Пергамент Проклятых

Боцман заорал, схватив топор. Якорь-тату вырвался из кожи, став настоящим – ржавым, с шипами. Он рухнул на колени, цепь впиваясь в плоть. Агата выстрелила в голову-призрак, но пули проходили навылет, попадая в борт. Семён стоял на краю, медальон в одной руке, нож – в другой. Вода закипала, рождая новые руки.

Ночная засада. Язык мёртвых

Луна пробивалась сквозь тучи, как гной сквозь бинты. Баржа скрипела, оседая в воду – трюм уже наполовину затоплен, и волны выплёвывали на палубу обрывки водорослей, пахнущих разложившимся мясом. Первым его заметил Боцман: мертвец в лохмотьях робы маячного смотрителя цеплялся за борт, его пальцы – скелеты, обтянутые кожей медузы.

– Добро пожаловать в ад, ублюдок! – Боцман всадил багор в грудную клетку трупа. Рёбра хрустнули, но мертвец рванулся вперёд, вырвав крюк из рук. Его челюсть отвалилась, и из глотки выкатилась монета. Она зазвенела, ударившись о палубу, и вода вокруг баржи забурлила.

Агата подняла монету пинцетом. Металл был покрыт язвами, сквозь которые сочился дым.

– Послание для нас… – она повертела её перед фонарём. На поверхности проступили слова: «Л.Л. – Ложная Лампада». – Говорят, их бог любит шарады. Может, сжечь ответ?

Семён вырвал монету у неё из рук. Кожа на пальцах задымилась, но он сжал кулак, пока плоть не прилипла к металлу.

– Мы прочитаем его. По их трупам, – он плюнул на монету. Слюна зашипела, открывая новые символы: координаты.

Мертвец, тем временем, заполз на палубу. Его роба расползлась, обнажив грудную клетку – внутри копошились крабы, держащие на клешнях крошечные фрески с изображением баржи.

– Сдохни уже! – Боцман бил багром по крабам. Панцири лопались, брызгая кислотой, но из каждой капли вырастали новые, крупнее.

Агата прицелилась в голову мертвеца.

– Стреляй в монету! – закричал Семён, но было поздно.

Пуля пробила лоб, вынеся клок чёрной тины. Мертвец рухнул, но его рука схватила Семёна за лодыжку. Кость треснула, и из трещины поползли нити – как мицелий, светящийся ядовито-зелёным.

– Они в тебе! – Боцман топором отрубил руку. Клинок застрял в палубе, и из щелей полезли щупальца ила.

Семён, стиснув зубы, вырвал нити из раны. Каждая тянула за собой кусок плоти, оставляя дыры, сквозь которые виднелись кости.

– Координаты ведут к маяку… – он показал монету. Металл теперь врос в ладонь, как вторая кожа. – Там их храм. Там Лиза.

Агата пнула отрубленную голову мертвеца. Та откатилась к люку, и из шеи выползли угри с человечьими лицами.

– Храм? Это ловушка! – она раздавила угря каблуком. Тот взорвался, забрызгав её гноем. – Они хотят, чтобы мы стали частью их «коллекции»!

Баржа дёрнулась. Из-под палубы вырвался рёв, и доски начали проваливаться, открывая чёрную пучину. В ней плавали десятки мертвецов – все с монетами во рту, все тянули руки к Семёну.

– Смотри! – Боцман указал на горизонт. Маяк горел кровавым светом, и на его вершине маячила фигура – девочка в рваном платье, танцующая с ножом.

Семён бросил монету в воду. Та утонула, оставив на поверхности маслянистый след, который сложился в стрелку – прямо к маяку. Агата выругалась, заряжая револьвер. Боцман вырвал якорь-татуировку с мясом, швырнув его в мертвецов. Цепь натянулась, таща баржу в сторону маяка. Вода завыла.

Письмо Лизы. Чернила и соль

Семён сидел в трюме, при свете коптящей керосинки. Письмо Лизы дрожало в его руках – листок был прожжён по краям, буквы выведены чернилами, пахнущими медью и йодом.

– «Папа, я нашла их логово…» – он прошептал строчку в сотый раз, водил пальцем по словам «пещеры за водопадом». Буквы шевелились, как пиявки, оставляя на подушечках красные следы. – «Если не вернусь – разбей все зеркала. Они смотрят».

Агата, чистя револьвер тряпкой с машинным маслом, бросила взгляд через плечо.

– Драматичная соплячка, – щёлкнула барабаном. – Прятала записки, вместо того чтобы бежать. Наследственность?

Семён смял письмо. Бумага зашипела, выпустив дымок с лицом Лизы – девочка кричала беззвучно, пока клубы не растворились в сыром воздухе.

– Она пыталась предупредить, а не спастись! – он швырнул комок в Агату. Тот развернулся в полёте, став картой: контуры болот, помеченные крестами с трезубцами.

Боцман, сидя на ящике с динамитом, заёрзал. Его рука непроизвольно дёрнулась к татуировке-якорю – та почернела, как обугленная кожа.

– Болота Чёрной Соли… – он засмеялся, звук ломаного стекла. – Там нет пещер. Там пасть. И она голодная.

Агата подняла карту. Бумага прилипла к пальцам, оставляя синяки.

– Мы пойдём туда, – она ткнула в кляксу, где трезубец пронзал солнце. – Но сначала – через Болота. Если их бог любит жертвы, пусть подавится нами.

Семён встал, задев головой лампу. Тень его вытянулась по стене, обретая лишние суставы в конечностях.

– Ты не поняла? – он развернул письмо снова. На обратной стороне, проступившей сквозь пепел, был рисунок: Лиза, прикованная цепями к сталагмиту в пещере. – Они до сих пор держат её там. Живой. Или… не совсем.

Боцман вдруг завыл. Нечеловечески – горло рвалось, брызгая слюной с червями. Его якорь-татуировка выгнулся, впиваясь шипами в мышцы.

– Не ходите! – он рухнул на пол, скрючившись. – Там… там оно ждёт. То, что старше культа. То, что шепчет через соль в ранах…

Агата пнула его сапогом в ребро.

– Вставай, тряпка. Или тебя заботило, что твоя цепь ржавая? – она наклонилась, вытащив из-под воротника Боцмана амулет – кусок чёрной соли в форме глаза. – Ты уже их раб. Может, тебе тут и остаться?

Семён схватил её за руку.

– Он нашёл это письмо первым, – прошипел. – Он хотел, чтобы мы его прочли. Значит, Лиза ему не чужая.

Трюм вдруг затрясся. Из щелей в полу полезли корни, облепленные кристаллами соли. Они шипели, растворяясь в воздухе едким туманом. Боцман, корчась, выкрикнул:

– На болотах нет воды! Там кровь их бога! Она течёт снизу, она…

Грохот с палубы заглушил его. Агата рванула наверх, спотыкаясь о ящики. Баржа плыла по чёрной глади, но вокруг уже не было моря – только бескрайняя трясина. Вода густела, превращаясь в желе, сквозь которое просвечивали скелеты лодок. Воздух пахёл прокисшим молоком и разлагающимися ранами.

На корме стояла Лиза.

Прозрачная, как дым, она махнула рукой. За ней, в тумане, открывался проход меж мангровых деревьев – их стволы были покрыты чешуйчатыми рубцами, а вместо листьев свисали волосы.

– Папа… – голос призрака скрипел, как несмазанная дверь. – Ты опоздал. Но они разрешили мне… показать дорогу.

Семён шагнул вперёд, но Агата вцепилась в него.

– Это не она! – она выстрелила в призрак. Пуля прошла навылет, попав в дерево. Кора лопнула, и из раны хлынула чёрная жидкость.

Лиза засмеялась. Её тело распалось на мух, которые сложились в новые слова в воздухе:

«Болота – дверь. Соль – ключ. Придите, и я стану целой».

Боцман, выползший на палубу, застонал. Его татуировка светилась теперь фосфором, выжигая кожу.

– Видите? – он расстегнул рубаху. На груди – шрамы в виде координат. – Они всегда вели сюда. Меня… нас… всех.

Агата плюнула в болото. Плевок взорвался синим пламенем.

– Что ж… – она перезарядила револьвер. – Раз уж мы в гостях у бога – давайте устроим ему крещение.

Баржа дёрнулась, нос врезаясь в трясину. Соль на воде закристаллизовалась, образуя мост из костей. Где-то в тумане завыло, и кристаллы запели в унисон.

Карта секретов. Геометрия кошмара

Карты покрывали стол слоями – пергамент, обои, кожа, испещрённые метками. Агата пришпиливала их кинжалами, пробивая бумагу так глубоко, что лезвия скребли по металлу под деревянной столешницей. Каждый удар оставлял трещину, из которой сочился чёрный дёготь.

– Маяк, болота, пещеры… – она провела пальцем по кровавым нитям, связывающим точки. Жидкость прилипла к коже, превратив палец в окровавленный шприц. – Это не маршрут. Это петля. Они нас как крыс в лабиринте держат.

Семён сидел на бочке с порохом, точа нож о камень. Каждая искра от стали высекала вспышку: на стенах проступали тени – культисты в масках, кланяющиеся пустоте между точками.

– Значит, бей в центр, – он вонзил клинок в стол. Лезвие вошло точно в пересечение нитей, и карты внезапно свернулись в трубочку, зашипев. – Разрушь узор – разорвёшь их силу.

Боцман, сидя в углу, опрокинул в глотку ром. Алкоголь стекал по подбородку, разъедая кожу до мяса. На груди, под расстёгнутой рубахой, татуировка-якорь пульсировала в такт его хриплому смеху.

– Центр – Город, – он швырнул пустую бутылку в стену. Стекло не разбилось, а вросло в дерево, как кристалл. – Там ответы. И могилы. И хуже.

Агата рванула карту со стола. Пергамент порвался, обнажив под ним кожу – человеческую, с татуировкой карты Города.

– Блять! – она отпрянула, но кожа прилипла к ладоням. Вены на ней шевелились, перекачивая чёрную жидкость. – Они везде. Даже в бумагах!

Семён вырвал нож, и стол застонал. Из разреза вылезли волосы, сплетённые в косичку Лизы. Он перерезал её – по комнате разнёсся визг.

– Город… – он поднял окровавленный клинок к свету фонаря. На лезвии отражались силуэты: толпа на площади, виселицы, ребёнок с ножом у основания памятника. – Там всё началось. Там Лиза стала их ключом.

Боцман встал, шатаясь. Его тень, упавшая на карту, обрела зубы и щупальца.

– Они ждут, чтобы мы пришли, – он разорвал рубаху. Шрамы на груди теперь складывались в слово: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ». – Город – живой. Он дышит через дымоходы фабрик, срёт пеплом в реку. И он голоден.

Трюм баржи вдруг наполнился гулом. Стены прогнулись, будто гигантская рука сжимала корпус. Из щелей хлынула солёная вода, но вместо рыб в ней плавали обрывки газет с датами: 1874, 1924, 2024.

Агата, стиснув зубы, прибила кожаную карту гвоздём к полу.

– Значит, берём Город, – она выстрелила в слово «центр». Пуля отскочила, попав в бочку с порохом. – Взрываем их сердце. И пусть их бог подавится нашим гребаным динамитом!

Семён вытер нож о штаны. Ткань расползлась, обнажая колено – на кости была выгравирована та же спираль, что и на медальоне Лизы.

– Они забрали её, чтобы завершить круг, – он ткнул в карту. Там, где должен быть Город, зияла дыра. Из неё выползали черви, несущие в зубах крошечные гробики. – Но мы разорвём эту херню. Даже если придётся сжечь всё дотла.

Боцман засмеялся. Смех превратился в кашель – он выплёвывал ржавые гвозди. Баржа дёрнулась, нос зарываясь в волну из пепла. Где-то вдалеке, за пеленой сажи, завыли гудки фабрик. Город проснулся.

Финал главы. Ставка

Вода в заливе была густой, как ртуть. Семён стоял на краю баржи, сжимая монету – та впивалась в ладонь, оставляя узоры из кровяных пузырьков. Над головой висели тучи, похожие на мозги, вывернутые наизнанку. Где-то в глубине, под маслянистой плёнкой, шевелились тени: длиннопалые, с рёбрами, торчащими наружу, как спицы зонтика.

– Игра началась, – он разжал пальцы. Монета упала беззвучно, прожгла воду, оставив дыру. На миг в ней мелькнул Город: шпили фабрик, пронзающие небо, трубы, изрыгающие чёрный снег.

Агата прислонилась к мачте, обмотанной колючей проволокой. Её куртка была покрыта кристаллами соли – те трескались при движении, царапая кожу до крови.

– Ты веришь, что Лиза гордилась бы тобой? – спросила она, вытирая гарпун тряпкой. Ткань слипалась, превращаясь в нечто живое. – Или она бы плевалась, видя, как ты носишь их метки?

Она ткнула в его руку – там, где раньше был шрам, теперь светилась спираль.

Семён повернулся. Его глаза отражали не море, а пещеру: сталагмиты, обвитые цепями, фигуру в рваном платье на коленях.

– Она зовёт, – прошептал он. – Даже сейчас. Сквозь время, сквозь их бред.

Боцман, сидя на ящике с динамитом, затянулся самокруткой из газеты. Бумага горела зелёным пламенем, пепел падал на палубу, превращаясь в мух с человечьими глазами.

– Город жрёт таких, как ты, – выдохнул он дымом. Тот завис в воздухе, сложившись в череп. – Сначала даёт надежду. Потом высасывает душу через дырку в груди.

Агата пнула ящик.

– Заткнись, алкаш. Твоя душа и так уже в их меню.

Семён провёл рукой по воде. Поверхность застыла, стала зеркалом. В нём Лиза махала рукой, улыбаясь иглами вместо зубов. За её спиной – алтарь из костей, нож в руке, глаза… пустые, как колодцы.

– Она выбрала это, – сказал он. – Чтобы я нашёл Город. Чтобы я убил его.

Внезапно зеркало треснуло. Из трещин полезли щупальца, облепленные монетами. Агата выстрелила, разбив отражение. Осколки впились в палубу, каждый показывал новый кошмар: Боцман с якорем вместо головы, она сама – с крысиным хвостом, Семён… с лицом Лизы.

– Довольно! – Семён схватил гарпун. – Мы идём в Город. Сожжём его. И если Лиза там…

Он не договорил. Вода взорвалась. Из глубины поднялась статуя – гигантская голова Лизы, высеченная из соли. Её глаза плакали нефтью, рот открывался, обнажая тоннель с рельсами.

Он не ответил. Но в его глазах зажёлся огонь, которого не было даже в бою.

Агата усмехнулась, заряжая револьвер пулями с выгравированными буквами «Л.Л.».

– Ну что ж… – она сплюнула в воду. Плевок вспыхнул, осветив надпись на корме баржи, ранее невидимую:

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД»

Боцман засмеялся. Смех превратился в рёв двигателя – баржа рванула вперёд, рассекая зеркальную гладь. Вода кричала.

Глава 3: «Болотная правда»

Вход в болота. Тварь под мантией тумана

Туман висел, как гнилая марля на ране. Деревья, чернее угольных шахт, скрючились над тропой, их ветви сплетались в арки, словно рёбра гигантского мертвеца. Баржа застряла у края трясины, её корпус облепили пиявки размером с ладонь – каждая пульсировала, высасывая ржавчину из металла.

– Я не шагаю туда, где земля дышит, – Боцман выплюнул жвачку из табака и ртути. Та упала в воду, и тут же всплыли пузыри, лопнувшие вонью тухлых яиц. – Видите корни? Они шевелятся. Болото сосёт соки из всего, что движется. Даже мысли.

Агата спрыгнула на берег. Сапог ушёл по щиколотку в слизь, издав хлюпающий стон. Она наклонилась, доставая из грязи обрывок ткани – шёлк, вышитый спиралями.

– Кто-то прошёл здесь час назад… – она потёрла ткань между пальцев. Нить светилась синим, оставляя ожоги. – И не один. Следы… с тремя пальцами. И когтями.

Семён шагнул следом, нож зажат в зубах. Его дыхание вырывалось клубами пара, но туман не рассеивался – будто впитывал тепло.

– Культисты? – пробормотал он, сплёвывая клинок в руку. – Или те, кого они послали на разведку.

– Хуже, – Боцман зажёг фонарь. Свет пробил туман, выхватив на миг лицо в кроне – мёртвые глаза, рот, зашитый проволокой. – Здесь даже культисты – жертвы. Болото старше их бога. Оно помнит…

Агата выстрелила в дерево. Пуля отколола кусок коры, и оттуда хлынула жижа с костями лягушек.

– Хватит страшилок! – она двинулась вперёд, раздвигая папоротники, чьи листья шипели, обжигая перчатки кислотой. – Ищите отметины Лизы. Она вела дневник про «синие огни»…

Семён наступил на кочку. Та хрустнула, как скорлупа. Он посмотрел вниз – под мхом белел череп, проросший грибом. Шляпка светилась ядовито-голубым, жилы пульсировали, как вены.

– Человеческий, – он пнул его. Череп перевернулся, обнажив корни гриба – те врослись в глазницы, свисая клубком, будто мозги. – Свежий. Месяц, не больше.

– Не трогай! – Боцман заорал с баржи. – Это маячки! Они…

Гриб лопнул. Споры взметнулись облаком, осыпав Семёна. Он закашлялся – в горле зашевелилось, будто черви. Зрение поплыло: деревья наклонились, стволы раскрылись, как пасти. Из трещин выползли фигуры – люди, сросшиеся с тиной, с ртами вместо пупков.

– …зовут, – закончил Боцман, плюнув за борт.

Агата схватила Семёна за лицо, втирая в губы соль из мешочка.

– Выплюнь их, кретин! – она ударила его по спине. Он рухнул на колени, изо рта выпали нити плесени, ещё живые. – Ты что, не видел, как он пульсировал?! Это не гриб – яйцо!

Семён, давясь, поднял нож. Его зрачки сузились в щёлочки.

– Они… в моей голове… – он ткнул лезвием в землю. Грязь взвыла. – Лиза здесь. Она в ловушке. Её голос…

Туман сгустился. В метре от них что-то крупное пронеслось, ломая папоротники. Агата выхватила револьвер.

– Назад! К барже!

– Уже поздно, – Боцман засмеялся, зажигая динамит. – Оно уже вас понюхало.

Земля дрогнула. Под ногами Семёна открылась трещина. Из неё вырвался стон – низкий, как гудок парохода, – и запахло горелой плотью. В болоте что-то проснулось.

Лагерь контрабандистов. Ядовитое наследство

Лагерь контрабандистов встал перед ними как кривой зуб среди гнилых дёсен болота. Костёр тлел чёрным дымом, пахнущим горелыми волосами. Над пеплом вились мухи-альбиносы с человечьими ушами вместо крыльев. Телега лежала на боку, её колёса обвиты корнями-удавками. Ящики с надписью «Селитра – Остров Смерти» трещали, из щелей сочилась жидкость цвета запёкшейся крови.

– Братва Кулястого, – Агата пнула пустую бутылку. Стекло провалилось в землю, и трясина тут же засосала его с хлюпающим чавканьем. – Год назад пропали. Думали, соль уворовали…

Семён поднял перекошенный фонарь. Стекло было исцарапано изнутри – будто кто-то когтями выводил буквы «Л.Л.».

– Не соль, – он ткнул ножом в ящик. Оттуда выпал комок селитры, шипящий как змея. – Они везли удобрения для их «урожая».

Боцман, оставшийся на краю лагеря, вдруг заорал:

– Не трогай! Эта хрень взорвётся от…

Агата уже разбила топором замок. Ящик распахнулся, выпустив облако спор. Они осели на её коже, мгновенно проросши волдырями с жёлтым гноем.

– …от воздуха, – Боцман закончил фразу, зажмурившись. – Дура! Теперь ты светишься, как ёлка!

Семён рванул её за капюшон. Кожа на руках покрылась ожогами, будто он схватил раскалённый утюг.

– Идиотка! – он швырнул её в лужу. Вода вскипела, смывая споры. – Хочешь стать их следующим фонарём?

Агата вынырнула, выплюнув тину.

– Сам идиот! – она швырнула в него комок глины. Тот разбился о дерево, обнажив в стволе труп – женщину в промасленной кожанке, её рот забит селитрой.

Между пальцами мертвеца блеснул клочок ткани. Агата дёрнула – вытянула окровавленный платок. Шёлк выцвел, но инициалы «М.Б.» светились ядовито-зелёным.

– Маруся Болотная… – она прочла шёпотом. – Старая знакомая. Говорили, она продала душу за карту трясин.

Семён выхватил платок. Нити букв впились в ладонь, как иголки.

– Не «продала» – стала душой болота, – он показал на изнанку. Там кровью было выведено: «Прости, Лиза». – Она помогала им… пока не стала удобрением.

Внезапно зашелестели кусты. Бочка выкатилась из чащи, облепленная пиявками с зубами. Швы на металле расползлись, и крышка с грохотом упала. Оттуда хлынула чёрная жижа.

– Назад! – Семён оттолкнул Агату. Жидкость попала на его сапог – кожа съёжилась, обнажая кости пальцев.

Из бочки выползло… оно. Гибрид угря и ребёнка, с лицом старика. Существами-паразитами кишели его жабры, каждый шипел на манер змеи.

– Па-а-а-а… – оно заскулило, вытягивая костлявые лапы к Семёну. – Па-а-а, забери меня…

Агата выстрелила. Пуля оторвала существу голову, но шея не кровоточила – из раны полезли черви, сплетаясь в новую голову.

– Беги! – завопила она, хватая Семёна за рукав. – Это же…

– Лизин голос! – Семён вырвался, шагнув к твари. – Они вшили его в эту… штуку!

Боцман, метнув динамит, перекрыл им путь. Взрыв разорвал бочку, но тварь лишь распалась на сотни лягушек. Каждая несла в пасти зуб Лизы.

– Бегите, долбоёбы! – ревел Боцман, отстреливаясь. Его татуировка-якорь светилась, приманивая тварей. – Она ведёт вас к ней! К Марусе!

Агата, спотыкаясь о корни, тащила Семёна. За спиной земля вздымалась волнами – болото дышало, рождая новых тварей. В кармане жгло: платок «М.Б.» плавился, выжигая дыру в ткани. Где-то впереди, сквозь туман, замигал синий свет – будто кто-то махал фонарём.

Первая атака теней. Пир страха

Воздух загустел, будто болото проглотило звук. Семён споткнулся о корень, облепленный яйцами пиявок, и тут же ощутил ледяное дыхание на затылке. Обернулся – в метре парила тень с глазами как прожектора, выжигающие сетчатку. Когти из спрессованного ила щёлкнули у его горла, брызги грязи впились в кожу, закипая волдырями.

– Слева! – Агата выстрелила. Пуля прошла сквозь тварь, попав в дерево. Кора взорвалась щепками, обнажив внутри рой муравьёв, несущих крошечные черепа. – Сучка, не материальны!

Тени множились. Они скользили по стволам, оставляя чёрные полосы гнили, их рычание напоминало бульканье утопленника. Одна из них махнула когтем – Семён отпрыгнул, но рукав рубахи расползся, обнажая руку. Мясо под кожей зашевелилось, будто кто-то водил иглой по нервам.

– Они жрут страх, кретин! – Агата рванула к перевёрнутой телеге, выбивая топором пробку бочки. Жидкость внутри шипела, разъедая металл. – Перестань дрожать, или нас сожрут как…

Тень материализовалась за её спиной. Когти впились в плечи – куртка задымилась, запахло палёными волосами. Агата взревела, швырнув кислоту из бочки. Жидкость брызнула веером, прожгла тварь насквозь. Дыры затягивались, но существо завизжало – звук лопнувшей барабанной перепонки.

– Давай, ублюдки! – она окунула топор в кислоту. Лезвие зашипело, испуская жёлтый дым. – Я вас нахер…

Семён, прижавшись к дереву, выстрелил в светящиеся глаза. Пуля прошла навылет, попав в болото. Вода взорвалась, выбросив скелет в ржавых кандалах.

– Бесполезно! – он швырнул пистолет в тень. Оружие провалилось в неё, как в смолу. – Ищи слабое место!

– Сердце! – Боцман орал с баржи, стреляя в воздух. Его голос искажался, будто проходил через воду. – Ищите, где бьётся!

Агата метнула топор. Тень рассыпалась, но кислота прожгла землю. Из дыры вырвался столб пара – в нём мелькали лица: Лиза, Боцман, сама Агата с вырванным горлом.

– Иллюзии! – она плюнула в слизь под ногами. – Покажи себя, тварь!