Тихий Мир

Допустим, она откажется от своих планов и вернётся домой. Но что дальше? Сбережения заканчиваются, она всё ещё без работы, и в конце месяца даже крошечная арендная плата за квартиру, которую Нина теперь снимала с Иреной, может оказаться ей не по карману. Если бы квартира принадлежала самой Агнес, ещё можно было бы упросить её подождать, но владел-то квартирой её молодой человек, Йозеф Шала!

Нина уже убедилась, насколько был прав отец, когда говорил о кризисе рынка труда в Сигоре. Вакансий было немного, и подавляющее большинство из них предполагали тяжёлый физический труд за нищенскую зарплату. На фоне их даже работа официанткой в джаз-баре казалась чуть ли не привилегированной.

Автобус приближался к следующей остановке, и тут в салоне разгорелся нешуточный конфликт: продвигаясь ближе к выходу, кто-то из пассажиров отдавил пенсионерке ногу. И она сама, и её подруга немедленно подняли вой, мужчина ответил нецензурной бранью, и другие пассажиры немедленно разделились на два противоборствующих лагеря.

Наблюдая за кипящими страстями, Нина вдруг с ужасом поняла, что ей теперь предстоит регулярно видеть подобные сцены. Но, возможно, от дома до джаз-бара и обратно можно ездить и каким-то другим маршрутом, менее востребованным? Девушка потянулась к телефону, чтобы скачать карту города, но уже в следующее мгновение вспомнила об отсутствии беспроводной связи.

В бессильной злобе Нина откинулась на спинку сиденья.

Воистину, в этом городе остановилось время. Интернет здесь не работал в принципе: ни мобильный, ни спутниковый, ни кабельный. Что касается беспроводной связи, то приезжие специалисты объясняли её невозможность «переменным электромагнитным полем неясной природы», и этот термин знал практически каждый горожанин. Но почти никто не мог толком объяснить, что же он всё-таки означает.

Вследствие этого феномена жители Сигора пользовались исключительно стационарными телефонами. Телевидение и радио работали, хотя периодически и выдавали сплошные помехи. Нина слышала, что даже самолётам запрещено пролетать над Сигором из-за практически гарантированных сбоев в работе навигационных систем.

Вот такой вот восточноевропейский Бермудский треугольник.

Автобус тем временем свернул на Алебастровый проспект и остановился. Едва двери отворились, большая часть народу схлынула, включая грузного соседа Нины. Впрочем, место возле неё недолго пустовало, его почти сразу занял крохотный жилистый старичок с козлиной бородкой.

– А я всё гадал, вернётся ли Нина когда-нибудь в наш маленький Сигор или Большой Мир забрал её навсегда? – игриво заметил он, наклонил к Нине плешивую угловатую голову и шутливо ударился лбом о её плечо. – А она уже десять минут сидит в трёх метрах от меня и делает вид, что мы незнакомы.

Нина, которая до этого момента угрюмо пялилась в покрытое грязными разводами окно, недоумённо посмотрела на него. И тут же с облегчением улыбнулась. Невозможно было не узнать этого смешливого старичка: Хавлик, художественный руководитель любительского театра «Скапино» при одном из городских клубов. Нина два года перед отъездом играла в этом театре. Она мгновенно вспомнила и его уморительные поздравления, стилизованные под Гомера, которые он рассылал своим актёрам на день рождения, и огромные замысловатые украшения из фольги, которыми Хавлик и его жена украшали зал клуба на Рождество. А незадолго до её отъезда он даже предлагал ей сыграть главную роль в его собственной пьесе.

Нина с искренним удовольствием обняла старичка.

– Простите, господин Хавлик. Конечно, я вас узнала. Просто столько всего навалилось…

– Понятно-понятно, у вас, молодых, вечно забот полон рот, – добродушно подколол он её, – Куда едешь, девочка?

– Да так, всякие пустяки… – уклончиво ответила Нина. Уж очень ей не хотелось признаваться старичку, что она едет устраиваться жалкой официанткой в бар. – Ничего серьёзного. А вы куда?

– Я так и подумал, Нина просто решила прокатиться на автобусе в час пик, – пошутил Хавлик. Впрочем, он не стал развивать тему дальше, за что Нина была ему очень благодарна. – А я в театральную кассу. Вот тебе страшный секрет: в Театре Откровения с сегодняшнего дня уже продают билеты на «Иеговой и Геенной» на февраль. Мы с женой второй год пытаемся достать билеты, но куда там! И всё же сегодня, я чувствую, удача мне улыбнётся!

– Очередь в кассы будет огромная, – улыбнулась Нина.

– Возможно, – Хавлик почесал морщинистый подбородок и вдруг хитро поглядел на Нину из-под кустистых бровей. – А хочешь, Нина, взаимовыгодное предложение?

Нина кивнула, хотя и помнила, что у Хавлика довольно специфическое понимание взаимной выгоды.

– Как насчёт выйти со мной на следующей остановке, скрасить мне ожидание в очереди умной беседой, а потом я угощу тебя роскошным ланчем в пекарне по соседству? Имей в виду, если откажешься, разобьёшь мне сердце! – добавил он, забавно потупив взгляд.

Если она ему откажет, он ведь и правда расстроится, подумала Нина. Но если она согласится на его предложение, то сегодня уже вряд ли попадёт в джаз-бар. Впрочем, так ли уж это плохо? Она ещё чуть-чуть отложит неприятное трудоустройство, а её совести нечего будет возразить…

Наблюдая за колебаниями Нины, Хавлик кротко ей улыбнулся и протянул руку для рукопожатия.

*  *  *

Театр Откровения, это удивительной красоты здание, выполненное в классическом стиле, украшенное по всему периметру колоннадой и со статуями древнегреческих божеств на верхнем ярусе, заслуженно считалось гордостью Сигора и одним из наиболее впечатляющих храмов искусства в Восточной Европе. Театр венчал огромный серебряный купол, ниже которого переливались витражи. Над центральным входом нависал широкий балкон, поддерживаемый могучими атлантами, по бокам от которого светились громадные арочные окна.

Из-за ненастья вымощенная ажурной плиткой площадь перед театром практически пустовала. На скамейках вокруг фонтана с русалками и тритонами не было неторопливо переговаривающихся пенсионеров, давно облюбовавших это место. Хавлик, несмотря на беснующийся ветер, всё же рискнул раскрыть зонт, и, спрятавшись под ним вместе с Ниной, они быстрым шагом пересекли площадь и через широкие двойные двери прошли в театральный вестибюль.

Как Нина и предполагала, очередь в кассы была впечатляющей.

– Согласись, если бы людей не было вообще, было бы куда обиднее, – жизнерадостно заметил Хавлик, вставая в конец очереди. – Значит, ещё не все билеты раскупили. Смотри, какая красота!

Он указывал на гигантский стенд с закреплённой на нём сияющей афишей спектакля «Иеговой и Геенной». Нина замечала такие стенды, пусть и гораздо меньшего размера, по всему городу. Над стендом располагался длинный ряд чёрно-белых портретов актёров театра. В самом центре ряда сверкал поистине голливудской улыбкой звезда Театра Откровения и кавалер Агнес, Йозеф Шала.

– Хотела бы, чтобы и твой тут висел? – с понимающей улыбкой спросил Хавлик.

– Конечно! – грустно призналась Нина, с завистью разглядывая портреты. – Знаете, когда мы ещё с мамой сюда приходили, давным-давно, она мне говорила, что однажды тут будет и мой портрет. Она ни капли не сомневалась, что у меня всё получится. Она мне даже настоящий гримёрный набор подарила, как у взрослых артистов. А потом… потом она умерла, и всё пошло наперекосяк.

Хавлик сочувственно вздохнул. Проведя ладонью по бородке, он спросил:

– Ты ведь помнишь мою жену, да? Она как-то сказала на удивление умную вещь: если хочешь быть счастливым, умей радоваться малому. Она, правда, сказала это насчёт нашего брака… – смутился он. – Но неважно.

– К чему это вы? – не поняла Нина.

– Может, оно тебе и не нужно совсем – играть на сцене Театра Откровения? Но зато ты два года играла у меня в театре. И ты вполне можешь продолжать играть у нас, – Хавлик хитро прищурился.

– Ах, вот вы о чём, – чуть улыбнулась Нина. Ну да, чего она ещё ожидала от старого хитреца? – Ладно, я подумаю.

– Да, подумай. Мы теперь серьёзные вещи ставим, не как раньше. На «Кукольный дом» Ибсена замахнулись. И кстати, я всё ещё не нашёл подходящую кандидатуру на главную роль, роль Норы…

Старик продолжал в красках описывать свои планы относительно будущей постановки, но Нина уже только делала вид, что слушает. Она вспоминала слова мамы, ослепительные картины будущего, которые они вместе придумывали. А что вышло на самом деле? Неужели так всё и закончится: захудалая квартира с трудной соседкой, изнурительные смены в джаз-баре, а вечерами репетиции в жалком любительском театре при городском клубе? Разве об этом мечтали они с мамой, когда та приходила к ней в детскую поцеловать перед сном в лобик?

Хавлик сказал, надо радоваться малому… Какая чушь. Нину затопила жалость к себе. Чувствуя, что вот-вот заплачет, она извинилась перед старичком и направилась по коридору в сторону уборных.

Так и не дойдя до них, она села на узкую лавочку, убедилась, что её никто не видит, после чего спрятала лицо в ладонях и дала волю рвущимся наружу слезам.

*  *  *

Больше десяти лет назад маленькая Нина сидела здесь же, на той же самой скамеечке, в той же самой позе, и тоже заливалась слезами. Она убежала сюда из малого зала, где всё ещё продолжался кукольный спектакль по мотивам рассказов Эрнеста Сетона-Томпсона. В театр её тогда впервые привела не мама, а дядя Ян: мама в те дни уже не могла подняться с постели, ужасная болезнь выпила все её силы, непрекращающаяся боль медленно сводила несчастную с ума. А накануне Нина случайно услышала предупреждение доктора, что Регина уже не выздоровеет.

Дядя обещал вернуться к концу спектакля и забрать Нину, но она не досидела и до середины: история про лисичку, чью маму убили охотники, буквально разорвала её изнутри, и Нина, давясь от подступающих слёз, покинула зрительный зал.

Возле выхода из зала дежурили две сотрудницы театра, но они были так увлечены разговором, что не заметили, как один из детей проскользнул наружу. С трудом сдерживаясь, Нина ещё какое-то время вслепую бродила по коридорам, отходящим от зрительского фойе, потом нашла эту скамеечку и без сил упала на неё.

Слёзы потекли ручьём, крошечное тело содрогалось от надрывных рыданий. И казалось, им не будет конца…

– Что случилось, малышка?

Подняв зарёванные глаза, Нина увидела в пяти шагах от скамейки седую морщинистую старушку в нарядной шерстяной кофточке и длинной полосатой юбке. Женщина опиралась на палку и внимательно разглядывала Нину через толстые стёкла очков. На плече у неё висела клетчатая сумка.

– Мама… Она… – всхлипнула Нина.

– Что с твоей мамой, моя хорошая? – спросила старушка, после чего опустилась на скамейку рядом с плачущим ребёнком. – Расскажи мне, не бойся.

Нина недоверчиво посмотрела в глаза старушке, но нашла там только искреннее сочувствие и желание помочь. Ей не хотелось делиться своей бедой с незнакомым человеком, но горе было слишком велико, оно распирало её, рвалось наружу. Если бы только дядя Ян был тут…

– Давай, малышка, смелее, – подбодрила её женщина. – Расскажи бабушке, в чём дело.

И Нина рассказала. Срывающимся голосом она стала делиться ужасами, в которую превратилась её жизнь, с тех пор как маму подкосила болезнь. Мама увядала буквально на глазах, но даже не это было самым страшным: это была уже как будто и не совсем мама. Как будто в её кровати лежал другой человек: вечно сердитый, раздражительный, ругающийся, порой ненавидящий всех вокруг, выкрикивающий бессвязные слова. Любовь Регины к дочери тоже пала жертвой недуга: мама как будто потеряла к Нине интерес, а последние пару дней словно даже не сразу её узнавала.

Но всё же иногда, в редкие минуты просветления, это была всё та же любимая мама. Минуты эти длились недолго, и потому каждая из них была подлинным сокровищем.

Но уже скоро всё будет кончено. Врачи больше не могут помочь. Мама умрёт.

Старушка слушала Нину очень внимательно, ни разу не перебив. Нина закончила, и слёзы снова брызнули из её глаз. Женщина ещё некоторое время молча смотрела на неё, а потом вдруг огляделась по сторонам, наклонилась к Нине и прошептала:

– Послушай, малышка… Я… я думаю, я могу помочь. Тебе и твоей маме.

Нина всхлипнула и непонимающе уставилась на старушку. Что она такое говорит?

– Только сперва обещай мне одну вещь, – женщина заговорила ещё тише. – Я кое-что тебе дам, но ты никогда и никому это не покажешь, кроме мамы. И не скажешь, где и от кого ты это получила. Никому. Можешь мне это обещать?

Нина медленно кивнула. Тогда старушка порылась в сумке и достала оттуда детскую тетрадь и карандаш. После этого она вырвала из тетради страничку, сняла очки и принялась мелко-мелко писать.

Всё то время, что старушка писала, Нина недоверчиво разглядывала её. Что-то было в этой женщине странное, но маленькая Нина не могла понять, что именно с ней не так. Но всё это было неважно, главное, что старушка может как-то помочь. В то время как доктора признали своё бессилие, благодаря этой женщине Нина снова ощутила пусть робкую, но надежду.

Старушка писала долго, Нина нетерпеливо ёрзала на скамейке. Закончив писать, старушка свернула записку вчетверо, после чего сунула её Нине в карман брюк. В этот момент рукав её кофты приподнялся, и Нина заметила на её предплечье татуировку в виде гусеницы из мультфильма «Алиса в Стране чудес».

– Когда вы с мамой останетесь вдвоём, ты отдашь ей эту записку, но кроме неё никто – и ты тоже! – не должен узнать, что там написано, – неожиданно строго сказала старушка. – Я тебе могу верить?

– Да, – робко ответила девочка.

– Хорошо, – женщина тяжело вздохнула, будто сама сомневалась в правильности своих действий. После этого она достала из внутреннего кармана сумки крошечный пузырёк с завинчивающейся крышкой и сунула его Нине в тот же карман.

– Что это?

– Это лекарство. Для мамы. Не волнуйся, я всё написала. Но помни, никому ни слова. И ещё, этот пузырёк не должен попасть в посторонние руки! Только ты и мама. Береги его как зеницу ока. Договорились?

– Да… ладно…

– Умничка. А теперь вытри слёзки и улыбнись. Всё будет хорошо. Твоя мама к тебе вернётся. И всё снова будет по-прежнему.

– Вернётся? Откуда?

Старушка ласково улыбнулась и погладила Нину по каштановым локонам.

– Из Тихого Мира.

Интермедия

Промозглый сырой воздух в коридоре оставлял во рту слабый привкус гниения. Вдоль потолка тянулись две насквозь проржавевшие трубы, влажные стены тут и там покрывали пятна бурой плесени, затхлая вода скопилась в широких лужах на полу. Большинство свисающих под потолком лампочек перегорели, остальные светили совсем тускло.

Надзирательница шла вперёд широким шагом, не останавливаясь и не оглядываясь, кончик хлыста, зажатого в её правой руке, волочился по земле. Была в её поведении какая-то механистичность, привычность, будто женщина уже годами раз за разом выполняла одну и ту же последовательность действий. Она не раздумывала, не принимала решений, а лишь действовала в рамках раз и навсегда отработанной схемы.

Продрогшая Нина едва поспевала за ней. Всё её истерзанное тело, и без того отзывающееся тупой болью при каждом движении, будто налили свинцом, мышцы одеревенели, затянутые шнуром запястья слабо кровоточили, при ходьбе она припадала на левую ногу. Кроме того, Нина до сих пор чувствовала лёгкое жжение в шее. Что за дрянь ей тогда вкололи?

Но это был далеко не единственный вопрос, что терзал её. Где она? Куда её ведут? Что собираются с ней сделать? Кто эта женщина? Кто были те лишённые разума узники, которые остались в вонючей камере в конце коридора?

И всё же, несмотря на захлёстывающие её смятение и страх, инстинкт выживания не давал Нине окончательно впасть в отчаяние. Девушка время от времени озиралась по сторонам, надеясь угадать возможное направление побега, но вскоре с горечью поняла, что любая такая попытка обречена на провал: надзирательница, конечно, отлично осведомлена о географии этого места и легко догонит её. Не говоря уже о том, что физическое состояние самой Нины оставляло желать много лучшего.

Нина не горела желанием испытать на себе удары хлыста. По крайней мере, пока не появится сколько-нибудь реальный шанс на спасение, не стоит подвергать себя бессмысленному риску. Впрочем, уже сейчас она должна взять себя в руки и попытаться разобраться, где она находится и как отсюда выбраться.

– Шагай! – надзирательница обернулась и чуть приподняла хлыст. – Думаешь, я целый день с тобой тут буду возиться, других дел нет?

– Я… я постараюсь быстрее, – кротко ответила ей Нина. – Мне просто… трудно идти. Ноги не слушаются.

Вообще, если женщина так её торопит, может, самым разумным будет тянуть время?

Вместо ответа надзирательница схватила её за плечо, – вцепилась так, что наверняка останутся синяки, – и потащила за собой. Женщина оказалась на удивление сильной и волокла девушку вперёд без видимого напряжения.

– Думаешь, мне тут миллионы платят, чтобы я с вами всеми нянчилась? – злобно прошипела женщина. – У одного ноги не слушаются, у другого живот болит, третий хочет к маме… Делать мне больше нечего.

Выходит, ей платят за её работу. За то, чтобы она присматривала за искалеченными узниками. Но кто именно ей платит?

Они прошли мимо открытой железной двери, из дверного проёма в коридор бил свет. Нина успела бросить туда взгляд и увидела огромную гудящую кастрюлю на грязной кухонной плите. Нина предположила, что женщина варит для своих «подопечных» суп или кашу. Она вдруг вспомнила, что на полу камеры валялась мятая жестяная миска.

Вот уже и кухня осталась позади.

Несмотря на то, что надзирательница всё ещё волокла её за собой, Нина чуть задержалась. Вправо от коридора, по которому они двигались, ответвлялся ещё один, уходящий под наклоном вниз. Этот второй коридор был частично затоплен, и оттуда тянуло тошнотворными миазмами. Как далеко он простирался, было не разглядеть, – он уходил в кромешную тьму. Однако Нине почудилось, что где-то там, в глубине, движется едва различимое светлое пятно.

Женщина наградила Нину за промедление увесистым подзатыльником и потащила дальше.

Коридор закончился. Они поднялись по ступеням бетонной лестницы, и наверху дорогу им преградила тяжёлая железная решётка. Надзирательница потянула её на себя, и та с омерзительным скрежетом отворилась. Миновав решётку, они вышли в ещё один коридор, лучше освещённый и с более пригодным для дыхания воздухом. Здесь затхлых луж на полу и пятен плесени на стенах было уже как будто меньше.

Через крошечные продолговатые окна под самым потолком можно было разглядеть кусочки вечернего неба. На левой стене Нина успела увидеть проломленную створку лифтовых дверей, за которой чернела шахта. По-видимому, они в подвале какого-то многоэтажного здания.

Надзирательница привела Нину в тесную комнатушку, ненамного больше чулана. Когда она зажгла установленную в углу лампу, Нина увидела посреди комнатки массивный деревянный стул, спинка которого была покрыта глубокими царапинами. Возле двери стоял приоткрытый металлический шкафчик, какими пользуются в медицинских учреждениях.

Женщина жестом указала Нине сесть на стул.

– Что вы собираетесь делать?

– Сядь! – рявкнула надзирательница. В этой комнатке воздух уже не был пропитан едкими запахами, как в нижнем коридоре, и Нина вздрогнула от смрада, которым дыхнула женщина прямо ей в лицо.

– Пожалуйста, скажите хотя бы…

– Ещё одно слово, и я тебя в порошок сотру! Сесть и молчать, сейчас же! – та угрожающе приподняла свой жуткий хлыст. – И только попробуй головой дёрнуть!

Делать нечего, Нина села и уставилась в одну точку перед собой.

Она не видела, чем позади неё занимается надзирательница, но перед её глазами двигалась размытая тень женщины, а уши улавливали шорохи и металлические щелчки, заставившие спину Нины покрыться мурашками. Что происходит? Что сейчас будет? Неизвестность пугала до дрожи.

– Прошу вас… – прошептала она слабым голосом. – Не надо… Пожалуйста…

В ответ женщина крепко схватила Нину за волосы. Девушка зажмурилась и стиснула зубы, ожидая нестерпимой боли.

Раздалось клацание, и на балахон Нины упала длинная чёрная прядь. Скосив взгляд, девушка только сейчас заметила, что в углах комнатки скопились остатки волос: чёрных, белокурых, русых и рыжих.

Ножницы продолжали клацать, всё новые и новые пряди падали на балахон и на пол. Потом повисла пауза, перед глазами Нины мелькнула машинка для стрижки волос, и с жадным жужжанием стала лишать девушку даже жалких остатков волосяного покрова.

Теперь – в грязной серой робе и лысая – она стала ещё сильнее похожа на несчастных узников этого страшного места. Осталось всего одно отличие: её мозг ещё работал, а их – уже нет…

Часть вторая. Глава 11

От перьев, сброшенных изгнанниками рая,

Воспламеняются костры, пожар взметая

До туч, где от любви мычит апрельский бык.

Сестра, мы проведем всю ночь среди владык

Минуты, с кучером, с сенатором, с алькадом,

Прислушиваясь, как возводят дыбу рядом.

(Андре Сальмон,

«Танцовщицы»)

Как и всегда, посетителей в захудалой пивной, пропахшей горелым мясом, дрянной выпивкой и кисловатым сигаретным дымом, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Контингент в подобных местах собирался вполне типичный: безработные маргиналы вперемешку с простыми, малообразованными трудягами с сигорских заводов. Большей частью угрюмого вида мужики за сорок, которые пришли сюда скоротать вечер в ожидании нового дня, рутинного и тоскливого, одного из многих в долгой череде от выпуска из школы до выхода на пенсию.

У этой пивной было одно важное преимущество, ради которого Ян снова и снова приходил сюда: здесь никто никому не задавал вопросов. Если посетитель заказывал пива, садился за стойку у стены с самого края и погружался в собственные мысли, никому не приходило в голову побеспокоить его. За общением люди шли в другие заведения, а сюда народ заглядывал, чтобы побыть в одиночестве.

И хотя в отличие от большинства клиентов Яну не было нужды сбегать в пивную от жены и детей – Лея и Шарлотта жили отдельно, в загородном доме Патрика, – он всё равно предпочитал напиваться здесь, а не в гостиной перед телевизором. Он бы ни за что себе в этом не признался, но он чувствовал себя хотя бы немного «своим» в этой обители отверженных и разочарованных. Кроме того, когда он заканчивал возлияния и, шатаясь, шёл к выходу, ему иногда грезилось, что и его, как и остальных, дома ждёт семья.

Впрочем, надолго эта иллюзия не задерживалась.

Взяв из рук продавца полную кружку, Ян осторожно коснулся пальцами другой руки так до конца и не заживший след от удара булыжником, немного выше левой брови. В больнице Яну диагностировали сотрясение мозга, но, к счастью, за исключением небольшого шрама обошлось без долгосрочных последствий. Во всяком случае, Ян их не наблюдал, а ведь с того злополучного дня, когда ему пришло в голову преследовать женщину с рюкзаком, прошло уже полтора месяца.

Ни той женщины, ни Милоша он больше ни разу не видел, хотя, немного восстановившись, он вернулся в Парк Свирельщиков и честно отработал положенные дни. После этого сдал учётный лист в городской комитет по благоустройству и с того момента был волен больше никогда в парке не появляться. По крайней мере, в качестве уборщика.

Первые дни после встречи с Милошем Ян ещё опасался, что у этой неприятной истории будет продолжение, но постепенно его беспокойство рассеялось. В конце концов он и вовсе стал смотреть на ситуацию с мрачным юмором: тоже мне, вообразил себя героем криминального боевика! Можно даже сказать, «прилетело» ему заслуженно, будет хорошим уроком.

– Тебя, кстати, тут кое-кто ждёт, – с хитрой усмешкой заметил продавец, пока Ян пересчитывал полученную сдачу.

– Да ладно? – нахмурился Ян и опустил кружку на стойку. В голове мгновенно всплыл образ женщины с рюкзаком, но он усилием воли прогнал его. Нет, хватит, наигрался уже в шпионов.

Но кто ещё может его тут ждать? Неужели этот проныра-психиатр, Штайнхарт, решил сменить тактику и подкараулить его в пивной? Конечно, кто же ещё это может быть. Ян не на шутку разозлился.

– Папа?

Хорошо знакомый голос из-за спины заставил Яна вздрогнуть. Послышалось? Конечно, послышалось, не могла же Шарлотта…

– Пап, это я.

Ян резко обернулся и оказался нос к носу с дочерью. Двенадцатилетняя девчонка с непослушными волосами, выкрашенными в фиолетовый, синий и розовый, казалась совершенно чужеродным элементом в этом царстве грубых сорокалетних мужиков. Тем не менее, она совершенно точно не была плодом воображения Яна. Трое посетителей пивной озадаченно пялились на неё.

– Колючка! Что ты тут делаешь? – ахнул Ян.

– Она тут уже почти час ждёт, – заметил продавец, захлопнув кассу. – Вон там, в углу сидела, скучала. Я ей Пилснер предлагал, за полцены, а она ни в какую, прикинь? – хмыкнул он себе в усы.