Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

Когда они двинулись в путь, степь встретила их молчаливым дыханием. Ветер шёл с востока, пах пеплом и гарью, напоминая о том, что позади осталась столица, где всё ещё бушевал огонь и где соль уже подняла свой новый трон. Но впереди – только пустота, длинная дорога, петляющая между редкими курганами и выжженной травой.

Колонна растянулась на десятки шагов. Впереди шёл Каэлен с Лирой и Айн, за ними – измождённые беглецы. Дети тащились на руках у матерей, старики опирались на кривые посохи. Мужчины держали в руках оружие – не мечи, а обломки лопат, топоры, ржавые ножи. Никто не строил иллюзий: если придётся сражаться, они умрут. Но всё же шагали.

День клонился к закату, и степь окрашивалась в золотисто-багровые тона. Солнце висело низко, словно само устало смотреть на бегущих людей. Тени вытягивались, и в этих тенях порой мерещились белые силуэты – будто соль следила за каждым их шагом.

Каэлен чувствовал их сильнее, чем остальные. Соль в груди отзывалась на каждое дыхание колонны. В памяти вспыхивали лица – одни он никогда не видел, другие мелькали в кошмарах. Они не были врагами, но и не были молчаливыми спутниками: каждый их шёпот рвал душу.

«Мы были здесь. Мы остались в земле. Ты ведёшь их. Но куда?»

Он шагал твёрдо, хотя внутри всё дрожало. Лира шла рядом, её рука крепко держала его ладонь. Она не спрашивала, что он слышит, не просила поделиться – просто была рядом. Айн, наоборот, смотрела на колонну с холодным прищуром. Её плечи были напряжены, клинок наготове. Для неё эти люди были не спутниками, а обузой, которую она терпела ради Каэлена.

На закате они достигли оврага, где между камнями журчала узкая струя воды. Когда-то здесь, наверное, был ручей, но теперь осталась лишь жила влаги, пробивающаяся сквозь соль. Люди бросились к ней, словно к сокровищу. Кто-то пил жадно, роняя воду на землю, кто-то наполнял глиняные кувшины и треснувшие мехи.

Каэлен присел у берега и зачерпнул ладонью. Вода была тёплой, с привкусом соли, но всё равно живительной. Он закрыл глаза, позволив ей стечь по губам. Но вместе с влагой в нём ожил хор.

«Мы в этой воде. Мы – её память. Ты пьёшь нас».

Он вздрогнул, едва не расплескав воду. Лира заметила это и осторожно коснулась его плеча. – Опять они? – спросила она тихо.

Каэлен кивнул. – Они везде. В земле, в воде, в ветре.

Айн, стоявшая неподалёку, фыркнула. – Тогда привыкни. Степь полна мёртвых. И если будешь слушать каждого – сойдёшь с ума раньше, чем дойдём.

Каэлен хотел ответить, но замолчал. Она была права – и в то же время нет. Потому что он знал: не слушать он уже не мог.

Ночь опустилась быстро. Люди разложили костры – маленькие, чтобы не привлечь внимания. Дети прижались к матерям, мужчины сидели молча, затаив дыхание. В тишине ночи слышался только вой ветра и далёкие трески – словно где-то в степи ломались деревья, хотя деревьев здесь не было.

Каэлен сидел у костра вместе с Лирой и Айн. Пламя отражалось в её глазах, и в нём он видел тревогу, которая не покидала её. Она не говорила – но сама её тишина была громче любого крика.

Айн, точившая клинок, вдруг подняла голову. – Слышите? – её голос был низким, настороженным.

Все замерли. И тогда из тьмы донёсся звук: медленный, вязкий скрежет, как будто кто-то тянул по земле камень. Потом второй. И ещё.

Дети заплакали, женщины вжались в мужчин.

Каэлен почувствовал, как соль внутри завыла. Голоса стали резкими, хриплыми: «Они идут. Они застряли. Они – не живы, но и не ушли».

И в тот же миг из мрака выступили первые фигуры. Белые силуэты, треснувшие, с пустыми глазницами. Их шаги были неровными, но каждый удар ноги о землю отзывался эхом по оврагу.

Толпа вскрикнула, поднялась, кто-то выхватил ножи. Айн шагнула вперёд, клинок её засверкал.

– Узлы, – сказала она спокойно. – Готовьтесь.

Каэлен поднялся, и соль в груди загудела, как колокол. Он чувствовал: это не просто враги. Это память самой степи, заключённая в мёртвые тела. И они пришли за ними.

Узлы приближались медленно, но каждый их шаг отзывался в сердце Каэлена, словно удары каменного молота. Сначала их было трое, потом за ними показались новые силуэты – пять, десять… двадцать. Белые тела, изломанные, с трещинами, в которых мерцал тусклый свет, двигались так, будто сама степь толкала их вперёд.

Толпа беглецов завопила. Женщины оттаскивали детей, мужчины вскидывали ржавые клинки, но было ясно: эта оборона не выдержит и первого удара.

Айн шагнула вперёд, её клинок сверкнул в отблесках костра. – Держите строй! – крикнула она. – В круг, быстро!

Но люди метались, сбивались друг о друга. Один мужчина бросился прочь, и тут же из темноты к нему метнулся узел: его белая рука схватила беглеца за плечо, и раздался треск – будто сломали сухую ветку. Мужчина упал, его крик оборвался, а тело застывало прямо на глазах, покрываясь белым налётом.

– Нет! – закричала женщина и бросилась к нему, но другие удержали её.

Каэлен застыл. В груди соль кричала, её хор сливался с этим треском. Он чувствовал каждого узла, как чувствует собственные пальцы. Они были памятью, запертой в теле, что не умело умирать.

Лира схватила его за руку: – Не иди! Они убьют тебя!

Но Каэлен сделал шаг вперёд. Соль отзывалась на его движение, хор усиливался. Он понял: они слышат его.

– Я слышу вас! – крикнул он, голос его дрожал, но он говорил громче, чем думал возможно. – Вы не враги. Вы – память. Остановитесь!

На миг всё замерло. Узлы, уже почти ворвавшиеся в круг костров, пошатнулись. Их тела затряслись, словно их дёргали невидимые нити. Кто-то из беглецов вскрикнул: – Он колдует! Он один из них!

Айн рявкнула: – Молчать! Или вы мертвы раньше, чем они дойдут!

Каэлен закрыл глаза. Внутри звенел хор: сотни голосов, плачущих, кричащих, умоляющих. Он понял – может протянуть руку. Не к ним, а в них.

Он поднял ладони, и белый свет медленно заструился меж пальцев. Узлы дрогнули, их шаги стали неровными. Одни застыл, другие начали осыпаться белым прахом, словно снег.

Но часть всё же рванулась вперёд. Соль внутри Каэлена завыла: «Отпусти нас! Освободи! Но заплатишь!»

Он стиснул зубы. – Я отпускаю… – прошептал он.

И в тот же миг три ближайших узла разлетелись на белые осколки, растворяясь в воздухе, будто никогда не существовали.

Толпа ахнула. Кто-то упал на колени, кто-то вскрикнул от ужаса.

Айн сражалась рядом, её клинок разил тех, кто ещё двигался, с хрипом и треском рассекал соляные оболочки. Лира держала Каэлена за плечо, словно боялась, что он упадёт.

Когда последний из узлов осыпался, над оврагом воцарилась тишина. Лишь ветер гнал по земле белую пыль, а в груди Каэлена всё ещё звенел хор – теперь тише, но резче, будто оставивший в нём трещину.

Он опустился на колени, дыхание вырывалось рывками. Лира склонилась к нему: – Ты жив?

Каэлен кивнул, хотя руки его дрожали. – Они ушли. Но… я отдал часть себя.

Айн подошла, клинок её был заляпан белой пылью. Она смотрела на него тяжёлым взглядом. – Ты спас их. Но каждый раз будет так. Они будут приходить, и они будут требовать.

Каэлен поднял глаза, полные усталости. – И, если я не услышу – они будут убивать.

За их спинами беглецы толпились, одни шептали молитвы, другие смотрели на него с ненавистью и страхом. Но теперь никто не смел поднять руку.

Ночь снова легла на степь. Но тьма уже казалась другой: в ней звучали голоса, и Каэлен знал – они будут с ним до конца дороги.

Ночь держала колонну в тисках, и каждый шаг давался людям с трудом. Тишина после схватки была хрупкой, как тонкий лёд: стоило ей треснуть – и всех снова утянет в бездну крика.

Беглецы двигались плотнее, чем раньше, сбиваясь в кучу. Женщины прижимали детей, мужчины озирались, хватаясь за ржавые клинки и дубины. Но опасность теперь исходила не только из темноты, а изнутри самой колонны.

– Он сделал это, – прошептал кто-то, глядя на Каэлена. – Одним словом. Узлы слушали его, как собаки хозяина.

– Он их не повелевал, он их освободил, – возразила женщина с ребёнком на руках. – Если бы хотел – мы бы все превратились в соль. Но мы живы.

– Живы… пока он этого хочет, – зло процедил мужчина с обожжённым лицом. Его голос резал воздух. – Сегодня он «освободил», завтра решит иначе – и всё. Кто проверит его? Кто сможет остановить?

Слова его подхватили ещё двое, и ропот прошёл по рядам. Люди смотрели на Каэлена с суеверным ужасом, а кто-то – наоборот, с благоговением.

– Это знак, – прошептала старуха, что едва держалась на ногах. – Сердцеверие дало нам проводника. Он ведёт нас туда, где есть тишина.

– Ведёт в пасть соли! – закричал худой человек с впалыми щеками, тот самый, что раньше выкрикивал обвинения. Его глаза блестели лихорадочно, голос дрожал от злости. – Разве вы не видите? Он такой же, как Архимаг! Сначала обещает память, а потом обернёт вас в рабов!

Толпа вздрогнула. Кто-то перекрестился по старому обычаю, кто-то схватил детей покрепче. И снова колонна разделилась на два лагеря – одни шагали ближе к Каэлену, другие старались держаться подальше, словно сам воздух вокруг него был отравлен.

Лира шагнула вперёд, глаза её горели: – Он не просил следовать за ним! Он сказал ясно: идёт своим путём. Но он не отвернулся, когда ваш мальчик умирал. Он не отвернулся, когда узлы пришли! Это ли не доказательство?

Худой расхохотался – смех его был хриплым, надломленным: – Доказательство? Ха! Это только приманка. Он кормит вас крошками милости, чтобы потом сожрать целиком!

Айн резко шагнула к нему, клинок блеснул в её руке. – Ещё слово – и я вырву твой язык, – сказала она спокойно, но в её голосе звенела угроза, которая не оставляла сомнений.

Мужчина отшатнулся, но взгляд его остался полным ненависти.

Каэлен стоял молча. Соль в груди гудела – не криком, не плачем, а тихим эхом. Она будто слушала спор людей и ждала его ответа.

Он поднял глаза. – Я не ваш бог и не ваш палач. Я человек. Я слышу соль, потому что она кричит. И если я смогу сделать так, чтобы вы жили хоть один день дольше, я это сделаю. Но не просите от меня большего.

Толпа замерла. Кто-то опустил голову, кто-то отвёл взгляд, но напряжение осталось. Никто не верил до конца, никто не отвергал полностью.

И колонна двинулась дальше, расколотая надвое, как само сердце мира.

Рассвет встретил их не светом, а тяжёлым дымом. Восток полыхал багровым заревом, и солнце пробивалось сквозь него с трудом. Оно висело над горизонтом тусклым, словно медное, и каждый его луч отдавал в землю оттенком ржавчины.

Ночь не принесла отдыха. Беглецы шли до самого утра, надеясь, что за линией холмов их оставят в покое – и соль, и голоса, и память. Но надежда оказалась такой же зыбкой, как туман, стелившийся по степи.

Люди были измотаны. Дети плакали, женщины тащили на себе узлы с вещами, мужчины вяло озирались по сторонам, каждый шаг отдавался болью. Голод скручивал животы: у многих не осталось ничего, кроме горсти сухих корок и мутной воды в мехах.

У оврага, где они остановились, начались споры.

– Мы должны искать пищу, – сказал один из мужчин, хмурый и серый от усталости. – Так мы не дойдём и до следующего заката.

– И где ты её найдёшь? – резко возразила женщина, чьи руки были в бинтах. – Всё вокруг мертво. Даже птицы ушли отсюда.

– Значит, мы умрём! – выкрикнул худой человек, и голос его дрогнул. – Но лучше умереть людьми, чем идти за ним, как стадо!

Он ткнул пальцем в Каэлена. И снова десятки глаз повернулись к юноше, теперь уже мужчине, в чьих плечах и взгляде было больше тяжести, чем лет.

Каэлен сидел на камне у оврага. Он не отвечал сразу. Соль внутри него пела тихо, но настойчиво, подсказывая слова.

– Здесь нет лёгкой дороги, – сказал он наконец. – Но степь не мертва до конца. В её корнях ещё есть жизнь. Я знаю травы, что дают силу, даже когда земля иссушена. Если вы хотите идти – ищите их со мной.

Его голос прозвучал твёрдо, но ропот не стих. Кто-то скривился, кто-то отвернулся. Но несколько человек всё же поднялись, двинулись за ним: солдат с обожжённым лицом, мать спасённого мальчика, ещё двое юношей.

Они собирали травы на склонах оврага, ломали сухие корни, находили жёсткие клубни, что прятались под коркой земли. Каэлен показывал, какие можно есть, какие – нельзя. Он работал молча, и люди молчали рядом, словно боялись лишним словом спугнуть эту крохотную надежду.

Когда вернулись, Айн уже развела огонь. Пламя было слабым, но над ним повисли котлы, куда бросали корни и травы. Запах был горьким, но он был едой.

Толпа ела жадно, не разбирая вкуса. Даже худой человек, что кричал громче всех, не удержался – его руки дрожали, когда он засовывал в рот куски варёных корней.

Лира смотрела на Каэлена. В её взгляде было облегчение, но и тревога. Она знала: эти люди всё равно не перестанут бояться. Сегодня они ели благодаря ему, завтра – снова назовут проклятым.

Айн подошла ближе, оперившись на клинок. – Ты даёшь им еду, но они всё равно будут рвать тебя на куски, – сказала она тихо. – В степях это знают: сытый волк кусает не меньше, чем голодный.

Каэлен кивнул. Его лицо было усталым, но твёрдым. – Пусть кусают. Но пока они идут, я не брошу их.

Соль в груди гудела, и в её хоре звучало новое: память о голодных, память о тех, кто падал в пыль, так и не дойдя до весны. Она принимала его слова, как свою клятву.

Солнце поднялось выше. День начинался, и вместе с ним – новый путь на запад, где ждали не только степи, но и выборы, которые нельзя будет отложить.

К полудню они вышли из оврага и двинулись дальше, туда, где степь становилась шире и тише. Дорога превращалась в едва заметную тропу, пробитую караванами и копытами, но теперь она казалась заброшенной: нигде не виднелось следов жизни, лишь белёсый налёт соли, что покрывал камни и сухую траву.

Ветер усилился. Он дул с запада, холодный, пронзительный, будто зимний. Листья редких кустов дрожали, а на их краях блестели крошечные кристаллы инея. Солнце ещё стояло высоко, но его свет был обманчивым – он не грел, а лишь высвечивал холод, спрятавшийся в земле.

Люди шагали медленно. Каждое движение давалось с трудом, и страх, что ещё недавно рвал их крики на части, теперь сменялся изнуряющим молчанием. Дети прижимались к матерям, мужчины молча держали оружие на плече, но никто не смотрел друг на друга. Каждый был занят лишь тем, чтобы не упасть.

Каэлен шёл впереди. Его дыхание превращалось в пар, и он заметил это первым. Он остановился, поднял ладонь, и колонна замерла. Лира встала рядом, её глаза расширились. – Холод… но ещё не зима. Что это значит?

Каэлен провёл пальцами по траве. Подушечка коснулась инея, и соль внутри него дрогнула. Голоса загудели тревожно, словно напоминая, что перемены идут быстрее, чем должно быть.

– Времена сдвигаются, – сказал он тихо. – Земля путает осень с зимой.

Айн подошла ближе, её глаза прищурились. – В степях такое бывало… но только в годы бедствий. Когда смерть ходила рядом.

Она обернулась на колонну. Люди уже заметили иней, и тревожный гул пополз по рядам. Кто-то шептал: «Это знак», кто-то прижимал к себе детей сильнее.

Чтобы отвлечь их, Каэлен поднял голос: – Иней не убивает. Он лишь предупреждает. Мы должны идти дальше, пока светло. Чем быстрее уйдём, тем теплее будет ночь.

Он говорил спокойно, но внутри чувствовал: слова лгут. Этот холод не был обычным. Это было дыхание соли, растекающееся по земле. Оно напоминало, что мир меняется не по воле людей, а по своей, и теперь даже смена сезонов стала оружием.

Они двинулись снова. Каждый шаг отдавался скрипом по замёрзшей траве. Солнце медленно склонялось к западу, и вместе с ним усиливалось чувство, что зима уже стоит у порога – не календарная, не ожидаемая, а чужая, пришедшая слишком рано.

Лира всё это время не отпускала его руку. Её пальцы дрожали, но не от холода, а от страха. Она шепнула, едва слышно: – Если даже время подчиняется соли… то, как нам дойти до истока?

Каэлен не ответил. В груди соль загудела сильнее, словно смеялась над этим вопросом.

К вечеру степь превратилась в ледяное поле. Воздух был прозрачным и сухим, но в нём чувствовался не просто холод – он словно вытягивал дыхание из лёгких. Люди шагали медленнее, и каждый выдох оставлял в воздухе облачко пара, которое сразу рассыпалось в остром ветре.

Они остановились, когда солнце спряталось за низкие холмы, и небо окрасилось в блеклый сиреневый цвет. Лагерь разбили на возвышении, где земля была менее промёрзшей. Мужчины собрали сухие ветви, но их оказалось слишком мало: пламя костра трещало тускло, словно не желая бороться с ночным холодом.

Лира сидела рядом с Каэленом, укрытая его плащом. Она держала руки над огнём, но пальцы всё равно оставались белыми и дрожали. Её дыхание было коротким, будто сама зима давила ей на грудь. – Такого не должно быть, – прошептала она. – Ещё осень… я помню, как листья только начинали желтеть.

Каэлен кивнул. Он тоже помнил – тёплые дожди, запах спелых трав, мягкую землю. Всё это исчезло, словно прошло не несколько недель, а целые годы. Теперь ночь рвала прошлое на куски, оставляя только соль и холод.

Айн ходила вокруг лагеря с клинком в руке. Она проверяла периметр, оглядывалась на холмы, и в её лице не было страха – только мрачная настороженность. Она бросила ветку в огонь и сказала: – В степях зима всегда приходит внезапно. Но не так. Это соль. Она меняет землю, и земля меняет небо.

Несколько беглецов прижались ближе к костру. Дети плакали, женщины укачивали их на руках, мужчины молчали, сжимая оружие. Никто не решался заснуть.

Каэлен слушал. Соль внутри него была неспокойна. Её голоса переплетались с ветром: одни стонали, другие пели тихие, холодные песни. В этом хоре он различал слова, хотя и не хотел: «Мы дышим в земле. Мы забираем тепло. Мы хотим, чтобы мир помнил нас и зимой, и летом».

Он сжал зубы и попытался отгородиться, но не смог. Каждое дыхание соли проникало в его сердце.

– Мы не выдержим здесь, – наконец сказала Лира. – Дети не выдержат. Если так будет каждую ночь – мы не дойдём.

Каэлен поднялся и посмотрел на огонь. Пламя дрожало, словно вот-вот погаснет. Он обернулся к людям и заговорил: – Завтра мы пойдём дальше, без остановок. Нужно найти место, где земля жива, где огонь будет гореть. Здесь нас задушит небо.

Некоторые кивнули, но большинство смотрело на него так, будто он сказал что-то невозможное. В их глазах отражался страх – страх перед дорогой, перед солью, перед ним самим.

Айн, проходя мимо, бросила коротко: – Лучше двигаться, чем ждать, пока зима сама решит, кого забрать первой.

Люди снова замолчали. Лишь костёр трещал и ветер выл в траве.

Каэлен сел, прислонился к холодному камню и прикрыл глаза. Но сна не было. В груди соль шептала, и её слова звучали, как приговор: «Ты ведёшь их в зиму. Но зима не конец. Зима – цена».

Он не знал, что это значит. Но сердце сжалось от предчувствия, что впереди холод будет не только вокруг них, но и внутри.

Ночь легла на лагерь тяжёлым куполом. Луна взошла поздно, бледная и размытая, словно глядела сквозь завесу инея. Холод усилился, и костёр уже не грел – он только давал свет, тусклый и зыбкий, как дыхание умирающего. Люди сбились ближе друг к другу, обняв детей и накрыв их старыми плащами, но это мало помогало. С каждым часом тишина становилась глубже, и в ней слышался странный ритм – будто земля сама дышала, выдыхая соль в воздух.

Каэлен сидел у края круга света и прислушивался. В груди соль не спала. Она пела низко, гулко, как хор в пустом храме. И чем темнее становилось вокруг, тем яснее были её слова. «Мы здесь. Мы идём. Мы всегда рядом».

Он поднял глаза – и замер. За пределами костра, там, где тьма сплеталась с травой, двигались тени. Белые, как снег, тонкие, как дым. Сначала их было мало, две-три, но с каждой минутой их становилось больше. Они стояли неподвижно, лишь слегка покачивались, как стебли под ветром.

Лира заметила его взгляд и тоже посмотрела. Она вздрогнула и сильнее вжалась в его плечо. – Они снова пришли, – прошептала она.

Айн тоже всё видела. Она не подняла тревогу, не закричала – лишь обнажила клинок и встала между людьми и силуэтами. Её лицо оставалось каменным, но мышцы на руках напряглись, будто она готовилась к бою.

Беглецы заметили белёсые фигуры не сразу. Но когда первый ребёнок всхлипнул и ткнул пальцем в темноту, толпа дрогнула. Женщины начали креститься, мужчины хватали ножи и ржавые копья, шёпоты поднялись, как рой ос.

– Это они… соль пришла за нами… – голос старухи сорвался на визг.

Каэлен встал. Соль внутри отозвалась, будто эти фигуры тянулись прямо к нему. Он слышал их голоса ясно, как дыхание у уха: «Мы не враги. Мы память. Мы идём за тобой, чтобы не забыться».

Он сделал шаг к ним, но Лира схватила его за руку. Её глаза блестели в лунном свете, полные страха. – Не подходи! Ты не знаешь, что они сделают.

– Если я отвернусь, они всё равно останутся, – ответил он тихо. – Лучше знать, чего они хотят.

Айн бросила взгляд через плечо, её голос был холодным: – Сделаешь шаг – толпа решит, что ты один из них. Тогда ни я, ни твой голос их не остановят.

Каэлен остановился. Он чувствовал, как два мира разрывают его: один – мир живых, полный страха и ненависти, другой – мир соли, полный шёпотов и памяти.

Тени между тем сдвинулись ближе. Их движения были медленными, словно они плыли, не касаясь земли. Издали можно было принять их за людей, но у них не было лиц, только пустые силуэты, наполненные бледным светом.

Беглецы завопили, кто-то бросил камень в сторону фигур. Камень пролетел сквозь одну из них и упал в траву без звука. Фигура даже не дрогнула.

– Это духи! – закричал кто-то. – Они пришли за нашими детьми!

Толпа забурлила. Кто-то пытался убежать в темноту, другие, наоборот, теснились к костру. Лишь Айн стояла, не двигаясь, клинок её блестел в свете огня.

Каэлен поднял руки. Его голос дрогнул, но слова он произнёс твёрдо: – Они не враги. Они не возьмут вас. Они только идут за нами.

– Ложь! – выкрикнул мужчина с впалыми щеками, что уже не раз поднимал толпу против него. – Ты сам их привёл! Ты разговариваешь с ними! Без тебя их бы не было!

Несколько голосов подхватили: – Да! Это он! Соль идёт за ним! – Избавимся от него – и они исчезнут!

Люди зашумели, и шум быстро перерос в крик. Несколько мужчин шагнули к Каэлену, поднимая ножи и палки. Лира бросилась вперёд, закрывая его собой. Айн подняла клинок выше, готовая встретить их.

И тогда тени двинулись. Они не нападали – они просто прошли. Белые силуэты скользнули мимо лагеря, между костром и людьми. Ни один не коснулся живых, ни один не остановился. Они прошли, как ветер, и исчезли в темноте на западе.

Толпа замерла. Никто не верил своим глазам.

Каэлен стоял, чувствуя, как соль в груди утихает, словно удовлетворённая. В её голосах звучало только одно слово: «Помни».

– Видите? – сказал он тихо. – Они не враги. Они только хотят, чтобы мы их помнили.

Люди молчали. Но в их глазах не было благодарности. Лишь страх, ещё глубже, чем прежде.

Айн убрала клинок в ножны, но посмотрела на Каэлена тяжёлым взглядом. – Теперь они точно решат, что ты связан с ними. И чем дальше мы идём, тем меньше у тебя шансов остаться человеком в их глазах.

Каэлен молчал. Он знал: она права.

Рассвет пришёл холодный и безрадостный. Небо не разгорелось ни золотом, ни розовым светом – лишь бледно-серое полотно распласталось над степью, скрывая солнце за тяжёлыми облаками. Трава, укрытая инеем, хрустела под ногами, и даже дыхание людей казалось белым дымом, словно их собственные тела тоже застывали в этом холоде.

Костёр догорел к утру. От него осталась кучка пепла, ещё теплая, но слишком малая, чтобы согреть хоть одного ребёнка. Люди поднимались нехотя, с тяжёлым скрипом в костях, словно за ночь стали старше на несколько лет. Шёпоты ходили по рядам, но теперь они были не о соли и тенях, а о Каэлене.

– Он ведёт их…– Без него они бы не пришли…– Видели, как они прошли мимо, словно слушали его?

Слова летели, как искры, разжигая новый огонь страха. И если ночью люди боялись теней, то утром они боялись его.

Каэлен сидел у края стоянки, поправляя перевязь на плече. Его лицо было утомлённым, но не юным: за последние месяцы оно стало резче, глаза глубже, в них появился тот взгляд, который бывает у тех, кто видел слишком много. Лира сидела рядом, молча. Она держала его руку, как будто это была единственная опора, которая удерживала их обоих.

Айн же стояла чуть поодаль, проверяя оружие. Она смотрела на толпу, и в её глазах было то же, что в степном ветре: холод, осторожность и готовность в любой миг ударить.

Вскоре мужчины, которых считали старшими в этой разрозненной группе, собрались у обугленного костра. Их лица были измучены, глаза запали, но в голосах звучала жёсткость – голод и страх превращали их в тех, кто ищет простого решения.