Искажение Пустоты

– Это работает, – не скрывая волнения, сказал Соколов. – Мы устанавливаем базовую коммуникацию.

ИИ перешёл к следующему этапу, создавая последовательности форм – визуальное представление простых математических концепций. Аномалия продолжала отвечать, но теперь её реакции становились всё более сложными. Она не просто имитировала, но и развивала предложенные концепции, добавляя собственные вариации.

– Невероятно, – пробормотал Волков. – Она не просто учится, она… творит.

Внезапно виртуальное пространство начало меняться более радикально. Структуры аномалии ускорили своё движение, переплетаясь в новые, ещё более сложные конфигурации. В центре формировался концентрированный узел, излучающий странное, не физическое свечение.

– Что происходит? – напряжённо спросил Верхов.

– Не уверен, – Пульс лихорадочно анализировал данные. – Похоже, она концентрирует свою… активность в одной точке. Создаёт более структурированный интерфейс для коммуникации.

Узел продолжал формироваться, становясь всё более определённым. Теперь он напоминал сложную, многомерную сеть, постоянно меняющую свою конфигурацию, но сохраняющую некую базовую структуру.

– Это похоже на… сознание, – тихо сказала Козлова. – Индивидуализированная часть общей структуры. Как нейронная сеть, оптимизированная для специфической задачи.

– Для коммуникации с нами, – закончил Соколов. – Она создаёт… интерфейс. Часть себя, специализированную для взаимодействия с нашим миром.

ИИ продолжал взаимодействие, но теперь он общался преимущественно с этим центральным узлом. И узел отвечал – не просто имитацией, а активным участием в формировании коммуникации.

– Системы ИИ показывают необычную активность, – внезапно сообщил Пульс, нахмурившись. – Его нейронные связи перестраиваются с высокой скоростью.

– Это опасно? – резко спросил Верхов.

– Пока нет, – ответил Пульс. – Он остаётся в пределах операционных параметров. Но… я никогда не видел подобной скорости адаптации. Как будто он эволюционирует в реальном времени.

– Как и аномалия, – заметил Соколов. – Они адаптируются друг к другу, создавая общую основу для коммуникации.

Взаимодействие продолжалось ещё около часа. За это время ИИ и центральный узел аномалии сформировали примитивный, но функциональный протокол обмена информацией. Они использовали комбинацию геометрических форм, математических последовательностей и пространственных отношений для передачи всё более сложных концепций.

– Я думаю, мы можем назвать первый тест успешным, – наконец сказал Волков, когда Пульс начал процедуру постепенного отключения системы.

– Более чем успешным, – согласился Соколов. – Мы не только установили базовую коммуникацию, но и стимулировали формирование специализированного интерфейса внутри самой аномалии. Этот узел… он как переводчик между двумя фундаментально разными формами сознания.

– Что дальше? – спросил Верхов, обращаясь к Соколову. – У нас осталось менее 12 часов до потенциального контакта аномалии со станцией.

Соколов задумался:

– Я предлагаю перейти к следующему этапу – человеческому взаимодействию через интерфейс. Но с максимальными мерами предосторожности.

– После того, что случилось на Европе? – Верхов покачал головой. – Слишком рискованно.

– Ситуация другая, – возразил Соколов. – Там был прямой контакт. Здесь мы используем защищённый интерфейс, с множеством уровней изоляции. К тому же, аномалия уже сформировала специализированную структуру для коммуникации – узел, который, похоже, оптимизирован именно для взаимодействия с нами.

– ИИ – это одно, – сказал Верхов. – Человеческое сознание – совсем другое. Мы не знаем, как взаимодействие с этой сущностью может повлиять на мозг.

– Я готов рискнуть, – твёрдо сказал Соколов. – Это мой проект, моя ответственность. И если есть хоть малейший шанс установить более глубокую коммуникацию с этим сознанием до его прибытия к станции – мы должны попытаться.

Верхов и Волков обменялись взглядами.

– Мне нужно обсудить это с командованием, – наконец сказал Верхов. – Ждите моего решения.

Пока Верхов совещался с командованием, Соколов, Козлова и Пульс анализировали данные, полученные во время первого теста.

– Смотрите, – Пульс указал на визуализацию эволюции центрального узла аномалии. – Он становится всё более сложным и структурированным. Как будто оптимизируется для более эффективной коммуникации.

– И при этом сохраняет связь с основной структурой аномалии, – добавил Соколов. – Как будто это специализированная часть большего целого. Можно сказать, отдельная… личность?

– Слишком рано говорить о личности, – осторожно заметила Козлова. – Но определённо что-то, функционирующее как отдельный элемент общей системы.

– Я предлагаю назвать его Узел, – внезапно сказал Пульс. – Для удобства. Всё равно нам нужно как-то его идентифицировать в документации.

Соколов усмехнулся:

– Узел. Простое и точное название. Мне нравится.

Они продолжали анализировать данные, когда в лабораторию вернулись Верхов и Волков.

– Командование дало предварительное разрешение на ограниченный человеческий контакт через интерфейс, – объявил Верхов без предисловий. – С обязательными мерами предосторожности и возможностью немедленного прерывания связи.

– Отлично, – Соколов выпрямился. – Я готов начать немедленно.

– Не так быстро, доктор, – Верхов поднял руку. – Есть условия. Во-первых, полный медицинский мониторинг в реальном времени. Во-вторых, ограниченная продолжительность первого контакта – не более десяти минут. В-третьих, – он сделал паузу, – я хочу, чтобы контакт установил не вы, а доктор Козлова.

Соколов нахмурился:

– Почему?

– Потому что вы слишком… эмоционально вовлечены в этот проект, доктор Соколов, – объяснил Верхов. – Вы первооткрыватель аномалии, и у вас может быть предвзятое отношение. Доктор Козлова – специалист по коммуникации, и у неё более… объективный взгляд на ситуацию.

Козлова посмотрела на Соколова:

– Он прав, Алексей. Я специализируюсь на протоколах коммуникации. И я буду действовать строго по разработанной нами методике.

Соколов хотел возразить, но понял, что в словах Верхова есть рациональное зерно. Он действительно был эмоционально вовлечен – возможно, слишком.

– Хорошо, – наконец согласился он. – Но я буду руководить процессом из контрольной комнаты.

– Разумеется, – кивнул Верхов. – Доктор Козлова, вы готовы?

– Да, – твердо ответила она. – Но мне понадобится час на подготовку.

– У вас сорок минут, – отрезал Верхов. – Аномалия продолжает приближаться. Время работает против нас.

Ровно через сорок минут всё было готово. Козлова сидела в специальном кресле в центре нейроинтерфейсной лаборатории, окруженная голографическими проекторами и системами мониторинга. На её голове был установлен сложный шлем – передовой нейроинтерфейс, способный считывать и стимулировать нейронную активность с высокой точностью.

Соколов, Верхов, Волков и группа медицинских специалистов находились в соседней контрольной комнате, наблюдая через прозрачную стену и множество мониторов.

– Все системы готовы, – сообщил Пульс, контролировавший техническую сторону эксперимента. – Нейроинтерфейс откалиброван, виртуальное пространство активировано. Узел присутствует и… кажется ждёт.

– Начинаем погружение, – скомандовал Соколов. – Ирина, ты меня слышишь?

– Отлично слышу, – отозвалась Козлова, её голос был спокойным и сосредоточенным. – Активирую полное погружение по вашей команде.

– Помни протокол, – напомнил Соколов. – Сначала простые геометрические формы. Устанавливаем базовую коммуникацию. Никакой личной информации, никаких эмоционально нагруженных концепций. Десять минут, не больше.

– Поняла, – кивнула Козлова. – Я готова.

– Активация через три… два… один… – Пульс нажал на виртуальную кнопку.

Козлова закрыла глаза. Нейроинтерфейс активировался, погружая её сознание в виртуальное пространство, где она могла напрямую взаимодействовать с визуальным представлением Узла.

На мониторах в контрольной комнате они видели то, что видела Козлова – бескрайнее чёрное пространство, постепенно заполняющееся светящимися нитями и структурами. В центре формировался Узел – сложная, постоянно меняющаяся конструкция из переплетающихся линий, создающая впечатление живой, пульсирующей сети.

– Сердечный ритм и дыхание в норме, – сообщил один из медиков. – Мозговая активность повышена, но в пределах ожидаемого диапазона.

Козлова начала взаимодействие, мысленно создавая в виртуальном пространстве простые геометрические формы – точно так же, как делал ИИ во время первого теста. Узел отреагировал, формируя аналогичные структуры.

– Контакт установлен, – прокомментировал Пульс. – Узел реагирует даже быстрее, чем во время тестирования с ИИ. Как будто он… узнал методику.

– Или адаптировался к ней, – добавил Соколов.

Коммуникация развивалась по нарастающей. От простых форм они перешли к базовым математическим концепциям, затем к пространственным отношениям. Узел не просто отвечал – он активно участвовал, предлагая собственные вариации и расширения предложенных концепций.

– Невероятно, – прошептала Козлова, её голос транслировался в контрольную комнату. – Он… учится экспоненциально. Каждый обмен ускоряет процесс. И он… любопытен. Я чувствую это.

– Не персонифицируй его, – предупредил Верхов. – Придерживайся протокола.

Но Козлова, казалось, не слышала. Она была полностью погружена во взаимодействие с Узлом. Их "разговор" становился всё более сложным, выходя за рамки простых геометрических форм и математических концепций.

– Мозговая активность растёт, – тревожно сообщил медик. – Особенно в височных и теменных долях. Превышение базового уровня на 40%.

– Это слишком много? – спросил Соколов.

– Не критично, но вызывает беспокойство, – ответил медик. – Такая интенсивность обычно наблюдается при экстремальных когнитивных нагрузках.

На мониторах они видели, как виртуальное пространство трансформируется, становясь всё более сложным и многомерным. Узел расширял свою структуру, создавая всё более детализированные и абстрактные конструкции.

– Пять минут, – объявил Пульс. – Половина времени.

Внезапно виртуальное пространство изменилось радикально. Вместо абстрактных форм и математических концепций появились образы – расплывчатые, неопределённые, но узнаваемые. Что-то похожее на планеты, звёзды, галактики.

– Что происходит? – резко спросил Верхов. – Это не по протоколу.

– Он показывает мне… космос, – голос Козловой звучал слегка отстранённо, как будто она говорила во сне. – Но не такой, каким мы его видим. Это… другое восприятие. Я вижу… связи. Паттерны. Гравитационные сети, соединяющие всё сущее.

– Мозговая активность продолжает расти, – предупредил медик. – 60% выше нормы. Рекомендую прервать сеанс.

Соколов колебался. С одной стороны, рост мозговой активности был тревожным признаком. С другой – они получали беспрецедентную информацию.

– Ирина, – обратился он через коммуникатор. – Ты в порядке? Если чувствуешь дискомфорт или странные ощущения – немедленно сообщи.

– Я в порядке, – ответила она после короткой паузы. – Это… ошеломляюще, но не опасно. Он пытается показать мне своё восприятие реальности. И я… почти понимаю.

Виртуальное пространство продолжало меняться. Теперь оно представляло собой сложную сеть светящихся линий, соединяющих различные точки – как огромная, многомерная карта.

– Он показывает мне расположение… своего народа? – предположила Козлова. – Это похоже на карту распределения его… вида по Солнечной системе. Вижу концентрации вокруг Юпитера, Сатурна… даже вокруг Солнца.

– Это согласуется с нашими наблюдениями на Европе, – заметил Волков, обмениваясь взглядами с Верховым. – Возможно, эти сущности распространены по всей системе.

– Семь минут, – сообщил Пульс. – Мозговая активность достигла плато на уровне 65% выше нормы.

Соколов внимательно наблюдал за показателями жизнедеятельности Козловой. Несмотря на высокую мозговую активность, её физиологические параметры оставались в пределах нормы. Сердечный ритм слегка повышен, но стабилен, дыхание глубокое и ровное.

– Продолжаем, – решил он. – Но будьте готовы немедленно прервать связь при любых признаках нестабильности.

Виртуальное пространство снова изменилось. Теперь оно показывало что-то, напоминающее поперечный срез сложной структуры – слои, узлы, соединения.

– Он показывает мне… себя, – прошептала Козлова. – Свою структуру. Это не биология, как мы её понимаем. Это… топология. Пространственно-временные узлы, соединённые гравитационными волнами. Сознание, существующее в самой ткани реальности.

– Девять минут, – напряжённо сообщил Пульс. – Почти время.

– Ирина, – обратился Соколов через коммуникатор. – Осталась минута. Подготовься к завершению сеанса.

– Подождите, – её голос внезапно стал более сосредоточенным. – Он пытается сообщить что-то важное. Что-то о… станции. И о себе. Он… – она замолчала на несколько секунд. – Он хочет знать, зачем мы используем… боль?

– Боль? – недоуменно переспросил Соколов. – О чём она говорит?

– Понятия не имею, – напряжённо ответил Волков, хотя Соколову показалось, что в его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание.

– Время, – объявил Пульс. – Десять минут. Начинаю процедуру отключения.

– Подождите! – воскликнула Козлова. – Он пытается предупредить о чём-то. Что-то связанное с…

Её голос оборвался, когда нейроинтерфейс начал процедуру плавного отключения, постепенно выводя её сознание из виртуального пространства.

Через тридцать секунд процедура была завершена. Козлова открыла глаза, моргая и привыкая к реальному освещению лаборатории.

– Как ты себя чувствуешь? – Соколов был первым, кто вошёл в лабораторию, опередив даже медиков.

– Я… нормально, – медленно ответила она, слегка массируя виски. – Небольшая головная боль, но ничего серьёзного. И… странное чувство. Как будто я увидела мир с совершенно новой перспективы.

Медики окружили её, проверяя показатели и проводя базовое неврологическое обследование. Верхов и Волков вошли следом, наблюдая за происходящим с напряженным вниманием.

– Что ты имела в виду, когда говорила о боли? – спросил Соколов, когда медики завершили первичный осмотр и подтвердили, что её состояние стабильно.

Козлова нахмурилась, пытаясь сформулировать мысль:

– Это было… странно. В конце коммуникации Узел передал что-то, что я интерпретировала как вопрос или беспокойство. Как будто он не понимает, почему мы используем какой-то процесс или технологию, которая причиняет… боль. Не физическую боль, как мы её понимаем, а что-то более… фундаментальное. Искажение или нарушение естественной структуры пространства-времени.

– Тебе нужен отдых, – вмешался один из медиков. – Твой мозг работал с экстремальной интенсивностью. Необходим период восстановления.

– Я согласен, – кивнул Соколов. – Мы продолжим завтра, после полного анализа полученных данных.

– Нет, – возразил Верхов. – Аномалия будет здесь через десять часов. Нам нужно продолжить работу немедленно.

– Не с доктором Козловой, – твёрдо сказал главный медик. – Ей необходим минимум шесть часов отдыха перед следующим сеансом. Это не обсуждается.

Верхов стиснул зубы, но спорить с медицинскими протоколами не стал.

– Хорошо. Доктор Козлова, отдыхайте. А мы с доктором Соколовым пока проанализируем полученные данные.

Козлова кивнула, но когда Верхов и Волков отвернулись, она бросила на Соколова многозначительный взгляд и едва заметно покачала головой. Это был не просто жест усталости – она пыталась что-то сообщить.

Два часа спустя Соколов незаметно прошмыгнул в медицинский отсек, где Козлова находилась под наблюдением после сеанса связи. Ему пришлось обмануть охрану, сказав, что у него есть разрешение Верхова на короткий визит.

Козлова не спала. Она сидела на кровати, делая заметки на планшете. Увидев Соколова, она быстро отложила устройство и поманила его ближе.

– Я знала, что ты придёшь, – тихо сказала она. – Нам нужно поговорить. И это не должны услышать люди Верхова.

– Что происходит, Ирина? – Соколов присел на край кровати. – Что ты видела там, внутри?

– Больше, чем я могла сказать при них, – она посмотрела в сторону двери, убеждаясь, что они одни. – Узел… это не просто интерфейс. Это сознание. Полноценное, хотя и совершенно чуждое нам. И оно показало мне вещи, которые… ставят под сомнение всё, что нам говорили военные.

– Что именно?

– Они уже давно знают об этих существах, Алексей. Не шесть месяцев, а годы. И они проводят с ними эксперименты – на Европе и, возможно, в других местах. Эксперименты, которые причиняют этим существам… боль? Страдание? Я не знаю, как правильно описать это в человеческих терминах. Но это что-то… неправильное. Насильственное.

– Ты уверена? – Соколов нахмурился. – Это не могло быть искажением перевода, недопониманием?

– Уверена, – твёрдо ответила Козлова. – Узел передал это… однозначно. Они воспринимают определённые типы гравитационных воздействий, которые мы используем, как насильственные. Особенно те, что применяются на военных объектах.

– Но зачем? – Соколов покачал головой. – Какой смысл причинять вред этим существам?

– Оружие, – просто ответила Козлова. – Они пытаются использовать способность топологических существ манипулировать пространством-временем как оружие. Принуждают их создавать локализованные гравитационные искажения, которые можно использовать для… разрушительных целей.

Соколов побледнел, осознав импликации:

– Если это правда… то аномалия, движущаяся к нам… это не просто попытка контакта.

– Это реакция, – кивнула Козлова. – Они защищаются. Или, возможно, исследуют, пытаясь понять, представляем ли мы такую же угрозу, как те, кто проводит эксперименты.

– Мы должны рассказать об этом остальным, – решительно сказал Соколов. – Если военные действительно эксплуатируют эти существа…

– И кто нам поверит? – горько усмехнулась Козлова. – У нас нет доказательств, кроме моих субъективных впечатлений от сеанса связи. Верхов просто скажет, что это галлюцинации, вызванные стрессом, или неправильная интерпретация чуждой коммуникации.

– Тогда что нам делать?

Козлова подалась вперёд:

– Нам нужно больше информации. И, что более важно, нам нужно установить настоящий контакт с Узлом – не под контролем военных. Показать ему, что не все люди представляют угрозу. Что мы можем… сотрудничать, а не эксплуатировать.

– Как? Вся система коммуникации находится под полным контролем Верхова.

– Не вся, – Козлова таинственно улыбнулась. – Пока ты анализировал данные с Волковым, я говорила с Пульсом. Он не в восторге от военного вмешательства и готов помочь. У него есть доступ к резервной нейроинтерфейсной системе в техническом отсеке B7. Старая модель, не такая продвинутая, как основная, но функциональная.

– Рискованно, – Соколов покачал головой. – Если Верхов узнает…

– Риск есть всегда, – пожала плечами Козлова. – Но что хуже – рискнуть или позволить военным эксплуатировать разумных существ для создания оружия? Тем более, что аномалия будет здесь через восемь часов. Кто знает, что произойдёт, когда она достигнет станции?

Соколов глубоко вздохнул, взвешивая варианты. Козлова была права – ситуация была критической, и у них было очень мало времени.

– Хорошо, – наконец решил он. – Когда?

– Через четыре часа, – ответила Козлова. – В 3 часа ночи по станционному времени большинство персонала будет отдыхать, включая большую часть военных. Пульс отключит камеры наблюдения в коридоре B под предлогом технического обслуживания.

– Ты уверена, что сможешь? – Соколов с беспокойством посмотрел на неё. – Медики говорили о необходимости отдыха…

– Я буду в порядке, – твёрдо сказала она. – Головная боль уже прошла. И я… хочу снова поговорить с Узлом. Это было… удивительно. Как открыть совершенно новое измерение мышления.

Соколов кивнул, понимая её чувства. Он и сам испытывал неодолимое желание установить контакт с этим странным сознанием, существующим в измерениях пространства-времени, недоступных человеческому восприятию.

– В 3 часа в техническом отсеке B7, – подтвердил он, поднимаясь. – Будь осторожна. Постарайся выглядеть так, будто отдыхаешь и восстанавливаешься.

– Не беспокойся, – Козлова улыбнулась, откидываясь на подушки с нарочито усталым видом. – Я умею притворяться, когда нужно.

Ровно в три часа ночи по станционному времени Соколов осторожно пробирался по слабо освещённым коридорам станции в сторону технического отсека B7. Как и обещала Козлова, камеры в этом секторе не работали – на их индикаторах мигал жёлтый свет, сигнализирующий о техническом обслуживании.

Дверь в отсек была слегка приоткрыта. Соколов проскользнул внутрь и обнаружил Козлову и Пульса, уже готовящих оборудование.

– Всё идёт по плану? – спросил он, осторожно закрывая за собой дверь.

– Пока да, – Пульс не отрывался от настройки системы. – Но у нас не так много времени. Через час начнётся утренняя смена, и отключение камер уже не пройдёт незамеченным.

– Этого достаточно, – кивнула Козлова, устраиваясь в кресле с нейроинтерфейсным шлемом. – Главное – установить контакт и получить более ясное представление о намерениях Узла.

– Система готова, – объявил Пульс. – Я подключился к основной сенсорной сети, так что мы сможем "видеть" аномалию. Но помните – разрешение намного ниже, чем в главной лаборатории. Визуализация будет… грубой.

– Это не проблема, – уверенно сказала Козлова. – Главное – коммуникация, а не красивая графика.

– А что насчёт защиты? – спросил Соколов. – В главной системе было несколько уровней изоляции…

– Здесь только базовые протоколы, – признал Пульс. – Это старая система, не рассчитанная на такие эксперименты. Но я установил аварийное отключение – если что-то пойдёт не так, один нажатие кнопки, и вся система обесточится.

Соколов колебался. Риск был значительно выше, чем при контролируемом эксперименте в главной лаборатории.

– Может, мне стоит подключиться вместо тебя? – предложил он Козловой. – Ты уже испытала нагрузку сегодня, и если что-то пойдёт не так…

– Нет, – решительно покачала головой Козлова. – Я уже установила контакт с Узлом. Он… знает меня. Доверяет, насколько это возможно для такого существа. С тобой ему придётся начинать заново.

– Она права, – поддержал Пульс. – В таких экспериментах последовательность имеет значение. Если Узел действительно адаптировался к её сознанию, шанс успешной коммуникации значительно выше.

Соколов неохотно согласился:

– Хорошо. Но при малейших признаках проблем мы прерываем связь. Это не обсуждается.

– Разумеется, – кивнула Козлова, устраиваясь поудобнее. – Я готова.

Пульс активировал систему. В отличие от высокотехнологичного оборудования главной лаборатории, здесь не было плавного погружения или впечатляющих визуальных эффектов. Просто мигнула лампочка на консоли, и Козлова закрыла глаза, её лицо стало спокойным и сосредоточенным.

– Контакт установлен, – через несколько секунд тихо сказал Пульс, глядя на показания приборов. – Она внутри.

Соколов напряжённо наблюдал за жизненными показателями Козловой, отображаемыми на небольшом мониторе. В отличие от главной лаборатории, здесь не было детального нейрологического мониторинга – только базовые параметры: сердечный ритм, дыхание, общая мозговая активность.

– Мозговая активность растёт, – отметил он через минуту. – Быстрее, чем в прошлый раз.

– Возможно, потому что связь уже установлена, – предположил Пульс. – Им не нужно заново "знакомиться".

Соколов кивнул, не отрывая глаз от мониторов. Мозговая активность Козловой продолжала расти, достигнув уровня на 70% выше нормы – больше, чем в официальном эксперименте.

– Это слишком высоко? – обеспокоенно спросил он.

Пульс покачал головой:

– Не обязательно. Теоретический предел безопасности – около 100%. До этого ещё далеко.

Прошло пять минут. Козлова оставалась неподвижной, только её глаза быстро двигались под закрытыми веками, как у человека в фазе быстрого сна.

– Хотел бы я знать, что она видит, – пробормотал Соколов.

– Мы узнаем, когда она вернётся, – ответил Пульс. – Хотя, судя по активности, коммуникация интенсивная.

Внезапно мониторы показали резкий скачок мозговой активности – до 90% выше нормы. Соколов напрягся:

– Это уже близко к пределу.

– Да, но всё ещё в пределах безопасности, – заверил его Пульс. – И смотри – другие показатели стабильны. Сердечный ритм немного повышен, но ровный, дыхание глубокое и регулярное. Физиологически она в порядке.

Они продолжали наблюдать. Через десять минут после начала сеанса – в два раза дольше, чем официальный эксперимент – Соколов начал беспокоиться: