Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

– Я… – он сжал посох. – Я не Император. И не его песнь. Я человек. И если нужно доказательство – я докажу.

Мужчина прищурился. – Как?

Каэлен поднял посох. Пустота внутри рванулась наружу, но он удержал её, вцепившись в голос Лиры. – Я пою не солью. Я пою памятью.

И он ударил посохом в землю. Гул разнёсся по равнине, не свет, не руна – а звук, в котором были крики детей, смех у костра, шелест травы. Живая песнь.

Дозорные вздрогнули. Несколько из них переглянулись, и даже их суровые лица дрогнули.

Мужчина с косой медленно опустил копьё. – Ты не соль. Это я вижу. Но это не значит, что мы верим тебе. Пойдёте с нами. Старейшины решат.

Толпа выдохнула. Лира сжала руку Каэлена крепче. Айн тихо процедила: – Ну, хоть не убили сразу. Уже успех.

Каэлен же стоял и чувствовал: ещё один кусок его самого растворился в том звуке.

Кланы вели их через холмы молча, но окружение было плотным. Каждый шаг колонны контролировали десятки глаз, и любой шорох вызывал взмах копья. Люди из толпы жались ближе друг к другу, дети плакали – но тихо, будто и они понимали: лишний звук может стоить жизни.

К вечеру они добрались до укреплённого стана. Деревянные стены, обвитые верёвками с костями животных, встречали их угрюмо. За воротами виднелись шатры, костры и силуэты всадников.

– Встаньте, – приказал воин с косой. – Ждите.

Их подвели к площади, где уже собирался совет. Старейшины кланов сидели полукругом: седые мужчины и женщины, чьи лица были испещрены морщинами и символами из охры. Их глаза смотрели пристально, без милости.

Один из старейшин заговорил первым. Его голос был низким, хриплым, но в нём чувствовалась сила:

– Вы пришли с юга. За вами идут десятки. Вы утверждаете, что спасли их из песен Империи. Но для нас вы всё ещё можете быть заражёнными. Почему мы должны слушать вас?

Толпа позади Каэлена заволновалась. Люди выкрикивали свои имена, но Айн подняла руку и заставила их замолчать. Она знала: лишние крики здесь не помогут.

Лира шагнула вперёд, голос её звенел, как натянутая струна: – Он вырвал этих людей у Императора. Он не соль – он человек. Если вы не верите, посмотрите на нас. Разве мы похожи на тех, кто поёт?

Старейшина с косой бородой нахмурился. – Слова. Мы слышали их от перебежчиков, что потом сами несли песнь.

И тогда все взгляды обратились к Каэлену.

Он сделал шаг вперёд. Посох дрожал в руках. В груди пустота отзывалась, требуя молчания, но он заговорил: – Я не прошу вас верить словам. Я прошу вас услышать.

Он ударил посохом о землю. И снова поднялся гул – не соль, не руна. Звук, в котором был смех Даллена, голос Лиры, ярость Айны, плач ребёнка из толпы. Память, собранная в единый крик.

Старейшины не шелохнулись, но глаза их дрогнули. Один из них прошептал: – Он и правда рвёт сеть…

Другой нахмурился: – Или сам становится её частью.

Совет замолчал. Решение зависло в воздухе, и Каэлен понял: его судьбу решат не толпа, а эти несколько пар глаз, которые видели слишком много смертей.

Тишина в стане кланов тянулась мучительно. Лишь треск костра нарушал её, да редкое ржание лошадей за стенами. Старейшины сидели недвижно, но в их взглядах бушевала буря.

Первой заговорила женщина с седыми косами, увешанная амулетами из кости. – Он рвёт сеть. Это видно. Император таких не рождает. Если он может удерживать людей от песни – он наш союзник.

– Союзник? – отозвался другой, худой, с лицом, испещрённым морщинами. – Ты не видишь? Сеть течёт в нём самом. Каждый его удар против соли делает его ближе к ней. Сегодня он человек, завтра – сосуд. Мы сами приведём в сердце кланов песнь.

Гул одобрения и недовольства пронёсся среди советников. Некоторые кивали, другие качали головами.

Айн стиснула зубы и тихо прошептала Каэлену: – Если они решат, что ты угроза – нас вырежут прямо здесь.

Лира прижалась к его плечу. Её глаза блестели, но голос был твёрдым: – Тогда скажи им правду. Не пытайся казаться сильнее, чем ты есть.

Старейшина с косой бородой ударил посохом о землю. Его голос был, как гром: – Мы – кланы. Мы не верим словам, мы верим делам. Если ты не соль – докажи. Если ты узел памяти – покажи, что это оружие не против нас.

Каэлен поднял взгляд. Пустота внутри ныла, тянулась к голосу башни, но он выпрямился.

– Я не узел. Я человек. Но если нужно доказательство – я дам его.

Старейшина прищурился. – Хорошо. Завтра ты пройдёшь испытание. Перед огнём и песнью. Если выстоишь – мы примем тебя и твоих людей. Если падёшь – мы сожжём вас всех, чтобы соль не пустила корни в наших землях.

Толпа за спиной Каэлена вскрикнула. Женщины прижимали детей, мужчины хватались за головы. Но воины кланов уже сомкнули ряды, не позволяя никому уйти.

Айн процедила сквозь зубы: – Чудесно. Ещё одно самоубийство.

Лира подняла подбородок. – Он выстоит. Я верю.

Каэлен молчал. Он знал: завтра ему придётся доказать не только старейшинам, но и самому себе, что он всё ещё человек.

Ночь перед испытанием была тяжелее любой дороги. Люди из колонны сидели тесными группами, боясь лишний раз заговорить – чтобы не привлечь к себе гнев кланов. Лишь потрескивание костров и ветер в холмах напоминали, что мир ещё жив.

Каэлен сидел отдельно, у маленького огня. Посох лежал рядом, и тень от него казалась длиннее, чем сам он. Пустота в груди ныла глухо, и он чувствовал: завтра она вырвется сильнее, чем когда-либо.

Лира подошла тихо, присела рядом. Её лицо было бледным, но глаза светились упрямым теплом. – Ты не должен быть один, – сказала она.

– Но завтра всё равно буду, – ответил Каэлен. – Испытание – только для меня.

Она коснулась его руки. – Тогда пусть сегодня я буду твоей памятью. Скажи мне, что ты ещё помнишь.

Каэлен закрыл глаза. Перед ним всплывали образы – тусклые, зыбкие. – Я помню… как мы с Далленом смеялись у реки. Помню запах первых трав весной. Помню твой голос, когда ты звала меня в роще… – он остановился и сжал кулаки. – Но я уже не помню лица своей матери. И отца тоже. Я пытался, Лира. Я пытался.

Лира прижалась к его плечу. – Тогда я буду помнить за тебя. Даже если ты забудешь всё – я останусь.

Он хотел улыбнуться, но не смог. Пустота внутри гудела, словно смеясь над его словами.

Айн подошла позже, её шаги были тяжёлыми. Она остановилась у костра, скрестила руки на груди. – Завтра они будут ломать тебя песнью. Если почувствуешь, что не выдержишь – не геройствуй. Лучше умереть человеком, чем дожить до конца как сосуд.

Каэлен посмотрел на неё. – Ты веришь, что я смогу?

Айн усмехнулась криво. – Я верю, что ты упрямый осёл. Иногда этого хватает.

Она ушла, оставив их вдвоём.

Каэлен смотрел в огонь, и пламя отражалось в его глазах. Он знал: завтра он либо докажет, что ещё человек, либо навсегда потеряет себя.

Башня сияла вдалеке, и её песнь казалась ближе, чем когда-либо.

Утро встретило их гулом барабанов. Кланы вывели колонну на широкую равнину перед станом. Там уже был выложен круг из камней, внутри которого пылали десятки костров. Дым поднимался к небу, смешиваясь с криками птиц.

Толпа кланов окружила круг, их лица были раскрашены охрой, глаза блестели от ожидания. Старейшины сидели на возвышении. В руках у них были жезлы, увитые лентами и костями.

– Испытание начинается, – сказал тот, что с косой бородой. – Если ты человек – огонь примет тебя. Если ты соль – песнь поглотит.

Каэлен шагнул в круг. Жар ударил в лицо, пламя жгло кожу, но он не отступил. Пустота внутри взвыла, как зверь, почуявший кровь.

Три шамана вышли вперёд. Их одежды были из шкур, головы увенчаны рогами. Они начали петь. Но это не была песнь Империи. Это был зов кланов – глубокий, пронзительный, как стук сердца земли.

И всё же сеть откликнулась. Пустота в груди рвалась наружу, и Каэлен услышал знакомый шёпот: «Сдайся. Они сами проверяют тебя – докажи, что ты мой.»

Он упал на колени, вцепился в посох. В ушах звенело. Голоса шаманов обвивали его, как сети.

– Каэлен! – крикнула Лира за пределами круга. – Помни меня!

– Встань! – проревела Айн. – Покажи им, что ты не их игрушка!

Каэлен поднял голову. Сквозь дым и жар он увидел лица толпы. Люди, которых он спас, кричали свои имена. Один за другим, громко, настойчиво, будто давали ему щит.

– Я – Элла! – Я – Сорен! – Я – Джал!

И он понял: это не только его память. Это их память тоже.

Он ударил посохом в землю. Звук гулом прошёл сквозь костры, и пламя качнулось. – Я – Каэлен! Я жив! Я не соль!

Шаманы пошатнулись. Их песнь дрогнула. Старейшины переглянулись, в их глазах мелькнула тень уважения.

Огонь вокруг вспыхнул ярче, но он не жёг Каэлена. Он стоял в пламени, дрожал, но держался.

И толпа кланов загудела, впервые не как враги, а как свидетели.

Песнь шаманов стихла, как ветер, внезапно оборвавшийся в степи. Огонь продолжал пылать, но в его жаре больше не было угрозы. Он колыхался вокруг Каэлена, будто признавал его, и всё же пустота внутри гудела – не умолкая, а словно терпеливо ожидая.

Старейшины поднялись. Их лица оставались суровыми, но в глазах появилось что-то новое: не вера, не радость, а признание.

– Он не соль, – произнесла женщина с седыми косами. – Огонь не взял его. Память держит его, и не только его собственная.

– Но человек ли он ещё? – возразил морщинистый старик. – Посмотрите на него. В его глазах пустота. Он держится, но сколько ещё выдержит?

Шёпот прошёл по кругу кланов. Одни кивали, другие качали головами.

Айн шагнула вперёд, её голос был резким: – Человек он или нет – он всё ещё сражается с Империей. Если вы ищете союзников, лучше таких не найти.

Лира тоже поднялась, и её слова прозвучали тише, но сильнее: – Он жив, потому что мы рядом. Пока есть те, кто помнит за него, он останется человеком.

Толпа загудела. Люди из колонны выкрикивали имена, поддерживая её. Кланы слушали и молчали.

Старейшина с косой бородой поднял руку, требуя тишины. – Он доказал, что не соль. Но мы всё ещё решаем, нужен ли нам союз с тем, кто держит в себе пустоту. Сегодня он поёт против Империи. Завтра – кто знает?

Каэлен стоял в центре огня, тяжело дыша. Его тело дрожало, в груди зияла новая трещина. Он не знал, что сказать – правда была слишком страшной. Он уже не чувствовал половины того, что делало его человеком.

И всё же он поднял посох и произнёс: – Я не знаю, сколько во мне осталось. Но я знаю, ради чего я иду. Ради этих людей, ради вас, ради тех, кто ещё живёт без песни. Если нужно – я отдам остаток себя, но башня падёт.

Тишина повисла. Старейшины смотрели на него, и каждый видел своё. В их глазах он был и угрозой, и надеждой.

– Решение придёт на совете, – наконец сказал старейшина. – До того – вы останетесь в стане. Под присмотром.

Кланы загудели. Кто-то был согласен, кто-то возмущался. Но спорить с решением никто не решился.

Каэлен вышел из круга. Лира бросилась к нему, обняла, её руки дрожали. Айн лишь кивнула, взгляд её был серьёзен.

Огонь за его спиной продолжал пылать, но теперь пламя казалось холодным.

Жизнь в стане кланов была тяжёлой. Их поселили у самого края, за частоколом, где ветер свистел в щелях и костры гасли быстрее. Воины дежурили поблизости постоянно, не спуская глаз ни с Каэлена, ни с его спутников.

Люди из колонны чувствовали себя пленниками. Женщины жаловались, что у них отбирают соль и воду, мужчины ворчали, что им не дают оружия. Дети плакали, пугаясь раскрашенных лиц дозорных.

– Мы спаслись от Империи, чтобы оказаться в другой клетке, – шептал старик, тот самый, что раньше благодарил Каэлена. – Так ли велика разница?

Каэлен молчал. Он сидел у костра, сжимая посох, и пустота внутри отзывалась всё громче. Он чувствовал: кланы боятся не Империи, а его. И этот страх был оправдан.

Лира старалась держать людей вместе: учила их старым песням, рассказывала сказки, лишь бы они не тянулись к белой воде, которую им всё ещё предлагали, как «проверку». Но её голос срывался от усталости.

Айн ходила по краю стоянки, проверяла дозорных, и каждый раз возвращалась хмурой. – Они ждут. Одни хотят союза, другие – нашей крови. Всё решит их совет. Но если решение будет против нас – готовься. Они ударят быстро.

Каэлен смотрел на неё и чувствовал: он не сможет остановить ещё одну песнь. Не сегодня. Может быть, никогда.

Ночью он проснулся от звука. Это был не барабан, не шаги дозорных. Это был шёпот – башня пела сквозь степь, и её голос звучал ближе, чем когда-либо.

«Ты уже мой. Ты в их стане – но они тоже падут. Прими меня, и всё закончится.»

Каэлен закрыл уши ладонями, но голос звучал в его груди. Он не знал, услышали ли его кланы. Но он точно знал: долго он так не выдержит.

Лира прижалась к нему во сне, её дыхание было ровным. И только это удержало его от того, чтобы ответить башне.

Костры давно погасли, только угли тлели в темноте. Люди спали плотной кучей, словно искали защиты друг у друга. Лира, уткнувшись лицом в его плечо, дышала ровно. Айн сидела неподалёку, притворяясь, что дремлет, но рука её не отпускала рукояти клинка.

Каэлен уже почти провалился в забытьё, когда рядом раздался шорох. Из тьмы вышла фигура. Старейшина с косой бородой, тот самый, кто объявил о его испытании. Он шёл медленно, но уверенно, и два дозорных следовали за ним на расстоянии.

– Встань, – тихо сказал он. – Мы должны поговорить.

Каэлен поднялся, стараясь не разбудить Лиру. Посох он держал при себе, но не поднимал. Старейшина махнул дозорным, и те остались у границы кострища.

– Ты чувствуешь башню, – начал старейшина. – Даже здесь, за сотни вёрст. Я вижу, как пустота точит тебя изнутри.

Каэлен не стал отрицать. – Я слышу её каждую ночь.

Старейшина кивнул. – Это делает тебя слабым. Но это же делает тебя оружием. Башня боится тебя. Я видел, как ты разорвал песнь у наших стен. Такого я не видел ни у кого.

Он наклонился ближе, его глаза блеснули в тени. – Мы можем использовать тебя. Ты поведёшь нас к башне. Мы дадим тебе воинов, кони, оружие. Но ты должен поклясться, что твоя песнь будет звучать только против Империи. Ни разу – против кланов.

Каэлен молчал. Пустота внутри зашевелилась, как зверь в клетке. Шёпот башни отозвался эхом: «Соглашайся. Они поведут тебя к нам. И тогда всё закончится.»