Пергамент Проклятых

Агата схватила её за запястье. Татуировка якоря была свежей – чернила сочились, как гной.

– Ты же сдохла в болоте. Или это был трюк?

Маруся улыбнулась, обнажив двойной ряд зубов.

– Ваш Боцман… – она наклонилась, и из её декольте выполз паук с лицом младенца. – Он не якорь. Он – волна, что топит.

Семён выхватил пистолет под столом. Ствол упёрся ей в живот, но вместо крови потекла ртуть.

– Говори яснее, стерва.

– Спросите его про шрам, – она лизнула дуло, металл зашипел. – Тот, что он прячет под…

Дверь с треском распахнулась. Боцман вошёл, и бар замолчал. Даже угри в портрете замерли. Его рука была перевязана окровавленными бинтами, но под тканью пульсировал свежий шрам – синий, как молния, в форме волны. Пол под ним прогибался, обнажая зубы в полу – мелкие, острые, как у крысы.

– Заказываете гроб заранее? – он бросил на стол мешок. Из дырки выпал палец с обручальным кольцом. – Скидка на двоих.

Агата встала, опираясь на нож. Лезвие вонзилось в стол, и доска застонала, как живая.

– Покажи руку.

Боцман засмеялся. Из-под повязки выползли черви, неся кусочки кожи с татуировкой – якорь расползался, как тающее мыло.

– Руки? – он развёл пальцы, и суставы хрустнули на языке мертвецов. – Я их меняю, как перчатки.

Маруся исчезла. На столе остался кувшин – жидкость внутри застыла, приняв форму Лизы. Она указывала на Боцмана обрубком руки.

– Шрам… – Семён вскинул пистолет. – Это метка Хранилища. Ты – их дверь.

Боцман сорвал повязку. Шрам вздулся, выпустив щупальце, которое схватило Агату за горло.

– Нет, – прошипел он, пока щупальце впивалось в её шею. – Я – замок. А вы… ключи.

Лампа погасла. В темноте заскрипели цепи. Кто-то начал смеяться на языке, которого не учили живые.

Спор на причале. Ржавые ключи

Причал скрипел, как кости старика под пыткой. Доски гнили под ногами, обнажая чёрные жабры тины. Семён втопал сапог в щель – оттуда брызнула слизь с осколками ракушек. Он тыкал пальцем в шрам Боцмана, будто хотел вырвать его из плоти.

– Знак культа, мразь! – Семён орал так, что с его губ слетали хлопья засохшей крови. – Ты сторож Хранилища! Где Лиза?!

Боцман отшатнулся. Его перевязанная рука дернулась, и из-под бинта выполз дымок – сизый, пахнущий морской солью и разложением.

– Шрам? – он засмеялся, обнажив дёсны, усеянные рыбьей икрой вместо зубов. – Это якорь пробил, когда твоя мамаша ещё в паху у деда сидела!

Агата прислонилась к столбу с фонарём. Стекло было заляпано жиром, свет мерцал, отбрасывая тени, которые тянулись к Боцману, как щупальца.

– Врешь, – она сплюнула. Слюна упала на причал, и доска сгнила насквозь за секунду. – Якорные шрамы рубцуются крестом. А это… – Она метнула нож.

Лезвие пробило бинт. Ткань лопнула, обнажив шрам – живой, пульсирующий. Синеватая плоть складывалась в волну, и внутри неё шевелились микроскопические существа с лицами утопленников.

– Сука! – Боцман схватился за руку. Из разреза хлынула вода, полная белых червей. – Выкусите! Это старый…

– Старый? – Агата подошла ближе, наступив на лужу. Черви взвизгнули, лопнув под каблуком. – Он светится, как гнилушка в огне. Ты носишь их метку.

Семён рванул вперёд, схватив Боцмана за глотку. Кожа под пальцами пузырилась, как кипящая смола.

– Говори! Где Хранилище?! – Он вдавил ноготь в шрам. Из раны брызнул луч света, разрезавший туман. В просвете мелькнул алтарь – Лиза прикована к нему цепями из водорослей.

Боцман вырвался, споткнувшись о рыбацкую сеть. Из рукава выпала монета. Она ударилась о доски, зазвенев, как колокольчик мертвеца. Агата успела разглядеть: на металле – волна, выгравированная так глубоко, что сквозь трещины сочилась чёрная кровь.

– Подними, – Агата навела на него револьвер. Курок скрипел, будто ржавый гвоздь в виске. – Или я проверю, тонет ли эта дрянь.

Боцман схватил монету. Кожа на его пальцах задымилась, как будто он ухватил раскалённый уголь.

– Сувенир! – он швырнул монету в воду. Всплеска не было – вместо этого поверхность застыла, как стекло. В отражении Боцман стоял уже иным: с жабрами на шее и плавниками вместо рук.

– Всё, договорились? – он попятился к лодке, которая внезапно обросла ракушками. – Ищите Хранилище в своих гробах!

Агата выстрелила. Пуля отрикошетила от воды, попав в фонарь. Стекло разбилось, и свет погас. В темноте засмеялись десятки голосов.

– Он… не человек, – Семён стоял на коленях, сжимая в кулаке обгоревший бинт. Ткань шевелилась, как живая. – И мы только что отпустили его в болото.

Агата подняла монету. Она материализовалась у её ног, мокрая и тёплая.

– Нет, – она перевернула её. На обороте был выбит профиль Лыкова-прародителя. – Он просто доставил нам приглашение.

Вода всколыхнулась. Где-то за туманом заскрипели весла, но лодки не было видно. Только ритм: два гребка, пауза, словно кто-то отсчитывал время до их гибели.

Ночная засада. Кровь на ракушках

Переулок вёл к дому Маруси, как кишки к сердцу. Стены домов срослись над головой, образуя туннель из гнилых досок. Воздух густел смрадом протухших мидий. Агата шла первой, прижимая к груди свёрток с монетой – та жгла ладонь, оставляя узоры, похожие на карту болот.

– Пахнет, будто здесь рождаются болезни, – Семён пнул банку с ржавыми червями. Та покатилась, звякая, и ударилась о сапог Боцмана. Тот стоял впереди, раздвигая паутину руками. Нити прилипали к его коже, пузырясь язвами.

– Тише, – Боцман обернулся. Его зрачки сузились в щели, как у акулы. – Здесь даже крысы молчат.

Тень метнулась справа. Агата рванулась в сторону, но нож-ракушка уже впился в стену рядом с её лицом. Лезвие было выточено из панциря – зубчатое, покрытое синей слизью. Из темноты вышли фигуры в плащах из водорослей. Их маски – черепа крабов с вросшими в глазницы человеческими языками.

– Назад! – Семён выхватил револьвер, но Боцман внезапно шагнул между ним и культистами.

– Не стреляй! – рявкнул он, хватая Семёна за руку. – Шум привлечёт…

Удар пришёл слева. Нож-ракушка скользнул по плечу Семёна, разрезая кожу и мышцы, как масло. Боль была ледяной – будто в рану залили жидкий азот.

– Сука! – Семён выстрелил в воздух. Культисты зашипели, их маски раскрылись, выпуская рой мошек с человеческими лицами.

Агата отшвырнула Боцмана в стену. Гниль осыпалась ему за воротник.

– Он их ведёт! – она встряхнула флакон с кислотой. Жидкость билась о стекло, как пойманная медуза. – Беги, пока эти твари не…

Боцман, притворно спотыкаясь, упал поперёк узкого прохода. Его тело заблокировало путь, словно мешок с песком. Культисты окружили Семёна. Один из них поднял нож, облизывая лезвие раздвоенным языком.

– Сдохни, Лыков! – прохрипел он, вонзая клинок в живот Семёна. Тот успел отпрянуть – ракушка лишь пробила кожу, но слизь с лезвия начала пульсировать, превращаясь в червей.

Агата выдернула пробку зубами.

– Горите, ублюдки! – кислоту выплеснула под ноги культистам.

Дым поднялся мгновенно. Плащи из водорослей вспыхнули синим пламенем, обнажая тела под ними – кожа, покрытая ракушками вместо чешуи. Культисты завыли, но их крики звучали как… смех. Один, объятый огнём, шагнул вперёд, хватая Агату за волосы.

– Смотри! – Семён, давя червей в своей ране, указал на Боцмана. Тот стоял в стороне, поправляя перевязь на руке. В его глазах отражались не культисты, а… одобрение.

Агата вырвалась, оставив в руке врага прядь волос. Те скрутились в змейку и впились культисту в лицо.

– Беги! К чёрту его! – она толкнула Семёна в пролом в стене.

Они рухнули в подвал, заваленный бочками с солёными огурцами и чем-то мягким, шевелящимся. Боцман остался наверху, его голос пролился вслед:

– Выживите – узнаете, где Лиза! Мёртвым я не служу!

Крышка люка захлопнулась. В темноте заскрежетали челюсти – бочки открылись, выпуская щупальца. На стене, освещённой гниющим грибком, висел календарь. Дата: «Завтра – жертвоприношение».

– Он… направлял их, – Семён, бледнея, вытаскивал из раны червей. Они лопались, оставляя в мясе следы в форме волн. – Это ловушка. Мы сами приползли в пасть.

Агата разбила фонарь о пол. Спирт вспыхнул, осветив надпись на стене: «Лыковых – в Хранилище». Буквы были выложены детскими зубами.

Щупальца коснулись их плеч. Где-то сверху запели – голос Боцмана сливался с криками культистов. Похоронный хорал.

Побег через канализацию. Ложь в сточных водах

Канализационный туннель дышал гнилыми кишками города. Вода по щиколотку пузырилась, выпуская газы, пахнущие распоротыми животами. Стены, облепленные чёрной икрой плесени, пульсировали. Агата шла первой, прикрывая нос рукавом – ткань мгновенно пропиталась вонью, будто её окунули в гнойник.

– Чёртов крысиный лабиринт… – Семён сплюнул в воду. Плевок зашипел, превратившись в жука с человечьими глазами. – Ты специально нас сюда завёл, мразь?

Боцман, спотыкаясь о труп крысы размером с собаку, жевал оправдания как жвачку:

– Клянусь, не знал, что они патрулируют туннели! – Его голос дрожал фальшиво, как струны расстроенной балалайки. – Здесь должен быть выход к…

– К маяку? – Семён вдавил его головой в стену. Икра плесени лопнула, обнажив зубы в кирпичах. – Ты водил туда культистов. И Лизу. Пока мы гнили в болотах, ты вёл их к Хранилищу!

Боцман засмеялся. Изо рта выпал зуб, превратившийся в пиявку.

– Лиза сама просила…

Агата встряла между ними, прижав ладонь к груди Боцмана. Под кожей шевелились черви, выстраиваясь в слово «Лжец».

– Он водил их к жертвеннику, – она вырвала из его кармана компас. Стрелка указывала не на север, а вниз, в воду. – Смотри. Игла заряжена костями Лыковых.

Вода вдруг отступила, обнажив дно, усеянное черепами с дырками от цепей. Семён рванул Боцмана за шкирку:

– Ты знал. Ты…

Гнилой рев потряс туннель. Вода вздыбилась стеной, и из неё вынырнуло оно – существо из болот, теперь больше человеческое. Его кожа стекала, как воск, обнажая мышцы из тины. Глаза – две проруби в ледяное озеро.

– Бегите! – завопил Боцман, но сам пятился к тупику, где ржавая решётка вдруг ожила, сомкнувшись в пасть.

Существо шагнуло вперёд. Каждый след на дне обрастал водорослями с шипами. Агата метнула нож – лезвие прошло навылет, оставив дыру, из которой хлынули сотни слепых рыб.

– Через трубу! – Семён толкнул Агату в боковой тоннель. Тот был узким, стены сжимались, царапая рёбра обломками костей.

Боцман, оставшись сзади, вдруг закричал:

– Я не хотел! Они держали мою душу в…

Щупальце впилось ему в горло. Существо потянуло Боцмана к воде, но тот вцепился в Семёна.

– Не бросай! – он захрипел, обмотав руку цепью на поясе Семёна. – Я отведу вас к Лизе! Я…

Цепь порвалась. Боцмана дёрнули вниз. Вода вскипела, и на поверхность всплыли его сапоги – наполненные кишками.

– Двигай! – Агата тащила Семёна вперёд. Тоннель вёл вверх, но ступени были скользкими от яиц гигантских пиявок.

Сзади раздался всплеск. Существо заползло в трубу, ломая кости стен. Его дыхание вымораживало спины – куртки покрылись инеем.

– Сюда! – Семён выбил люк плечом. Свет луны ворвался в туннель, но вместо неба открылся маяк. Его луч резал тьму, высвечивая на скале гигантскую надпись: «Лыковых – на дно».

Агата вылезла последней. Её сапог зацепился за щуплую руку Боцмана – он висел на обрыве, превратившись в нечто среднее между человеком и осьминогом.

– Про… сти… – булькнул он, отпуская пальцы.

Падая, он разорвался на стаю ворон, которые сложились в стрелу – она указывала на маяк. В окне верхнего этажа мелькнул силуэт Лизы. Её руки были прикованы к стеклу.

– Он… всё спланировал, – Семён разжал кулак. В ладони лежала монета Боцмана – теперь на ней был выгравирован его кричащий рот. – Даже мёртвый ведёт нас в ловушку.

Внизу, в туннеле, существо завыло. Звук повторило эхо, но уже с моря – десятки голосов. Хор Хранилища.

Бой в туннеле. Змеиная милость

Туннель содрогнулся, выплёвывая из трещин личинок размером с кулак. Боцман висел над чёрной водой, щупальце впилось в его голую лодыжку – кожа слезла чулком, обнажив мясо, усеянное рыбьей чешуёй.

– Блядь, режь его! – заорал он, барахтаясь в воздухе. Кровь с ноги капала в воду, рождая шипящие пузыри с красными зрачками внутри.

Агата выдернула флакон с кислотой. Жидкость вырвалась с хриплым свистом, прожгла щупальце до кости – если это можно было назвать костью. Сучок чёрного коралла, кишащий червями. Тварь взвыла, звук лопнувших барабанных перепонок.

– Беги, пока… – она не договорила. Отрубленный конец щупальца вздулся, выпустив новые отростки – жирные, покрытые сосунками. Они обвили Боцмана, как свадебные ленты.

Семён прицелился в ржавую трубу над головой.

– Заткнись и падай! – выстрел разорвал тишину. Металл лопнул, хлынув ледяной водой с клубками волос. Поток смыл тварь вглубь, утащив за собой Боцмана.

Он вынырнул через три секунды, выплюнув лёгкие. Лицо синее, на шее – отпечаток щупальца в виде волны.

– Я… всё объясню… – хрипел он, вылезая на уступ. Нога волочилась, как мокрая тряпка. – Они держали мою дочь… в колодце…

Агата рванула рукав Семёна. Рана на плече пульсировала, из неё выпал червь с человечьими губами.

– Доверять ему – всё равно что целовать змею в жопу, – она лила на рану спирт из фляги. Жидкость шипела, выжигая в мясе букву «Л». – Ты видел его глаза? Он наслаждался.

Семён впился пальцами в шею Боцмана. Тот не сопротивлялся – только смеялся сквозь хрип.

– Где. Лиза. – Каждое слово – удар кулаком в стену. Из трещин сочилась слизь с обломками детских игрушек.

– В Хранилище… – Боцман выдохнул клубок паразитов. Они заползли в карман Семёна. – Но войти может только Лыков… через жертву.

Агата приставила нож к его паху. Лезвие дрожало от ярости.

– Сколько раз ты водил их к ней? – она провела клинком по вене на его руке. Кровь текла густо, как нефть. – Сколько раз слышал, как она кричит?

Внезапно вода вздыбилась. Тварь выросла за спиной Боцмана – теперь с его лицом, пришитым к голове гнилыми нитями.

– Время… вышло… – прохрипело существо голосом Боцмана. Его новые щупальца были усеяны монетами с волнами.

Семён выстрелил в лампу. Огненный дождь осыпал тварь, но пламя лизало её, как любовник.

– Бегите к маяку! – завопил Боцман, бросаясь на существо. Они рухнули в воду, обнявшись, как братья.

Всплыли только очки Боцмана. Стёкла треснули, образуя узор – карту с отметкой «Хранилище».

– Он… купил нам время, – Семён поднял очки. В линзах отражался маяк, теперь объятый зелёным пламенем.

Агата раздавила паразита, выползшего из кармана.

– Нет. Просто выбрал лёгкую смерть.

Из глубины туннеля донёсся звон цепей. Тень с лицом Боцмана проплыла под водой, указывая путь. В её руке – нож, выточенный из кости Лыкова.

Убежище Маруси. Крик сушёных лягушек

Подвал вонял гнилыми зубами. Сушёные лягушки, подвешенные к балкам, звенели костяными лапками при каждом шаге. Их высохшие горла были разрезаны – из надрезов сыпался порошок, пахнущий детским страхом. Маруся сидела на бочке с клеймом «Лыковъ», её платье с блёстками теперь напоминало кожу содранной рыбы.

– Смотритель, – она бросила на стол карту, вытканную из человеческих волос. Точки на ней пульсировали синими жилками. – Каждые тридцать лет Боцман водит жертву к алтарю. Его шрам – компас.

Семён раздавил лягушку сапогом. Хруст костей смешался с его голосом:

– Значит, Лиза…

– Последняя капля в чаше, – Маруся провела ногтем по карте. Кожа на ней вздулась волдырём с лицом Лизы внутри. – Она кричала, когда её вели по туннелю. Звала тебя.

Агата вонзила нож в стол. Лезвие проткнуло волдырь – жидкость брызнула на стену, оставив надпись: «Папа, прости».

– Где алтарь? – она схватила Марусю за декольте. Из-под ткани выскользнула мышь с глазами-пуговицами.

В углу зашевелилась гора тряпок. Семён отшвырнул их – под грудой мокрых газет лежал окровавленный платок. Инициалы «Л.Л.» вышиты волосами.

– Она была здесь, – он сжал ткань. Кровь сочилась сквозь пальцы, горячая и живая. – Прямо в этом чёртовом…

Дверь содрогнулась. Сверху посыпалась штукатурка, смешанная с рыбьей чешуёй.

– Откройте, крысы! – голос Боцмана звучал как скрип ржавых петель. – Я принёс вам цветы!

Маруся засмеялась, вытирая чёрные слёзы.

– Он не войдёт. Порог посыпан солью из…

– Из гроба твоей матери? – дверь треснула. Сквозь щель просунулись пальцы – длинные, с перепонками. – Я нашёл её могилу. Она пела, когда я вырывал ногти!

Агата прижала платок к груди. Кровь Лизы проступила сквозь ткань, обвивая её шею как амулет.

– Как убить смотрителя? – она трясла Марусю. Блёстки осыпались, открывая язвы в форме волн.

Старуха выдохнула моль:

– Сердце. Но оно спрятано…

– В маяке! – Семён разорвал карту. Волосы всколыхнулись, указывая на красную точку. – Он хранит его в фонаре!

Дверь вырвало с корнем. Боцман стоял в проёме, но теперь его кожа была прозрачной – сквозь рёбра виднелось море, бьющееся в клетке грудной клетки. В руке он держал букет – стебли из позвоночников, цветы из детских ладоней.