни слезинки. Неужели никто из них не чувствовал ту убивающую, парализующую боль, с которой столкнулась она?

Как только церемония прощания была окончена, а Вита про себя сказала последние слова бездыханному трупу, что без предупреждения и спроса заменил её сестру («Как ты могла так с нами поступить?!»), тело начали опускать в воду. Элика, до тех пор державшаяся гордо и холодно, неожиданно взвыла подобно вилеме и осела на подмостки ― Лаккер бросился удерживать жену, толпа родственников и друзей семьи принялась хлопотать вокруг убитых горем родителей, и в наступившей суматохе Вительда отошла в сторону, всей душой желая оказаться как можно дальше отсюда, в тишине и одиночестве. Лейет посмотрела на противоположный берег реки ― такой близкий, вожделенный… Недосягаемый. В наступивших сумерках взгляд Виты зацепился за женскую фигуру, стоящую на коленях перед кромкой воды и облачённую в тёмное платье ― если бы Скорбная не светилась зелёным, Вительда бы и не увидела наблюдательницу. Справа от Лейет вышагнул вперёд Алькари ― неизвестная не укрылась от его внимания. И как только та поняла, что её присутствие не осталось незамеченным, она резко дёрнулась и растворилась в тени. Алькари грязно выругался и собрался было покинуть пристань, но Вита схватила его за руку.

– Кто это? Ты её знаешь? ― спросила Вительда.

– Нет, ― раздражённо бросил Ллэрен, вырвал своё запястье из ладони Виты и стремглав кинулся прочь, чуть ли не расталкивая тех, кто стоял у него на пути.

Вительда хотела бежать за ним, однако перед ней возник Экхи Нойрок и мягко, но властно положил руку ей на плечо. Лейет подняла взгляд на старика недоумённый взгляд. Нойрок покачал седовласой головой и развернул Виту обратно, лицом к реке и к Неймаре, окруженной сине-голубыми цветами, названий которых Вита не помнила. Возможно, веллекта…

– Твоей сестре понадобится помощь. Ты должна указать ей путь, ― слегка наклонившись, прошептал Экхи ей на ухо. Он легко, почти неощутимо подталкивал её к телу, и Вительда не сопротивлялась ― его движения были настолько заботливыми и ненавязчивыми, что она подошла к сестре абсолютно добровольно.

– Но как я ей его укажу? ― со слезами в голосе спросила Лейет.

– Не бойся. Это проще, чем отличить эбель-норт от эбель-ярта, ― в руках Нойрока и в звуке его шёпота Вительда ощутила долгожданное спокойствие. Из ниоткуда возникла сонливость. ― Если что, я помогу, но ты и сама с этим справишься. Тебе будет проще, чем кому-либо.

– Почему?

– Смотри, ― он подвёл её к самому краю причала, так, что носки её обуви нависали над водой, отливающей бледно-зелёным цветом.

Река здесь была неглубокая, и сквозь светящуюся воду можно было разглядеть слоевища вихтиса, тянущиеся по дну вслед за течением в сторону гор, и мелких рыбок, снующих туда-сюда. И вдруг, как только в небесах амики-акель достиг пика яркости, а вокруг него из ночной пустоты вспыхнули добавочные ленты, извивающиеся в только им одним понятном и известном танце, Вительда увидела в воде ещё кое-что, кроме её обычных обитателей.

Мертвецы, призраки, их воспоминания текли по реке ― кто плыл на самой поверхности, кто волочился по дну, кто завис где-то посередине. Липкий страх охватил Лейет, желудок болезненно сжался. Она замерла на краю пропасти, глядя на многоликую смерть, и та лениво смотрела на неё сквозь сотни и тысячи своих полуприкрытых век.

– Не бойся. Это всего лишь николи, призраки реки. Они безобидны в большинстве случаев, в отличие от еколи, что прячутся в тумане, ― Экхи был всё так же невозмутим и спокоен. ― Мало кто может их видеть, но некоторые, особенно те, кто проводит у Скорбной много времени, постепенно начинают их чувствовать.

– А вы, ихт Нойрок? ― с замиранием сердца спросила Вительда, будучи не в силах даже зажмуриться. Вид светящихся зелёным мертвецов с расплывчатыми контурами и силуэтами и умиротворёнными лицами завораживал.

– Не вижу, но ощущаю очень хорошо.

– Почему тогда я?..

– У тебя глаз сестры, Вительда. Глаз мертвеца. С этого момента ты будешь видеть больше, идти дальше, погружаться глубже, чем обычные люди. Николи ― это только начало. Теперь посмотри налево.

Вита послушно повернула голову ― под руководством Экхи ей было так безмятежно, что даже перспектива увидеть труп сестры не пугала. Близился конец обряда прощания с Неймарой ― мать Лейет, кое-как пришедшая в себя (судя по нездоровому блеску глаз и резким, дёрганым движениям, её напоили соком ложной эфики, разбавленным водой из Элада), и отец уже встали на колени по обе стороны от плота, слегка приподняли его и опустили на воду. Неймара плавно покачнулась, какое-то время оставаясь на месте, а после её утлое судёнышко медленно поплыло прочь, мимо Вительды, в сторону гор, подальше от Вальт-Альби ― в объятия другой стороны Элада, где отродясь не было ни смерти, ни боли. Вита проводила потухшим взором тело сестры, подавила всхлип, рвущийся из груди, ― и увидела свою сестру вновь.

Она лежала на поверхности, скрестив обе руки на груди, из-под подола её светящегося светло-зелёного платья выглядывали обе ступни. Короткие мокрые волосы липли ко лбу, мелкие шрамы от укусов надоедливых дитвиг и мелких любопытных юктеров на руках Неймары светились изнутри чуть ярче, чем остальная кожа, затягиваясь на глазах. Заворожённая, Вительда перевела взгляд на лицо сестры. Она была… умиротворённой. Словно вся боль и весь кошмар последних дней наконец остались позади и ушли без следа, растаяв во фьориоле, тумане забвения. Неймара распахнула оба глаза и вперила их взгляд, ярко-зелёный, пронзительный, посмертный, в Вительду. И позвала её за собой.

Лейет почувствовала безудержную тягу к воде. Будто ей накинули аркан на шею и насильно потянули в реку. И Вита не могла сопротивляться этому зову. «Умри вместе со мной», ― умоляла Неймара, околдовывая сестру и парализуя её волю.

Ладонь Нойрока, лежащая на плече Вительды, из мягкой и направляющей вдруг стала жёсткой и твёрдой. Он схватил Лейет обеими руками и силой оттащил её прочь от края причала. Немой крик звенел тишиной из закрытого рта Виты: она не двигалась и не сопротивлялась, когда Экхи держал её, но всё её тело было напряжено до предела, связки натянулись так, что были готовы разорваться, а мышцы сократились с тетанусе.

– Это николи Неймары. Николи тоже бывает страшно, и они хотят, чтобы кто-то сопроводил их в их долгом пути. Это просто наваждение, что скоро пройдёт. Не бойся, Вительда. Я держу тебя.

Помутнение рассудка прошло так же быстро, как и возникло. Встрепенувшись, Вита посмотрела на реку, но николи её сестры уже растворился в бледно-зелёных отблесках Скорбной, не оставив после себя ни следа. Со страхом Лейет поняла, что ей совершенно не хотелось высматривать призрака под агонизирующим светом амики-акеля, пусть даже это и был николи самого близкого ей человека.

Экхи разжал свою железную хватку, как только Вительда обмякла в его руках. Девушка заторможенно, вяло повернулась к Нойроку лицом, но не нашла в себе сил поднять голову и встретить его взгляд.

– Я соболезную твоей утрате, Вительда. Но не позволяй ей перечеркнуть всю свою дальнейшую жизнь. Не отрекайся ни от прошлого, ни от будущего, ни от Элада. Говори с океаном. Он милостив и внимает каждому, кто взывает к нему о помощи. Только он поможет тебе справиться с этим и никогда тебя не оставит. Но и я могу быть полезным ― в другом… ― скрипучий голос старого лодочника действовал, как отвар из стеблей юкк-тай ― навевал сонливость и странное, неестественное спокойствие. ― С глазом мертвеца поначалу сложно. Его надо понимать. Приручать. Он может подкидывать тебе обманки, играть с твоим восприятием. Иногда ― искать тайные знаки в бессмыслице и ошибаться. Время от времени он будет тосковать по своей предыдущей хозяйке, но в моменты опасности он незаменим, потому что видит то, что скрывается за завесой смерти.

– С ним мне будет казаться, что я схожу с ума? ― еле шевеля языком, спросила Вита. Больше всего на свете ей хотелось волшебным образом очутиться дома, упасть на кровать и надеяться на то, что всё произошедшее за последние два дня ― лишь кошмарный сон.

– Возможно, ― честно ответил Экхи. ― Если глаз будет чудить сильнее обычного ― приходи ко мне. Или если начнёшь думать, что всё будет плохо и никогда не кончится.

«Я уже так думаю».

– И, Вительда, прошу тебя… ― Нойрок замешкался, глядя куда-то поверх головы Лейет, словно его тянул к себе очередной настырный николи. ― Без меня не подходи к реке близко.

ГЛАВА 3

Многие задаются вопросом, почему рощи эфики, произрастающие рядом с Верр-Але, Кориэлом, Мирсеком и дурманяющие разум людей, до сих пор не были вырублены и уничтожены. На то есть целый ряд причин. Во-первых, её сок используется в болеутоляющих средствах, когда все остальные лекарства бессильны, а также в целом ряде других медицинских препаратов. Во-вторых, эфика нужна для некоторых обрядов, проводимых эладин-керами: вытяжкой из её листьев и плодов ныряльщиков помазывают при посвящении. В-третьих, её высушенная, безвредная древесина обладает удивительным пурпурным оттенком, что позволяет изготавливать из неё роскошную мебель ― за один прикроватный столик можно выручить два серебряных юктера.

Но главная причина, по которой эфику не искореняют с предгорий полностью, заключается в том, что она милостиво даёт утешение тогда, когда Элад остаётся равнодушен.

«Изобличение Алеоста», Рельмара Аррэто, Воспевающая боль

Есть и другие пути самоотверженного служения Эладу, например, осуществление лодочных переправ по реке, хоть некоторые безумцы и считают лодочников не более чем гребцами, безмерно обогащающимися за счёт высоких цен на билеты. Да будет сим презренным известно, что служение на реке куда опаснее ныряния, ибо оно неразрывно сопряжено со злобой тумана и коварством реки, а сами лодочники, несмотря на размер получаемой ими платы, живут в скромности, весь свой заработок жертвуя нуждающимся.

«Для просвещения верринов и утверждения эладинов», Нормар Киндванд

Волны сменялись волнами, акели загорались в пучине океана и в высоте небес друг за другом, исполняя свой извечный, чарующий танец, порядок движений которого менялся с каждым днём и никогда не повторялся. С формами, цветовыми палитрами, траекториями вращения по всевозможным осям и скоростью изменения двух основных акелей непрестанно происходили метаморфозы, да и сами акели порождали разное число добавочных лент, и те в свою очередь вели себя так, как вздумается им, то распластываясь жёлтыми кляксами, то вытягиваясь в алые нити.

Океан же оставался прежним ― дарил свет и тепло днём, а ночью остывал и темнел, отходя ко сну. Влага, распылённая в воздухе, берущая своё начало в океане и в итоге возвращающаяся обратно в него же, вела себя подобно прародителю, и весь Алеост равномерно освещался и прогревался в течение ильт-, эмм-, лико-, милэ- и амики-акелей, а затем, когда и в воде, и на небе правили фирр, ярт, макон, нетт и лог, воздушная влага теряла свет и тепло, и архипелаг погружался во мрак, пока в людских домах зажигались специальные чаши, наполненные водой с добавками и примесями, усиливающими естественное свечение воды во множество раз.

Вительда различала все эти порошки и жидкие средства почти так же легко, как подвиды эбеля, ― работа обязывала. Могла отличить лан-ви хорошего качества от подделки, знала срок действия каждой добавки, наизусть помнила необходимое соотношение светоусилителей с разной водой ― дождевой, речной или полученной напрямую из Элада, была способна приготовить почти любой из них. Светоусилители были самым популярным товаром, который продавался в их семейной лавке ― весь ассортимент «Лей и Эт» располагался на втором этаже деревянного домика, сложенного из брёвен мрона на улице Яревелль, а на первом ютились и мастерская, и кухня, и спальни. Яревелль была одной из самых длинных и старых улиц Вальт-Альби, крупнейшего города на Алеосте, и по всей её протяжённости раскинулась целая толпа трактиров, лавок, аптек, мастерских. Немалую часть из них занимали лавки, подобные «Лей и Эт», специализирующиеся на дарах океана, из которых владельцы и работники изготавливали красивые безделушки, обереги, талисманы, ювелирные украшения, чучела морских тварей и выжимки из их внутренних органов, усилители и гасители света. «Лей и Эт», открытая Эликой Леймих и Лаккером Этхаром ещё до рождения Неймары, пользовалась популярностью и была на хорошем счету у доброй половины Вальт-Альби. В основном лавкой заведовала Элика, способная как сотворить даже из треснувших раковин литвиков и кривых отростков эбель-хока подлинный шедевр, так и разглядеть мельчайший изъян в приносимом ей кальцинированном остове оммеля, попавшего в ловушку йевель, каменной смерти. Намётанный глаз, жизнерадостный нрав и непревзойдённое умение не лезть за словом в карман были оружием, защитой и очарованием Леймих, которая за свою жизнь успела нажить немало врагов, ещё больше друзей и целую толпу постоянных покупателей. Кто-то её обожал, кто-то ― ненавидел, но никто не оставался равнодушным после встречи с неповторимой Эликой Леймих. Лаккер днём почти не бывал в лавке, всё время проводя в больнице, латая подранных камнями и подводными хищниками ныряльщиков, заядлых любителей эфики и обычных людей, которым не посчастливилось стать жертвой болезни, травмы или старости.

Прежде Элике частенько помогали обе её дочери ― Неймара поднимала со дна эбель, сросшийся с самоцветами, клыки юктеров, причудливо закрученные раковины нифертоков и многое, многое другое, собственноручно делала из них украшения и обереги, умела мягко и вежливо обходиться даже с самыми вздорными и наглыми посетителями, которые приходили не столько для того, чтобы что-то купить, сколько для того, чтобы плюнуть продавцу в душу. Вительда же, нетерпеливая, неугомонная, неусидчивая, с трудом делала самые незамысловатые талисманы, вспыхивала при малейшей грубости и обещала поколотить нахамившего ей наглеца, ежели он посмеет ещё раз заявиться в «Лей и Эт». Однако ей не было равных в потрошении рыб и моллюсков, очистке панцирей и изготовлении чучел, а также заготовке целебных выжимок и веществ, поглощающих и разжигающих свет океанической воды. Да и оценщица из неё была лишь чуть хуже, чем из её матери.

Каждая из троих прекрасно выполняла возложенные на неё обязанности и поручения. Втроём они действовали как единый, слаженный организм, в котором всё было на своём месте, ничто не сбоило и не рассыпалось в труху. Но после смерти Неймары всё изменилось.

Вительда чувствовала, как дело её матери разваливается на части. Всё расползалось по отдельным нитям, начиная от высушенного вихтиса обыкновенного и заканчивая будущим. Неумолкающее эхо трагедии нависло над домом, над каждым членом семьи, сдавливало виски и пережимало горло, не позволяя сделать вдох. Стихли шутки и праздные, пустословные разговоры за столом. На восковых лицах истаяли улыбки, уступив место глубоким и тёмным морщинам. По вечерам больше не было слышно смеха ― лишь звенящая тишина. По ночам не снились глупые сны, что непременно забывались под утро, ― только кошмары, полнящиеся реками крови и плывущими по ним бледно-зелёными призраками, умоляющими умереть вместе с ними.

Хуже всего было то, что родители, словно сговорившись, пытались делать вид, что ничего не произошло. Вещи Неймары спрятали в углу мастерской и накрыли грубой, серой тканью. Окровавленные лохмотья её вихталь-костюма, всегда висевшего на крючке в их общей с Вительдой спальне, сожгли вместе с её набросками будущих украшений. Её имя старались не произносить, а если всё же произносили ― то не иначе как шёпотом, словно боясь всколыхнуть болезненные и оттого ненавистные воспоминания о прошедших, счастливых днях. Даже общие друзья обеих Лейет не говорили о Маре. Для всех она словно перестала существовать, ведь отрицать потерю оказалось намного легче, чем принять её и выдержать то испепеляющее страдание, что она несла в себе.