Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

– Стой, – сказала Айн, и руку подняла не к клинку, а ладонью вверх. Это был не приказ, а знак: «Считаю дыхание».

Первым шагнул мужчина средних лет. Он не назвался, не спросил имен – посмотрел на Каэлена, на Лиру, на Айн и кивнул коротко, больше себе.

– Вы от друидов, – сказал он без вопроса. – Значит, слышали, что дальше дорога делится. Лес ведёт вниз – к своду. Свод ведёт к Сердцеверию. А верхняя тропа уходит к разломам, где вода ещё не ушла в землю. Если вам нужна вода и люди – идите вверх. Если ответы – вниз.

Лира заглянула Каэлену в лицо, ничего не спросила. Он задержал взгляд на каменной карте: жилы тянулись тем же рисунком, который соль оставляла на стенах городских домов, – не рваные, а счётные, как строчки. Соль в груди ответила тихим «ближе». Вниз.

– Вниз, – сказал он.

Мужчина кивнул, не споря. Только добавил:

– На своде слышно всё громче. Кто слаб – возвращается наверх и молчит до утра. Кто сильнее – спускается ещё. Но даже сильные не всегда поднимаются.

Айн сжала ремень на плече.

– Мы не ищем славы.

– Её там не дают, – коротко ответил мужчина и отступил, освобождая узкий проход между валунами.

Спуск начался сразу: воздух охладился, запахи переложились слоями. Сначала влажная земля – тяжёлая, как хлебный мякиш. Ниже – каменный известковый дух. Тропу перехватили корни, скользкие от мха, и свет стал точечным: падал сверху редкими гвоздями. Где-то далеко просвистела вода – или ветер в узком горле туннеля.

Через час пути голоса появились сами. Не слова, не зов – гул, как от большого холста, который кто-то тянет через край стола. Каэлен остановился, прислонился плечом к стене: соль в груди подстроилась под этот шум, и на миг показалось, что ребра звенят.

– До сюда доводили многие, – сказала Айн, прислушиваясь. – Возвращались не все.

– Мы не первые, – отозвалась Лира. – Но те, кто не поднялся, всё равно с нами.

– Память, – сухо сказала Айн, без привычной усмешки.

Поворот вывел их к своду – настоящему, как в рассказах. Пещера распахнулась неожиданно широким залом, перекрытым гладким каменным куполом, и от каждой кромки вниз сходили жилы – не соляные, каменные, но в них теплился слабый, ровный свет. В центре лежала вода. Не озеро – колодец без стен, круглая чаша, в которой не было ни ряби, ни отблеска. Воду будто плотно накрыли прозрачной тканью.

У воды, опустив ладони на край, стояли двое друидов. Один – тот самый старший, что принимал память, другой – молодая женщина с короткими волосами и грустным взглядом. Они молчали. В тишине слышно было то, о чём говорил лес: дальше слова не помогут.

Каэлен шагнул вперёд и остановился. Соль в груди притихла, как зверь у воды.

– Здесь Сердцеверие? – спросил он, хотя знал, что нет: это только путь к нему.

– Здесь – слух, – сказала женщина-друид. – Если скажешь лишнее, услышишь только себя. Если скажешь честно – услышишь то, что не хочешь слышать. И ты, и те, кто рядом.

Лира кивнула, не глядя на Каэлена. Айн не двинулась, но рука её на ремне ослабла: здесь клинок не поможет.

– Говорят, – продолжил старший, – сверху видно, как город дышит солью. Башни не гаснут. Голос Империи держит людей, как сеть держит рыбу. Если ты спустишься глубже и выдержишь – ты услышишь, как этот голос шьётся на чужой коже.

Слова легли тяжело. Лира впервые за долгое время посмотрела на Каэлена так, будто выбирала между страхом за него и страхом за тех, кто ждёт наверху. Он сделал выбор коротко, не громко:

– Я спущусь.

Друид кивнул. Женщина поставила на каменный край маленький глиняный светильник – огонь вспыхнул тускло, будто стесняясь воды.

– Вниз идут по одному, – сказала она. – Возвращаются как получится.

– Подожду у кромки, – сказала Лира.

– Я тоже, – добавила Айн. – Но если вода начнёт брать, я тебя вытащу, даже если оборвёшься пополам.

Каэлен улыбнулся ей коротко – так, как улыбаются перед боем, где нельзя вытащить ничем, кроме воли. Затем опустился на корточки, коснулся пальцами гладкой, неподвижной поверхности. Холод ударил в кожу, но не зубами – мыслью. Соль внутри шевельнулась и легла ровно. Он вдохнул и спустил ладонь глубже.

Город, что дышит солью, открылся сразу.

Холод ухватил его, словно не вода, а воздух, вытянутый из жилы. Ни брызг, ни движения – просто шаг вглубь, и вся тяжесть леса, вся тишина друидского свода растворились.

Каэлен стоял среди города, но это был не тот город, что он знал. Башни возвышались выше, чем в реальности, их руны светились белым светом, и каждый луч пронизывал воздух, как сеть. Люди шли по улицам – ровными потоками, не глядя друг другу в глаза, их шаги звучали одинаково, будто ими управлял один и тот же барабан. Над всем этим стоял голос, тихий, но заполняющий каждую щель, как дым: «Империя – я. Империя – вечна. Вечность – в памяти».

Голос был знаком. В нём слышался Элиан. Но соль внутри Каэлена не кричала от боли, как раньше, и не рвалась наружу. Она отзывалась эхом, будто поддакивала: да, слышим, да, помним.

Он сделал шаг по каменной улице. Камни под ногами мягко хрустнули, как если бы он ступил по соли, но они не рассыпались. Слева стояли дома. Их окна были открыты, но за ними – не люди, а белые силуэты. Они сидели за столами, спали на постелях, смотрели в пустоту. Их лица были гладкими, словно соль стёрла выражение. И всё же изнутри тянулись шёпоты.

«Мы остались… Мы слушаем… Мы – его дыхание…»

Каэлен сжал зубы. Шёпоты не были криками боли, как в степи. Это было хуже: покорность, обволакивающая, липкая, как воск, затянувший свечу.

Он шагнул дальше, и башни впереди ожили. Их руны мигнули, и изнутри донёсся смех. Не громкий, не человеческий – смех, который превращал слова в трещины. В этом смехе он узнал Элиана: не учителя, не товарища, а того, кто выбрал остаться, чтобы стать диктатором.

– Ты идёшь по моему городу, – сказал голос. Но губы у башен не двигались, и ни один силуэт не открыл рта. Голос шёл сразу отовсюду. – Ты думал уйти? Ты думал забыть? Но ты слышишь, Каэлен. Ты всё ещё слышишь.

Каэлен остановился. Соль в груди дрожала, как натянутая струна. Он хотел ответить, но понимал: слова могут стать петлёй.

И тогда Лира заговорила – но не рядом, а внутри. Её голос всплыл, как тёплый ветер сквозь лёд: «Не слушай его. Ты идёшь не к нему, а к истоку. Помни это».

Каэлен вдохнул. В груди соль не смолкла, но ответила мягче, почти уважительно.

– Я слышу, – сказал он. Его голос дрогнул, но отозвался гулом по улицам. – Но я не твой.

Башни засмеялись снова. На этот раз громче, так что белые силуэты качнулись, будто волной.

– Ты – мой, – ответил голос. – Потому что слышишь. Потому что память – не твоя. Память – моя.

Каэлен зажмурился, и мир вздрогнул. Белые фигуры распались, как соль в воде. Башни рассыпались, свет их поблек, и он снова стоял у свода. Ладони его были мокрыми, дыхание сбивалось, а сердце било в груди так, будто соль внутри билась вместе с ним.

Лира наклонилась к нему, глаза её были полны тревоги. – Что ты видел?

Он поднял взгляд на воду, которая снова стала неподвижной. И сказал: – Город. Башни. И голос. Он жив. Он держит их. И он ждёт меня.

Старший друид медленно кивнул. – Ты спустился и вернулся. Немногие возвращаются.

Айн скрестила руки, её лицо было жёстким. – Значит, Элиан всё ещё держит Империю.

Каэлен посмотрел на неё и почувствовал, как соль внутри шепчет: да, держит, да, ждёт.

Но он не повторил этих слов. Он только тихо произнёс: – Тогда нам придётся идти быстрее.

И в глубине свода эхо ответило – не камнем, не водой, а солью: «Ближе».

Когда Каэлен отступил от свода, воздух в зале стал казаться тяжелее. Тени друидов двигались медленно, будто каждое их движение было заранее рассчитано, и даже треск факелов звучал приглушённо. Лишь дыхание его самого рвалось неровными вздохами.

Старший друид не спешил заговорить. Он стоял у кромки воды, всматриваясь в её поверхность, как в зеркало. Только когда тишина стала почти невыносимой, он обернулся. Его лицо было похоже на высушенную кору, а голос звучал, словно ветер в корнях древнего дерева.

– Он ещё держит цепи, – произнёс старик. – Значит, выбор сделан не только тобой.

Каэлен сжал кулаки. Он всё ещё чувствовал в груди дрожь соли, будто её хор боялся затихнуть. – Он стал частью Империи, – сказал он. – Но Империя – это люди. И они теперь не живые… они – его.

Лира положила руку ему на плечо. Её прикосновение было тёплым, но в глазах светился страх, тот самый, что сжигал её ночами после кошмаров. – Ты видел их?

– Видел, – коротко ответил он. – Белые силуэты. Пустые глаза. Они шли, но не сами. Их вёл его голос.

Айн фыркнула и отвела взгляд. – Я говорила. Так всегда бывает. Стоит людям дать магию – и они станут её рабами. А тут ещё и голос Архимага. Пусть Империя сгорит в собственных цепях.

– Но это не только их беда, – тихо заметил Каэлен. Он смотрел прямо на неё, и впервые в его взгляде было меньше юности и больше тяжести прожитого. – Ты сама видела: соль не останавливается на границах.

Айн хотела возразить, но замолчала. Её рука легла на рукоять клинка, и пальцы сжали сталь так крепко, что костяшки побелели.

Старший друид поднял посох. Руны на нём зажглись мягким светом, словно внутри пробудился огонь. – То, что ты видел, – сказал он, обращаясь к Каэлену, – это не просто память города. Это предупреждение. Башни не рухнули окончательно. Они стали частью его. А он – частью их.

– Ты говоришь, будто они слились, – нахмурилась Лира.

– Так и есть, – кивнул друид. – И если когда-нибудь соль доберётся до Сердца Мира, то голос этого человека будет звучать вместе с её хором.

Каэлен почувствовал, как по спине пробежал холод. Он хотел сказать «нет», хотел возразить, что Элиан – лишь человек, пусть даже ставший сосудом. Но соль в груди ответила тягучим эхом: да, может быть так.

– Значит, у нас мало времени, – сказал он наконец. – Слишком мало.

Старший друид посмотрел на него так, будто видел насквозь. – Ты всё ещё ищешь ответ, мальчик. Но помни: время течёт, и с каждым днём память соли становится сильнее, чем память людей.

Эти слова пронзили Каэлена глубже, чем он хотел признать. Он кивнул, хотя внутри бушевала буря.

Лира обняла его за руку. – Мы найдём путь, – сказала она. – Вместе.

Айн молчала, но её молчание не было согласием – скорее вызовом.

Старший друид повернулся к воде, поднял посох и ударил им о камень. Вода во своде дрогнула, её поверхность пошла кругами, будто в неё бросили тяжёлый камень. – Путь на запад открыт, – произнёс он. – Но за ним нет дорог. Только тишина. Если вы хотите дойти – вам придётся слушать её.

Каэлен кивнул. Соль в груди зазвенела, словно отзывалась на его согласие. Но этот звон был глухим, похожим на предвестие, а не на надежду.

И он понял: настоящая дорога только начинается.

Они вышли из каменного зала под серое небо. В горах уже лежал первый снег – лёгкая корка на склонах, хрустящая под ногами. Ветер здесь был острым, несущим запах хвои и соли, смешанных в странное, режущее дыхание.

Каэлен остановился на уступе. Внизу простиралась долина, а дальше, на горизонте, в смоге угадывались башни Империи. Они были так далеки, что больше напоминали зубцы на челюсти древнего зверя, но даже отсюда чувствовался их гул. Казалось, что сами горы дрожат от этого звука.

– Он жив, – тихо произнёс Каэлен. – Я чувствую его даже отсюда.

Лира шагнула рядом, её пальцы нашли его ладонь. Она вглядывалась в тот же горизонт, но взгляд её был тревожным. – Если он стал частью башен, значит, у него нет границ. Мы можем уйти хоть на край степей – он всё равно достанет нас.

– Пусть попробует, – резко бросила Айн. Она с силой затянула ремень на плече и поправила клинок. – Я не боюсь ни его, ни соли. Степи научили: всё, что идёт за тобой, можно либо убить, либо оставить умирать.

Каэлен не ответил. Он смотрел в серое марево и думал, что слова Айн слишком просты для того, что происходило. Элиан больше не был человеком, которого можно было просто сразить клинком. Башни дышали вместе с ним. Город стал его телом. И пока люди в нём живы – он жив тоже.

Соль внутри шевельнулась. Она не кричала, не звала, а будто наблюдала за его мыслями. Тонкая, едва слышная вибрация пробежала по груди. «Он часть нас. Но ты – тоже».

Каэлен вздрогнул и сжал кулаки. Не хотел слушать, но хор не умолкал. В этом голосе не было ярости – только констатация. Факт, от которого нельзя отвернуться.

– Мы должны идти, – сказал он, не глядя на спутниц. – Пока зима не закрыла перевалы.

Старший друид вышел следом. Его шаги были медленными, но твёрдыми, посох глухо стучал о камень. – Вы идёте туда, где кончаются дороги, – сказал он. – Дальше – только память. Люди забудут, что вы были, но соль запомнит всё.

Лира сжала руку Каэлена крепче. – Пусть помнит. Если в конце пути мы найдём ответ, всё остальное неважно.

Айн усмехнулась, но в её усмешке не было веселья. – Ты думаешь, там есть ответ. Я думаю – там есть только смерть. Но… что ж. Лучше смерть в пути, чем рабство в Империи.

Каэлен ничего не сказал. Он только шагнул вперёд, туда, где тропа уходила вниз, в сторону степей. Ветер ударил в лицо, и вместе с ним в груди вновь зашевелился шёпот соли.

«Мы ждём. Мы в каждом шаге. Идёшь – и платишь».

Он глубоко вдохнул. Слова наставника, сказанные полгода назад, снова ожили в памяти: не всё, что просит соль, ты должен отдать.

И всё же он знал – платить придётся. Вопрос был только в том, сколько у него ещё осталось.

Спуск в долину оказался тяжелее, чем ожидалось. Тропа, ещё недавно накатанная караванами, теперь заросла камышами и кустарником. В некоторых местах её вовсе размыли дожди, оставив лишь серые ленты грязи, по которым ноги скользили вниз.

Снег лежал клочьями, прячась в тени скал и под корнями сосен. Но внизу, в долине, зима ещё не вступила в полную силу: здесь земля была сырой, а воздух пах гнилью и дымом.

– Смотри, – первой заметила Айн. Она присела у старого кургана и указала вперёд. – Следы.

На влажной земле чётко отпечатались цепочки босых ступней, перемежающихся глубокими колеями от повозок. Следы были не свежие, но и не старые: неделя, максимум две.

Лира нахмурилась. – Беженцы. Или кочевники?

Айн провела ладонью по следу колеса и покачала головой. – Нет. Кочевники так не двигаются. Это люди, у которых не осталось сил. Их гнали или они сами бежали.

Каэлен молча смотрел на эти следы. Соль внутри отозвалась гулом, словно память самой дороги ожила. Он увидел перед глазами: люди, тащившие мешки, женщины, поддерживающие стариков, дети с пустыми глазами, смотрящие на серое небо. В их дыхании уже была соль – он чувствовал это, хотя и не хотел.

– Они шли с востока, – тихо сказал он. – Из Империи.

Айн бросила на него тяжёлый взгляд, но не спорила. Она знала: если он говорит так – значит, слышит больше, чем обычные глаза.

Дальше дорога вывела их к развалинам. Когда-то здесь стояла деревня – десяток домов с покосившимися крышами, колодец и крошечный рынок у дороги. Теперь от домов остались только чёрные каркасы. Дерево прогорело, камень покрылся белыми пятнами. Колодец был завален досками, словно кто-то пытался закрыть то, что внутри.

Лира остановилась у одного из домов, тронула почерневшую стену. – Недавний пожар. Ещё держится запах.

Каэлен шагнул к колодцу. Соль внутри зашептала, едва он приблизился: «Здесь были. Здесь мы остались».

Он потянулся к доскам, но Айн резко схватила его за руку. – Не смей. Ты видел, что случилось в той деревне полгода назад. Хочешь снова вызвать их?

Каэлен посмотрел ей в глаза. Там не было страха – только усталость и злость. Он отстранился, но соль внутри продолжала гудеть, словно рвалась наружу.

В этот момент из-за поворота дороги послышался шум. Сначала – треск сухих веток под ногами, потом – голоса. Люди.

Айн мгновенно выхватила клинок, Лира схватила Каэлена за руку, но он поднял ладонь: – Подождите.

Из-за каменного холма показались фигуры. Мужчины и женщины в рваной одежде, лица впалые, глаза полны тревоги. Их было с два десятка. Они шли кучно, поддерживая друг друга, таща мешки и детей.

При виде Каэлена и его спутниц люди замерли. Женщина в передних рядах вскрикнула, узнав силуэт юноши, и выронила мешок.

– Это он! – закричала она, указывая прямо на Каэлена. – Я видела его в столице! Это он шёл с солью за плечами!

В толпе поднялся гул. Кто-то отшатнулся, прижимая детей, кто-то выхватил ножи и палки. В глазах людей снова разгорался тот же страх, что он видел уже не раз.

Айн нахмурилась и встала впереди, заслоняя его плечом. – Попробуйте – и я вас всех уложу здесь.

Но Каэлен сделал шаг вперёд. Голоса соли в груди усилились, перемешались с криками этих людей. Он чувствовал, как их боль и ужас тянутся к нему, как рана, которую нельзя перевязать.

– Я слышу вас, – сказал он ровно, и голос его прозвучал громче, чем позволял обычный человеческий. – Но я не ваш враг. Я не соль.

Толпа загудела, одни отступили, другие, напротив, шагнули ближе. И Каэлен понял: его путь снова переплетается с судьбой тех, кто бежит.

Толпа колыхалась, словно зыбкое море, готовое либо сомкнуться и растерзать, либо расступиться. Детский плач резал воздух, кто-то ругался, кто-то шептал молитвы, а над всем этим звучал глухой шорох – люди перешёптывались, указывая на Каэлена.

– Он слышит соль! – выкрикнул мужчина с впалыми щеками, держа в руках ржавый кинжал. – Я видел таких! Они поворачивают соль против живых!

Женщина, та самая, что первая закричала, упала на колени, схватив сына за плечи. Мальчик кашлял, грудь его вздымалась неровно, на коже проступали белёсые пятна. Она подняла к Каэлену заплаканные глаза: – Если ты слышишь… тогда помоги ему! Прошу!

Люди вокруг вздрогнули, переглядываясь. Одни зашептали, что это ловушка, другие – что, может, именно он и есть спасение.

Айн шагнула вперёд, клинок её сверкнул. – Всем назад! – рявкнула она. – Если хоть один из вас двинется к нему, я…

– Подожди, – перебил её Каэлен. Он чувствовал, как соль внутри оживает, поднимаясь, будто буря в его груди. Её хор нарастал, сливаясь с криками людей. Он шагнул ближе к женщине и её сыну.

Лира вцепилась в его руку. – Ты уверен? Они уже боятся тебя. Если ты сделаешь шаг – страх только усилится.

– Если я не сделаю шаг, он умрёт, – ответил Каэлен, и голос его прозвучал тише, чем шум толпы, но Лира услышала в нём ту твёрдость, которая не нуждалась в словах.

Он опустился на колени рядом с мальчиком. Ребёнок дышал прерывисто, губы у него были сухие и потрескавшиеся, а глаза закатывались. Белёсые прожилки, словно тонкие корни, ползли по его коже. Соль уже взяла его дыхание.

Хор в груди Каэлена загремел: «Он наш. Он уже в нас. Отпусти».

Каэлен зажмурился, прижал ладонь ко лбу мальчика. – Нет. Вы не возьмёте его. Не сейчас.

Толпа ахнула, когда свет пробежал по его пальцам. Не яркий, не жгучий – мягкий, как дыхание огня в очаге. Белые прожилки на коже мальчика дрогнули, словно боролись, а потом начали отступать, растворяясь под кожей.

Ребёнок задышал ровнее, глаза его медленно открылись. Он посмотрел на мать и слабым голосом прошептал: – Я… хочу пить.

Женщина разрыдалась, прижимая его к себе. Люди вокруг шумели – одни падали на колени, другие отступали ещё дальше, как от чудовища.

– Чудо…– Нет, это обман! Он связался с солью! Она слушает его! – Но он спас его! Ты видел?! Он спас!

Толпа раскололась пополам. Одни тянули руки к Каэлену, будто он был их последней надеждой. Другие хватались за камни и ножи, в их глазах горел ужас.

Айн встала рядом с ним, заслоняя плечом. Её клинок был наготове, но взгляд – суровым. – Ты только что подписал себе приговор. Теперь они будут требовать этого от тебя снова и снова.

Лира присела рядом, её ладонь легла на его руку. – Но, если бы ты отвернулся, ты потерял бы самого себя.

Каэлен поднял взгляд. Он видел в глазах людей неблагодарность и не ненависть – он видел то, что было страшнее всего: ожидание. Они будут ждать от него новых чудес. А значит, каждая его остановка станет их судом.

Соль внутри отозвалась тихим эхом, как насмешка: «Ты дал им жизнь. Теперь они твои».

Каэлен встал, сердце его билось тяжело. Он знал: дорога на запад только началась, а на его плечи уже легла новая ноша – не соль, а люди.

Толпа постепенно стихала, словно ветер, пробежавший по степи, и оставивший за собой лишь тихое эхо. Люди, ещё недавно кричавшие и готовые швырять камни, теперь шептались. Одни смотрели на Каэлена с почтением, другие – с тем же ужасом, но уже без решимости бросаться вперёд. Воздух был густым от напряжения, пахнул гарью и потом, и в нём чувствовалось что-то новое – ожидание.

Из толпы вышел мужчина средних лет. Его лицо было покрыто ожогами, на плече висела рваная повязка, пропитанная засохшей кровью. Он хромал, но шаг его был твёрдым, и голос, когда он заговорил, прозвучал над остальными уверенно: – Я был там. В столице. Я видел, как всё обрушилось. – Он остановился прямо напротив Каэлена. – Ты был там тоже, не так ли?

Каэлен молчал. Но молчание было признанием.

Мужчина выдохнул, и в его глазах отразилась усталость. – Башни рухнули, небо открылось. Мы думали – это конец. Что мы свободны. Люди плакали и обнимали друг друга на улицах, верили, что начнётся новая жизнь. Но радость длилась всего одну ночь.

Он поднял руку, показав на восток, туда, где над горизонтом всё ещё тянулась чёрная дымная полоса. – Он вернулся. Архимаг. Элиан. – Слово было произнесено с горечью и трепетом, будто это имя уже стало символом – не человека, а силы. – Он стоял среди башен, и соль лилась из его глаз, как свет из раны. Его голос звучал не из уст – а из стен, из самой земли. Он сказал, что Империя мертва. Но он даст ей новое сердце.

Толпа ахнула. Женщины прижимали детей, мужчины нахмурились. Кто-то перекрестился по-старому, забытым жестом.

– Люди падали на колени, – продолжал мужчина, – многие кричали, что он – бог. Что он их спаситель. Но те, кто не захотел склониться… – его голос сорвался. – Я видел, как их тела превращались в белые узлы. Они кричали, а потом кричали уже стены.

Он замолчал, и в степи воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра.

Каэлен почувствовал, как соль внутри зашевелилась. Голоса множества людей – тех, что были поглощены башнями, – откликнулись в его груди, болезненным хором.

«Мы в нём. Мы – его соль. Мы – его голос».

Юноша стиснул зубы. Ему стало тяжело дышать, словно каждая струя воздуха была пеплом.

Лира наклонилась к мужчине. Её голос дрожал, но в нём звучала стальная нота: – Ты видел его сам?

– Видел, – кивнул тот. – Он стоял, как тень, но соль держала его тело. Он говорил, и люди шли к нему. Даже те, кто клялся, что не примет его власть. Они шли. Потому что другого выбора у них не было.

Айн нахмурилась, сжимая клинок так, что костяшки её пальцев побелели. – Значит, Империя уже не Империя. Она стала его сосудом.

Мужчина хрипло рассмеялся. Смех его был горьким, будто треск сухой травы. – Империя никогда и не была нашей. Она всегда была башнями. А теперь башни – это он.

Эти слова пронзили Каэлена, как нож. В груди соль ответила эхом: «Он – Империя. Он – соль. А ты – кто?»

Он не ответил. Только смотрел на землю под ногами, где белые жилы соли проступали сквозь пыль, словно сама степь подслушивала их разговор.

Толпа загудела. Кто-то сказал: – Если Элиан жив… то, может, это и к лучшему. Он наведёт порядок. – Порядок? – выкрикнула женщина с ребёнком. – Он превращает людей в соль! – Лучше соль, чем голод! – рявкнул старик. – Хоть вечность будет! – Вечность в оковах – хуже смерти!

Гул нарастал, словно сама земля зашумела.

Айн шагнула вперёд и ударила клинком о камень. Искры разлетелись, и шум стих. – Хватит! – её голос был суровым и резким. – Вы бежали, чтобы жить, а не спорить о том, какой бог или диктатор держит вас в цепях. Хотите смерти – вернитесь в Империю. Хотите выжить – идите с нами.

Люди замерли. В их глазах читался страх, сомнение, злость. Но ни один не осмелился возразить.

Каэлен поднял голову. Он смотрел на эти измученные лица и понимал: перед ним не воины, не герои, а простые люди. Они бежали не ради идеи, не ради борьбы. Они бежали ради куска хлеба, ради глотка воды, ради того, чтобы дети прожили ещё один день. И теперь они смотрели на него – одни с надеждой, другие с ненавистью, но все одинаково требовательно.

Соль внутри загудела, будто зная их мысли: «Они твои. Их путь – твой путь. Их память – твоя плата».

Каэлен закрыл глаза, и голос его прозвучал тихо, но так, что его услышали даже в последнем ряду: – Мы идём на запад. Кто хочет – идёт с нами. Но я не буду вашим вождём. Я не дам вам вечность. Я только слушаю.

И снова тишина повисла над степью.