Не Белуччи

«Мажорными» тогда считались сыновья из торговой элиты, представители которых всегда были в окружении моей мамы, и знакомить меня с ними было её традицией. Мне то и дело предлагали встречи с наследником прокурора, с сыном директора универмага, с будущим депутатом. Всё это казалось мне чем-то вроде театральной постановки, где я должна была сыграть свою роль, но не чувствовала себя частью этого сценария. Каждый раз мне хотелось чего-то большего – настоящих чувств, не подогнанных под социальные рамки, не зависящих от чьего-то благосостояния.

Мамина коллега и добрая знакомая Кира Андреевна меня обожала. Сама она была потрясающая – прическа в стиле Мерилин Монро, без дешевой гидроперитной желтизны, идеально наложенный макияж, элегантная, дорого одетая, энергичная, у неё был персональный водитель. По ней было сразу видно – идёт директор универмага.

– Миланочка, детка, – говорила она с придыханием, обволакивая тяжёлым древесным ароматом YSL Opium – пожалуйста, стань моей невесткой, у меня трехлитровая банка с бриллиантами, она будет твоя! Если ты не выйдешь замуж за моего сыночку, кому она достанется?!

Шестнадцатилетняя я, конечно, смутно догадывалась о степени ценности такого подарка на фоне пары-тройки тонких маминых цепочек и статуса моей предполагаемой свекрови. Но Стасик… Кира Андреевна, поблёскивая своей внушительной ювелиркой а-ля Людмила Зыкина, преподнесла сыночка так: «копия своего отца, такой же телок».

В свои 18 он был двухметровым инфантильным одутловатым увальнем. Полной её противоположностью. Как послушная девочка я поддержала разговор, мы обсудили с ним какую-то книжку, а потом эта нелепица завершилась. Вопрос с «теком» с трехлитровой банкой брюликов быстро сошёл на нет.

Наверное, наши родители просто не понимали, какой сценарий должен быть у таких смотрин, и делали это в лоб. В такой ситуации вообще сложно разглядеть супермена в кандидате, потому что она сводит активное мужское начало к минимуму. Мужчина – это же когда сампришел, сам увидел, сам победил. Возможно, все эти парни были на самом деле интересными людьми и вполне себе брутальными, но, зажатые в тиски родительских ожиданий и гостевых церемоний, они тоже, возможно, уходили в некую гибернацию.

Вероятно, таким образом мама хотела уберечь меня от отношений с дворовыми ребятами, которые активно проявляли ко мне интерес. Моё вежливое дипломатическое общение многие из них считывали как зелёный свет. Поэтому в ту пору я дружила с тремя ребятами, они были корешами.

Один из них пригласил меня на свой день рождения, это было целым событием. Я бы, наверное, не пошла, если бы не знала его маму: тётя Фая работала в столовой нашего медколледжа, и я помогала ей накрывать на стол. К её сыну Игорю я относилась по-дружески, а он был в меня влюблён, как и его близкий друг Лёня. Удивительно, как они, соперничая, ни разу не подрались. Наверное, это была настоящая пацанская дружба, они договорились и поставили меня перед выбором.

Параллельно нарисовался и третий воздыхатель – Маратик. Он сравнивал меня с героиней турецкого сериала «Королёк – птичка певчая». Айдан Шенер, воплощение женской красоты тех лет, была его идеалом, и, видимо, он считал меня её отражением. Но, несмотря на своё восхищение, он был молчаливым, скромным и, честно говоря, не особенно симпатичным.

Они всегда приходили ко мне втроём. Мы сидели во дворе, болтали, а потом каждый из них произносил что-то типа «Ну ладно, я домой», они расходились, делали вид, что уходят, и приходили потом ко мне по одному. И снова собирались втроем на лестничной клетке, и снова они меня развлекали до полуночи. Мальчишки с восторгом ловили любую глупость, которую я изрекала. Мне всё это было смешно и лестно.

Я не воспринимала их всерьёз, но каждый из них проявлял заботу обо мне: «кто тронет, сразу мне говори». Иногда на их предложение увидеться я отвечала: «У меня уборка, я не могу. Если хотите повидаться, можете прийти помочь». И они с радостью откликались. Когда было нужно принести домой продукты из маминого магазина, мне их приносили. Такой вот «сервис доставки» в 90-х. Я чувствовала себя королевой, а они были моими «пажами». Помню, Лёня пылесосил ковры, а Маратик чинил сантехнику. Они это делали абсолютно с удовольствием, как рыцари, боролись за моё сердце.

Мама Игоря, тётя Фая, была для меня настоящей союзницей в тех сложных ситуациях, когда я пыталась скрыться от назойливого поклонника, который часами караулил меня в фойе. Она с радостью помогала мне убегать через столовую медколледжа.

А Лёня представил меня своей маме, тёте Наде: «Вот, мам, это Мила, наша королева». Тётя Надя, видимо, родила его довольно поздно, ей было под 50. Лёня мне, правда, нравился. У него были густые брови и изумрудный взгляд с поволокой.

А я нравилась тёте Наде. Она никогда не работала, но у неё всегда водились деньги. Говорили, что она «поднялась» на чёрной икре. У неё было несколько квартир, поэтому Лёня вполне сошел бы за мажора, если бы не был бандитом. Он был единственным сыном, рос без отца. Она постоянно приглашала меня в гости, подружилась с моей мамой. Мы ездили с подружками к ней на дачу, там был двухэтажный дом с баней, тогда такое могли себе позволить только состоятельные люди.

Когда мы с мамой бывали у неё в гостях, тётя Надя всегда раскладывала карты. Она не просто гадала – она превращала это в настоящий ритуал, а в целое искусство. Черные глаза, устремленные в мои, будто умели видеть не только настоящее, но и будущее. Она зажигала свечи, их пламя играло в полумраке, создавая таинственную атмосферу, а воздух наполнялся ожиданием. Я была заворожена этим процессом, как будто сама становилась частью чего-то великого и неизведанного. Каждый её жест был настолько точным и уверенным, что я не сомневалась – её предсказания сбудутся. И, странно, но они сбывались. Я не могла объяснить, что именно в её словах и движениях вызывало такое чувство веры, но мне казалось, что она владеет чем-то недоступным для меня, чем-то, что знали только избранные. Это было не просто гадание – это было волшебство, оживающее прямо перед глазами.

Однажды тётя Надя попала в больницу, у меня были ключи от их квартиры, меня попросили кормить кошку и поливать цветы. Лёня уже за что-то сидел по малолетке.

Дома было довольно грязно, испорченная еда, кругом кошачья шерсть с характерным запахом. Преодолевая чувство брезгливости, я решила прибраться, чтобы сделать ей приятное – на следующий день её должны были выписать.

Убирая шкаф-стенку с дорогой посудой и сантиметровым слоем пыли на ней, я достала чайник, чтобы его помыть, и увидела в нём свои фотографии. Это были фото на паспорт, на комсомольский билет и негативы. Незадолго до этого я их как раз потеряла. Меня словно током прошибло! Конечности похолодели. До меня дошло, что мама Лёни занималась приворотами, магией. С тех пор я прекратила все отношения с ней. Но это произошло позже.

Как-то в мой день рождения троица пришла ко мне с подарком. Это была коробка из-под обуви, обклеенная бумагой, цветочками, вырезанными из открыток, наклейками и надписью: «С днем рождения!». Сюрприз меня обрадовал, как ребёнка. Я открыла коробку, а в ней – ещё одна по принципу матрёшки. В последней был спичечный коробок, а в нём – трогательное серебряное колечко и маленькая открытка с их подписью. Как я потом узнала, они спорили, кто подпишется первым, поэтому открытку меняли несколько раз.

Геля каждый раз с любопытством выслушивала все мои истории с парнями, её умиляли все мои поклонники. Она с искренним восторгом удивлялась: «Как ты их всех влюбляешь в себя?!». Она мной гордилась и по-детски хвасталась подружкам во дворе «Да вот такая моя сестра красавица – в неё все влюбляются». Кстати, она была популярной среди подруг, и не только из-за меня, но и потому что умеет по-настоящему дружить. До сих они с девочками из нашего двора близки.

Мне, конечно, было весело с этими малолетними хулиганами, но я не воспринимала их ухаживания всерьёз. Конечно, в отличие от мажоров, уличные ребята могли постоять и за себя, и за тебя. Но интуитивно их пацановской братии я предпочитала ребят намного старше. Потому что юниоры были безбашенными, они чаще нарушали правила, злоупотребляли алкоголем, были непредсказуемыми, и с ними было опасно. Взрослые же парни мне тогда казались более надёжными, они проявляли себя более адекватно, выглядели сдержанными и разумными, были более обходительными и опытными. Они давали тебе чувство, что рядом с ними ты – королева.

Авторитетный бандит Валера

Мои поклонники побаивались двадцатилетнего Валеру. Это был уже зрелый авторитетный бандит, к тому же при деньгах. Мама его работала в торговле, он ходил в дорогих спортивных костюмах и ездил на мотоцикле Yamaha. Внешне он был похож на певца Сергея Крылова, исполнителя популярной песни «Девочка моя», которую тогда ставили во всех кабаках.

Любовь свою он проявлял довольно назойливо: донимал моих родителей, сигналил под нашим балконом и грозился, что, если я к нему не выйду, он слетит на скорости на мотоцикле с детской горки прямо в нашем дворе.

Валера любил гусарские жесты. Он дарил мне французские парфюмы за баснословные деньги. Духи «Ispahan» – мой первый роскошный трофей, стоивший половину папиного месячного заработка. Этот аромат был чем-то неземным, магическим, и, пожалуй, он стал для меня олицетворением желаемого. Я помню, как раскрыла флакон, и его запах наполнил воздух чем-то утончённым и загадочным, с лёгким восточным оттенком, который завораживал с каждым вдохом. Этот аромат сводил меня с ума, словно дверь в иной мир, наполненный роскошью и экзотикой. В его стойком, многогранном букете я ощущала не просто духи, а целую историю – историю о страсти, о чем-то недосягаемом и в то же время близком. Я носила их как тайный символ, как личный оберег, который олицетворял всё, о чём я мечтала.

О всепоглощающей любви хулигана Валеры к хорошей девочке Милане знала вся округа. Картина была как из какого-то старого фильма: стоит эта гора мускулов в трендовых шмотках, с огромным букетом роз, и, не стесняясь, на глазах у всего двора клянётся мне в любви. Надо отдать ему должное – он не позволял себе лишнего, даже пальцем не касался меня. Но что было в этом? Всё равно это было невыносимо. Я не могла перешагнуть через себя.

В конце концов даже моя природная дипломатичность была испита им до дна. Я кричала ему: «Хочешь, я побреюсь налысо, как девочка в фильме “Чучело»?!” Только отлюбись от меня!», но это лишь разжигало его маниакальную привязанность. Он в ответ талдычил одно и то же: «Мил, я тебя люблю, Мил, что мне делать?» Я уже открыто кричала ему в лицо, что ненавижу его, рвала эти розы, раздирая свои пальцы в кровь. Этот двадцатилетний великан плакал перед малолеткой. «Мил, я тебя люблю, Мил, что мне делать, Мил, ну хочешь, я убьюсь к егерям, Мил?».

Тем временем мама в очередной раз затеяла смотрины. На знакомство с сыном прокурора меня привели в квартиру его родителей в 14-этажной новостройке, тогда это считалось элитным жильём. Внешности этого парня я не запомнила, но он был одет в брендированные шмотки, у него были дорогие игрушки – тамагочи, какие-то тетрисы, электронные японские часы с подсветкой и кнопочками. Мы с ним поговорили немного о вузе, в котором он учился, и мне стало скучно. Всё-таки девчонок привлекают брутальные хулиганы, а не хорошие мальчики. Чтобы с парнями было смешно, весело. Популярными были уличные бойцы, которые называли домоседов, разъезжавших на родительские деньги по Сочи и Адлерам, «чушпанами», и эта градация влияла на наш выбор.

Все эти события пронеслись за год с момента моего переезда в новый район, в период вступительных экзаменов в медучилище и до начала учебного года.

Будущие медички и настоящие бандиты

Имея увесистый багаж работника советской торговли, в нашем бандитском городе 90-х мама крутилась, как могла. Частный бизнес, разборки, «крыша» и несметные «серые» прибыли мамы вошли в диссонанс с папиным миром честного труженика и создали трещину в нашей «железобетонной» семье. Папа много работал, но финансовые блага в те годы в семью шли через маму. Он не смог принять новую реальность, и родители разошлись. Для нас с Гелькой это было крушением мира, мы втайне надеялись, что это временные неприятности и все образуется.

Меня хорошо подготовили к медицинскому училищу, я была одета как «мажорка». Это было, как новый левел игры. В училище я стала первой модницей в кожаной куртке и дорогих кроссовках. В те времена были в моде белые финские спортивные костюмы, песцовые шапки, а мутоновые шубы-«нулёвки» вообще считались предметом роскоши покруче нынешних соболей.

Я уверенно шагнула в фарцовом прикиде в свой новый статус студентки, а одноклассники и школьные линейки остались где-то по старому адресу. По утрам я провожала Гельку на автобус, который увозил её по маршруту нашего детства, а сама отправлялась в свою уже взрослую, как мне тогда казалось, более счастливую и наполненную жизнь. Девчонки на курсе встречали меня с улыбками, мы делились девчачьими секретами, обсуждали поклонников и параллельно постигали тонкости медицины.

Все мои школьные комплексы были перекрыты одним взмахом волшебной маминой палочки. У меня было всё, о чём только могла мечтать девушка в 90-е. У меня появились амбиции, хотя высокомерной я никогда не была. Кстати, в училище моя успеваемость взлетела. Это время стало для меня испытанием, но и уроком, как даже в самых неожиданных ситуациях можно остаться собой.

Мы взрослеем, но не расстаёмся

В те годы моя младшая сестра была ещё совсем маленькой. О ней нужно было заботиться. С Гелей близкая связь появилась позже – когда ей исполнилось лет 14-15. Тогда-то между нами и началась настоящая дружба. А до этого мы просто были сёстрами. Хорошими, дружными, но всё же только сестренками.

Когда приезжали на каникулы в деревню, старались делить обязанности: я мыла одну часть дома, она другую. Или, например, я стирала футболки, а она отмывала грязную обувь. Всё происходило спокойно, без споров. Думаю, отчасти потому, что мы находились вдали от родителей, и в этой свободе как-то сами находили баланс.

В подростковом возрасте Геля стала тем самым человеком, с которым можно поговорить по-настоящему, довериться. Подругой, слушательницей, поддержкой. Я могла рассказать ей всё, и быть услышанной. С того времени между нами началась осознанная, взрослая дружба. Не просто сестринская привязанность, а глубокое взаимопонимание, которое не нуждается в лишних словах.

По-настоящему я поняла, что такое дружба, в колледже, он стал для меня особенным временем. Тогда многое впервые обрело форму: профессиональные интересы, понимание, кто тебе близок и почему. То, что возникло тогда, оказалось не временным, а прочным, и остаётся со мной до сих пор. Перед поступлением, ещё до начала учёбы, я познакомилась со многими, и эти знакомства оказались крепче, чем могли показаться вначале.

В нашем доме жила девушка по имени Римма. Мы подружились, когда мне было шестнадцать. С тех пор прошло много лет, а связь между нами осталась. Риммочка человек, знающий всю мою историю от начала до конца. Она была свидетельницей на моей свадьбе, и, хотя видимся мы теперь нечасто, но если созвонились, то это на много часов. Вообще, у неё напряжённая работа, она врач-дерматолог, я всё равно ощущаю её присутствие в своей жизни. Бывают люди, которых не нужно видеть ежедневно, чтобы чувствовать их рядом. Наши семьи тоже стали близкими. Её мама как родная для меня, а моя всегда с теплом отзывается о Римме. Для нас она не просто подруга, а почти член семьи. Я помню, как на свет появился её ребёнок – это событие осталось в моей памяти как личное и важное. Мой взрослый сын, глядя на нас иногда говорит: «Я старею, а вы молодеете».

В колледже у нас сложилась отличная подгруппа. Учебные потоки были разделены: кто-то проходил практику в одной клинике, кто-то – в другой. У каждой подгруппы были свои педагоги и врачи из стационаров. У нас оказалась совершенно суперская подгруппа, мы до сих пор поддерживаем связь.

Именно там началась моя дружба с Гулей – она осталась рядом со мной на долгие годы. После колледжа она уехала в Москву, вышла замуж за обеспеченного человека. Жизнь там оказалась непростой, отношения у них не сложились. Но Гуля всегда была очень мудрой, вдумчивой, читающей, с сильным характером. Она окончила медицинскую академию, хотя врачом работать не стала, ушла в бизнес. Её дочери для меня как родные. Есть женщины, с которыми ты не просто дружишь – вы в каком-то смысле идёте параллельно, поддерживая друг друга, сохраняя тепло и уважение. Именно такие у меня отношения с Гулей.

В колледже наша подгруппа сложилась как единый организм. Были мальчишки – Динар и Эмиль. Динар стал главврачом, потом работал в министерстве. А с Эмилем, врачом МРТ, мы дружим до сих пор. Я прохожу обследования только у него, не из формальности, а из доверия.

Учёбой наше общение не ограничивалось. Всей подгруппой мы отправлялись на посиделки в модном кафе на центральной улице города, где всегда выбирали курицу гриль с кетчупом, невозможно вкусную. Мы были действительно дружной и весёлой компанией. И, наверное, не случайно именно в этом составе мы встретились на 25-летие окончания колледжа. Всё было словно на своих местах, как раньше – без лишнего, по-настоящему.

Есть дружба, которая создаётся из привычки или удобства, а есть та, что проходит сквозь десятилетия. Вот у нас именно вторая.

Мне кажется, у каждого человека есть такая внутренняя полка – место для друзей. Кто-то появляется как эпизод, сопровождает лишь на определённом отрезке. Но есть другие, особенные. Те, кто был рядом с самого начала, кто видел тебя ещё маленькой, наивной, открытой, доверчивой. Они свидетели твоей судьбы, и этим они особенно дороги.

Колледж стал для меня временем внутреннего комфорта, удивительным островком стабильности и душевного равновесия. В те годы не было никаких предательств, только доверие и ощущение плеча рядом. Мы держались друг за друга, как единое целое. Настоящий костяк друзей, с которыми не нужно было ничего объяснять – всё чувствовалось без слов.

У нас в компании не было одного ярко выраженного лидера. Скорее каждый из нас был по-своему самостоятельным, уверенным, свободным. Среди них были и «мажоры», одетые с иголочки, в брендовой одежде, с перспективной работы в министерстве, они не кичились этим. При всей было искренне, легко, без обид. Мы были настоящими.

Конечно, пребывание в стенах медицинского колледжа не шло ни в какое сравнение со школьным чистилищем. Здесь учились в основном девчонки, у нас были общие интересы. Я была популярной, недостатка в общении у меня не было.

Колледж был местом притяжения всех хулиганов района. И это нас, юных и полных надежд, только веселило и вдохновляло. Пока на горизонте не появился ОН…

Двуликий Файр

В конце сентября погода стояла сухая и солнечная, золотое бабье лето. Холл училища был таким тусовочным местом, где люди сбивались в кучки, в каждой группе – своя тема, свои новости, такая оффлайн-соцсеть. На мне финская олимпийка, длинная джинсовая юбка, кожаная куртка и красивые белые кеды. На ресницах ленинградская тушь, на губах – перламутр. Я стою в кругу девчонок с улыбкой до ушей. В холл входят пятеро и как хищники осматривают наш «курятник». Худощавый брюнет с темными глазами, хорошо одетый, с волчьим взглядом, прямиком направляется ко мне, берет за локоть и отводит в сторону. Это Саша Файр.

Приметная для пацанов района кожаная куртка, шапочка «гандончик», чёрные ботиночки типа мокасин. Он был чистюля и аккуратист. В принципе, он считался симпатичным. Я была о нём наслышана, все знали его как агрессивного и жесткого человека. Несмотря на привлекательную внешность, во взгляде его было что-то отталкивающее. Он меня словно сканировал, одна бровь приподнята. По всей видимости, он навёл обо мне справки.

Я сказала, что не хочу разговаривать, и что у меня начинается следующая пара по фармакологии. Но в ответ я услышала грубое «Стоять!». Он схватил мою руку так, что я почувствовала, как его пальцы врезаются в кожу. В этот момент я поняла: для него любое обозначение границ – это личное оскорбление. Он не примет отказа. Чтобы не провоцировать его, я надела маску напуганной овечки и сильно притворяться не пришлось. Он действительно внушал мне страх, такой, что сердце начинало колотиться, а дыхание перехватывало. Этот страх был животным, инстинктивным, как от хищника, готового в любой момент напасть. Я пыталась контролировать себя, не выдать ни малейшей слабости, но внутреннее напряжение было на грани.

До него никто так со мной не обращался. Даже хулиганы с нашего двора относились ко мне, как к принцессе. Я боялась посмотреть Файру в глаза, чтобы случайно не спровоцировать ярость. Любой мой взгляд, любое моеё движение он истолковывал как позицию или вызов. Диалог не получался. Был скорее допрос, где я отвечала на вопросы. Кто я, что я, как зовут. Единственное, что я попыталась выдавить из себя: «Ты похож на моего дядю». Дяди уже не было среди живых, а в Файре действительно была такая же харизма силы и власти. Файр польщенно улыбнулся, обстановка слегка разрядилась.

Я собрала всю свою дипломатию в кулак и постаралась объяснить ему, насколько важно для меня попасть на зачёт. Мол, преподаватель – человек суровый, шансов исправить оценку немного. Он нехотя отпустил меня, поставив условие: сразу после пары я должна вернуться.

Но после занятия в холл я не вышла. Вместо этого тихо ускользнула через чёрный ход столовой. (Привет тёте Фае.)

Потом говорили, что он метался по коридорам, заглядывал в аудитории, пытаясь меня найти. Это довело его до ярости, и при следующей встрече он уже не сдерживал агрессию.

Он и его компания, как правило, отсыпались до обеда, а потом приходили в училище. Это стало для них рутиной: они изучали лица, выбирали «жертву» на вечер. Ходили слухи, что кто-то соглашался идти с ними из страха. О насилии тоже говорили. Я не знаю, правда ли это, но эта группа пугала всех.

Каждый раз, когда я думала о нём, меня сковывало. Страх – настоящий, парализующий. Он чувствовал это. Этот ужас подогревал в нём хищный азарт. Чем больше я старалась исчезнуть, тем больше его это заводило. Он становился охотником, а я – дичью, которой оставалось только прятаться.

Весь учебный год я выбиралась из здания через чёрные ходы, порой даже выпрыгивала в окно. Я научилась вычленять его голос из гомона в холле – это была тревога, встроенная в моё подсознание. Услышав его, я молча поворачивалась и растворялась в потоке людей.

Иногда он замечал меня. Наши взгляды встречались – и я мчалась прочь. Он бросался следом. Это была бесконечная игра, где на кону было не просто моё спокойствие, а, возможно, и что-то большее.

Был один момент, когда я закрылась в туалете. Это был первый этаж, окна широкие, но подоконники высоковатые. Я взобралась на батарею, выскочила в окно и бежала без оглядки по сугробам прямо во второй обуви. Он даже не предполагал, вероятно, что такое возможно. Он стоял и ждал около туалета. Его это выбешивало!

Прежде, чем выйти в холл, я просила подруг сходить туда на разведку. Когда я убеждалась на сто процентов, что его там нет, я могла там общаться с девочками. Но он всегда появлялся как-то внезапно. То сзади подходил и закрывал мне глаза, то просто уводил. Все уже знали, что я его боюсь. Кто-то меня жалел, кто-то даже завидовал, потому что для многих девиц он был завидной партией.

Однажды он вывел меня в предбанник, и педагог, завотделением, увидела меня с ним. Встретив мой умоляющий взгляд, она смерила меня презрительно и прошла мимо. Я надеялась, что она строго скажет: «Что ты тут стоишь?! А ну иди на занятие!» и это его как-то осадит, но педагог предпочла проявить брезгливость и ненависть.

Я занервничала, потеряла способность к дипломатии и начала вырываться, чтобы пойти на урок. И получила удар под дых. Впервые в жизни! Многие это видели, смотрели с сочувствием, но никто не заступился. Даже педагог по физкультуре. Он просто поздоровался с ним за руку и прошёл.

Как оказалось, преподавательница потом писала директору училища о том, что меня надо исключить, что я общаюсь с хулиганами. Я пыталась потом в её кабинете объяснять, что я не знаю этого человека, и я не понимаю, как мне быть, как мне жить. Я никогда не забуду, как она сказала: «Надо плохо одеваться, быть некрасивой. А вы сами, девочки, виноваты. Ходите тут красивые, модно одетые, вот и привлекаете внимание вот таких хулиганов».

Вообще, если подумать, у Саши Файра были все шансы стать завидным женихом. Из профессорской семьи, рослый, статный, хорошо одетый, дьявольски обаятельный и, что немаловажно, авторитетный. Пацаны почтительно пожимали ему руку, когда он стоял в фойе училища, а он взглядом господина высматривал в холле свою добычу – длинноногую девочку с наивным взглядом, созданную для красивых ухаживаний с цветами, комплиментами и свиданиями.

Все, что он делал, это ставил её рядом с собой. И всё.