Пергамент Проклятых

Семён схватил фонарь. Стекло треснуло, свет стал мерцать. В луче тени завизжали – их когти таяли, как воск.

– Свет! – он замахнулся, бьющееся сердце фонаря вырывалось наружу. – Их слабость – свет!

Агата рванула рубаху, обматывая тряпьём ветку. Окунула в кислоту – факел вспыхнул зелёным пламенем.

– Горите! – закричала она, круша огнём тени. Те отступали, оставляя следы чёрной слизи. Воздух наполнился воем, будто резали живьём тысячу кошек.

Семён поднял фонарь над головой. Свет выжег на его лице ожог в виде спирали.

– Лиза! – зарычал он, направляя луч в эпицентр теней. – Я не боюсь! Слышишь? Не-бо-юсь!

Туман вздрогнул. Тени слились в одну массу, их глаза погасли. Осталась лишь лужа слизи – та пульсировала, рождая крошечные копии Лизы из ила.

– Хуже, чем в борделе у Слепой Мэри… – Агата пнула слизь. Та прилипла к сапогу, тянулась к колену нитями. – Двигайся! Они вернутся с первым криком совы.

Боцман, бледный как мел, встретил их у баржи. Его татуировка-якорь теперь была покрыта чёрными точками – яйцами паразитов.

– Видели? – он задыхался. – Они учатся. Следующая атака будет хуже.

Семён посмотрел на свои руки – под кожей шевелились тени. Он сжал кулаки.

– Пусть учатся. Мы тоже не лыком шиты.

Болото затихло. Даже пиявки замерли. Где-то в глубине, под вековой тиной, щёлкнул замок – будто открылась дверь, которую лучше не тревожить.

Заброшенная хижина. Костяной смех

Хижина вросла в болото, как гнойник. Стены, склеенные из глины и волос, пульсировали, расширяя трещины с каждым шагом. Дверь висела на жилах лиан, но когда Семён толкнул её плечом, та захрустела – оказалось, петли были сплетены из спинных хребтов. Внутри пахло гниющим зубом.

– Алтарь… – Агата провела пальцем по столешнице из рёбер. Кости теплились, будто только что вырваны. – Не для молитв. Для открывания.

На стене, под слоем плесени, проступал символ – волна, перечёркнутая ножом. Лезвие было настоящим: ржавый клинок, воткнутый в брёвна. Рукоять обмотана волосами, ещё влажными. Семён дёрнул – нож не поддался, зато стена застонала, и с потолка посыпались личинки, шипящие в лужах света.

– Не трогай! – Агата пнула пустую бочку из-под рома. Та покатилась, ударившись о алтарь. Кости сдвинулись, открывая тайник – дневник, перетянутый кишками. – Смотритель маяка. Воняет его страхом за версту.

Семён развязал узел. Кишки лопнули, обрызгав страницы чёрной желчью.

– «Они заставляют нас хоронить монеты в топи…» – он прочёл вслух, сдирая ногтем слипшиеся листы. – «Каждая – с лицом того, кого болото съело. Говорят, так они строят мост…»

Агата, ковыряя ножом в стене, вытащила монету. Та была тёплой, с профилем Лизы на аверсе.

– Значит, болото – кладбище их ритуалов, – она швырнула монету в алтарь. Кости сомкнулись, раздавив её с хрустом. – Каждая жертва – кирпичик в их долбаной дороге к…

Дверь захлопнулась. Не ветром – будто невидимый кузнец всадил топор в косяк. Фонарь погас. В темноте заскрипели доски – алтарь начал двигаться, рёбра скрежеща, как ножницы.

– Сучья дверь! – Агата рванула рукоять. Та обожгла ладонь, оставив узор в виде волны. – Семён, свети!

Он чиркнул спичкой. Огонь вспыхнул зелёным, осветив стены – символы теперь покрывали всё, даже воздух. Буквы висели в пространстве, вырезанные из пара.

– «…к нему…» – Семён прочёл вслух, хотя губы не шевелились. Голос шёл из углов, где копошились тени. – «Он спит под нами. Скоро проснётся.»

Агата выстрелила в дверь. Пуля отскочила, попав в бочку. Ром хлынул на пол, но вместо огня вспыхнули лица – десятки Лиз, кричащих в унисон.

– Играют с нами! – она пнула алтарь. Ребро сломалось, из пролома хлынула вода с червями. – Ищи выход, пока не…

Пол провалился. Семён схватился за перекладину из ключиц, ноги уже болтались в пустоте. Внизу, в яме, шевелилось что-то огромное – спина, покрытая ракушками, рёбра, как своды пещеры.

– Не смотри! – Агата, повиснув на его поясе, впилась ножом в пол. Дерево закричало. – Оно через глаза влезает!

Семён, стиснув зубы, нащупал в кармане монету. Швырнул вниз. Существо взревело – звук ударил их по барабанным перепонкам, вышибая слёзы. Пол захлопнулся, отрезая щупальце, которое уже обвивало лодыжку Семёна.

– Быстро! – Агата, истекая кровью из разодранных ладоней, выволокла его к двери. Та теперь открывалась, но за ней – не болото. Комната повторилась: тот же алтарь, те же стены. Только в углу сидела Лиза, собирая пазл из костей.

– Цикл, – прошептал Семён. – Мы в ловушке ритуала.

Агата вырвала нож из стены. Символ волны истёк чёрной кровью.

– Значит, ломаем правила, – она плюнула на лезвие. – Нет алтаря – нет игры.

Она ударила в перечёркнутую волну. Стена взвыла, хижина содрогнулась – и рухнула, как карточный домик. Но вместо неба над ними сомкнулись корни, а под ногами засветились сотни монет. Лизины лица. Лизины глаза.

Болото засмеялось. Глубоко, как землетрясение.

Ловушка в хижине. Проклятое наследство

Стены хижины вздулись, как гнойные волдыри. Чёрная вода сочилась из щелей, капли падали на пол, проделывая дыры в досках. Воздух наполнился вонью гниющей печени. Агата отпрыгнула от лужи, но корни уже выползли из-под пола – жилистые, с шипами, как рыболовные крючки. Один впился ей в лодыжку, вырвав клок плоти.

– Нахуй! – она выстрелила в корень. Пуля отскочила, оставив вмятину, из которой брызнула жёлтая слизь. – Семён, жги эту дрянь!

Семён, пригнувшись под потолком, который опускался, словь череп гиганта, рванул рубаху. Ткань вспыхнула от спички, но пламя стало зелёным и холодным.

– Не горит! – он швырнул факел в стену. Огонь лизал гниль, но вода шипела, выплёвывая зубы. – Ищи кислоту!

Агата, хромая, дотянулась до фляги на поясе. Жидкость внутри булькала, разъедая металл.

– Последний запас… – она вылила кислоту на окно, затянутое паутиной из жил. Стекло взвыло, расплавившись в дыру размером с кулак. – Лезь, пока не…

Корни обвили её талию, сдавив рёбра. Шипы впились в рёбра, высасывая воздух. Агата закричала, но вместо звука из горла вырвался рой мошек.

– Дверь! – Семён выбил приклад револьвера в щель. Дерево треснуло, обнажив костяные петли. – Ещё удар!

Он ударил снова. Дверь рухнула, придавив корни. Те завизжали, как щенки под колёсами. Семён выволок Агату за шиворот, её сапог остался в хижине – мясо на ступне было объедено до кости.

На пороге лежал труп. Контрабандист в рваном плаще, лицо покрыто плесенью, рот растянут в оскале. Монета во рту светилась, как луна в колодце. В руке – карта, пропитанная гноем. Метка «Хранилище» пульсировала, будто под кожей бумаги билось сердце.

– Марк Беззубый… – Агата пнула труп. Кишка выскользнула из разреза на животе, извиваясь змейкой. – Искал клад Кулястого, а нашёл свой гроб.

Семён поднял карту. Чернила поползли по его пальцам, впитываясь в вены. Глаза затуманились:

– Они… запечатали его здесь. Чтобы он водил других к Хранилищу. Вечный страж.

Агата вырвала карту, швырнув её в лужу. Бумага не намокла – буквы «Хранилище» оторвались, поплыв к центру болота.

– Нас ведут, как лохов! – она выстрелила в монету во рту трупа. Та лопнула, выпустив рой ос-скелетов. – Видишь? Это приманка!

Семён схватил её за плечо, пока осы не впились в глаза.

– А что, если Хранилище – не клад? – он указал на карту, теперь висящую в воздухе. Буквы складывались в лицо Лизы. – Они хотят, чтобы мы открыли его.

Хижина рухнула за спиной, поглощённая трясиной. Из развалин выполз Марк. Его кости скрипели, монета в черепе звенела.

– Сле… дуй… – прохрипел он, тыча пальцем-ключицей в туман. – Она… ждёт…

Агата, не целясь, выстрелила ему в лоб. Череп разлетелся, но тело поползло дальше, волоча кишки по грязи.

– Всё, хватит! – она вырвала у Семёна карту, сунула в рот, разжевала и выплюнула. Клочья бумаги превратились в мотыльков, уносящих буквы «Хранилище» в темноту. – Теперь только мы решаем, куда идти.

Семён посмотрел на свою руку – вены чернели, повторяя контуры карты.

– Слишком поздно, – прошептал он. – Оно уже в нас.

Болото захихикало. Где-то вдали, за стеной тумана, щёлкнул замок.

Болотный маяк. Свет в глотке трясины

Маяк скривился, как повешенный, его рёбра из прогнивших балок торчали в разные стороны. Фонарь на вершине, облепленный мёртвыми светляками, качался на ветру – стёкла звенели осколками костей. Агата наступила на что-то мягкое: оказалось, тело чайки, сросшееся с лягушкой. Глаза птицы следили за каждым шагом.

– Смотри, – она пнула ржавую цепь, уходящую в трясину. Звенья дёрнулись, будто змея под ударом. – Кто-то пытался приковать болото. Наивный ублюдок.

Семён схватил цепь. Ржавчина впилась в ладони, кровь смешалась с оранжевой слизью.

– Держи, – бросил он Агате свой револьвер. – Если вылезет хуйня – стреляй в глаза. Не в голову. В глаза.

Он дёрнул. Цепь завыла, из трясины поднялись пузыри с лицами. Лица Лизы, Агаты, Боцмана – все кричали беззвучно. Земля содрогнулась, и из ила выползла клетка. Железные прутья покрытые ракушками, внутри – грудная клетка человека, обвитая корнями. На рёбрах висел медальон.

– Чёрт… – Семён протянул руку. Воздух гудел, как раскалённая проволока. – Это её. Её волосы в оправе.

Агата прицелилась в болото. Вода вокруг клетки кипела личинками.

– Быстро, долбаёб! Они идут!

Он схватил медальон. Стекло было тёплым, фото Лизы полустёрто – только глаза остались ясными. Корни клетки впились ему в запястье, но он рванул на себя. Плоть порвалась, обнажив сухожилия.

– Она… была здесь, – Семён сжал медальон так, что стекло треснуло. Осколки впились в ладонь, кровь потекла по портрету. – Смотри – на заднем плане… маяк. Но целый.

Агата, не отрывая ствола от трясины, бросила взгляд:

– Значит, её привезли до того, как это место сожрало смотрителей. Держись, сейчас…

Клетка вздрогнула. Из рёбер вырвался чёрный дым, сложившийся в силуэт. Рука из пепла схватила Семёна за горло.

– Отдай… – прошипел дым, пахнущий горелыми ногтями. – Она наша…

Агата выстрелила. Пуля прошла сквозь дым, попав в медальон. Стекло разлетелось. Силуэт завизжал, рассыпаясь на мух.

– Беги! – заорала она, хватая Семёна за окровавленную руку. – Они в курсе, что мы здесь!

Он сопротивлялся, вырвался.

– Ты сдурела?! Это единственная зацепка! – он тыкал в медальон, где теперь вместо фото была дыра. Из неё сочился синий дымок. – Она жива! Через эту дыру… я видел её!

Маяк затрещал. Фонарь упал, разбившись у их ног. Вспыхнул огонь – пламя лизало кости чайки-лягушки, рождая тени. Тени с копытами.

– Вот и они, – Агата вскинула револьвер. – Беги или сдохни, выбор твой.

Семён сунул медальон за пазуху. Там, где стекло впилось в кожу, начало расти тепло – как рука Лизы на плече.

Болото засмеялось. Цепь поползла за ними сама, звенья щёлкая зубами.

Маруся предупреждает. Голос трясины

Туман сгустился в комок, выплюнув старуху. Её кожа была как кора, облепленная лишайниками, шевелилась под ветром. Глаза – две дыры в гнилом пне, из которых сочились пиявки. Маруся Болотная шагнула вперёд, и земля под ней застонала, выпуская пузыри с криками утопленников.

– У-хо-дите… – её голос скрипел, как дверь склепа. Изо рта выпал зуб, превратившись в лягушку с человечьими губами. – Или станете костями для моих ковров.

Агата вскинула револьвер, но ствол покрылся плесенью. Споры въелись в кожу, заставляя пальцы дергаться.

– Бабка, ты знала моего отца, – она плюнула на курок, счищая грибок. – Где Хранилище? Или тебе нравятся пули вместо зубов?

Маруся засмеялась. Её челюсть отвалилась, повиснув на жилах. Внутри черепа копошились слепые рыбы.

– Хра-ни-ли-ще? – она махнула рукой, и болото вздыбилось стеной из грязи. В ней мелькали ящики, монеты, скелеты. – Оно в твоих лёгких. В его крови. – Коготь из мха ткнул в Семёна.

Семён схватился за грудь – под кожей шевелилось что-то, повторяя форму медальона.

– Вы говорили с Лизой, – он вытащил осколок стекла с фото. Из пореза выполз червь с её лицом. – Что вы из неё сделали?!

Маруся поймала червя, раздавила ногтем. Кровь брызнула в глаза Семёну. Зрачки запылали, показывая Лизу – прикованную цепями к алтарю из кораблей.

– Она выбрала путь без вас, – старуха зашипела, как кипящая смола. – А вы… мясо для дороги.

Агата выстрелила в болото у ног Маруси. Трясина взревела, выбросив щупальце из ила.

– Последний раз спрашиваю, стерва! Где Хранилище?!

Маруся рассыпалась в рой мошкары. Голос зазвучал со всех сторон:

– Везде! В каждом вдохе, в каждом шаге! – мошки сложились в карту на миг – метка горела там, где стоял Семён. – Вы уже внутри!

На месте старухи осталась лужа. В ней плавали волосы Лизы, сплетённые в петлю. Семён потянулся, но волосы обвили его запястье, впиваясь в вены.

– Чёрт! – он дёрнул, но петля затянулась, перерезая кожу. – Она… ведёт нас к алтарю!

Агата перерубила волосы ножом. Лезвие затупилось о них, будто о сталь.

– Нет, – она разглядывала лужицу. Вода испарялась, оставляя на камнях надпись: «Спасибо». – Она ведёт нас к себе. Маруся – не проводник. Она – страж.

Болото задышало. Камыши зашептали на языке, которого не должно существовать.

Битва с болотным чудовищем. Глаз бури

Болото вздыбилось живой горой. Чудовище поднялось, сотканное из спрессованных столетий – корни вместо мышц, ил вместо плоти. Его рёбра были корабельными мачтами, глаза горели как два проклятых маяка. Семён упал на колени, когда рёв существа выбил воздух из лёгких. В ушах лопнули капилляры, кровь потекла по шее тёплыми ручьями.

– Сердце! – Агата орала, едва перекрывая грохот. Она металась между корчами, из которых вырывались щупальца. – Видишь свечение? Бей туда, пока не…

Кислота из разбитой фляги брызнула в тварь. Ил зашипел, обнажая на мгновение пульсирующий шар из света и червей. Чудовище взвыло – звук согнул деревья пополам. Агату отшвырнуло в трясину. Грязь заживо пожирала сапоги, тянула вниз, к спрятанным в глубине детским скелетам.

– Держись! – Семён выстрелил в глаза чудовища. Пули проходили навылет, но свет маяка за спиной дрогнул. – Фонарь… Должен сработать!

Он полез по гнилым балкам. Дерево крошилось под пальцами, обнажая личинок, которые впивались под ногти. Чудовище махнуло лапой – удар снёс половину конструкции. Семён повис на одной руке, над пропастью из зубов и тины.

– Давай же, засранец! – Агата, вырвавшись из трясины, вонзила нож в «сердце». Лезвие расплавилось, но световой шар дрогнул. – Свети, сука, СВЕТИ!

Семён дотянулся до фонаря. Стекло обожгло ладони, но он рванул его на себя. Провода порвались, искры попали на мокрую рубаху. Пламя охватило рукав, но он размахнулся – и швырнул фонарь в зияющую пасть чудовища.

Вспышка ослепила. Свет прожигал тварь изнутри, выжигая чёрные вены. Она рухнула, рассыпаясь на миллионы пиявок. Воздух наполнился воем – будто рвали на части саму землю.

– Гори, тварь! Гори! – Агата била сапогом по остаткам светящегося шара. Осколки впивались в подошву, кровь смешивалась с фосфоресцирующей слизью.

Семён сполз с обломков маяка. Ладонь прижата к обожжённой груди – там, где медальон прожигал кожу. Среди груд слизи он разглядел каменную плиту. Буквы сочились ржавчиной: «Кровь Лыковых откроет врата».

– Смотри… – он протёр надпись рукавом. Странный рельеф – будто буквы вырезаны когтями. – Не ритуал. Приглашение.

Агата плюнула на плиту. Слюна зашипела, обнажив под слоем грязи герб – переплетённые змеи с кинжалами вместо языков.

– Лыковы… – она вытерла окровавленный подбородок. – Это не фамилия. Это проклятие.

Болото замолчало. Даже комары застыли. Где-то в глубине щёлкнул замок – последний, перед тем как дверь распахнулась.

Спор у костра. Пляска теней у огня

Костер чадил костями. Пламя лизало рёбра лошадиного черепа, выгрызая из глазниц буквы «Лыков». Агата швырнула в огонь обломок плиты. Искры взметнулись, осветив шрамы на её лице – свежие, в форме рун.

– Твоя кровная родня столетия кормила эту падаль, – она тыкнула ножом в направлении Семёна. Лезвие отражало его лицо, но вместо глаз горели два чёрных омута. – Доверить тебе это – всё равно что тушить пожар бензином. Ты зажжёшь врата, кретин.

Семён вскочил. Тень за его спиной вытянулась неестественно, сливаясь с мхом. Он схватил Агату за запястье – её кожа запахла горелым мясом.

– Лиза пыталась их сжечь! – его голос треснул, как лёд под сапогом. Из разорванного рукава выполз дымок, приняв очертания девушки. – Я вырву этот культ с корнями, даже если придётся…

– Сжечь себя? – Агата вырвалась, оставив в его ладони лоскут кожи. Кровь капала на угли, рождая шипящих змей из пепла. – Ты уже горишь. Чувствуешь? – Она ткнула пальцем ему в грудь. Там, под рубахой, светился медальон – как раскалённая монета.

Тишину разрезал хриплый смех. Не из леса – из-под земли. Боцман вылез из тени костра, его тело сплетено из корней и рыболовных крючков. Вместо языка – червь, извивающийся в такт словам:

– Прекрасненько… Мертвецы держат пари, кто из вас лопнет первым. – Он швырнул в огонь горсть гнилых зубов. Пламя позеленело, осветив фигуры за спинами героев – десятки теней с петлями на шеях.

Семён выхватил револьвер. Ствол обвил грибок, но он выстрелил сквозь плесень. Пуля прошла сквозь Боцмана, попав в тень Агаты. Та взвыла, схватившись за плечо – там, где кровь сочилась чёрным.

– Он… в наших головах, – прошипела она, падая на колени. – Бей по…

Боцман рассыпался в комаров. Рой сложился в слова над костром: «Лыковы всегда предают». Семён размахнулся прикладом, но ударил Агату. Та рухнула в грязь, выплюнув зуб.

– Проснись! – он тряс её, но её зрачки расширились, отражая алтарь за его спиной. Костяные руки уже обвивали его шею, пахнущие утопленницкими волосами.

Костер погас. Тени зашевелились, хватая их за лодыжки. Где-то в болоте заиграла шарманка – мотив похоронного марша.

Возвращение и угроза. Жатва отравленных истин

Баржа Боцмана скрипела, как старый гроб. Доски палубы прогибались под ногами, обнажая чёрные зубы трюма – там шевелилось что-то, похожее на спутанные волосы с клешнями. Боцман, теперь больше похожий на куст из ран и ржавых гвоздей, протянул им черенковый кувшин. Жидкость внутри пузырилась, выплёвывая на поверхность детские молочные зубы.

– Наслаждайтесь, – булькнул он, вытирая руки о фартук из человеческой кожи. На груди болтался амулет – высушенное сердце с выцарапанным «Лыков». – Правда всегда горчит, как вода из утробы утопленницы.

Агата швырнула плиту на стол. Камень впился в древесину, выпустив струйку тёмной смолы. Буквы «Кровь Лыковых» пульсировали, будто под ними бились крошечные сердца.

– Твоя фамилия или Лизы? – она ткнула ножом между слов, высекая искры. – Или вы все, как крысы, из одного проклятого помёта?

Семён молча налил ром в кружку. Спирт шипел, разъедая глину. Он выпил залпом – жидкость оставила на губах плёнку, как после поцелуя трупа.

– Лиза… хотела порвать эту цепь. – Он сжал кружку, треснувшая ручка впилась в ладонь. – Она сменила фамилию. Отказалась от наследства.

– А ты? – Агата перевернула плиту. На обратной стороне – портрет Лыкова-прародителя. Черты Семёна, но с щупальцами вместо бороды. – Ты до сих пор носишь их метку. – Она тыкнула в его грудь, где медальон жёг кожу красным клеймом.

Боцман засмеялся, вытирая слизь с подбородка. Его пальцы оставляли на коже полосы гнили.

– Кровь не смыть, – прошипел он, подливая рому. На дне кувшина зазмеились тени, складываясь в Лизу – она билась в паутине из вен. – Даже если вырежешь сердце…

Семён вскочил, опрокинув скамью. Баржа качнулась, из трюма донеслось шуршание когтей по железу.

– ЗАТКНИСЬ! – он швырнул медальон в болото. Металл разрезал воду, как нож плёнку на молоке. На миг стало тихо.

Агата схватила его за плечо:

– Идиот! Это единственное…

– Доказательство, что я – они? – Семён обернулся. В глазах плавали чернильные пятна. – Теперь нет. Теперь я свободен.

Болото ответило бульканьем. Медальон не утонул – он лежал на поверхности, как брошенная монета. Тень под водой сомкнулась вокруг него. Пальцы из тины, длиннее человеческих, с суставами как у паука, подняли цепочку. Существо, словно слепок из пепла и спутанных волос, прижало медальон к груди. Глазницы светились тусклым зелёным – цветом гнилого фосфора.

– Свободен? – Агата засмеялась, указывая на воду. Медальон исчез, а существо медленно погружалось, не сводя «глаз» с Семёна. – Теперь ты их цель.

Боцман налил себе рому в горло, минуя кружку. Жидкость вытекала из дыр в шее, но он продолжал смеяться:

– Они уже здесь.

Баржа дрогнула. Из трюма выползли тени, облизывая клыки языками из мха. Где-то вдали, за стеной тумана, Лизыны руки схватили решётку Хранилища.

Глава 4: «Предательство Боцмана?»

Бар «Гнилой Якорь». Тени в роме

Бар «Гнилой Якорь» дышал гнилью. Цепи, свисавшие с потолка, звенели костями вместо звеньев – позвоночники утопленников, сплетённые в гирлянды. На стене висел портрет капитана с лицом, съеденным моллюсками: из глазниц выползали угри, шипя на каждого, кто заказывал второй стакан. Агата провела пальцем по столу – липкая плёнка потянулась за кожей, как сопли демона.

– Ты уверена, что это ром? – Семён ковырял в зубах чёрным ножом. В бокале шевелились черви, слепленные в букву «Л». – Пахнет, будто Маруся выдоила эту дрянь из кишок болотной твари.

Маруся появилась из-за стойки, как призрак. Лишайники с её лица исчезли, обнажив кожу – гладкую, как шёлк на гробу. Платье с блёстками мерцало чешуёй, каждый шаг оставлял за ней слизевые дорожки. Она поставила перед ними кувшин. Внутри плавало что-то с человеческими ресницами.

– Пейте, голубчики, – её голос теперь напоминал скрипку, натянутую на нервные струны. – Скисший страх пьянит лучше абсента.