Сквозь Элад и туман

– Ты когда-нибудь ныряла, Вительда? ― Алькари прервал затянувшееся молчание, и Лейет неохотно перевела взгляд с края мира на Ллэрена.

– Нет, ни разу. Никто из нашей семьи не нырял, пока Элад не выбрал Неймару, ― она на мгновение затихла, ― это случилось, когда я заболела. Ей в то время было шесть, а мне ― четыре. Я почти перешла за хребты Алеоста, и эладин-кер сказал, что можно вверить океану больного ребёнка, чтобы тот защитил его и выходил, или же отдать здорового отпрыска на служение Эладу, чтобы заболевший мог оправиться и жить. Своеобразный выкуп. Океан сразу же оказал Неймаре изрядную щедрость ― три акеля под водой в первое же погружение ― это очень много. Особенно для той, у кого в роду не было ни единого ныряльщика. Эладин-кер тогда сказал, что на ней особая милость Элада и большие планы на неё. Ну и пообещал, что я выживу. Правда, глаз всё равно вырезать пришлось ― его нельзя было спасти.

Она подняла руку и задумчиво прикоснулась к тёмной тканевой повязке на правом глазу. Пустота под лентой мгновенно отозвалась тупой, едва ощутимой фантомной болью, точно намекая: «Раньше здесь было то, что принадлежало тебе». Вита не помнила, каково это ― видеть двумя глазами. Слишком рано правый затянуло туманной поволокой болезни и зеленоватой коркой гноя, Вита была ещё совсем мала, когда это случилось. Элад не принял Вительду, слабую и едва барахтающуюся на его поверхности, зато Неймару он с радостью призвал и нарёк своей служительницей. Отец девочек, Лаккер Этхар, сам провёл операцию по удалению глаза младшей дочери. Смерть отступила, и Вительда мало отдала, чтобы откупиться от неё ― Элад взял на себя большую часть расходов: на следующий день после того, как Вита лишилась глаза, на берег выбросило мёртвого мералиона ― об этом происшествии до сих пор иногда судачили в Вальт-Альби.

– Сочувствую, ― начал было Алькари, но Лейет прервала его:

– Не стоит, это всего лишь глаз. К тому же, с повязкой я выгодно выделяюсь на фоне остальных, и со мной все хотят подружиться, ― она залихватски подмигнула, но Ллэрен счёл это лишь за дёрганое моргание. ― Думают, что за его потерей стоит какая-то ужасная и загадочная история. А я каждый раз выдумываю новые версии, чтобы подогреть интерес.

– И даже сейчас? ― усмехнулся Алькари.

– Конечно! ― Вительда таинственно улыбнулась. ― Поверь, ты не захочешь знать настоящей правды…

Ллэрен рассмеялся, глядя на Лейет, ― смех у него был приятный и мелодичный. Именно в тот момент Вита почувствовала, что между ними постепенно ломается и тает лёд, который она зачем-то натолкала во все щели взаимоотношений с Алькари. Да, он был не из прибрежных поселений, не верил в Элад и вызывал настороженность, но Вительда позволила этому перечеркнуть все его возможные достоинства и даже не рассматривала вероятность того, что на самом деле он может оказаться вполне неплохим человеком, с которым её сестра будет счастлива и проживёт долгую, прекрасную жизнь на берегу океана.

– Пока мы сидим тут, расскажи о себе. Должна же я хоть что-то знать о том, с которым Неймара проводит так много времени, ― Вительда постаралась сказать это как можно более дружелюбно и непринуждённо в попытке загладить вину за прошлые предубеждения в отношении к Алькари. ― Мне интересно, что она в тебе нашла.

Если Ллэрен и заметил внезапную перемену в манере речи Лейет, то не подал виду и ответил:

– Родом я из Верр-Але, но семь лет назад переехал в Кориэл, чтобы получить хорошее образование. Отправился именно туда, потому что в окрестностях Кориэла помимо прекрасного университета Ликта-Вар по изучению наземной фауны есть огромное биоразнообразие. На предгорье просто непаханое поле для исследования ― столько необычных, прекрасных видов, которых нигде больше не найти. Мне там очень нравилось, но недавно я захотел узнать о тех животных, что обитают в Эладе. Так я здесь и оказался.

–Ты из Верр-Але? ― удивилась Вительда. ― Я почему-то была уверена, что ты и родился, и вырос в Кориэле.

– Они очень похожи, кстати. Архитектурой, людьми, даже общим строением городов: когда я первый раз оказался в Кориэле, то сначала подумал, что каким-то чудесным образом вернулся к себе домой. Как-никак, и Верр-Але, и Кориэл строились одними и теми же людьми.

– Первыми верринами? ― уточнила Вита.

Алькари кивнул.

– Или, как вы, эладины, ― он сделал особое ударение на последнем слове, ― любите их называть еретиками-изгнанниками.

– Сейчас в почёте терпимость к верринам. По крайней мере, показательных казней и вооружённых конфликтов за последние две сотни лет я не припомню.

– Настоящее не отменяет прошлое.

– Как будто жестокость была присуща лишь эладинам! А ты вообще слышал про тех еретиков, что переходили в эладины после того, как их погружали в Элад? Под водой они познавали истину! И становились ревностными служителями Элада и всеми силами искореняли ересь, ― горячо воскликнула Вительда. Алькари лишь усмехнулся.

– С чего такая уверенность, что они не просто-напросто врали, дабы сохранить себе жизнь? Или тебе такое в голову не приходило, м-м? ― в голосе Ллэрена прозвучали неприятные нотки презрения и высокомерия к своей оппонентке.

Лейет лишь фыркнула.

– Если они и впрямь предали свои убеждения ради собственных жизней, то это многое о них говорит. И бросает тень на всех верринов.

– Ты всерьёз считаешь, ― надменность так и сквозила в каждой интонации Алькари, ― что на подобный обман способны лишь веррины, а эладины всегда и при любом раскладе останутся преданы Эладу? Вера или неверие в океан никак не определяет личностные качества человека ― как среди эладинов, так и среди верринов есть и отъявленные мерзавцы, и настоящие праведники.

– Я так не считаю, ― словно в попытке оправдаться, возразила Вительда. Внезапно ей стало очень стыдно за все свои слова и аргументы в этом религиозном споре, и она сама не заметила, как начала говорить тише. ― Но при погружении в океан веррины действительно меняли свои убеждения и свои жизни. Они соприкасались с Эладом и познавали истину.

– Истина у всех своя, ― всё так же высокомерно ответил Ллэрен, задумчиво рассматривая руки, будто на них алела чья-то невидимая кровь. Вительда сделала вид, что не услышала этой реплики, и поспешила направить разговор в другое, более мирное русло ― как-никак, ей не хотелось, чтобы совсем недавно выстроенное хрупкое равновесие между ней и Алькари было разрушено до основания спором о природе Элада. Но его манера речи…

– А как вы с Неймарой познакомились?

Алькари на мгновение замер, а потом улыбка расцвела на его смуглом лице, украсив его и сделав его мягкие черты ещё мягче.

– О, это совершенно классическая, случайная история. В первый же день, как я оказался в Вальт-Альби, я быстро обустроился в общежитии и тут же помчался на берег. Какое-то время просто бродил у кромки воды, восхищался видом и бескрайней гладью, а потом, когда восторг немного поутих, стал искать под ногами образцы эбеля. Я почему-то хотел начать изучение фауны Элада именно с зарисовки всех четырёх подвидов эбеля, у меня даже был припасён с собой блокнот. Но я не знал, что Элад мало что отдаёт так просто, и то, что произошло из него, обычно в нём и остаётся. Поэтому все мои попытки найти эбель успехом не увенчались. Тогда я обратился к первой попавшейся мне ныряльщице, которая как раз надела вихталь-костюм и готовилась к погружению. Ты уже наверняка догадалась, это и была Неймара. Я был таким уставшим, что даже лица её толком не разглядел, просто попросил её достать мне образцы эбель-ярта, эбель-норта, эбель-церты и эбель-хока для сравнения. И ещё чего-нибудь интересного, на её усмотрение. Она предупредила, что ждать придётся не меньше акеля, но мне уже так надоело без успехов слоняться по пляжу, что я был готов просидеть на берегу и дольше. К тому же, я очень устал после дороги, заселения и беготни туда-сюда вдоль по побережью, поэтому согласился подождать Неймару в течение акеля. Но её не было намного дольше. Я уже подумал, что она забыла обо мне и, разозлившись, засобирался прочь с пляжа, как вдруг она вынырнула. Узнал я её не по чертам лица, а по походке, фигуре. Вся её сумка была битком набита эбелем, раковинами нифертоков и литвиков, вокруг шеи были обёрнуты талломы обычного и голубого вихтисов. Она извинилась за то, что проплавала в океане так долго, и достала из своего нагрудного кармашка на вихталь-костюме окаменевшее, мёртвое яйцо юктера ― оно застыло равномерно, нигде не потемнев, и на просвет в нём можно было увидеть малыша-юктера во всех деталях и со всех сторон. Удивительный экземпляр! Насколько мне известно, очень редко получается найти такие идеальные образцы. Яйцо можно было продать за немалую цену, но Неймара сказала, что это её подарок мне в честь знакомства. Меня это так поразило, что я тут же оторвался от созерцания юктера и наконец посмотрел на Неймару. Тогда я и понял, что такую необыкновенную девушку я просто не могу отпустить. Это была любовь с первого взгляда.

– Такого ведь не бывает, ― Вительда усмехнулась.

– Ладно, как скажешь, ― снисходительно сказал Алькари, ― это была симпатия с первого взгляда. Так лучше? В общем…

Он запнулся посреди предложения и замер, напряжённо всматриваясь в Элад. Вита проследила за его взглядом, но поначалу ничего не заметила ― однако почувствовала, что что-то в окружающем мире изменилось. Смутная тревога зародилась в глубине живота, разворачиваясь, как сжатая пружина, протыкая насквозь внутренние органы. Спазм скрутил желудок, к горлу подступила тяжёлая тошнота, от которой немедленно захотелось прилечь прямо на жёсткие, неприветливые камни. Из ниоткуда налетел порыв ледяного, пронизывающего до костей ветра, что спутал волосы и прикрыл ими единственный глаз Вительды. Она поспешила смахнуть их с лица ― и обомлела от того, что за то мгновение, когда она убирала пряди за уши, океан перестал быть похож на самого себя. Он изменил цвет полностью, от края до края став пурпурно-фиолетовым, небо отражало его и копировало, налившись гигантским синяком, в бесконечно-аметистовой глубине извивались чёрные, пугающие ленты-акели. Кричали где-то сбоку, кричали и позади. Со дна всплывали ныряльщики и усиленно гребли к берегу, в панике озираясь по сторонам. Когда они достигали берега, то в изнеможении падали на твёрдую гальку, громко и часто дыша.

Вита тщетно пыталась понять, что случилось. До неё доносились лишь обрывки фраз и слов, из которых сформировать полную картину произошедшего никак не удавалось. Суматоха и страх путали сознания людей, играясь с ними и оставляя в дураках. Лейет беспомощно посмотрела на Алькари ― он выглядел таким же потерянным и сбитым с толку, как и она.

Всё вернулось на круги своя так же резко, как и сошло с них ― ветер улёгся, превратившись в едва ощутимый, тёплый и приятный бриз, а Элад принял свой нормальный цвет, растворив в себе акели и вернув небесам прежнюю нежно-голубую безмятежность. Даже испуганные крики замолкли. Наступила блаженная тишина. И только одно кровавое пятно, распространяющееся в воде и постепенно приближающееся к берегу, нарушало воцарившуюся идиллию.

– А где Неймара? ― как во сне произнесла Вительда, не узнавая собственного голоса. Время словно замедлилось, и её слова ― вместе с ним, запутавшись в вязком студне из разогретого маслянистого сока вихтиса.

Лейет будто сквозь стекло наблюдала за тем, как Алькари медленно поднялся со своего места, а затем, едва передвигая ногами, двинулся в сторону океана. Внутренне она удивилась ― почему он идёт туда, откуда только что все сбежали в ужасе? Что вообще могло их так напугать? Какая-то часть её сознания всё ещё раздумывала над тем, где Неймара; почему сестра не вышла из Элада, когда он поменял цвет; почему осталась в нём, когда все другие вынырнули?

Вита отстранённо наблюдала за тем, как Ллэрен вошёл в воду, погрузился в неё по грудь, а кровавое пятно обступило его со всех сторон. Он позволил ему протечь сквозь него, пропитать его одежду и испачкать его руки, осквернить себя. Алькари сдавленно вскрикнул, почти полностью погрузился под воду, после чего поспешно вынырнул, бережно взяв что-то на руки, повернулся и, преодолевая сопротивление воды, упрямо вцепившейся в его тело, побрёл обратно к берегу. То, что он поднял из океана, мёртвым грузом висело в его объятиях, болталось из стороны в сторону окровавленными лохмотьями в такт его шагам.

Вительда взглянула в искажённое от ужаса лицо Алькари ― и только тогда всё поняла.

Ллэрен вышел на пляж и с поразительной заботой положил то, что некогда было полноценным человеком, перед Вительдой. На удивление, Неймара, искусанная, истерзанная, потерявшая правые руку и ногу, с дырой в боку, из которой проглядывали и вываливались внутренности, была ещё жива. В её горле клокотала кровь вперемешку с водой, дыхание превратилось в агонизирующие хрипы. Старшая Лейет незряче смотрела в небо, уже ничего не понимая и ничего не чувствуя, постепенно переходя в Элад, перетекая в него всем своим существом и жизнью. Вита с трепетом прикоснулась к её лицу ― кожа старшей сестры под её рукой была непривычно бледной и холодной, словно вытесанной из эбель-норта. Неймара слабо дёрнулась в ответ на это прикосновение ― то были лишь воспоминания о прежних реакциях, ничего более. Только отголосок. Отражение на беспокойной воде.

– Неймара, что ты?.. ― в шоковом состоянии спросила Вительда.

Старшая Лейет в ответ могла лишь хрипеть в предсмертной агонии, пуская кровавую пену. И вдруг, спустя несколько мучительных, тяжёлых вдохов, Неймара произнесла в полубреду:

– Вита… глаз… тебе… Вита…

Её разорванное тело, уже не чувствующее боли, забилось в конвульсиях. Из глубокой, жуткой раны на боку вываливались куски и ошмётки внутренних органов. Лохмотья кожи ― единственное, что осталось от выдранных из суставов конечностей, ― задёргались в такт предсмертным судорогам. Вительда, будучи не в силах оторвать взгляд от изувеченной старшей сестры, смотрела в искажённое нечеловеческой мукой лицо Неймары до тех пор, пока всё вокруг не заволокло тьмой.

ГЛАВА 2

Смерть приходит за каждым, но никто не умирает без воли Элада. Когда приходит время человека, океан покидает его кровь, и та перестаёт поддерживать жизнь в умирающем и заставлять его сердце биться. Тогда мы, эладины, отправляем тела вниз по реке, на другой берег Алеоста, чтобы почивший хотя бы плотью вернулся в Элад, из недр которого вышел. Душа же не остаётся в теле после смерти, но выходит из него и ищет свой путь на иную сторону океана, и чем ближе к Эладу душа была при жизни, тем быстрее она находит дорогу и упокаивается в святых водах, тем меньше препятствий встречается на её пути. Если же человек был далёк от океана, то душа его теряется в нэарине, плутает во фьориоле и не находит блаженного умиротворения, без конца скитаясь в скорби и бесплодном раскаянии, окружённая истязающими её призраками и чудовищными порождениями тумана. Участь эта воистину кошмарна: да убережёт нас Элад от вечного блуждания вдалеке от его благословенной милости!

«Для просвещения верринов и утверждения эладинов», Нормар Киндванд

Выныривание из глубокого, тяжёлого забытья походило на попытки всплыть из самых пучин Элада, тягучего и мрачного. Поверхностное и неосознаваемое пробуждение сменялось погружением в кошмары, наполненные отчаянием, криком и мраком. Никаких узнаваемых образов ― лишь их блёклые, замызганные кровавыми каплями схематические наброски, то и дело мелькающие во тьме. Иногда сквозь эфемерные вопли пробивался чей-то смутно знакомый голос, искажённый до такой степени, что понять, кому он принадлежал, никак не получалось. Голос звучал непривычно спокойно по сравнению с безумием, творящимся в забытьи, поэтому приходилось цепляться за него, чтобы удержаться на плаву. «Ткани в норме. Признаков отторжения нет. Реакция на свет присутствует. Можно ещё пару дней прокапать воду Элада для профилактики инфекций, но всё явно прижилось. Теперь остаётся только ждать. Скоро она проснётся».

Короткие, рваные предложения. За ними таилось нечто большее, чем просто сухая информация. Нераспознанные эмоции, к которым было сложно подобрать определение. Печаль? Забота? Любовь? Приходилось оставаться в пугающем неведении и, продираясь сквозь кошмары, грести по направлению к источнику голоса, последнему оплоту спокойствия в воцарившемся безумии.

Вительда пришла в себя резко, одним рывком преодолев оставшееся расстояние до света, и он ослепил её. То, что должно было подарить блаженство, причинило боль, и Лейет, не ожидав такого предательства, сдавленно вскрикнула и закрыла лицо рукой, прячась обратно во тьму, но та больше не принимала её ― Вита почти на физическом уровне почувствовала, что её отторгают и отталкивают как можно дальше. Вернуться назад ей было нельзя ― оставалось только идти вперёд. Стиснув зубы от напряжения, она опустила руку и осторожно, медленно приоткрыла глаз. Нет. Глаза.

Мир стал по-настоящему объёмным, глубоким и необъятным впервые за всю сознательную жизнь Лейет. Она с удивлением обвела взглядом то помещение, в котором находилась, но изучала вовсе не его, а своё новое, улучшенное зрение. Интерьер комнаты протекал сквозь её внимание и не задерживался в памяти, но запах дезинфецирующих выделений желез литвика, растворённых в воде Элада, въедался в волосы и одежду, проникал под ногти и кожу. Вита подняла взгляд выше ― и увидела над потолком подвешенную чашу с водой Элада, источающую яркий, неестественный свет. В воде явно была примесь лан-ви, во множество раз усиливающая нормальное сияние океана ― такие мощные светоусилители считались редкостью и были крайне сложны в получении, оттого цена за одну щепотку лан-ви неприятно кусалась. Однако лан-ви светила долго и ослепительно, и её часто применяли там, где был необходим высокий уровень освещения. Например, в больницах.

Взглянув на лан-ви, Вительда сразу поняла, где она. И голос, на который она шла в темноте, вдруг стал ей известным, а слова, что он произносил, ― понятными. Её отец, Лаккер Этхар, провёл ей операцию по пересадке глаза, утерянного Витой ещё в раннем детстве из-за болезни, и, более того, провёл успешно. Вот только… чей глаз ей достался?

– Мара… ― Вительда выдохнула это имя, и оно комом встало в её горле. Лейет почувствовала, что воздуха вокруг стало катастрофически мало ― удушье сжало шею в плотное кольцо.

Вита в мгновение ока всё вспомнила ― тёплое утро, безбрежный океан, Алькари с его хитрым взглядом и длинными пальцами, тёмный вихталь сестры, кровавое пятно в голубой воде, лохмотья кожи и внутренних органов, свисающие с правой стороны разорванного тела Неймары. И её глаза, её затянутые поволокой смерти зелёные глаза…

Теперь один из них принадлежал Вительде.

– Не-е-е-т… ― простонала Лейет, всхлипнув.

Хотелось плакать, но глаза словно пересохли. Хотелось кричать и громить всё вокруг, но не было ни голоса, ни сил встать. Лейет только и оставалось, что неподвижно лежать, уставившись в потолок и чувствуя, как жизнь потихоньку вытекает из её-не её правого глаза, ещё живого, но принадлежащего уже мёртвой Неймаре Лейет.

Лан-ви горел, разгоняя тьму внешнюю, но он никак не мог вывести тьму внутреннюю, завладевшую душой Вительды. Вита окаменела. Замерла. Застыла, подобно воплощённой скорби. Боль заполонила собой всё пространство, оплела Лейет как погребальные пелены и крепко удерживала её в своих объятиях. Каждый вдох давался с трудом, каждый выдох казался последним. Внезапно закружилась голова, и Виту начало мутить ― она кое-как проглотила вязкую слюну, заполнившую её рот, но лучше ей не стало ― было настолько паршиво, что даже горизонтальное положение не приносило никакого облегчения.

– Нет… ― она даже не заметила, что произнесла это вслух. Отрицание стекло с её уст само, без её участия и её воли ― отчаянная попытка всё исправить и спасти Неймару. Первая, но далеко не последняя. ― Неймара!

В ответ на её скорбный возглас где-то сбоку с тихим скрипом открылась дверь ― кто-то незаметно, почти застенчиво подошёл к Вительде, убитой горем, и молча обнял её, прижав к себе. На безликого утешителя был надет бледно-голубой длиннополый халат, его мягкие серые волосы приятно щекотали лицо Виты. От посетителя пахло смесью литвиковой жидкости и домом ― Лейет обняла его в ответ, вдохнув полной грудью знакомый запах, и от этого удушье и тошнота отпустили.

– Папа… ― прохныкала она, вернувшись в детство и вновь став маленькой, беззащитной девочкой.

– Мне жаль, Вита, ― ответил Лаккер, прижимая младшую, теперь уже единственную дочь к себе. ― Мне очень, очень жаль. Её нельзя было спасти… Я не смог её спасти. Я… Она уже была мертва, когда вас принесли сюда. Всё, что мне оставалось, всё, что я ещё мог сделать… Пересадить её глаз тебе. Алькари сказал, что она сама просила об этом. Глаз под водой Элада прижился мгновенно, встал как влитой. Вы были так похожи…

Он замолчал. Все слова вдруг кончились и стали ненужными: ни одно из них, уже существующее или ещё не созданное, не могло передать всю скорбь и всё сожаление Лаккера. Каждый день он спасал людей, вырывал кого-то из цепкой хватки смерти. Каждый проклятый день он договаривался с Эладом и переносил день ухода на другую сторону океана для своих пациентов. Элад часто был милостив и внимал мольбам Лаккера, отступая на время, затихая едва слышно шелестящими волнами. Но не в этот раз. В этот раз он не дал ни шанса.

Этхар не мог позволить себе заплакать. Он сцепил зубы, напряг каждую мышцу своего уставшего тела, его колотила мелкая дрожь. Не сейчас, не перед Вительдой, теперь казавшейся такой одинокой и маленькой в этом большом, чуждом и опасном мире. Не сейчас и не когда-либо ещё. Никто не узнает, насколько глубока и разрушительна та боль, что вгрызалась в его сердце и сосала из него кровь.

Лаккер никогда прежде не чувствовал себя до такой степени незащищённым и слабым. Словно неведомая, непобедимая сила содрала с Этхара и одежду, и кожу, распластала его на холодном белом полу и теперь разглядывала все мышцы и сухожилия, копошилась в его внутренностях и проникала в самые потаённые уголки разума. Где теперь можно было спрятаться, если даже Элад перестал быть укромным убежищем от всех бед? К кому оставалось прибегнуть в горести и страдании, если сам океан являлся источником боли?

Лаккер разжал объятия медленно, осторожно ― боялся отпустить дочь. Единственную дочь, последнюю дочь ― это всё, что останется после него. Впервые за много лет он посмотрел ей в оба глаза ― в обоих из них блестели страх и непонимание, но лишь в одном ― слёзы. «Как это могло случиться? Как это могло случиться с нами?», ― немо вопрошала Вительда, ещё не принявшая смерть старшей сестры.

– Сегодня надо будет прийти к реке. Проститься с ней… Пусть её путь на другую сторону Элада будет спокойным и тихим.

Вительда внезапно ощутила ярость при упоминании океана. Это злое, неуправляемое чувство ворвалось в её разум подобно урагану и смело со своего пути скорбь и горечь утраты.

– Почему Элад допустил это?! ― прорычала она, глядя отцу в глаза. ― Она была ныряльщицей, она была его приближённой, это особая честь. Так почему он так поступил с ней? Что дала ему её смерть? Для чего ему наша утрата?

– Вита, Эладу лучше знать… ― начал было Лаккер, но Лейет и не думала останавливаться ― её злость лишь набирала обороты.

Но к ней добавилось ещё и разочарование. Почему её отец, тот, кто должен был защищать её и Неймару, продолжал верить океану после того, что тот сотворил с его детьми и с ним самим? Ни в выражении лица Этхара, ни в интонациях его голоса не проглядывалось ни намёка на внутренний протест ― «нет, с моим ребёнком нельзя было так поступать!», ― лишь тупое покорство воле Элада и раболепство перед ним. Вительда не вслушивалась в слова отца, будучи целиком поглощена своими эмоциями.

– Всё, что сейчас мы можем сделать ― это проводить Неймару и надеяться на то, что на её пути по Реке Скорби не будет ни тумана, ни порождений гор, ― отстранённо продолжил Лаккер, будто всё это касалось не его. Словно не его дочь, а чьё-то чужое, изувеченное, разодранное на куски дитя сегодня опустят в реку, полную призраков, и именно оно скроется под толщей зелёной воды, и ему от этого не будет ни жарко, ни холодно.

За свою жизнь Этхар присутствовал на многих похоронах: родителей, друзей, пациентов. Но ещё ни одно предстоящее прощание не приводило его в такой ужас, и дело было вовсе не в ранах Неймары, приведших в её смерти, ― как врача, его мало пугали телесные повреждения, к тому же, тело бы всё равно закутали в голубой саван, скрывающий увечья. Лаккера ужасала собственная боль. Ему казалось, что если он хоть на мгновение вновь увидит тело дочери, то просто сойдёт с ума от той муки, что стиснет его сердце, не сможет больше сделать ни вдоха, падёт на колени, беспомощно хватая ртом воздух, вдруг ставший ядовитым и едким. Как только он представил это, непрошенные слёзы и сдавленные рыдания подступили к горлу ― Этхар проглотил своё горе, не позволив ему вырваться наружу сиплым криком. Не сейчас и не потом. Никогда.