Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

– Мы не можем идти дальше с ним, – сказал первый, сутулый и серый, с трясущимися руками. – Соль следует за ним. Где он – там и беда.

– Но он спас нас, – возразила женщина с повязкой на голове. – Без него узлы бы разорвали нас ночью. Вы сами видели.

– Спас? – сипло усмехнулся второй, с обожжённым лицом. – Он говорил с ними, и они ушли. Как знать, не он ли их позвал сперва, чтобы потом показать, какой он «защитник»?

Шёпоты вокруг усилились. Несколько женщин прижимали детей к себе, словно ожидая, что Каэлен обратится прямо здесь, на глазах.

Айн шагнула вперёд. – Хватит пустых слов. Если бы он хотел вас убить – вы бы уже лежали солью в земле. Он идёт своей дорогой. А вы – цепляетесь за его шаги, как собаки.

Слова её ударили, но не убедили. Толпа зашумела громче. Один из мужчин, тот самый худой с впалыми щеками, выкрикнул: – Собаки?! Мы бежим от смерти, а он тащит её за собой! Вы сами слепы! Он станет таким же, как Архимаг!

Каэлен поднялся. Его голос был тихим, но люди замолчали. – Я не Архимаг. Я не хочу власти. Но соль идёт со мной, потому что я слышу её. Хотите вы этого или нет, она будет идти за мной дальше.

– Значит, и за нами тоже! – выкрикнул кто-то из толпы.

– Нет, – твёрдо ответил он. – Она слушает меня, но вас не тронет, пока вы сами не дадите ей место в сердце. Вы можете идти со мной или оставить этот путь. Но я не могу отвернуться от того, что слышу.

Люди переглядывались. В их взглядах боролись страх и отчаянная надежда.

Лира поднялась рядом с ним, её голос прозвучал яснее: – Он не ведёт вас в погибель. Он идёт туда, где лежит ответ. Если мы хотим дожить до весны – нужно идти за ним.

Айн кивнула. Её слова были резкими, но вескими: – Или идите сами по степи. Но там вас разорвут узлы или степняки. Здесь у вас хотя бы есть шанс.

Молчание повисло тяжёлым камнем. Наконец старший, тот с обожжённым лицом, выдохнул: – Хорошо. Идём дальше. Но если он обернётся солью – мы не станем ждать.

Толпа загудела, соглашаясь. Люди начали собирать пожитки, сдержанно поглядывая на Каэлена. В их взглядах было всё: благодарность, страх, суеверный ужас.

Каэлен смотрел на них и понимал: каждое слово соли в его груди отдаляет его от людей. Но в то же время именно этот голос вёл его вперёд.

Он поднял взгляд к горизонту. Там, где серое небо сливалось с землёй, тянулась дорога на запад. И он знал: впереди будут не только узлы и тени, но и выборы, которые не оставят места для милосердия.

Он шагнул первым. Лира пошла рядом. Айн – чуть позади, прикрывая их. Толпа двинулась следом, словно связанная невидимой нитью.

И соль в груди прошептала: «Ты ведёшь. Даже если не хочешь».

День растянулся серой полосой, холодной и бесконечной. Солнце так и не вышло из-за облаков – лишь тусклое свечение пробивалось сквозь толщу, окрашивая степь в оттенки пепла. Дорога впереди была пустой, но тянулась, как сухожилие земли, и у каждого шага был вкус усталости.

Колонна двигалась медленно. Дети плакали, женщины тащили узлы на спинах, мужчины поддерживали стариков, спотыкающихся на каждом шагу. Ветер бил в лицо, раздирал губы, гнал по равнине белёсые хлопья соли. Иногда они собирались в формы – смутные силуэты, будто тени людей, идущих рядом. Люди старались не смотреть, но страх всё равно прилипал к ним.

Первой упала старуха. Её ноги не выдержали, и она осела прямо в пыль. Дочь и внук пытались поднять её, но руки дрожали, и дыхание старухи было рваным, словно сама степь давила на грудь. Каэлен подошёл ближе. Он присел рядом, но даже прежде, чем коснулся её, соль внутри отозвалась мягким эхом.

«Она уходит. Мы слышим её».

Старуха открыла глаза. Они были мутными, но в них ещё тлела искра. Она прошептала едва слышно: – Мы так шли… к западу… всегда… А теперь… пусть дорога возьмёт меня…

Её дыхание оборвалось. И в этот миг соль заговорила в Каэлене громче. Голосов было немного – всего один, хрупкий, но ясный. Он услышал её память: руки в тесте, запах хлеба, смех внука. Простые, тихие образы, которые исчезли вместе с последним выдохом.

Каэлен закрыл глаза. Он не стал говорить, что услышал. Люди вокруг и так видели достаточно: он сидел рядом, и было ощущение, что сам воздух наклонился к нему. Когда старуха стихла, дочь заплакала, а внук вцепился в её руку, люди отвели взгляд. Одни крестились, другие бормотали что-то под нос.

Айн сказала жёстко: – Мы должны идти. Если остановимся надолго – погибнем все.

Тело старухи накрыли рваным плащом. Колонна двинулась дальше, оставив её на обочине дороги, как ещё один след памяти.

К полудню ветер усилился. Он гнал по степи резкий холод, и дыхание превращалось в облака. Люди ссутулились, закутавшись в тряпицы. Двое мужчин пытались тащить за собой повозку на сломанных колёсах, пока Айн не остановила их.

– Бросьте, – сказала она. – Иначе сами останетесь здесь.

Они пытались спорить, но её взгляд был твёрд, и вскоре они оставили повозку, взяв на плечи лишь то, что могли унести. Ветер унес треск досок, когда телега рухнула в сторону.

Лира шагала рядом с Каэленом. Она держала его за руку, и её пальцы были холодными, но в этом касании было всё её упрямство. Она смотрела вперёд, но изредка поднимала глаза на него.

– Ты слышишь их? – спросила она тихо.

Каэлен кивнул. – Земля… она гудит. Как будто под нами спит что-то. Соль не только во мне. Она в каждом камне, в каждой травинке. Она… ждёт.

Лира вздрогнула, но не отняла руки. – И что будет, когда мы дойдём туда, где она началась?

Каэлен не ответил. Он чувствовал, что в груди соль всё чаще откликается не на его мысли, а на саму степь. В каждом шаге было эхо, в каждом порыве ветра – шёпот.

Ближе к вечеру упал ещё один человек – молодой мужчина, едва старше Каэлена. Его лицо было серым, дыхание неровным. Он шёл, пока не свалился прямо на колени. Люди остановились, обступили его, но никто не знал, что делать.

– Воды… – прошептал он, но мех был пуст.

Кто-то протянул кружку, но она была наполовину с пеплом и грязью. Мужчина отпил и закашлялся, кровь выступила у губ. Его жена вскрикнула, обняла его, но он уже не слышал её.

Соль в груди Каэлена загудела вновь. Но теперь это был не один голос, а сотни, смешанные в единый крик. Он услышал память мужчины – недолгую, рваную, но яркую. Рабочие руки, запах дыма кузницы, улыбка женщины. И этот образ тоже растворился, оставив пустоту.

Каэлен поднялся, и люди видели его лицо. Оно стало тяжёлым, будто годы падали на него сразу. Они отворачивались, шепча: – Он слышал его…– Теперь и этот в нём…

Айн посмотрела на толпу с холодом в глазах. – Хватит. Смерть идёт рядом с нами. Но если будете винить в этом его – станете такими же, как узлы.

Люди не ответили, но в их взглядах горела смесь страха и зависимости.

К вечеру они нашли приют у сухого оврага. Там развели костры, разделили последние крохи еды. Дети ели сухую траву, женщины делили воду по глотку.

Каэлен сидел чуть в стороне, Лира рядом. Он слушал ночь. И в этой ночи соль говорила ясно, как никогда:

«Ты ведёшь их к нам. Они думают, что идут сами, но каждый шаг – твой. И когда придёт время платить, платить будешь ты».

Каэлен закрыл глаза. Его дыхание было тяжёлым. Но он не спорил.

Ночь в овраге наступила быстро, словно сама тьма торопилась накрыть колонну. Сухие стены оврага едва держали ветер, но даже этот слабый заслон казался спасением. Люди разожгли несколько костров из обломков телеги и редких сухих веток, собранных на пути. Пламя было слабым, дым вязким, и каждый клочок тепла тут же расхищался толпой.

Каэлен сидел у одного из костров. Лира прижалась к нему плечом, её пальцы сжимали его руку, будто боялись отпустить. Айн стояла чуть в стороне, опершись на клинок, и смотрела в темноту оврага так, словно в каждой тени могла появиться угроза.

Сначала была тишина. Только треск огня и редкие вздохи. Но голод и усталость быстро начали говорить громче, чем молчание.

– Мы не дойдём, – сказал низким голосом один из мужчин, высокий и худой, с провалившимися глазами. – Дети умирают. Старики падают. Мы просто идём навстречу смерти.

– Замолчи, – рявкнул другой, широкоплечий, с перевязанной рукой. – Ты хочешь, чтобы они услышали тебя и заплакали сильнее? Держи язык за зубами.

– А зачем? – первый не сдержал горький смех. – Мы идём за ним. – Он ткнул пальцем в Каэлена. – А он слушает соль! Вы все это знаете. Думаете, он приведёт нас к спасению? Да он ведёт нас прямо в пасть этой твари!

Шёпоты зашевелились. Люди переглядывались, кто-то качал головой, кто-то молчал, прижимая детей к груди.

Каэлен поднял взгляд. Лицо его оставалось спокойным, но в груди соль отозвалась тревожным гулом.

– Я не веду вас, – сказал он тихо. – Я иду сам. Но если вы идёте рядом – это ваш выбор.

– Ложь! – мужчина поднялся, его голос сорвался на крик. – Он сам признался, что слышит их! Он говорит с мёртвыми, с узлами! Он один из них!

Толпа загудела громче. Несколько человек поднялись на ноги, их лица были мрачными. Женщины прижимали детей, мужчины сжимали ножи и палки.

Лира вскочила и закрыла Каэлена собой. Её голос звенел от отчаяния, но был твёрдым: – Если бы он был их врагом, он мог бы оставить вас в степи, когда узлы пришли! Но он остановил их. Он дал мальчику жизнь, когда соль уже забрала его! Разве этого мало?

– Это всё уловки! – выкрикнул худой. Его глаза горели лихорадкой. – Сначала он даёт, а потом заберёт всё! Как Архимаг!

Айн шагнула вперёд. Клинок сверкнул в отблесках огня. Её голос был холодным и резким: – Ещё слово – и я заставлю тебя замолчать.

Толпа стихла. Но ненадолго. Сначала раздались шёпоты, потом новые голоса: – Она защищает его. – Они заодно. – Они хотят сделать из нас жертв…

Каэлен поднялся. Его лицо было усталым, но голос твёрдым: – Вы боитесь. И я понимаю это. Но соль не моя. Я не управляю ею. Я лишь слышу. Она не выбирает меня спасителем или врагом – это делаете вы.

Он сделал шаг ближе к костру, и в его глазах отражалось пламя. Люди отпрянули, будто сам свет был опасен.

– Но запомните, – продолжил он. – Если вы решите идти за мной – я не обещаю вам ни спасения, ни вечности. Только дорогу. И дорога сама возьмёт то, что ей нужно.

Наступила тишина. Только костры потрескивали, и ветер стонал в трещинах оврага.

Худой мужчина, тот самый, что кричал громче всех, сжал кулаки. Но он не решился ответить. Его губы дрожали, а глаза были полны ненависти. Он плюнул в землю и сел обратно, отворачиваясь.

Айн опустила клинок, но не убрала его далеко. Лира всё ещё держала руку Каэлена, и в её взгляде горела вера, но и страх был рядом с ней.

Толпа замерла, но Каэлен знал: это лишь передышка. Завтра они снова начнут шептать, и страх станет острее любого клинка.

Соль внутри него шепнула тихо, почти ласково: «Они не понимают. Но когда придёт время платить, платить будешь ты».

Каэлен закрыл глаза. Ему казалось, что ночь в овраге длиннее всей жизни.

Рассвет в овраге был не милостью, а приговором. Солнце поднялось над горизонтом бледным, почти мёртвым кругом, его свет не согревал, а только обнажал серые лица беглецов. Люди поднялись с земли, и каждый шаг был медленным, будто сама земля держала их за ноги.

Костры давно потухли, дым осел на одежде и коже, пропитав всё запахом гари. Дети плакали вяло, без слёз, их глаза стали пустыми, а старики почти не разговаривали. Лишь редкие слова пробивались сквозь усталость: молитвы, ругательства, стон.

Они двинулись дальше, колонной, вялой и разбитой. Айн шла впереди, глаза её не отрывались от горизонта. Лира держалась рядом с Каэленом, хотя сама уже едва передвигала ноги. Он чувствовал, как соль внутри него гудит глухо, словно колокол, и каждая её вибрация отзывалась в людях: их голод, их страх, их слабость били в унисон с его сердцем.

К полудню тревога переросла в гул. Сначала кто-то пожаловался, что еды не осталось. Потом другой громко сказал, что воды не хватит на всех. Ещё один – что идти дальше бессмысленно. Шёпоты стали словами, слова превратились в крики.

– Мы погибнем! – выкрикнула женщина с младенцем на руках. – Они сдохнут первыми, – она указала на детей, – и за ними все мы!

– Мы не можем кормить каждого! – рявкнул высокий мужчина с перевязанным плечом. – Каждый пусть сам ищет пищу, иначе мы все ляжем здесь!

– Это он виноват! – крикнул худой, тот самый, что вчера плевал в землю. Его голос был резким, истеричным. – Он ведёт нас в степь, а там только соль и смерть!

Толпа заволновалась. Несколько мужчин вышли вперёд, сжимая ножи и палки. Женщины, прижимая детей, закричали громче, кто-то рванулся к подводам, чтобы отобрать жалкие крохи хлеба.

Первый удар был быстрым. Кто-то толкнул женщину, вырывая у неё кусок сухого хлеба, и она упала, прижимая ребёнка. Вскрик, плач, и толпа рванулась сама на себя. Крики заглушили всё: просьбы, угрозы, даже ветер.

Каэлен шагнул вперёд. Соль внутри него взревела, словно зверь, почуявший кровь. Он чувствовал, как она требует выхода: «Позволь нам! Мы дадим тишину!»

– Нет, – прошептал он, но понимал: если он промолчит, они перегрызут друг друга.

Он поднял руки. Голос его прозвучал низко, но люди услышали: – Довольно!

Толпа на миг застыла. И в этот миг соль вырвалась. Не как буря, а как эхо. Люди ощутили его голос не ушами, а внутри себя.

– Вы боитесь, – сказал он. – Но, если вы убиваете друг друга – соль возьмёт вас быстрее. Она слушает. Она уже здесь.

Тишина легла на колонну, тяжёлая, как камень. Люди застыли, кто-то выронил нож, кто-то заплакал, прижимая хлеб к груди. Но все смотрели на него.

Лира шагнула рядом, её голос звенел от напряжения: – Вы видели сами. Он не враг. Он не берёт, он отдаёт. Если хотите дойти – идите. Если нет – оставайтесь здесь и станьте солью.

Айн держала клинок в руке, её взгляд был холодным. – Ещё один бунт, и я вырежу тех, кто начнёт.

Толпа дрожала, но стихла. Люди опустили головы, отступили. Бунт угас, но страх остался.

Каэлен опустил руки. В груди соль всё ещё гудела, требуя, но он не дал ей больше. Он понимал: каждый день теперь будет таким. Каждый день – новая трещина в людях, и каждая трещина будет смотреть на него.

И в этот миг он понял главное: дорога на запад не убивает быстро. Она убивает терпением.

К вечеру воздух стал тяжелее, будто степь с каждым часом приближала их к собственной пасти. Солнце скрылось за серыми облаками, и небо нависло низко, готовое раздавить уставших путников. Люди шли молча, шаги их были медленными, и лишь кашель детей или хрип стариков нарушали ритм колонны.

Когда впереди показались очертания строений, многие подняли головы впервые за день. Руины – серые, осыпавшиеся, вросшие в землю – тянулись вдоль старой дороги. Каменные стены караванного поста, некогда укрывавшего торговцев и кочевников, теперь были треснуты и покрыты белёсым налётом. Башенка, где, вероятно, когда-то горел факел для путников, теперь стояла беззвучной, а её вершина была засыпана солью, словно снегом.

– Пристанище, – прохрипел кто-то из беглецов. И слово это, как вода, прошло по толпе, зажёгши надежду в глазах.

Айн подняла руку, останавливая первых рвущихся вперёд. Её голос был резким: – Сначала проверим. Потом – все остальные.

Она шагнула первой в руины, клинок готовый. Каэлен и Лира последовали за ней. Внутри поста было пусто, но это «пусто» было обманчивым. Камни стен хранили белые прожилки, словно кто-то провёл по ним трещинами соли. Пол был неровным, в щелях блестели белые кристаллы. Воздух был сухим, с горечью – запах соли, въевшейся в саму кладку.

– Здесь давно никого, – пробормотала Лира, проводя рукой по стене. Камень осыпался, оставляя белый след на её пальцах. – Но они… здесь были.

Каэлен замер. Соль внутри него ожила. Голоса ворвались в его сознание, не громкие, но ясные, словно шёпот через стену:

«Мы ждали… Мы прошли… Мы остались».

Он закрыл глаза. Перед ним возникли картины: торговцы у костра, смех детей, крики стражников. Караван входил в пост, вёл верблюдов, развязывал тюки. Потом – белый ветер. Люди падали, крики сменялись беззвучными ртами. Камни впитывали их дыхание, и соль оставляла их в стенах.

Он открыл глаза, и сердце сжалось. – Они не ушли, – сказал он тихо. – Они здесь. В камне. В этой тишине.

Айн нахмурилась. – Память? Или тени?

– Одно и то же, – ответил он.

Соль в груди гудела сильнее. Она не требовала, не рвалась – но ждала. Ждала, что он сделает выбор: слушать или отвернуться.

Лира подошла ближе, её рука коснулась его плеча. – Не сейчас, – прошептала она. – Ты истощён. Эти голоса могут затянуть.

Каэлен кивнул, но не смог отвести взгляд от стены. Он видел, как в трещинах камня, под слоем соли, дрожит свет – едва заметный, словно дыхание застывших людей.

Тем временем беглецы потянулись внутрь. Женщины укладывали детей в углу, мужчины ломали обугленные балки на костёр. В руинах загорелся слабый огонь, и впервые за дни люди почувствовали нечто похожее на безопасность.

Но Каэлен не чувствовал её. Он слышал только хор в груди. Голоса в камнях шептали ему:

«Помни нас… Не дай нам исчезнуть».

И он понимал: даже эти руины, этот мёртвый пост – не пустота. Это тоже память.

Ночь накрыла руины так быстро, словно сама степь решила спрятать их в своей тени. Костры, разожжённые беглецами, казались жалкими искрами среди развалин, но для тех, кто собрался вокруг них, они были драгоценное золота. Треск сучьев, запах дыма, тепло, которое можно было почувствовать на ладонях, – всё это впервые за многие дни дарило ощущение, будто жизнь ещё теплилась.

Дети спали, прижавшись к матерям. Старики сидели ближе к огню, вытягивая руки, словно боялись, что без него растворятся в холодной темноте. Мужчины держали оружие на коленях, хотя глаза их слипались от усталости.

Каэлен сидел чуть в стороне от общего круга. Лира устроилась рядом, её плечо касалось его руки, но даже её присутствие не могло заглушить того звона, что рождался внутри. Соль не молчала. Напротив – ночь, тишина и стены, пропитанные чужой памятью, сделали её голоса громче.

Сначала это было похоже на эхо шагов в пустом коридоре. Потом – на далекие голоса, словно кто-то переговаривался через стены. И наконец они стали словами, чёткими, понятными:

«Мы были здесь. Мы жили. Мы умерли. Но ты слышишь. Ты – мост».

Он сжал ладони, чувствуя, как они дрожат. Лира заметила это и накрыла его руку своей. – Опять? – спросила она тихо. Каэлен кивнул, не открывая глаз.

Внутри всё звенело. Он видел образы – караван, что укрывался здесь от бури; мальчика, который играл в кости у костра; женщину, читавшую молитву над больным мужем. И затем – всё это, залитое белым светом. Люди кричали, но голоса превращались в тишину, в белую соль.

Он открыл глаза, в груди стукнуло болью. – Они… здесь. В камнях. Их слишком много. Они все говорят.

Лира прижалась ближе, словно пыталась своим теплом вытеснить холод. – Не слушай. Ты не обязан.

Но соль ответила сразу, будто слышала её слова: «Он обязан. Он носит нас. Если он отвернётся – мы исчезнем. Мы станем ничем».

Каэлен зажмурился. Он чувствовал, как хор множится, как каждый камень стены превращается в уста, что тянут его внимание. Это было похоже на то, как тебя хватают сотни рук, каждая из которых требует: «Помни меня».

Он выдохнул. – Я не могу… не слушать.

Лира крепче сжала его руку. – Тогда хотя бы не отвечай. Пусть это будет их память, не твоя.

Каэлен посмотрел на неё. В свете костра её лицо казалось уставшим, но взгляд был твёрдым. Она держала его так, словно он был её якорем, а не солью для мира.

Айн подошла к ним. Её тень пала на огонь, и голос прозвучал низко: – Люди спят. Но среди них уже начались шепоты. Они видят, как ты сидишь. Они знают, что соль говорит с тобой. Завтра кто-то назовёт тебя спасителем. Другие – чудовищем. И оба будут правы.

Каэлен опустил глаза. Соль внутри отозвалась странным эхом: «Они не решают. Он решает».

Айн, будто почувствовав, что он снова слушает, добавила жёстко: – Не позволяй им думать, что у них нет выбора. Даже если соль делает из тебя пророка.

Её слова ударили больнее, чем голоса соли. Каэлен понимал: каждый их шаг дальше будет только множить этот разлад.

Ночь тянулась бесконечно. Костры догорали. Голоса в камнях шептали ему без остановки, и с каждым часом он чувствовал: ещё чуть-чуть – и он растворится вместе с ними.

Он поднял голову к небу. Звёзды холодно горели над степью. И среди их света он шепнул едва слышно: – Я слышу. Но я не стану вашим рабом.

Соль замерла на мгновение. И ответила не словами, а тишиной.

Но тишина была ещё страшнее.

Рассвет пришёл не золотым светом, а серым холодом. Облака, густые и тяжелые, закрывали небо так плотно, что солнце казалось бледным пятном, едва пробивающимся сквозь муть. В развалинах воздух был влажным, пахнущим солью и гарью.

Беглецы просыпались медленно, будто сама ночь держала их в плену. Дети тянулись к матерям, старики кашляли, молодые мужчины натягивали рваные сапоги, готовясь снова идти. Но никто не говорил о дороге. Сначала заговорили о нём.

– Он держал их, – сказал кто-то, кивая на Каэлена. – Этих белых. Я видел, они остановились, когда он поднял руки.

– Потому что он сам такой же! – резко ответил другой. Его глаза были воспалёнными, губы пересохшими, но голос звучал громко. – Вы забыли? Соль слушала Архимага. А теперь слушает его! Хотите снова поклоняться? Хотите, чтобы завтра мы стали узлами?

Люди переглядывались. В их взглядах смешивались усталость, страх и – что хуже всего – надежда. Надежда, что рядом с ними действительно идёт тот, кто может остановить соль. Но и страх, что это лишь новая цепь.

Лира встала рядом с Каэленом, её голос звенел, словно сталь: – Он не Архимаг. Он не ищет власти. Если бы он хотел поработить вас – вы уже лежали бы в соли.

Но слова её приняли не все. – Так и Архимаг говорил! – выкрикнула женщина с запавшими щеками. – Обещал защитить, обещал вечность. А потом? Башни, цепи, кровь!

Шум нарастал. Одни тянули руки к Каэлену, другие хватались за камни, будто готовые метнуть их.

Айн шагнула вперёд, её клинок блеснул в тусклом рассвете. – Замолчите, – сказала она низко, но так, что голос её прорезал гул. – Хотите жить – идите. Хотите спорить – оставайтесь. Но ещё одно слово против него – и я проверю, кто из вас первый падёт.

Толпа стихла, но не успокоилась. Шёпоты ползли, как дым. Люди собирали пожитки, но каждая их фраза возвращалась к Каэлену. «Спаситель». «Чудовище». «Светлый». «Проклятый».

Каэлен чувствовал это сильнее, чем удары камней. Голоса людей и голоса соли переплетались, и порой он не знал, где кончается одно и начинается другое.

Когда они двинулись в путь, колонна раскололась сама собой. Одни шли ближе к нему, словно ища защиты. Другие – подальше, косились, крестились, перешёптывались.

Айн шла впереди, отрезав споры своей суровой спиной. Лира держала его за руку, будто боялась, что толпа растащит его по частям.

Каэлен же слушал не людей, а землю. В каждом шаге, в каждом камне звучала соль. Она не спорила и не уговаривала. Она ждала.

И он понимал: это только начало.

Дорога на запад тянулась, как рана. Там, где когда-то шли караваны, остались только пустые рытвины и обломки телег. Колёса сгнили, но железо заржавело не до конца: белёсый налёт соли словно законсервировал каждую спицу, каждый гвоздь.

Колонна двигалась медленно. Люди то и дело останавливались, чтобы перевести дух, кто-то падал, и его поднимали, другие оставались сидеть, не имея сил. Но больше всего останавливали не тела, а земля.

Поля, через которые они шли, были мёртвыми. Когда-то здесь росло зерно, тянулись зелёные стебли, пахло хлебом и солнцем. Теперь же стебли лежали чёрными, высохшими, покрытыми белыми прожилками. Они хрустели под ногами, как стекло.

– Здесь недавно был урожай, – тихо сказала одна из женщин, её голос дрожал. – Я помню… мои братья жили в этих местах. Они писали, что хлеб уродился. А теперь…

Никто не ответил. Потому что все видели: урожай больше не придёт. Земля словно выгорела изнутри, и даже если бы семена упали на неё – они бы не дали ростков.

Каэлен шёл впереди, и каждый его шаг отзывался в груди. Соль звенела глухо, будто сама вспоминала то, что здесь было. Он чувствовал, как в земле осталась память людей: смех, работа, пот. И крик. Всегда крик.

У обочины они встретили колодец. Камни его были покрыты белыми трещинами, а ведро, оставленное рядом, превратилось в соляную глыбу. Один из мужчин, отчаявшийся, всё же попытался опустить туда верёвку. Воды там не было. Только сухое дно, из которого тянулся белый дымок.

– Даже вода ушла, – сказал он хрипло. – Как будто сама земля отказывается нас поить.

Айн нахмурилась. – Не отказывается. Её выжгли. Сначала башни, потом узлы. Всё, к чему они прикасались, умирает.