Не Белуччи

Он не понимал отказа. Когда я пыталась объяснить, что не готова к отношениям, он с усмешкой говорил: «Ты просто ещё не знаешь, что тебе нужно. Я знаю лучше».

Я страдала, искала выход и была один на один с этим кошмаром, в который никто не рискнул вмешиваться.

Потом он вдруг исчез. Для меня это был глоток свежего воздуха. Как на море после шторма. Тишина, благодать, но при этом было чувство тревоги, что в любой момент вновь небо заволокут чёрные тучи и разыграется буря. Это был конец первого курса, я благополучно сдала экзамены и отгуляла каникулы у Риммы на даче, помогая маме, когда возвращалась в город. Жизнь снова вошла в своё обычное русло.

Мамино благословение

В начале второго курса день был солнечный, бабье лето. Мы стоим на лестнице крыльца училища, нас собрали на фотосессию с курсом.

И тут мои ноги похолодели – я увидела знакомый жуткий силуэт в сквере напротив. Это был он.

Я вышла на той памятной фотографии скукоженная, как испуганная овечка. Мир рухнул.

Дождавшись, когда всё закончится, он подошёл. Девочки замерли. Как всегда, он отвёл меня в сторону.

– Вы же в армии… – всё, что смогла я сказать. Тогда я обращалась к нему на «вы».

– Я вернулся только из-за тебя, чтобы тебя не увели, пока я в армии, – взгляд его был другим, сломанным, серьёзным. В нём даже промелькнуло что-то человеческое.

И он начал рассказывать мне о том, что с ним приключилось.

– Я умирал и видел перед смертью тебя, – начал он.

В ВДВ, как и везде, была жёсткая дедовщина, а он занимался боксом, участвовал в спаррингах, поэтому его не унижали. Но он понял, что не хочет проводить в казарме целых два года и подчиняться кому-то. Я не знаю точно, но, кажется, он устроил там ЧП, его увезли в СИЗО под Санкт-Петербургом.

Там ему отбили почки. И он решил «закосить» под умалишенного. Школа Станиславского отдыхает: он фиксировал взгляд в одной точке, как его научил кореш, и, похоже, в этом сильно преуспел, потому что собрался консилиум, чтобы понять, сажать его в тюрьму или везти в «дурку».

В качестве эксперимента дали ему стул, веревку – вешайся. Он пошёл ва-банк и полез в петлю. Терять ему было нечего, он понимал, что умереть ему не дадут. Вставая на стул и надевая петлю на шею, он надеялся, что его остановят, но присутствующие просто молча наблюдали. Когда петля сильнее сдавила ему шею, он начал задыхаться. Душа уже попала в «тоннель». И в этот момент, словно на киноплёнке, он увидел всю свою жизнь, своих близких, маму, младшего брата, бабушку, любимого дедушку, любимую тётю, любимую дачу. И в этих предсмертных кадрах жизни возник мой образ. Он просмотрел это «кино» несколько раз по кругу.

Его откачали и отправили в психушку. Дали ему жёлтую карточку.

Эта история меня впечатлила. Но я продолжала его бояться и совершенно не хотела никаких отношений с ним. А он для себя уже всё решил и действовал по своему внутреннему сценарию, в котором роли уже были определены, независимо от моего желания и воли. Он сказал об этом прямо:

– Ты моя будущая жена. Если я видел тебя перед смертью, то это уже предрешено. Ты всё равно никому не достанешься.

Эти слова вбили последний гвоздь в гроб моих надежд на спасение. Сердце стучало медленно и тяжело, будто каждый удар был напоминанием о невозможности вырваться.

Я вернулась домой, бледная, как призрак на рассвете. Обреченно села на диван и расплакалась от страха и бессилия.

С одной стороны, с появлением в моей жизни Файра я избавилась от навязчивого Валеры и уличной шпаны, но с другой – бессонными ночами я ломала голову, как мне стать невидимой для него. Впрочем, такое было повсеместно, так что далеко бы я всё равно не ушла. Казалось, на этого хулигана повлиять не мог никто… Кроме моей мамы.

Мама вернулась поздно с работы и увидела моё заплаканное лицо.

– Мама, я ухожу из училища…

Я рассказала обо всём, что произошло. Если до этого момента я старалась не тревожить родителей своими проблемами и решать их сама, то здесь уже стало невмоготу.

– Дочь, не переживай, прорвёмся.

Тогда мелким бизнесменам навязывали «крышу». Среди знакомых и друзей у мамы были высокопоставленные люди из сферы власти и бандитов. Мама поддерживала отношения с их жёнами; дружбой это не назовешь, но она всегда могла обратиться за помощью.

Мы с ней придумали план.

В людях мама разбиралась хорошо:

– Сделай вид, что ты торопишься ко мне, и он пойдёт за тобой.

Как мне тогда казалось, главное – привести его к маме. А уж она найдёт нужные слова, расставит всё по местам. Её подвижный ум и хваткость были для меня последним прибежищем, единственным способом положить конец тому, что превращало каждый день в пытку.

После занятий я, собрав волю в кулак, шагнула в холл училища – прямо в логово своего страха. Он, как всегда, сразу меня заметил. Вырвал из толпы, словно обоняв мой страх. Я быстро пробормотала, что спешу к маме. Он, как и ожидалось, пошёл за мной.

Я вела его, как приговорённого. Сердце грохотало в груди, но я держалась. Всё, что мне оставалось – довести его до дверей маминой подсобки. А дальше она знает, как поступить.

Мама Катя вышла, оценила его холодным, коротким взглядом, в котором читалась сдержанная бдительность. Молча указала на дверь. Он кивнул, вежливо поздоровался и скрылся за ней.

А я осталась снаружи.

Сердце всё ещё билось в груди, но уже не от страха – от надежды. Я стояла у этой двери, словно у границы между прошлым и будущим, теребила ручку сумочки, как спасательный талисман, и мечтала: вот сейчас – несколько минут – и всё закончится. Он исчезнет. Больше не будет взглядов, хватаний за рукав, погони по коридорам.

Впервые за долгое время я почувствовала облегчение и даже злорадство.

Дверь открылась.

Они вышли вместе – почти в обнимку. Его лицо было довольным, её – неожиданно мягким. В этом кадре всё рухнуло. Вся моя надежда, вся выстраданная смелость оказались напрасными.

Я стояла с той же сумочкой в руках, только теперь держалась за неё не в поисках поддержки, а чтобы не упасть.

– Джигит мне нравится, вы сегодня идёте в кино! – мама широко и одобряюще улыбнулась, а у меня подкосились ноги, внутри меня словно что-то оборвалось.

Я застыла. На секунду потеряла ориентиры: кто я здесь вообще? Зачем я всё это сделала?

Хотелось закричать: «Что же ты наделала, мама!» Хотелось топнуть ногой, сорваться, уйти, хлопнуть дверью. Сказать ей, как я жила эти месяцы. Как каждый день боялась столкнуться с ним. Как выскальзывала через чёрные выходы, как вздрагивала от его взгляда, как хотела исчезнуть.