Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

Айн, которая до этого молчала, шагнула к ним. Её голос был резким: – Если соль говорит – слушай. Но помни: она не друг. В степях нас учили, что голос, который зовёт слишком громко, всегда зовёт в яму.

Каэлен встретился с её взглядом. – Но, если мы не будем слушать, мы останемся в темноте.

– А иногда темнота лучше, чем обманчивый свет, – отрезала Айн и отвернулась, проверяя оружие.

Толпа за их спинами снова зашепталась. Люди спорили: одни видели в Каэлене защиту, другие – угрозу. Несколько мужчин прямо говорили, что лучше идти одними, чем следовать за тем, кто слышит соль.

Каэлен слышал их, и хор в груди повторял каждое слово. Но вместе с этим хор не был враждебным. Он словно впитывал всё: страх, надежду, ненависть, – и превращал их в тихую песнь.

И вдруг он почувствовал, что эта песнь тянется дальше, чем к людям вокруг. Она уходила за горизонт. Будто кто-то там, далеко на западе, ждал его ответа.

Когда жара начала спадать и тени кургана вытянулись длиннее, вдалеке показалось движение. Сначала все решили, что это мираж – струи горячего воздуха часто рисовали образы, которых на самом деле не было. Но скоро стало ясно: это были люди.

Колонна беженцев напряглась, кто-то вскрикнул, женщины прижали детей. Из-за колеблющегося марева выныривала группа всадников. Их силуэты резали горизонт – низкие кони степного вида, острые копья, длинные плащи.

Айн сразу узнала их. Она сжала клинок и тихо сказала: – Кланики.

Слова эти разлетелись по колонне, как искра. Люди забормотали, кто-то бросился собирать мешки, кто-то приготовился бежать. Но бежать было некуда: степь тянулась во все стороны, и спрятаться в ней было невозможно.

Всадники приблизились быстро. Их было не меньше десятка. Лица закрыты повязками от пыли, глаза щурились от солнца. Двигались они ровно, слаженно, будто были частью одного организма.

Они остановились в двадцати шагах. Вперед вышла женщина, сидевшая на гнедом жеребце. Её волосы, выбившиеся из-под капюшона, были седыми, но движения уверенными. В руках она держала копьё, остриё которого сияло, словно отполированное солью.

Она долго молчала, рассматривая беглецов, а потом сказала глухим, низким голосом: – Снова те, кого выдавила Империя. Снова чужаки топчут степь.

Айн шагнула вперёд. Её спина была прямой, как струна, и голос твёрдым: – Мы не чужаки. Мы такие же дети земли, как и вы.

Женщина прищурилась. – А я вижу среди вас того, кто несёт соль в груди. – Её копьё качнулось в сторону Каэлена. – Он – не дитя земли. Он – её рана.

Толпа за спиной Каэлена загудела, словно подтверждая её слова. Кто-то отшатнулся от него, кто-то зашептал молитвы.

Каэлен вышел вперёд. Голоса соли внутри него отозвались гулом, как раскат грома, и в этот гул вплелись обрывки памяти: лица, погибшие в городе, образы соляных оболочек у колодца, шёпот тех, кого он отпустил.

– Я не враг, – сказал он ровно. – Соль говорит со мной, но я не её слуга. Я слушаю – чтобы помнить.

Седая женщина медленно покачала головой. – В степях слушают только ветер и кровь. Кто слушает соль – тот предатель.

Её слова повисли в воздухе, и всадники сжали копья крепче. Атмосфера натянулась, как тетива лука. Одно неверное движение – и кровь польётся по камням кургана.

Тишина между двумя сторонами стала почти невыносимой. Люди за спиной Каэлена теснились, словно стадо перед хищником, и каждый шорох сухой травы казался предвестием удара. Лира прижалась к нему ближе, её пальцы дрожали на его запястье.

Айн шагнула вперёд, становясь между всадниками и колонной. Она подняла клинок, но не угрожающе, а как знак, что готова говорить от лица всех. – Мы не пришли воевать, – произнесла она твёрдо. – Эти люди бегут от Империи. Они не враги степи.

Седая женщина слегка наклонила голову. Её глаза оставались холодными. – Империя – яд. А кто пил его воду, тот уже отравлен.

Каэлен ощутил, как хор соли в груди усилился. Голоса были тревожными, будто предчувствовали кровь. Он сделал шаг вперёд, и воздух словно дрогнул. – Мы несем с собой только память. Не проклятие.

Женщина с копьём прищурилась. – Память? – в её голосе прозвучала насмешка. – Память степей – это пепел и кости. А твоя соль хочет больше. Я чувствую её.

Её всадники зашумели, копыта нетерпеливо били по земле. Один из них выкрикнул: – Убей его! Пока он не сделал нас такими же, как тех у колодца!

Толпа беглецов завизжала, кто-то упал на колени, умоляя не начинать бой. Лира стиснула руку Каэлена, её голос прозвучал горячо, но решительно: – Если ты позволишь им поверить, что соль владеет тобой, нас всех ждёт смерть. Скажи им правду.

Каэлен поднял голову. Соль внутри отзывалась эхом, как гром в расселине. Он вдохнул и сказал: – Я не оружие Империи. Я не Архимаг. Я человек. Соль во мне – это рана, а не дар. Я слушаю её, чтобы помнить тех, кого она забрала. Если вы хотите, чтобы память степи исчезла – убейте меня. Но тогда убейте и всех, кто остался в этом мире.

Слова его разлетелись по степи, и даже ветер стих на миг. Люди за его спиной перестали кричать, а всадники переглянулись. Лица их оставались суровыми, но в глазах мелькнуло сомнение.

Седая женщина не опустила копья. Но её голос стал тише, глубже: – Ты говоришь так, будто сам не знаешь, кто ты. Это хуже, чем ложь.

Айн напряглась, её клинок поднялся чуть выше. – Вы должны выбрать, – сказала она. – Будет ли эта встреча кровью или словом.

Напряжение повисло тяжёлым грузом. И весь курган ждал, куда качнётся чаша весов.

Мгновение тянулось, как натянутая тетива. Казалось, ещё одно слово или неверный жест – и копья степняков ударят вниз. Беглецы позади Каэлена теснились плотнее, готовые в любой миг броситься врассыпную. Но бежать было некуда: степь простиралась без конца, и любое бегство стало бы бойней.

Каэлен слышал, как соль внутри него зашептала громче. Голоса мёртвых отзывались тревогой: «Они боятся. Они помнят. Но память – не доверие». Этот хор был тяжёлым, давящим, словно тысячи взглядов одновременно смотрели в его сердце.

Седая женщина наклонила голову набок, будто вслушиваясь не только в его слова, но и в этот гул. – Ты несёшь с собой крик земли, – сказала она. – Но степь знает: крик редко приносит исцеление. Чаще – смерть.

Айн шагнула вперёд, встав рядом с Каэленом. Её клинок блеснул в свете заката. – Он не враг. Если бы хотел убить этих людей, он бы сделал это у колодца. Он мог превратить их всех в соль, но не сделал.

Лира тоже не выдержала. Голос её сорвался, но в нём звучала твёрдость: – Он спас моего брата и этих беглецов. Соль слушает его, но он не управляет ею. Если вы хотите назвать врагом человека, который слушает, – тогда ваш гнев обращён не на него, а на саму землю.

Слова её вызвали гул среди степняков. Кто-то сжал копьё сильнее, кто-то, наоборот, опустил наконечник к земле.

Женщина подняла руку, и шум стих. Она смотрела на Каэлена долгим взглядом, в котором не было ни ярости, ни милости – только испытание. – Если ты не враг, – сказала она, – докажи это.

Каэлен почувствовал, как соль внутри зазвенела, будто готовилась к ответу. Но он понимал: любое проявление её силы лишь подтвердит страхи.

Он сделал шаг вперёд, опуская руки. Его голос прозвучал ровно, без вызова: – Я не буду доказывать словами или силой. Я докажу дорогой. Мы идём на запад. Если хотите – следите за нами. Если увидите в пути, что я враг, – убейте меня тогда.

Тишина накрыла курган. Даже ветер стих. Седая женщина прищурилась, и на её лице впервые мелькнуло нечто похожее на уважение.

– Хорошо, – произнесла она наконец. – Пусть дорога будет твоим судом. Но помни: степь смотрит.

Она опустила копьё. Всадники, словно по знаку, развернулись. Их кони топнули копытами и зашагали прочь, растворяясь в сумерках.

Толпа беглецов выдохнула, будто все разом сбросили удавку со своих горл. Но в этом вздохе звучал не только облегчение, но и новая тревога: ведь степь теперь действительно смотрела.

Когда всадники скрылись за линией холмов, над степью вновь воцарилась тяжёлая тишина. Она не была пустой – наоборот, казалось, сама земля прислушивалась к их дыханию, к каждому шагу, к каждому слову. Беглецы переглядывались, одни торопливо благодарили Каэлена, другие – молча отходили в сторону, словно боясь прикасаться к нему даже взглядом.

Айн молчала, но её рука всё ещё лежала на рукояти клинка. Только теперь напряжение в её позе немного ослабло. Лира же, напротив, схватила Каэлена за руку и крепко держала, будто боялась, что в любую секунду его могут снова увести из-под её глаз.

– Они вернутся, – сказала она тихо, когда тишина стала почти невыносимой. – И будут следить.

– Пусть, – ответил Каэлен. – Это лучше, чем кровь сейчас.

Но в груди соль не молчала. Её хор звучал тревожнее, чем раньше, и в этих голосах не было облегчения. Они шептали: «Ты открыл дорогу. Но дорога не твоя одна. Они будут идти рядом. Они будут судить».

Гайом опустился на камень, тяжело опираясь на посох. Лицо его было серым, дыхание неровным, но глаза всё ещё светились ясностью. – Степь не прощает слабости, – сказал он глухо. – Эти люди могут говорить, что будут ждать твоего падения, но помни: в их словах испытание. Если оступишься хоть раз, они ударят, и ударят без колебаний.

Каэлен кивнул. Он чувствовал ту же правду в этих словах, что и в шёпоте соли.

Айн нахмурилась и повернулась к беглецам. – Ставьте караулы, – бросила она. – Ночь не будет тихой. Если степняки решат проверить нас ещё раз, то сделают это во тьме.

Люди подчинились молча, но в их движениях угадывалась усталость. Некоторые падали прямо на землю, едва найдя клочок травы, другие дрожащими руками разводили костры. Огонь вспыхивал с трудом, и дым стлался низко, будто сам воздух не хотел поддерживать живое тепло.

Каэлен сидел, глядя на этот костёр. Лира прижалась к нему, её дыхание согревало его плечо, но сам он чувствовал лишь холод – холод, который исходил не от ветра, а от земли. Соль внутри него гудела, и в этом гуле слышался отзвук степных песен, которые, возможно, ещё века назад пели здесь кочевники.

И он понял: дорога на запад только начиналась, но каждый их шаг теперь будет не только их собственным выбором. Степь будет помнить. Степь будет судить.

Ночь опустилась быстро, словно сама степь хотела укрыть их под своим тяжёлым покрывалом. Костры горели тускло, их свет не разгонял тьму, а лишь создавал островки зыбкого тепла. В этих островках люди жались друг к другу, делились последними крошками хлеба, пытались уснуть, но сон не приходил.

Каэлен сидел на краю лагеря. Перед ним раскинулась темнота, и только редкие отблески огня скользили по его лицу. В груди соль отзывалась на каждый звук – на треск веток, на крик ночной птицы, на шёпот детей. Она не кричала, но её гул был тяжёлым и настойчивым, будто тысячи голосов ждали, когда он обратит на них внимание.

Лира подошла тихо, положила ладонь ему на плечо. – Ты снова слушаешь их? – спросила она шёпотом.

– Я не могу иначе, – признался он. – Они слишком громкие. Даже если я закрываю уши, они всё равно здесь.

Она присела рядом, её глаза блестели в темноте. – Я боюсь, что однажды они заглушат твой собственный голос.

Каэлен повернулся к ней, задержал взгляд. – А если мой голос и есть их голос? Если то, что я слышу, – это то, что осталось от людей, от земли? Может, я не разделяю их и себя.

Лира покачала головой. – Нет. Ты – человек. И если забудешь это, соль заберёт тебя.

Он хотел ответить, но в этот миг услышал резкий свист – знак караульного. Люди вскочили, схватились за оружие, кто-то упал в панике, цепляясь за детей.

Айн уже стояла с клинком в руках, её глаза горели в отблесках костра. – Что там? – крикнула она.

Из тьмы донеслось протяжное ржание лошадей и глухой топот копыт. Но шаги не приближались. Они кружили вокруг, словно невидимые тени.

– Они следят, – прошептал один из беглецов. – Те же, что приходили днём…

Каэлен встал, чувствуя, как соль в груди вибрирует, откликаясь на ритм копыт. Он понял: степь не отпустит их так просто.

– Это только начало, – сказал он тихо. – Завтра они вернутся. И будут ждать, чтобы мы ошиблись.

Утро пришло тревожным. Солнце поднималось медленно, словно не желало освещать степь, и его свет был мутным, почти серым. Над лагерем витала усталость: люди говорили вполголоса, собирали пожитки торопливо, будто хотели убежать от самой ночи.

Каэлен поднялся первым. В груди соль отзывалась тягучим звоном, будто она тоже помнила ржание и топот в темноте. Он прошёл мимо людей, проверяя, все ли готовы к пути. Старики тяжело поднимались, дети плакали, женщины пытались унять их шёпотом. Никто не жаловался вслух, но в каждом взгляде сквозил страх: все понимали, что в степи они лишь тени, которых легко стереть.

Айн стояла чуть поодаль, разглядывая горизонт. Её глаза сузились. – Смотри, – сказала она, указывая на север.

Там, вдалеке, над холмами тянулся дым. Не костры беглецов – дым был плотный, чёрный, и поднимался столбом.

– Кто-то идёт впереди, – продолжила она. – И они жгут всё за собой.

Лира подошла ближе, её пальцы вцепились в руку Каэлена. – Может, это кочевники? Или имперские войска?

Каэлен вслушался. Соль внутри не кричала, но её хор стал настороженным, словно она узнавала этот дым и не хотела говорить.

– Это не кочевники, – сказал он наконец. – И не войско. Это соль. Она идёт вместе с ними.

Люди вокруг, услышав его слова, зашептались. Кто-то перекрестился по-старому, кто-то упал на колени. Страх рос, как огонь в сухой траве.

Айн стиснула рукоять клинка. – Значит, нам остаётся только одно – идти быстрее. Если они догонят, мы не удержим строй.

Каэлен кивнул. Но в сердце он знал: избежать встречи не удастся. Соль всегда находит дорогу.

И степь, холодная и сухая, словно сама ждала этой встречи.

Дым на горизонте становился всё гуще. Казалось, он ползёт сам по себе, не дожидаясь ветра, и стелется низко, будто хочет укрыть землю серым саваном. Запах гари добрался до лагеря к полудню – едкий, тяжёлый, с привкусом соли. Люди начали кашлять, прятать лица в тряпках, дети плакали громче.

Каэлен шагал впереди, рядом с ним Лира и Айн. Каждый новый вдох отдавался в груди звоном, и соль внутри отзывалась всё громче. Она не говорила словами, но её тягучее молчание было тяжелее крика.

– Мы идём прямо к ним, – глухо сказала Лира, прижимаясь к его плечу. – Зачем соль зовёт тебя в огонь?

– Потому что там – её след, – ответил Каэлен. – Там память. И она не отпустит нас, пока мы не увидим её.

Айн фыркнула. – Твои речи всё больше звучат, как слова друидов. Они тоже любили вести людей к пропасти, обещая им «истину». Но раз уж дорога одна – придётся держать клинки наготове.

Сзади, среди беглецов, поднялся ропот. Несколько мужчин подошли ближе к Каэлену. Их лица были мрачны, голоса дрожали от усталости и страха.

– Сколько ещё мы должны идти за тобой? – выкрикнул один. – Каждый день – новые ужасы! Мы думали, ты спаситель, а идём прямо в смерть!

– Лучше бы остались в руинах, – добавил другой. – Там хоть стены были, а здесь – пустота и соль.

Каэлен остановился. Все взгляды устремились на него. Он чувствовал этот груз – не просто голоса людей, но и гул соли, который вплетался в их крики, подталкивая их к отчаянию.

– Вы можете уйти, – сказал он тихо, но его голос разнёсся по степи, словно сам ветер подхватил слова. – Но дорога назад закрыта. Там башни, там Элиан. Там вечность в цепях. Здесь – дорога вперёд. Выбор за вами.

Слова его повисли над толпой, тяжёлые и резкие. Несколько женщин прижали детей ближе, мужчины переглянулись. Никто не решился выйти из колонны.

Айн скривилась, но в её взгляде мелькнуло уважение. – Ну, хоть сказал им правду, – пробормотала она. – Пусть знают, что за спиной у них не рай.

Лира сжала руку Каэлена, и её голос прозвучал едва слышно: – Но, если они однажды решат, что дорога вперёд хуже… они пойдут против нас.

Каэлен молча кивнул. Он это уже знал.

Дым впереди всё рос. И с ним росла тишина, которая давила сильнее криков.

Глава 2: Пепельные странники

Степь, ещё вчера казавшаяся сухой и пустой, сегодня превратилась в мёртвое поле. Солнце заходило за горизонт, его багровый свет окрашивал облака в оттенки крови, а над землёй клубился дым – тяжёлый, тягучий, будто сама земля дымила, не желая отпускать свою боль. Воздух здесь был иным: сухой, но с горьким привкусом, оставлявшим на языке соль и пепел. Каждый вдох давался с усилием, а дети начинали кашлять, прикрывая лица руками или тряпками.

Колонна замедлила шаг. Люди теснились друг к другу, боясь смотреть на горизонт. Там, где заканчивалась красная полоса заката, виднелись силуэты. Сначала казалось, что это камни или странные холмы, изуродованные солью. Но вскоре стало ясно: они двигались. Высокие фигуры, худые и вытянутые, шли медленно, но их шаги были синхронны, как у воинов в строю. Казалось, что степь сама ожила и решила двинуться им навстречу.

Айн мгновенно схватилась за клинок. Её глаза сузились, она встала чуть впереди, заслоняя Каэлена и Лиру от возможного удара. – Узлы, – произнесла она с ненавистью, и голос её прозвучал низко и хрипло. – Они догнали нас.

Каэлен всмотрелся. Его сердце билось тяжело, и соль в груди зазвенела, как струна. Но он видел: это были не те твари, с которыми они сталкивались прежде. Лица у фигур отсутствовали, но вместо безликой пустоты узлов в их чертах угадывались остатки человеческого. Очертания губ, провалы глазниц, руки, в которых они держали факелы. И самое странное: факелы горели. Но не живым пламенем, а серым, словно тлеющим пеплом, светом.

– Нет, – сказал он глухо, почти шёпотом. – Это не узлы. Они другие.

– Другие или нет – всё равно враги, – резко бросила Айн.

Люди за их спинами загудели. Страх сжал их сердца, и паника уже готова была прорваться наружу. Женщины прижимали к себе детей, мужчины судорожно хватались за ржавые клинки, копья, камни – за всё, что можно было назвать оружием.

– Смотрите, они несут огонь! – выкрикнул кто-то из беглецов. – Узлы не горят! Это проклятые души!

– Это Архимаг послал их! – подхватил другой. – Они идут за ним, чтобы найти нас!

Гул рос, превращаясь в какофонию. И в этот момент соль в груди Каэлена заговорила – впервые за долгое время словами, ясными, чёткими, будто их произносил кто-то рядом, прямо в его ухо:

«Мы – не узлы. Мы – память, что решила идти».

Он вздрогнул. Слова отозвались холодом в костях, будто тысячи голосов разом проникли в него. Он чувствовал – это не угроза. Это констатация.

– Они… – Каэлен сделал шаг вперёд, и голос его дрожал, но звучал твёрдо. – Они не узлы. Соль говорит: они – память.

– Память?! – взорвалась Айн. Её клинок блеснул в огне заката. – Ты снова слушаешь соль? Сколько ещё раз она будет водить тебя за нос, прежде чем ты поймёшь, что её слова – яд?!

– Но ты видишь сама, – вмешалась Лира, её голос был мягким, но решительным. – Они не двигаются, как твари. Смотри – они идут ровно. Они несут факелы, как люди.

Айн бросила на неё взгляд, полный злости и боли. – Люди не становятся солью, Лира. Запомни это. Всё, что ты видишь – иллюзия.

Тем временем фигуры приближались. Их было не меньше сотни. Высокие, худые, белёсые, они двигались стройно, шаг за шагом. Факелы в их руках не трещали, не искрили, только тлели ровным серым светом, и этот свет казался чужим, мёртвым, но не угрожающим.

Каэлен чувствовал, как соль внутри отзывалась на каждый их шаг. Словно в груди билось не его сердце, а их ритм. Голоса, шепчущие в крови, становились громче:

«Мы были. Мы есть. Мы идём».

Люди позади начали пятиться. Толпа заволновалась, дети плакали громче, мужчины ругались, кто-то схватил камень и швырнул в приближающихся. Камень пролетел, ударился в грудь одной из фигур и рассыпался в белую пыль. Но фигура не остановилась. Она лишь слегка качнулась и пошла дальше.

– Они не реагируют… – прошептала Лира, и её голос дрогнул. – Будто не видят нас.

– Или будто не замечают, – поправил Каэлен.

Айн стиснула зубы, её пальцы сильнее вжались в рукоять клинка. – Тогда я заставлю их заметить.

– Нет! – Каэлен протянул руку, останавливая её. Его глаза горели странным светом, словно отражали багровое небо. – Если это память… если это те, кого соль держит, то, может, они идут не против нас, а вместе.

– Вместе?! – Айн почти закричала. – С чудовищами?!

Каэлен молчал. Но соль в его груди не молчала. Она шептала всё громче:

«Мы идём. Мы идём к истоку. Мы помним».

И он понял: это только начало.

Они приблизились настолько, что тлеющий свет их факелов начал освещать степь вокруг. Серое сияние ложилось на траву и камни, оставляя на них тени, которые двигались неестественно – будто от каждого факела исходило не одно, а сразу несколько отражений. Люди в колонне шарахались, отводили глаза, крестились по-старому, кто-то падал на колени и прижимал лоб к земле.

Каэлен шагнул вперёд. Соль внутри уже не просто шептала – она вибрировала, как натянутая струна, и каждый шаг пепельных странников отзывался в его груди. Он чувствовал их так, будто они были частью его самого.

– Не подходи! – рявкнула Айн, выставив клинок. – Если соль ведёт тебя к ним, значит, они враги!

Но Каэлен не остановился. Он поднял руки ладонями вперёд, словно показывая, что не несёт угрозы. В груди у него эхом отозвались чужие голоса:

«Мы – не враги. Мы – память. Мы идём туда, куда идёшь ты».

Одна из фигур отделилась от строя. Это была высокая тень с обломанным копьём в руках. Когда она шагнула ближе, стало ясно, что её тело когда-то принадлежало воину: на груди ещё угадывалась изломанная броня, а на лице – вырезанные солью линии, похожие на застывшие морщины. Факел в её руке вспыхнул чуть ярче, и в сером свете на миг блеснули глаза. Пустые, белые, но в них был отблеск чего-то живого.

Толпа завопила. – Это они! Те, кто умер в городе! Они вернулись! – Они идут за нашей кровью!

Айн шагнула вперёд, занося клинок для удара. Но Каэлен резко остановил её рукой. – Нет! Подожди!

Он сделал шаг к воину. Сердце его билось так, что казалось – соль вырвется наружу. Голоса внутри стали хором, но слова различались:

«Мы – были… мы – умерли… мы – идём…»

– Кто вы? – произнёс Каэлен. Голос его дрожал, но слова разнеслись далеко по степи, будто их подхватил сам ветер.

Фигура остановилась. Обломанное копьё дрогнуло в её руках. Потом тень подняла голову и открыла рот. Звука не было – только сухой треск, как если бы ломалась соль. Но в сознании Каэлена слова прозвучали отчётливо:

«Мы – те, кто сгорел. Мы – те, кого взяла соль. Мы идём за светом».

Каэлен вздрогнул. Он понял: они говорили с ним не устами, а через ту самую связь, что мучила его ночами.

Лира шагнула ближе, её глаза были полны страха и сострадания. – Каэлен… они… они ищут тебя?

– Они ищут исток, – глухо ответил он. – А я иду туда же.

Айн сверкнула глазами, стиснув зубы. – Ты хочешь сказать, что возьмёшь их с собой?

– Я не зову их, – Каэлен покачал головой. – Они сами идут.

Колонна людей за их спинами взорвалась шумом. Кто-то кричал: – Он ведёт их! Он один из них! – Убить! Пока не поздно!

Но другие, дрожащим голосом, шептали: – Они не нападают… они просто идут… – Может, это и есть знак, что он светлый…

Каэлен стоял между двух миров: за спиной – люди из плоти и крови, охваченные паникой; впереди – тени памяти, шагавшие с пепельными факелами. И он чувствовал: рано или поздно придётся выбрать, к кому он ближе.

Но сейчас он поднял руку и сказал: – Мы идём на запад. Если вы идёте туда же – идите. Но не трогайте их. – Он указал за спину, на беглецов. – Они живые. Их память ещё не настала.

Фигура воина замерла. Потом медленно опустила копьё и шагнула назад, вставая снова в строй. Голоса в груди Каэлена ответили эхом:

«Мы не тронем. Мы идём. Мы ждём».

И колонна странников двинулась параллельно их пути – не вторгаясь, не приближаясь, но и не отставая.

Люди в колонне переглядывались, и каждый взгляд был полон страха и ужаса. Для них Каэлен перестал быть просто человеком. Теперь он был проводником не только для живых, но и для мёртвых.

Сначала тишина держалась, словно натянутая струна. Люди шагали, стараясь не смотреть влево, туда, где мерцала странная процессия. Каждый факел пепельных странников бросал на степь длинные, изломанные тени, и казалось, что они шагают не ногами, а вытянутыми когтями.

Но чем дольше они шли бок о бок, тем сильнее поднималась паника. Дети плакали, женщины закрывали им глаза ладонями, мужчины косились на Каэлена с ненавистью, в которой слышался страх.

– Это нечисть, – зашипел кто-то в толпе. – Они идут рядом, потому что он зовёт их. – Я видел, как они на него смотрели! – выкрикнул другой. – Они слушают его!