Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

Айн молчала. Её клинок был поднят, но в глазах читалось напряжение. Она видела то же, что и все: Каэлен не просто спас их – он связал тропу солью.

Сзади раздался крик: – Он такой же, как Архимаг! Он строит башни под нашими ногами!

И тут же другой голос, сорванный и отчаянный: – Он спас нас! Мы были мертвы, если бы не он!

Толпа снова разделилась. Одни смотрели на Каэлена с благоговейным ужасом, другие – с яростью и подозрением. Но все понимали одно: без него они бы сейчас падали в пропасть.

Каэлен тяжело опустил руки. В груди соль выла, требуя платы, и он чувствовал, как память о чём-то важном ускользает. Какое-то лицо, какая-то улыбка – будто её никогда и не было.

Он зашатался, и Лира подхватила его. – Каэлен! Что ты сделал?

– Я… заплатил, – прошептал он. Голос его был хриплым, будто соль рвала связки изнутри.

Айн шагнула ближе, её взгляд был жёстким. – Сколько ещё ты сможешь платить, прежде чем перестанешь быть собой?

Каэлен посмотрел на неё. Его лицо было бледным, глаза горели слабым светом. – Столько, сколько нужно, чтобы они дошли.

Сзади раздавались споры, крики, шёпоты. Но тропа держалась. Она светилась бледным светом соли, и каждый шаг теперь отдавался эхом, словно они шли не по камню, а по чужой памяти.

И каждый знал: этот путь не будет прежним.

Дорога держалась. Белые прожилки соли крепко связывали камни, и каждый шаг звучал, как удар по костяной плите. Люди двигались медленно, почти неслышно, боясь нарушить хрупкое равновесие. Но тишина не могла скрыть напряжения: каждая пара глаз, каждый взгляд был прикован к Каэлену.

Впереди шагала Айн, её клинок отражал бледный свет, и плечи её были прямыми, словно она готова в любой момент встретить врага. Лира держалась рядом с Каэленом, не отпуская его руки, словно одним своим прикосновением могла удержать его здесь, в живом мире, а не позволить соль утащить его глубже.

Но за их спинами колыхалась толпа – десятки усталых, измождённых людей, каждый из которых видел одно и то же, но понимал это по-разному.

– Ты видел, как камни засияли? – шёпотом произнесла женщина, держащая ребёнка на руках. – Он сам, без рун, без кристаллов… Это чудо.

– Чудо? – отозвался другой, худой мужчина с впалыми щеками, тот самый, что прежде обвинял его. – Это не чудо, это проклятие! Так только Архимаги делали, и посмотри, что стало с Империей. Мы идём по башне, которую он строит прямо под нашими ногами!

Шёпоты подхватили другие.

– Без него мы бы упали. – Да, но какой ценой? – Он ведёт соль с собой! – Он спас нас! – Он сделает нас узлами, как Элиан!

Каждое слово было, как капля яда. Люди переглядывались, одни склонялись ближе к Каэлену, другие отодвигались, сжимая в руках камни или жалкие ножи. Колонна шла всё быстрее, но не потому, что дорога требовала этого – люди гнали себя вперёд, пытаясь уйти от собственного страха.

Каэлен слышал их. Не ушами – соль в его груди отзывалась на каждый шёпот, на каждое подозрение. Хор голосов внутри становился всё громче, и он чувствовал, что память утекала быстрее: он больше не помнил имя одного из мальчиков, которых видел среди беглецов на рассвете. Оно исчезло, словно его никогда не существовало.

Он шагнул тяжело, и Лира сразу почувствовала. – Каэлен, остановись. Тебе нужно отдышаться.

Он покачал головой. – Если я остановлюсь, они подумают, что я слаб. Или что соль забрала меня. Они разорвут нас, Лира.

Она сжала его ладонь, её голос был тихим, но в нём звенела решимость: – Тогда пусть боятся меня. Я не дам им дотронуться до тебя.

Айн обернулась через плечо. В её взгляде не было ни страха, ни сочувствия – только твёрдая проверка. – Ты понимаешь, что каждый раз, когда ты слушаешь соль, они теряют к тебе доверие? Спасая их, ты становишься для них чудовищем.

Каэлен посмотрел ей прямо в глаза. – Я понимаю. Но если я откажусь, они умрут.

Айн нахмурилась, но ничего не сказала. Её плечи чуть дрогнули – и в этом дрожании Каэлен почувствовал не ярость, а тяжесть: она знала, что он прав, но ненавидела это.

Колонна двигалась дальше. Внизу, под обрывом, туман начинал редеть, и там виднелось что-то вроде развалин: обломки башен, словно вырванные и брошенные в пропасть. Люди, заметив это, зашептались ещё громче.

– Смотри, это Империя. Башни дошли и сюда. – Нет, это соль строит новый город под землёй. – А может, это он ведёт нас прямо к Архимагу…

Каэлен слышал каждое слово. Соль внутри отзывалась эхом: «Мы были там. Мы строили. Мы падали. Мы ждём».

Он закрыл глаза, чтобы хоть на миг заглушить этот хор, но голос Лиры вернул его обратно: – Каэлен… посмотри на меня.

Он посмотрел. В её глазах были слёзы – не от страха, а от боли за него. – Ты ещё здесь. Соль может забирать твою память, но не тебя. Я не позволю.

Каэлен кивнул. Но глубоко внутри он знал: с каждой платой эта грань становилась всё тоньше.

Дорога вывела их к широкой площадке – словно сама земля нарочно выровняла кусок камня, чтобы собрать людей в одно место. Здесь туман окончательно рассеялся, и стало видно: склоны вокруг усыпаны белыми наростами, похожими на кости. Одни торчали из трещин, как зубы, другие лежали целыми пластами, переливаясь в сумеречном свете.

Колонна остановилась. Люди сбились в кучу, озираясь, словно оказались в пасти зверя. Кто-то из женщин прижал ребёнка к груди, кто-то сжал в руках жалкий нож, но в каждом взгляде было одно – страх.

– Здесь нельзя идти дальше, – сказал хриплым голосом тот самый худой мужчина с впалыми щеками. Его глаза блестели лихорадочно, а пальцы вцепились в камень так, будто он хотел бросить его в Каэлена. – Мы должны повернуть назад.

– Назад? – Айн шагнула вперёд, её клинок блеснул. – Там степь. Там смерть.

– А впереди что? – выкрикнул он. – Соль! Башни! Ты слепая, если не видишь! Он ведёт нас туда, где мы все превратимся в узлы.

Шёпот подхватили другие.

– Да, он прав…– Мы шли, потому что боялись остаться одни. Но если путь – это гибель…– Мы не хотим стать частью соли…

Каэлен чувствовал их слова так же, как слышал. Соль в груди отзывалась эхом, и хор внутри становился громче. Он понял: ещё немного – и люди бросятся на него, чтобы остановить, пока не поздно.

Лира шагнула вперёд. Её голос дрожал, но звенел ярко, словно удар колокола: – Если бы он хотел вас убить, вы бы умерли ещё у деревни! Если бы он хотел сделать вас узлами, вы бы не дошли сюда! Вы живы только потому, что он рядом!

– Ложь! – выкрикнул худой. – Он держит нас живыми только затем, чтобы соль взяла нас всех разом!

Толпа заволновалась. Женщины начали плакать, мужчины выхватывали камни и ножи. Детский плач звенел громче криков, но никого уже не останавливал.

Айн выставила клинок, её голос был холодным и твёрдым: – Первый, кто шагнёт вперёд, умрёт здесь.

Толпа замерла, но ненадолго. Человеческий страх всегда сильнее угрозы, когда речь идёт о жизни детей.

Каэлен почувствовал, как соль в груди завыла. Она требовала: «Позволь нам. Мы заставим их молчать. Мы дадим тишину». Он закрыл глаза, но хор не стихал.

Он сделал шаг вперёд, поднял руки. – Слушайте меня!

Голос его разнёсся над площадкой громче, чем позволяли лёгкие. Толпа смолкла. Даже худой мужчина опустил камень, хотя глаза его всё ещё горели ненавистью.

– Я не веду вас к башням, – сказал Каэлен. – Я иду туда, где соль родилась. Где она началась. Я не прошу вас идти со мной. Но если останетесь здесь – соль всё равно найдёт вас.

Он замолчал, и слова его повисли в воздухе, тяжёлые, как камень.

– Это выбор, – продолжил он тише. – Ваш, не мой. Идите назад – и умрёте в степи. Идите вперёд – и, может быть, дойдёте. Но не ради меня. Ради себя.

Толпа шумела, но уже иначе. Одни переглядывались и кивали, другие отводили взгляд. Раскол становился явным: часть людей собиралась идти дальше, часть – вернуться.

Айн шагнула ближе к Каэлену. – Ты понимаешь, что сейчас случилось? – её голос был низким. – Они больше не будут одной колонной. Теперь у нас два пути.

Каэлен кивнул. Его лицо было усталым, но голос твёрдым: – Пусть. Каждый должен сделать свой выбор. Даже если цена – смерть.

Соль внутри молчала. Но в этом молчании Каэлен услышал одобрение.

Толпа колебалась долго. Сначала все стояли на месте, переминаясь, словно ждали, что кто-то один скажет слова, за которыми можно будет спрятаться. Потом один из мужчин – высокий, плечистый, с перевязанной рукой – шагнул вперёд. Его лицо было серым от усталости, но в глазах не было сомнения.

– Я иду, – сказал он. – Я видел, как соль пожирает степь. Я видел, как она берёт детей прямо из колыбели. Я лучше дойду до конца и умру там, чем сгнию здесь, в страхе.

Он повернулся к остальным, и несколько женщин сразу вышли за ним. Одна держала ребёнка, другая вела за руку старика. Их шаги были неуверенными, но они явно приняли решение.

– Глупцы, – выкрикнул худой мужчина. Лицо его перекосилось от злобы. – Вы сами ведёте себя в пасть чудовищу!

– А ты что предлагаешь? – резко бросила ему мать мальчика, которого спас Каэлен. Её голос дрожал, но в нём было больше силы, чем у крика. – Вернуться назад, к степнякам? Или лечь у костра и ждать, пока соль нас всех превратит в крошку?

Худой пошатнулся, но не сдался. – Я не пойду за ним! – его палец ткнул в Каэлена. – Я видел, как он говорил с солью! Я слышал, как она отвечает ему! Кто пойдёт с ним – тот уже мёртв.

Его слова нашли отклик. Несколько мужчин и женщин подняли руки, забрали свои пожитки. Они собирались уходить назад – в степь, в неизвестность, лишь бы не оставаться рядом с тем, кто слышит соль.

Каэлен смотрел на них молча. Он чувствовал каждый их шаг, как будто хор внутри пытался схватить их голоса и удержать. Но он не позволял. Это был их выбор.

Айн стояла рядом, её рука лежала на клинке. – Пусть идут, – сказала она негромко. – Они только замедлят нас. И умрут первыми.

Лира шагнула к матери мальчика, помогая ей поднять мешок на плечо. Её глаза блестели от слёз, но голос был твёрдым: – Я пойду с тобой. С тобой и с ним. Я верю, что дорога вперёд – единственная.

Колонна раскололась. Одни – с Каэленом. Другие – прочь, назад. Люди кричали, спорили, но в конце концов разделились окончательно.

Когда первые группы начали расходиться в разные стороны, Каэлен почувствовал, как соль в груди заговорила. «Ты ведёшь. Даже когда говоришь, что не ведёшь. Они сделали выбор, потому что ты был рядом».

Он закрыл глаза. Это было правдой. Но правда жгла, как соль на ране.

Те, кто пошёл с ним, смотрели на Каэлена так, будто в его лице искали опору. Те, кто уходил, смотрели с ненавистью – как на того, кто обрёк их, даже если он сам этого не хотел.

– Теперь они – твоя ноша, – сказала Айн, кивнув на оставшихся. – Ты готов её нести?

Каэлен не ответил. Он только посмотрел на горизонт, где клубился туман, и сделал первый шаг вперёд.

Те, кто выбрал этот путь, пошли за ним.

Первые часы пути были самыми тяжёлыми. Люди, выбравшие запад, шагали молча, словно боялись, что любое слово разрушит хрупкое равновесие. Их лица были усталыми, высохшими, глаза – пустыми, но в них тлела искра: не надежды, нет, – скорее решимости не умереть здесь, на месте, как брошенные собаки.

Каэлен шёл впереди, вместе с Лирой и Айн. За ними двигались женщины с детьми, старики, несколько мужчин с ржавым оружием. Всего не больше трёх десятков душ. Остальные, отвернувшись, ушли назад, и их фигуры уже давно скрылись в мареве степи.

Соль в груди Каэлена шептала о каждом шаге – не словами, а эхом: «Они идут… они несут память…». Он чувствовал, что память тех, кто отвернулся, тоже осталась с ним, и от этого его плечи становились тяжелее.

Лира держала его за руку. Она старалась улыбаться людям, шептала детям слова утешения, но сама всё чаще прижималась к нему ближе, будто искала опору. Айн же не пыталась скрывать презрение к толпе. Её взгляд был острым, шаги уверенными, а рука никогда не отрывалась от рукояти клинка.

Когда солнце поднялось над горизонтом, степь заиграла белыми и жёлтыми красками. Сухая трава шелестела, словно шёпот тысяч голосов, а соль в прожилках земли блестела, как изморозь. Ветер гнал пыль, и каждый вдох отдавался горечью в горле.

– Мы не выдержим долго, – сказал один из мужчин. Он был широкоплеч, с косматой бородой и глубоким шрамом на лице. Его голос звучал хрипло. – У нас мало воды. Если к ночи не найдём источник – начнётся ропот.

Айн посмотрела на него и холодно произнесла: – Ропот уже начался. Вопрос только в том, сколько он продержится, пока не превратится в бунт.

Мужчина нахмурился, но промолчал. Другие слушали их, но тоже не осмеливались вмешаться.

Лира шагнула вперёд, заговорила мягче: – В степях должны быть колодцы. Кланы не оставляли дорогу без воды. Мы найдём.

Айн лишь фыркнула. – Если они ещё живы.

Каэлен молчал. Он слушал землю. В груди соль отзывалась тихим гулом – не криком, не стоном, а чем-то вроде памяти о воде. Он остановился, прикрыл глаза.

«Здесь… ближе… под камнем».

Он шагнул в сторону, туда, где стояла тёмная глыба, словно выброшенная землёй из глубины. Вокруг неё трава была гуще, и под ногами чувствовалась прохлада.

– Здесь, – сказал он.

Люди остановились, удивлённо переглядываясь. Мужчина со шрамом нахмурился. – Ты… слышал это?

– Я почувствовал, – ответил Каэлен.

Айн скрестила руки. – Если он ошибся – мы потеряем время и силы.

– А если нет? – спросила Лира.

Люди замялись. Но в их глазах промелькнула жажда. И тогда мужчина со шрамом шагнул к камню, вытащил из-за пояса нож и начал копать землю. Другие присоединились.

Через полчаса их руки были в крови, ногти сломаны, но из-под земли пробился сырой запах. Потом – влажная глина. И, наконец, тонкая струйка воды.

Толпа закричала от радости. Женщины бросились собирать капли в тряпки, дети ловили их ладонями. Мужчина со шрамом оглянулся на Каэлена. В его глазах всё ещё был страх, но вместе с ним – уважение.

– Ты нашёл, – сказал он хрипло. – Ты дал нам воду.

Каэлен опустил голову. В груди соль тихо пела, словно подтверждая: «Мы нашли. Мы дали». Но он знал – это не он, а память земли, что шептала через него.

Айн, глядя на радующихся людей, произнесла: – Сегодня они благодарят тебя. Завтра потребуют большего.

Каэлен не ответил. Он только смотрел, как дети пьют из ладоней, и думал: «Сколько ещё я смогу давать, прежде чем соль потребует плату?»

К вечеру степь стала похожа на раскалённое море. Солнце клонится к закату медленно, но его лучи ещё жгут кожу, и уставшие люди едва держатся на ногах. Воздух звенит от жары, и даже ветер кажется сухим и злым. Колонна идёт молча: у каждого на плечах висит груз не только усталости, но и страха.

Когда солнце наконец опустилось ниже линии горизонта, степь словно выдохнула. Ветер стал прохладнее, небо окрасилось в золото и пурпур, и звёзды робко показались на востоке. Люди остановились у небольшого оврага, где земля образовывала естественное укрытие. Здесь они развели костры из собранных ветвей и сухой травы.

Дети прижались к матерям, старики сидели ближе к огню. Мужчины выставили дозорных, но глаза у них всё равно смотрели на Каэлена. Одни – с надеждой, другие – с подозрением.

Лира сидела рядом с ним, её руки дрожали, когда она поправляла тряпичный плащ на плечах. Она старалась улыбаться, разговаривать с женщинами, но он видел: её тревога растёт. Айн же держалась чуть в стороне. Она сидела на камне, точила клинок и смотрела на людей так, будто в любой миг могла подняться и ударить первым.

Каэлен молчал. В груди соль шептала. Но её голос в этот раз был иным – не зовом, не песней, а эхом: «Они боятся. Они смотрят. Каждый их взгляд – твоя ноша».

Он поднял глаза и встретился взглядом с мужчиной со шрамом. Тот подошёл ближе, присел напротив костра. Его лицо было суровым, но голос спокоен:

– Ты сегодня дал нам воду. Люди это помнят. Но скажи: сколько ещё раз ты сможешь слышать землю?

Каэлен задержал дыхание. Он хотел ответить, что не он даёт воду, что он лишь слушает. Но слова застряли. Толпа ждала. Они ждали от него не правды, а обещания.

– Я буду слушать, – сказал он наконец. – Пока смогу.

Мужчина кивнул, но в его глазах мелькнула тень сомнения. Он ушёл обратно к людям, и за его спиной уже слышались шёпоты.

Лира склонилась к нему. – Они всё равно будут делиться. Одни верят, другие – нет. Это никогда не кончится.

Айн усмехнулась. – И не должно. Если они все поверят тебе – ты станешь для них богом. А это куда хуже.

Слова её были остры, как нож, но Каэлен не спорил. Он понимал: правда в них есть.

Ночь углублялась. Костры трещали, дети засыпали. Люди укладывались на землю, заворачиваясь в плащи. Казалось, степь наконец позволила им отдохнуть.

Но ближе к полуночи Каэлен проснулся от странного звука. Шёпот. Не из груди – из темноты оврага. Он поднялся, прислушался. Звук был тихим, но настойчивым, как если бы ветер говорил человеческими голосами.

Он вышел из круга костров и увидел их. На краю оврага стояли белые силуэты. Не узлы – они не двигались рывками, не тянулись руками. Это были словно тени, вырезанные из соли, безликие, но человеческой формы. Они не приближались. Просто стояли и смотрели.

Соль в груди Каэлена завыла. «Они – память. Они – след. Они идут за тобой».

Он застыл. Его сердце билось так громко, что казалось – весь лагерь слышит этот стук. Лира, проснувшись, вышла к нему и тоже увидела фигуры. Её лицо побледнело.

– Они… пришли за нами?

Айн подошла с клинком в руках. Её глаза сузились. – Если двинутся ближе – я их разрублю.

Но фигуры не двигались. Они стояли, пока луна поднималась выше, а потом начали таять, будто растворялись в ночи.

Люди заметили их. Кто-то вскрикнул, кто-то заплакал. Толпа зашепталась: – Они идут за ним…– Это его призраки…– Он привёл их к нам…

Каэлен чувствовал: слова будут множиться, как соль в трещинах. Но он также знал – это лишь начало.

Утро встретило их не теплом, а сухим холодом, от которого кожа на руках покрывалась трещинами. Солнце едва пробилось сквозь мутное небо, окрашенное дымом и соляной пылью, и его свет был тусклым, словно уставшим. Беглецы, укрывшиеся на ночь у каменистого обрыва, поднимались медленно, будто каждое движение давалось им через силу. Лица их были серыми, с глубокими тенями под глазами, губы потрескались, руки дрожали.

Дети спали прямо на земле, прижавшись к матерям, и просыпались с тихим плачем, когда их пытались поднять. Несколько малышей не могли идти сами, и женщины брали их на руки, хотя их собственные тела едва держались на ногах. Мужчины молчали. Они пытались собирать сухие ветки для утреннего костра, но взгляд их снова и снова возвращался к Каэлену, будто от него зависел сам восход солнца.

Каэлен чувствовал эти взгляды спиной. Они жгли сильнее, чем утренний холод. Он шагал впереди, неся на себе груз, который никто из них не понимал. В груди соль звучала ровнее, чем прежде – не хором криков, а глухим, тяжёлым гулом, похожим на удары далёкого колокола. Казалось, что эта ровность лишь напоминала: всё уже решено, и дорога на запад неизбежна.

– Мы не можем оставаться, – произнесла Айн, когда колонна медлила подниматься. Её голос был резким, но в нём слышалась и усталость. Она поправила ремень с клинком на плече и окинула беглецов холодным взглядом. – Дальше степь станет суше. Здесь хотя бы ещё попадаются кусты и тени от скал. Если задержимся, они умрут от жажды.

Её слова вызвали глухой ропот. Несколько женщин всхлипнули, прижимая детей крепче. Мужчины переглянулись, но не возразили. Все знали: Айн права.

Лира подошла ближе к Каэлену. Её лицо было бледным, глаза покраснели от бессонной ночи, но в них горела тревожная решимость. Она сжала его руку. – Ты должен что-то сказать, – прошептала она. – Они ждут от тебя слов.

Каэлен обернулся. Его взгляд скользнул по лицам беглецов. Там были страх, усталость и надежда, смешавшиеся в единый узел, от которого невозможно было отвести глаза. Он чувствовал этот узел внутри себя – соль отзывалась эхом их страха, словно впитывала его.

Он хотел сказать, что не может быть им ни вождём, ни спасителем. Что он такой же беглец, как они. Но слова застряли в горле. Вместо этого он поднял руку и сказал: – Мы идём дальше. Никто не остаётся здесь. Никто не будет брошен. Если кто-то упадёт – мы поднимем. Если дорога станет тяжелее – будем идти медленнее. Но пока я дышу, никто не останется умирать в этой степи.

Тишина повисла между ним и беглецами. Кто-то отвернулся, пряча слёзы. Кто-то зашептал молитву. Несколько мужчин кивнули медленно, словно соглашаясь, но не вслух.

Айн посмотрела на Каэлена, её губы дрогнули в усмешке, больше похожей на гримасу. – Хорошо сказано, мальчик. Только не забывай: слова кормят хуже, чем вода.

Каэлен не ответил. Он чувствовал, как соль внутри него зазвенела чуть громче, будто поддержала его. И от этого звона он понял: теперь он действительно ведёт их. Хотел он того или нет.

Дорога уходила всё дальше на запад, и с каждым часом степь становилась суше. Камни сменяли редкие кусты, воздух становился тяжелее, будто солнце выжигало из него последние остатки влаги. Беглецы двигались плотной группой, стараясь не расходиться, словно сама тишина вокруг внушала им страх.

Скоро начались жалобы. Старуха, у которой были перебинтованы руки, споткнулась и упала, её стон разнёсся по колонне. Мужчины подняли её, но каждый видел: она уже не сможет идти долго. Двое детей неслись на руках у матерей, и их плач становился всё громче. Даже мужчины, пытавшиеся сохранять хладнокровие, не могли скрыть усталости – их шаги замедлялись, дыхание сбивалось.

Каэлен шёл впереди, но всё чаще слышал за спиной шёпот: – Мы погибнем… – Лучше бы остаться у развалин… – Он ведёт нас в пустоту…

Соль в груди отзывалась на эти слова, как эхо. Она будто повторяла каждое из них, но не как обвинение, а как предупреждение. «Пустота. Смерть. Путь».

Айн услышала этот ропот. Она резко остановилась и повернулась к беглецам. Её голос разнёсся над колонной: – Хватит ныть! Хотите вернуться в Империю? К Элиану? К башням, что делают из вас узлы? Так идите назад. Но если вы идёте со мной – идите молча. Умрём мы или выживем, это решит дорога, а не ваши стоны.

Её слова были жёсткими, но они подействовали. Толпа смолкла, хотя в глазах многих остался тот же самый страх.

Лира подошла ближе к Каэлену. Она шепнула так, чтобы слышал только он: – Они не слушают её. Они слушают тебя. И если ты не скажешь им, что впереди есть надежда, они разорвут друг друга ещё до заката.

Каэлен почувствовал, как слова Лиры впились в него, словно нож. Он хотел сказать правду: что он сам не знает, что ждёт их впереди. Но соль внутри зашептала, перебивая его мысли. Она звучала тысячью голосов – мужскими и женскими, детскими и старческими: «Скажи. Дай им слово. Память держит их. Память ведёт».

Он остановился и обернулся к беглецам. Его голос прозвучал устало, но твёрдо: – Я не обещаю лёгкой дороги. Но я знаю одно: там, где мы идём, нас ждёт ответ. Мы не умрём зря. И если кто-то из нас падёт – его память останется с нами. Соль хранит всё, и она поведёт нас дальше.

Сначала ответом была тишина. Потом кто-то из женщин поднял ребёнка на руках и сказала дрожащим голосом: – Пусть будет так. Пусть хоть кто-то помнит нас.

Эти слова разошлись эхом по колонне. Мужчины кивнули, и колонна двинулась дальше. Не с облегчением – с тяжестью, но уже без прежнего отчаяния.

Каэлен шагнул вперёд. И в груди соль гудела громче, будто утверждая: «Ты – их голос. Их память. Их шаг».

К полудню солнце стало невыносимым. Оно висело над степью, раскаляя воздух до звона, и каждый вдох отдавался в груди горечью. Люди жмурились, прикрывая лица тряпками, кто-то завязал головы платками, но это помогало мало. Даже тени, которые давали редкие камни и высохшие кусты, казались иллюзорными: в них было так же жарко, как под открытым небом.

Айн остановила колонну у полуразрушенного кургана. Сухие камни торчали из земли, словно кости давно умершего зверя. Там можно было спрятаться от ветра и хотя бы на миг перевести дух. Люди осели на землю, сжались в кучку. Кто-то достал куски сухого хлеба, кто-то – мехи с водой, но почти никто не решался пить. Вода была слишком ценна.

Каэлен сел у края кургана. Соль в его груди будто ожила сильнее под этим солнцем, и он чувствовал, как её гул расходится по жилам. Это было похоже на второе сердце, бьющееся внутри, но не для него, а для чего-то большего.

Лира села рядом, её лицо блестело от пота, губы пересохли. Она тихо спросила: – Ты тоже чувствуешь?

Он кивнул. – Она громче, чем обычно. Будто сама степь говорит.

Лира опустила взгляд, обхватив колени руками. – Иногда я думаю… – её голос был едва слышен. – Может, соль ведёт нас не к спасению, а к концу.

Каэлен хотел возразить, но не смог. Он тоже боялся этого. Соль не обещала им будущего. Она лишь шептала и ждала.