Полная версия
– Низкие потолки, низкий дверной проем и маленькие окна, – разговаривая сам с собой, Виктор спрыгнул обратно в траву и обошел дом. – Удивительно!
Он пробрался через густые заросли крапивы к окошку с поднятыми руками, чтобы не обжечься. Со стороны огорода ставни оказались не запертыми. Виктор оперся руками о подоконник, заглянул и забрался внутрь.
– Добро пожаловать, как говорится, – сказал он спустя минуту, отворяя дверь. – Заходите, полы крепкие, все в очень даже неплохом состоянии, учитывая, что дом много лет не топился зимой… Только головой не стукнись, Аня, проем низкий.
Зайдя внутрь, Анна увидела маленькую комнату, типичную для деревенского дома, но с небольшими оговорками. С правой стороны, почти примыкая к стене, находилась небольшая печь, расположенная устьем к фасаду. В углу стояли черенки, на вбитых в бревна колышках висели какие-то заскорузлые тряпки. Рядом с печью на покосившейся деревянной полке стояла кухонная утварь: помятый ковшик, кастрюльки, большие деревянные ложки и скалка лежали горкой на высохшем полотенце. Под скамейкой стоял рассохшийся бочонок и железный с облупившейся эмалью ржавый таз. Грубовато сбитые деревянные полы покрывал густой слой пыли, меж двух окон, выходящих на реку, находился грубо сколоченный стол, рядом валялась опрокинутая скамья. Пахло слежавшейся пылью и мышами.
Виктор осматривал запоры на ставнях, временами хмыкая. Он открыл окна, впустив в застоявшийся воздух запертого дома свет и свежий ветерок. Отодвинул заслонку, заглянул в непривычно маленькое устье и вытащил чугунок.
– А могла быть и курная, – задумчиво сказал он, поставил чугунок на место, поднял скамейку и, стряхнув с нее пыль, сел.
– Какая? – спросила Анна, с удивлением разглядывая единственную комнатку заброшенного дома.
– Это изба, которая топилась по-черному, – пояснил Виктор. – В ней отсутствовала труба, дым из печи поступал в жилое помещение.
– И как люди жили в таких домах? Сажа везде и… как они там дышали?
– Да нет, Аня, дым скапливался под потолком и уходил в волоковое окно с задвижкой, а далее в дымник… Вплоть до XIX века не только на Севере, но и по всей России строили исключительно курные избы. Проще, да и экономия на топливе. Дверные проемы делали низкими, окна – маленькими. Зимой протопить деревянный дом сложно, он быстро выстуживается. Это вам не газ, включил котел и забыл. С вечера надо наколоть щепы на растопку, да сложить в печь, чтобы высохли до утра. Пока топится печка – тепло, даже жарко, а потом температура быстро опускается… Помню, рано утром из кровати вылезать не хотелось, дома температура опускалась до пятнадцати градусов. Мамка будит в школу, а вставать не хочется… – он помолчал, улыбнулся своим мыслям и вдруг без какого-либо перехода добавил: – А ты знаешь, почему в Англии так много зданий с заложенными оконными проемами?
Анна посмотрела на него и пожала плечами.
– Я не знаю. Может, архитекторская задумка такая?
– Нет. Дело в том, что раньше в Англии существовал налог на окна. Да-да, не смейся. Это же мостик холода, – сказал Виктор, доставая сигареты из кармана рубашки. – Это такие места, через которые в дом проникает холод. Двери, стыки и, разумеется, окна. Чем больше окон, тем сложнее и дороже отапливать помещение. В Англии красивые дома с окнами могли себе позволить только богатые люди, а народ победнее нашел выход и закладывал оконные проемы кирпичом, чтобы сэкономить.
Осмотрев еще раз стены и запоры на толстой двери, он вышел из дома, насвистывая какую-то знакомую мелодию. Анна продолжала с любопытством разглядывать небольшую комнату. Увидела на подоконнике коричневый треснутый горшок с засохшим цветком, подошла, дотронулась до стебля, и листья, шурша, упали на пол. Память тут же услужливо вернула ее в прошлое, она вспомнила летние каникулы, которые проводила в деревне. Такая же речка рядом с домами, лес, где она собирала землянику и нанизывала спелые ягоды на травинки, а затем дома делала мороженое по рецепту бабушки: тщательно разминала ложкой лесную землянику с садовой клубникой в чашечке, добавляла холодные сливки и засыпала все это сахаром. Вкус и аромат она помнила до сих пор… Как и алую герань и алоэ в горшках на деревянном подоконнике в перекрестье старых, с облезлой белой краской рам, чугунок с ухой в печи, сваренной из наловленных утром ершей, ароматная зелень с грядки. При мыслях о еде девушка вдруг осознала, что она очень голодна. Живот тянуло, рот тут же наполнился слюной. Земляника, сливки, горбушка свежего горячего хлеба с хрустящей корочкой, сало с чесноком и прослойками мяса, пересыпанное крупной солью и хранившееся завернутым в тряпочку. Бабушка доставала его из морозилки гудящего старого «ЗИЛа» и строгала огромным ножом.
– Дура я, – чуть слышно буркнула девушка и, опершись рукой о подоконник, выглянула наружу. – Алексей, нашел что-нибудь?
– Нет, а что тут у вас? – ответил он, обходя густые заросли.
– Дом какой-то маленький и странный.
– И в чем заключается его странность?
Анна повернула горшок, и последние листочки упали на подоконник.
– Это не деревенский дом, а краеведческий музей какой-то, – промолвила она и усмехнулась. – Ухват возле печки стоит, другие непонятные вещи… цветок забыли полить. – Она показала на засохший прутик в горшке. – Что там в соседнем доме?
– Примерно то же, что и здесь – краеведческий музей. Я не стал заходить внутрь, ствол дерева проломил крышу, а стены покосились, – хмуро сказал Алексей и оглянулся. – А где Виктор?
– Вышел только что. Открыл дом, нас впустил и ушел почти сразу. Ему пришлось залезть через окно, дверь была заперта изнутри.
Алексей встал на завалинку и заглянул внутрь дома.
– Это тебе, – он протянул Анне маленький букет ромашек. – А жильцы?
– Ой, спасибо, – пряча внезапное, но приятное смущение, девушка отвернулась. – Какие жильцы?
– Дверь была закрыта? – задал он встречный вопрос.
Анна кивнула и, хромая, направилась к печке, на которой за потрепанной занавеской из грубой дерюги, лоснившейся от бесчисленных прикосновений, обнаружился ворох старых вещей.
– Да, заперта. Слушай, а тут еще одежда старая и валенки! Подумать только, я последний раз видела валенки в детстве. Мы с девчонками ходили на речку зимой, там была крутая горка такая и…
Но Алексей, казалось, ее не слушал и продолжал рассуждать, обращаясь скорее к самому себе.
– Виктор забрался через окно, говоришь? Другие ставни на окнах были закрыты, а то, что выходит на огород и в сторону леса, – открыто. Значит, кто-то выбрался из дома через окно. Дверь-то кто запер?
– Уйти-то он ушел, да только неизвестно куда. – Виктор подошел к дому, сел на крошечную скамейку под окном и достал пачку сигарет. – Странно все это, очень странно… Ничего не замечаете?
– А что такое?
Анну насторожил разговор, она посмотрела на Алексея, но тот молчал.
– Нет столбов линий электропередач, отсутствует проводка в домах, розетки, выключатели.
– Может, тут старообрядцы жили? – задумчиво пробормотала Анна, выглядывая из окна, за которым буйно разрослась бузина, и представила людей в странных одеждах, пляшущих вокруг костра. – Или представители неоязыческого религиозного движения… каждый сходит с ума по-своему.
– Откуда здесь взяться старообрядцам?
– Рыбаки? – предположил Алексей.
– Им здесь тоже делать нечего. Это не Енисей и не Волга, где можно ловить рыбу в промышленных масштабах. Тут постарались либо реконструкторы, либо дома строили для съемок фильма. Построили крошечную деревушку, отсняли материал, а домики бросили, как это часто бывает. – Виктор замолчал, затянулся и, прищурив от дыма глаза, посмотрел на стоявшего рядом парня. – Если бы я был мистиком, то я бы тебе, Алексей, поверил, когда ты сказал, что мы… Ладно, ерунда все это. Давайте остановимся здесь.
Анну пробрал холод, смутная догадка мелькнула в голове.
– Мы что, останемся здесь ночевать?
– А есть варианты, Аня? Либо проведем ночь под крышей, либо в лесу под дождем. Смотри, тучи опять собираются. Кстати, я прошелся по улице, если ее так можно назвать, и уперся в лес. Там есть заросшая тропка, но ни следа мало-мальски приличной дороги. Чертовщина какая-то…
– Нас скоро найдут, – продолжала гнуть свою линию Анна, и Виктор поспешил с ней согласиться.
– Обязательно, но пока нас не нашли, лучшего места для ночевки не придумаешь, а завтра вернемся к автобусу. Мы просто заблудились и пошли не в ту сторону.
Анна страдальчески поморщилась и отвернулась, разглядывая свои уже не настолько белоснежные кроссовки, какими они были вчера.
– Я вся грязная, черт, – в сердцах бросила она. – Кроссовки и джинсы сырые насквозь, и мальчишка заболеет, если его не переодеть.
– Сходи и умойся на речку, пока мы будем разводить огонь в печке. Возьми одежду мальца и постирай, пожалуйста, она быстро потом высохнет. Алексей, – обратился Виктор к парню, – пойдем проверим, есть ли тяга. Труба целая, так что проблем с растопкой, скорее всего, не возникнет.
Деревянное крыльцо проскрипело, в дом следом за Виктором вошел Алексей.
– Слушай, Аня, у меня с собой есть сменная чистая одежда, спортивные штаны и футболка. Я ж на тренировку ехал… могу поделиться.
Анна вздохнула и обреченно кивнула. Обхватила себя руками и обернулась, ища глазами ребенка. Мальчик – потерянный и испуганный – стоял на том же месте, где его оставила девушка, когда вошла в дом. Русые волосы торчали в разные стороны, густая челка почти закрывала глаза. Он неподвижно стоял возле двери в своей жуткой окровавленной футболке с принтом улыбающегося Винни-Пуха и смотрел на Анну.
– Красивая футболка, кролик, – Анна приблизилась к ребенку, с трудом села на корточки и погладила его по худенькой ручке. – Тебе ее мама купила?
Мальчик не ответил. В его глазах помимо растерянности и усталости читался страх. Анне внезапно стало безумно жаль этого несчастного мальчишку, который лишился своей мамы каких-то двадцать часов назад. Пока они брели по лесу, искали дорогу, пока не выбрались к этой затерянной в лесу деревушке, подобные мысли ее не посещали. Девушка обняла его и почувствовала, что сейчас заплачет, потому что подумала о своей маме. Крепко зажмурилась, но это ее не спасло. Вытирая выступившие слезы тыльной стороной ладони, Анна отстранилась и взглянула на малыша.
– Меня зовут Аня, а тебя?
Мальчик продолжал неподвижно стоять, опустив ручки по швам, словно оловянный солдатик, и молчал. Лишь таращил большущие испуганные глаза на девушку.
Расположились на ночлег в доме. Пока остальные обустраивали спальные места, Виктор, морщась, сидел на крылечке и курил. Плечо ныло и дергало, как старый зуб, периодически начинающий болеть и с которым ты собираешься отправиться в стоматологию, да вновь откладываешь, стоит боли немного утихнуть. Он потряс хлипкие перила и покачал головой, выпустив облачко табачного дыма в вечерние сумерки. Само крыльцо сложно было в прямом смысле назвать крыльцом, так, вкопанные еловые столбики с грубо отесанными досками. И еловая палка, заменяющая перила, прибитая к бревнам с одной стороны и воткнутая в землю с другой.
Он докурил, поднялся и направился к реке умыться, мысленно называя себя ослом. Зачем, сказывается, он возвращался домой? Потому что забыл свой перочинный нож. Черт бы его побрал… Он до мельчайших подробностей помнил, как остановился на тротуаре, пропустил мальчишку в оранжевой куртке и проверил боковой карман сумки. И подумал, что обойдется один день без своего любимого ножа, дернулся идти дальше, но привычка решила исход дела. Он развернулся и чуть не столкнулся с низенькой девушкой, которая бежала, уткнувшись в свой смартфон, и зашагал обратно к подъезду.
В больнице прием посетителей в будние дни осуществлялся до восьми часов вечера, и Виктор, заходя в подъезд, уже придумывал, что скажет жене в свое оправдание. Он обещал приехать сегодня пораньше, но сначала его задержали на работе, а потом он опоздал на автобус. Пока гладил рубашку, пока делал ей бутерброды и заваривал чай в термосе… она сама попросила принести ей в больницу чего-нибудь вкусненького. Как раз то, что нельзя есть при панкреатите… а опоздать минут на двадцать, в сущности, ерунда, правда?
Он поднялся на третий этаж, мысленно отметив, что курить пора бросать. Всякий раз, задыхаясь от быстрой ходьбы или поднимаясь по лестнице, он клялся, что завяжет с сигаретами раз и навсегда, но время шло, а курить он так и не мог бросить. Он зашел в квартиру, скинул ботинки и направился в свою комнату, где на столе рядом с разобранным старым советским радиоприемником лежал его перочинный нож в кожаном чехле. Нож, который вскоре будет валяться в лесу на стылой земле с окровавленным лезвием, тускло поблескивая в сумерках латунью на рукояти возле бездыханного скрюченного тела девушки в задранной до шеи грязной толстовке…
Перед тем как выйти, он посмотрел в зеркало, поправил воротник выглаженной утром рубашки. Он знал, что Вика непременно сделает ему замечание, если он явится к ней в мятой одежде. Она щепетильно относилась к внешнему виду и ни в чем не терпела неряшливости. Их единственный девятнадцатилетний сын учился в Петербурге и, вырвавшись из цепких материнских рук, первым делом сменил гардероб: избавился от шерстяных брюк и ненавистных рубашек с короткими рукавами. Недавно он прислал Виктору несколько фотографий с концерта какой-то рок-группы, где он в компании с очаровательной миниатюрной блондинкой позировал на фоне сцены, показывая «козу» правой рукой. Другой, отметил про себя с улыбкой Виктор, разглядывая снимок на телефоне, он обнимал девушку за талию. Хорошо, подумал он тогда, что мама не увидит эти драные на коленках джинсы и кеды с развязанными шнурками, сынок!
Он еще раз быстро окинул себя придирчивым взглядом, похлопал руками по карманам, проверяя, на месте ли зажигалка и сигареты, достал смартфон и набрал короткое сообщение: «Немного опаздываю, люблю!» А затем вышел из квартиры, чтобы больше в нее не вернуться.
Глава 7
В мерклом свете густеющих сумерек предметы лишились четких очертаний и сливались с тенями. На востоке небо, поливавшее дождем землю почти четырнадцать часов без остановки, вновь затягивали облака.
Спальное место Алексей устроил для себя прямо на полу, подложив под голову рюкзак, Виктору досталась скамья, достаточно широкая для того, чтобы на ней удобно было спать. Анна же устроила спальное место для себя и ребенка на печи, постелила найденное тут же одеяло и поправила шторку, вытащила из дома остальные вещи и бросила их возле крыльца. От них шел неприятный спертый запах, и Анна вспомнила чердак деревенского дома бабушки и дедушки, где пахло точно так же: слежавшейся пылью, годами копившейся на балках и ящиках, набитых всяким ненужным хламом, изъеденной молью одеждой, плесенью и мышами.
Анна усадила ребенка на печку и помогла ему раздеться. Ей самой нестерпимо хотелось искупаться, она чувствовала грязь, кожу стягивал высохший пот, да и сырая одежда комфорта не прибавляла. Девушка, смущаясь, напомнила Алексею о его предложении. Парень охнул и тут же вытащил из сумки сменную одежду.
– Извини, совсем из головы вылетело. Держи, только штаны тебе по размеру не подойдут, да и футболка… но зато они чистые.
– Это главное, – Анна взяла одежду, – спасибо тебе большое.
Она украдкой оглянулась на Виктора, возившегося возле печки, и шепотом добавила:
– Я пойду умоюсь, последи за мальчиком, пожалуйста.
Алексей кивнул.
– Послежу.
– Я быстро… – Анна постояла в нерешительности несколько секунд, скомкав в руках вещи Алексея, а затем захромала к выходу. – Я быстро.
Она вышла на крылечко и огляделась. Было очень тихо, лишь со стороны реки доносились мягкие звуки журчания воды да размеренное кваканье лягушек, тянуло стоялой сыростью. Воздух полнился тем умиротворяющим душу спокойствием, какое можно ощутить лишь на природе, вдали от городского шума. Пахло прогретым на солнце старым деревом, покрытым желто-серым лишайником. Деревушку от посторонних глаз скрывали густые заросли лещины и черемухи, возле дома, примыкая вплотную к стене, рос большой раскидистый дуб. Это место напомнило ей родную деревню.
Ане вновь девять лет, она вернулась домой с прогулки. Платье порвано (она зацепилась за сучок), испачкано илом и зеленью сочной июльской травы. За это ей попадет, но не сильно, поэтому девчонка не переживает. Вместе с соседскими ребятишками они весь день строили возле реки в зарослях шалаш; носили доски со старой лесопилки для настила, ломали ветки и закидывали ими крышу. Острые, ободранные коленки торчат у самого подбородка, маленькая Аня сидит на крыльце и ждет, когда ее позовут ужинать, но мысли вихрем уносят ее в завтрашний день. У них запланировано еще много интересных игр, на которые не хватит и целого лета. Ее угольно-черные волосы растрепаны и падают на большие, не по-детски задумчивые карие глаза, на исцарапанных грязных пальцах сгрызенные до корней ногти, – черновой набросок юной и нескладной девочки.
На ладони лежат спелые, бордовые вишни. Она ест ягоды, прислушиваясь к голосам, доносящимся из распахнутой настежь двери, и выплёвывает косточки в траву. Амели на мели, подумала девочка и повесила соединенные черенками вишенки на ухо. Громко жужжа, из цветущей красно-желтым пламенем мальвы вылетела бронзовка, Аня дернулась поймать жука, но остановилась; уж больно хорошо было неподвижно сидеть на старых ступеньках с облезшей краской и смотреть на сад, наполненный до краев вечерним мягким светом заходящего солнца. Ветви яблонь клонятся под тяжестью зреющих плодов, бросают тени на лицо Ани. В другое время она кошкой рванула бы с места, поймала бронзовку и посадила в спичечный коробок, и вечером перед сном, лежа в кровати, слушала бы, как тот скребется, пытаясь освободиться из плена, но не сейчас. Девочка проводила его взглядом и съела последнюю вишенку. Кто-то крикнул на улице и засмеялся, голос детский, незнакомый. В будке лениво тявкнула старая – старше Ани лет на семь, если не больше – собачка Жужа и затихла.
– Аня, иди и мой руки, мы садимся ужинать.
– Хорошо, ма!
Аня подскакивает и влетает в дом, пугает старую трехцветную кошку, умывавшуюся в коридоре, и игнорирует просьбу матери. Она здорово проголодалась, весь день их шумная компания питалась исключительно щавелем и зелеными, кисло-горькими яблоками. Оставляя за собой грязные следы босых ног на выкрашенном коричневой краской полу (будто по дому метался безумный ученый Гриффин), девочка садится за стол и упирается кулачками в щеки.
– Аня, посмотри на себя! – всплескивает бабушка руками и перебрасывает полотенце с плеча на спинку стула, пропуская мимо себя Полину с полной тарелкой супа. – Если ты сию же секунду не умоешься, я тебя оставлю без ужина. Поля, скажи ей!
– Аня, бабушка тебе что сказала?
– Ну, ма!
– Никаких «ну» и «ма», мигом!
Вздохнув, Аня в мгновение ока перенеслась на семь лет вперед и превратилась из нескладного, угловатого ребенка, с тонкими и длинными ногами, как у аиста, в симпатичную девушку. Лишь непослушные длинные пряди волос так же падали на лицо. Ее не покидало тревожное чувство дежа вю. Анна заглянула через плечо в комнату, где Алексей возился с малышом и пытался разузнать его имя, но мальчик упорно молчал.
Осторожно, боясь оступиться, Анна обогнула густо разросшийся на берегу реки ольшаник и спустилась к воде, где виднелась песчаная коса. Скинула тяжелые, мокрые кроссовки, осмотрела опухшую лодыжку и осторожно ступила на прохладный берег. Огляделась, села на песок и не торопясь выкурила сигарету. В конце концов, все деревни похожи друг на друга, а здесь вдобавок и река находилась под боком, лес. Думать обо всем, что с ними произошло, где они и что делать дальше совершенно не хотелось. Ей хотелось только смыть с себя вместе с грязью и потом прошедшие сутки, поесть и лечь спать. При мыслях о еде желудок сердито заурчал. Девушка затушила окурок, поднялась и чуть не упала – закружилась голова.
Она некоторое время наблюдала за тропой и берегом реки и, убедившись, что никто из мужчин не спускается к речке, разделась, оставшись в нижнем белье. Темнота, хлынувшая в речную долину после захода солнца, в мгновение ока изменила окружающую природу. Девушка посмотрела на противоположный берег, и в какой-то миг ей показалось, что все – деревья, берег, небо – потеряло цвет, стало черно-белым, как будто она попала на другую планету. Тревога усилилась, она схватила одежду и замерла, борясь с желанием броситься к дому, но необходимость побыть одной и привести себя в порядок побороли страх. Она наблюдала за собой со стороны, видела одинокую, маленькую фигурку девушки, сидящую на корточках у кромки воды. Задумчивая, притихшая, та полоскала вещи ребенка… При виде темных пятен на футболке малыша и на мутную розоватую воду, ее замутило. Кровь засохла, и полностью отмыть ее никак не получалось. Анна несколько раз прополоскала джинсы, маленькие, полосатые носочки и футболку. Вспомнила мертвую женщину на поляне, ее страшный, пустой взгляд и разорванное платье с темными пятнами крови. Она до сих пор лежит там, под куском брезента, если место аварии не обнаружили сотрудники полиции. Успела ли она подумать о чем-то, перед тем как… небытие поглотило ее?
Девушка застыла, включила камеру, представляя по привычке, что снимает фильм, и сознание мгновенно перенесло ее на несколько километров от заброшенной деревни. Тихое, размеренное жужжание камеры успокаивало, переносило на пленку то, что представляла в своей голове Анна. Она воочию видела поляну посреди притихшего леса, лежащий на боку автобус и два трупа под непромокаемым брезентом. Его длины оказалось недостаточно, из-под ткани торчали ноги в мокрой обуви, – мужские в стоптанных серых кроссовках и чуть в стороне женские. На ней осталась одна босоножка, вторая слетела во время аварии. Ее Виктор нашел в густой траве и положил вместе с личными вещами под брезент.
Вокруг ни души, лишь мерцающие на темнеющем небе первые звезды с безразличием серебрили примятую траву. Бледный свет дробился в осколках стекла и двигался, медленно перетекая вместе с движением планеты. Из темноты салона выглянул плюшевый медвежонок. Анна, продолжая сидеть на берегу реки, вздрогнула и чуть не упала в воду. Показалось, что плюшевая игрушка ожила и в следующую секунду повернет мордочку в сторону невидимого наблюдателя, поднимет лапку и махнет ему как старому приятелю. Нет, это просто игра света и тени, да разыгравшееся воображение. Нет, поправила она себя, не совсем так. Мысль и ночь, сплетаясь воедино, рождают жуткую реальность, которой не место в материальном мире. Это то, что называют иррациональными мыслями, которые… Кто-то вполне реальный проник в полет фантазии девушки. Постоял некоторое время на краю поляны, прячась в густых зарослях. Анна скорее почувствовала, чем услышала, как некто, явившийся из леса, принюхивался. Затем двинулся по серебряной от лунного света траве, бросая длинную тень на автобус. Исчез медвежонок, съежился от страха. Существо чуть слышно проворчало что-то нечленораздельное, а затем медленно стащило брезент с мертвеца.
Раздался внезапный треск – закончилась пленка. Картинка смазалась, запрыгала и исчезла. Анна вздрогнула. Оглянулась, потрясла головой, и наваждение растворилось в сумерках. Быстро простирнула и выжала вещи, морщась от боли – место пореза на ладони дергало и горело. Девушка осторожно сняла мокрую повязку, боясь увидеть там потемневшую и опухшую кожу, но все оказалось не настолько плохо. Осмотрев порез, Анна подумала, что перед сном его стоит еще раз обработать. И лишь после этого залезла в реку, наслаждаясь теплой, как парное молоко, темной водой. Медленное течение увлекало ее за собой, манило в глубину, но девушка не стала заходить далеко, наспех отмыла грязь с кожи, выбралась из воды и села на валявшуюся на берегу корягу.
Глядя на реку, где в заводи, как овечки у загона, толклись цветущие кувшинки, Анна вспомнила картины Клода Моне. «Кувшинки» – цикл из приблизительно двухсот пятидесяти картин французского художника-импрессиониста, который он создавал на протяжении тридцати лет, пока не ослеп. Анна, глядя на игру света и тени и на водяные цветы, невольно пожалела творца. Потерять зрение для художника – равносильно смерти. Потеря зрения для любого человека вообще вещь страшная, но для художника? Относительно недавно она начала интересоваться живописью, ходила в музеи и читала биографии знаменитых художников. Ей нравились работы Васнецова, Серова и Врубеля, но «Пан» последнего нагонял на нее такой страх, что девушка всякий раз с замирающим сердцем проносилась мимо картины, ощущая спиной взгляд водянистых и блестящих глаз древнегреческого бога лесов, пастухов и охоты. Врубель под конец жизни сошел с ума и тоже ослеп. Последние годы художник пребывал в собственном мире галлюцинаций, о которых изредка и весьма пространно рассказывал окружающим.
