Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

Когда они вышли из деревни, Лира заплакала.

– Это было хуже, чем фанатики. Те хоть знали, что идут на смерть. А эти… они даже не понимают, что их больше нет.

Каэлен молча кивнул. В груди пустота пела, и он знал: это была только первая деревня. Дальше таких будет всё больше.

Айн вытерла пот со лба и сказала: – Теперь я точно уверена. Империя сошла с ума.

Они отошли от деревни на добрый час пути, но гул песни ещё долго тянулся за ними. Даже ветер не мог перебить его. Лира то и дело оглядывалась, будто боялась, что белоглазые выйдут следом.

На закате они нашли одинокого путника. Он сидел у поваленного дерева, худой, с растрёпанными волосами и глазами, в которых не было ни огня, ни спокойствия – только усталость.

Айн первой направила на него клинок. – Кто ты?

Мужчина поднял руки. – Не враг. Просто… живой.

Каэлен подошёл ближе и сразу почувствовал разницу: пустота в груди не отзывалась на него. Ни белого огня, ни фанатичной песни.

– Ты не пил, – сказал он.

Мужчина усмехнулся криво. – Видел, что случается с теми, кто пьёт. Пусть лучше жажда убьёт меня, чем соль сделает из меня улыбку.

Лира опустилась рядом, протянула ему бурдюк с водой. Он пил жадно, пока не закашлялся.

– Ты из той деревни? – спросила она.

– Да. – Его голос был сиплым. – Я бежал, когда они начали раздавать «белую воду». Сначала думал, это лекарство. Она действительно убирает боль, усталость… даже голод. Но потом я видел, как сосед перестал смеяться. Как сестра перестала петь. Они всё делали правильно, всё одинаково, и говорили, что счастливы. Но это был не их голос.

Айн нахмурилась. – А стража?

– Стража только следит, чтобы никто не ушёл. Но уходят редко. Почти все сами соглашаются. Когда видишь, что дети бегают без усталости, старики не умирают от болезни, – трудно сказать «нет». Только потом понимаешь: это уже не они.

Он замолчал, глядя на горизонт.

– Я шёл на север, думал найти тех, кто ещё живёт по-своему. Но говорят, там уже тоже пришли имперцы. Я не знаю, куда идти.

Лира коснулась его плеча. – Мы идём на запад. Хотим понять, что делает Империя.

Мужчина посмотрел на них с надеждой и страхом. – Тогда будьте осторожны. Там, где сияет башня, уже нет людей. Есть только Руна.

Каэлен сжал посох. Его слова лишь подтвердили то, что он уже чувствовал в груди.

Айн поднялась. – Хватит разговоров. Нам нельзя задерживаться.

Мужчина поблагодарил их за воду и остался у дерева. Его силуэт скоро скрылся в темноте, и только слова эхом тянулись за ними:

– Башня поёт, и те, кто слышит её, уже не возвращаются.

Ночью небо было чистым, звёзды рассыпались над степью, но всё это казалось чужим. Даже тишина не была тишиной – в ней скрывалась песнь. Сначала еле слышная, как далёкий звон, потом всё громче, настойчивее.

Каэлен лежал, не смыкая глаз. Лира уснула рядом, её дыхание было ровным, но он чувствовал, как её пальцы иногда судорожно сжимают его руку, словно даже во сне она искала опору.

Айн дремала у костра с клинком на коленях.

И тогда он услышал слова – не звуки, не мысли, а шёпот, прорезающий сознание. «Ты идёшь ко мне. Ты чувствуешь. Ты знаешь, что все они уже мои.»

Каэлен стиснул зубы, но шёпот не утихал.

«Каждый твой шаг – часть пути в мою песнь. Ты сопротивляешься, но всё равно несёшь меня внутри. Почему не принять? Почему не облегчить себя?»

Он зажмурился и пытался вспомнить что-то другое: вкус хлеба, смех друга, запах травы. Но воспоминания стали тусклыми, как будто соль уже крала краски.

Вдруг Лира вскрикнула во сне. Он повернулся к ней и увидел, что её лицо побледнело, губы шевелятся.

– Нет… не надо… – шептала она.

Каэлен потряс её за плечо. – Лира! Проснись!

Она распахнула глаза, полные слёз. – Я слышала его… так же, как ты. Он говорил, что ты уже его. Что я должна отпустить тебя.

Каэлен замер. Он не думал, что соль способна проникнуть и в неё.

Айн, проснувшись, подошла ближе. – Значит, теперь и ей шепчет?

Лира кивнула, всё ещё дрожа. – Это было так… убедительно. На миг я поверила.

Каэлен взял её ладонь в свою. – Слушай меня, не его. Я всё ещё здесь.

Айн мрачно усмехнулась. – Вот и получается, что мы втроём вяжем узлы друг для друга. Если один сорвётся – остальные пропадут.

Они сидели вместе до рассвета, прижимаясь друг к другу. Башня на горизонте сияла еле заметным светом, но её песнь не стихала. Она звучала и во сне, и наяву, и теперь уже не только в Каэлене.

Утро встретило их сухим ветром и странной тишиной. Птицы не пели, даже кузнечики не стрекотали. Степь казалась застывшей, как картинка, где всё движется, но звука нет.

Каэлен первым заметил перемену в земле. Трещины, что раньше были сухими и серыми, теперь блестели белёсым светом. Тонкие жилы соли тянулись к горизонту, будто корни, уходящие в глубину.

– Раньше такого не было, – сказал он, наклоняясь к земле.

Айн присела рядом, постучала костяшкой пальцев по кромке трещины. Камень откликнулся глухим звоном. – Как металл.

Лира смотрела на всё это с тревогой. – Соль растёт. Не только в людях, но и в земле.

Каэлен кивнул. В груди пустота отзывалась тем же ритмом, что и блеск жил в трещинах. – Башня тянет их. Она делает степь частью сети.

Они пошли дальше, и вскоре заметили ещё один знак: трава вокруг становилась серее, будто высохла изнутри. Но если присмотреться, на её кончиках светились маленькие искры – соль проникала даже в растения.

Лира сорвала стебель, поднесла к губам, но сразу отдёрнула руку: на языке остался горький привкус, будто она лизнула камень.

– Это уже не трава, – сказала она тихо. – Это… проводник.

Айн бросила ветку на землю и наступила на неё. Стебель разломился с сухим треском, а излом сверкнул белым светом, прежде чем потух.

– Вот так рождается пустыня, – сказала она. – Только вместо песка – соль.

Каэлен молчал. Он чувствовал, что эта земля больше не принадлежит живым. Каждый шаг вперед был шагом по телу Руны.

К полудню они вышли к высохшему озеру. Дно было белым, словно покрытым инеем. В центре торчал чёрный камень, а вокруг него земля светилась особенно ярко.

– Узел, – сказал Каэлен.

Айн сжала рукоять клинка. – И что мы будем с ним делать?

Каэлен смотрел на белое дно и понимал: если они коснутся этого камня, сеть отзовётся. Но если они пройдут мимо – башня станет сильнее.

Лира шагнула ближе и взяла его за руку. – Решать тебе. Но помни: каждая трещина тянет нас к башне. Мы не сможем разорвать их все.

Каэлен кивнул. Он знал: выбор нельзя откладывать.

Они стояли на краю высохшего озера, и каждый шаг вниз отзывался в груди Каэлена эхом. Камень в центре сиял всё ярче, словно чувствовал их присутствие.

– Я разорву его, – сказал Каэлен, поднимая посох.

Лира удержала его за руку. – Ты уже терял себя у поста. Если сделаешь это снова… что останется?

– Если не сделаю, башня станет сильнее, – ответил он.

Айн усмехнулась мрачно. – Что бы ты ни выбрал, мы пойдём за тобой. Но помни: я не дам соли забрать тебя полностью.

Каэлен шагнул на белое дно. Пустота в груди сразу зазвенела, как струна, и он почувствовал, как сеть узнаёт его. Голоса прошли сквозь сознание:

«Ты – часть. Ты – нить. Не сопротивляйся.»

Он поднял посох и ударил им в камень.

Свет вспыхнул, озеро озарилось белым пламенем. В груди Каэлена что-то оборвалось – он почувствовал, как соль вырывает из него ещё один осколок. На миг он забыл своё имя. Оно было рядом, на языке, но исчезло в шуме.

– Каэлен! – крикнула Лира.

Её голос вернул его. Он вдохнул, и пустота в груди схлопнулась, оставив глухую боль. Камень в центре озера раскололся, свет погас, и трещины на дне почернели. Узел был разрушен.

Но в его сердце зияла новая пустота.

– Что ты потерял? – спросила Лира, глядя в его глаза.

Каэлен опустил голову. – Не помню.

Айн молчала, стиснув зубы. Она видела: каждый узел отнимает у него часть, и этот путь не бесконечен.

– Сколько ещё ты выдержишь? – тихо спросила Лира.

Каэлен поднял взгляд к горизонту. Башня там сияла ярче, чем когда-либо, и её песнь не смолкала.

– Столько, сколько придётся, – ответил он.

Они оставили озеро позади. Трава вокруг была мертва, птицы не летали, и только ветер уносил с собой запах соли.

К вечеру степь ожила звуками колёс. Сначала это был далёкий гул, но вскоре на горизонте показалась процессия. Повозки тянулись цепочкой, лошади шли шагом, а впереди двигался отряд солдат в белых доспехах.

– Караван, – сказала Айн, присев на колено и всматриваясь. – Но не беглецы. Слишком организованно.

Когда они приблизились, стало видно: на повозках стояли бочки, каждая из которых светилась мягким белым сиянием. Из трещин между досками сочилась прозрачная влага, оставляя на земле блестящие следы.

Лира побледнела. – Это она. «Белая вода».

Солдаты шли молча, их лица были неподвижными. Время от времени один из них поворачивался к повозкам и прикладывал руку к бочке, будто проверяя пульс живого существа.

Каэлен сжал посох. Пустота в груди гудела так сильно, что он едва мог стоять. Он чувствовал: каждая бочка – это узел, сосуд, через который башня протягивает сеть всё дальше в степь.

– Они кормят землю, – прошептал он. – Кормят мир этой водой, чтобы всё стало её частью.

Айн выругалась сквозь зубы. – Если мы нападём, поднимем весь гарнизон. Если пропустим, степь падёт быстрее.

Каэлен закрыл глаза, пытаясь заглушить гул. Внутри звучал голос:

«Не мешай. Пусть река течёт. Так мир станет вечным.»

Он открыл глаза и посмотрел на Лиру. Она вцепилась в его руку и покачала головой.

– Нет. Не сейчас. Мы не справимся с ними втроём.

Айн уже держала клинок наготове, но, встретившись взглядом с Каэленом, вздохнула и спрятала оружие. – В другой раз.

Они спрятались в траве, наблюдая, как караван проходит мимо. Лошади ступали ровно, солдаты смотрели вперёд, а повозки оставляли за собой светящийся след.

Когда процессия скрылась за холмами, Лира тихо сказала:

– Теперь я верю слухам. Империя поит землю так же, как людей.

Каэлен молчал. В груди зияла пустота, и он чувствовал, что каждая бочка – это новый узел, который он не сможет остановить один.

Айн плюнула в пыль. – Значит, нам нужно добраться до самой башни. Только там можно оборвать реку.

Они пошли по следу каравана. Земля сама указывала путь: в колее от колёс остался блестящий след, будто по степи пролилась река света. Даже ветер не мог развеять его – трещины в земле впитывали влагу, и оттуда тянулся белёсый блеск.

Через несколько часов они увидели деревню. На площади стояли те самые повозки, а вокруг собрались люди. Солдаты разливали «белую воду» по кувшинам и чашам, и каждый житель подходил к ним в порядке, без криков и толкотни.

– Смотри, – прошептала Лира. – Никто не сопротивляется. Они… ждут этого.

Айн нахмурилась, держа ладонь на клинке. – Или уже привыкли.

Каэлен не мог отвести взгляд. Он видел, как первый мужчина сделал глоток. Его лицо исказилось на миг, будто он боролся с собой, а потом расправилось в улыбке. Белый свет зажегся в глазах, и он шагнул в сторону, освобождая место следующему.

Женщина выпила – и её руки перестали дрожать. Старик пригубил – и выпрямился, словно сбросил груз лет. Дети смеялись, но их смех был ровным, одинаковым.

– Они думают, что стали счастливыми, – сказал Каэлен глухо. – Но на самом деле просто перестали быть собой.

Толпа пила, солдаты разливали, и песнь башни наполняла воздух. Даже не слыша слов, Каэлен чувствовал её ритм.

И вдруг он заметил мужчину, что стоял в стороне. Лицо его было напряжённым, кулаки сжаты. Он не подходил к повозке, хотя соседи звали его.

– Этот… – начал Каэлен.

Мужчина резко развернулся и бросился прочь. Солдаты тут же заметили и ринулись за ним.

– Бежим! – выкрикнула Айн.

Они сорвались с места. Через несколько мгновений мужчина ввалился прямо в их руки, задыхаясь.

– Не дайте им… – прохрипел он. – Я не хочу пить.

Солдаты уже приближались, белый свет в их глазах горел ярко. Айн выхватила клинок, Лира прижала беглеца к себе, а Каэлен поднял посох.

Башня пела громче, чем когда-либо, и бой был неизбежен.

Солдаты шли быстрым шагом, копья подняты, глаза светились одинаковым белым огнём. Их лица не выражали ни злости, ни страха – только ровное, бесстрастное стремление догнать беглеца.

Айн встала впереди, клинок в её руках сверкнул. – Попробуйте, твари, – процедила она.

Каэлен поднял посох. Пустота внутри загудела, откликаясь на сияние солдат. Он чувствовал: они были не просто людьми – каждая душа вплетена в сеть, как узел в паутину.

– Стойте! – выкрикнул он. Голос сорвался, но солдаты замедлили шаг. Их глаза дрогнули, свет в них колебался.

«Ты свой. Иди с нами. Оставь их.» – прозвучал шёпот в его голове.

Каэлен стиснул зубы и направил посох прямо на ближайшего. Пустота внутри рванулась, и он вложил в неё память – о том, как Лира смеялась над его неуклюжими записями, о том, как Айн пела старую песню степняков у костра.

Солдат дернулся, глаза его потемнели. Он опустил копьё, пошатнулся и упал на колени. Двое других замерли, но затем ринулись вперёд.

Айн встретила их ударом. Первый копьё отклонила, лезвием полоснула по шлему второго. Лира тянула беглеца прочь, но он закричал:

– Нет! Они возьмут деревню полностью! Если я уйду, они вернутся за мной!

Солдаты били слаженно, как одна рука. Айн держалась, но их сила была не человеческой, а поддержанной сетью.

Каэлен шагнул ближе, посох в его руках сиял. Он услышал их песнь: «Один. Один. Один.» – и ударил.

Свет вырвался, солдаты на миг остановились, их глаза померкли. Айн использовала момент: ударила одного в живот, другого сбила с ног. Они рухнули, и свет в их глазах погас, но дыхание ещё шло.

Тишина воцарилась внезапно. Только ветер гнал пыль по земле.

Каэлен едва держался на ногах. В груди зияла новая пустота, холодная и острая. Он знал: ещё один кусок себя ушёл.

Лира подбежала к нему, поддержала. – Ты сделал это. Ты освободил их.

– Но не себя, – глухо ответил он.

Беглец стоял, задыхаясь, но в глазах его было облегчение. – Я знал, что кто-то ещё может сопротивляться. Вы… вы должны видеть больше. Империя уже не просто забирает людей. Она меняет всё. Деревни, землю, воду… даже нас.

Айн вытерла клинок. – Мы это уже поняли. Но теперь у нас есть ты. Так что расскажешь всё.

Беглец кивнул. – Я расскажу. Но сначала… уйдём отсюда. Пока они не подняли тревогу.

Они бежали прочь от деревни, пока башня на площади не скрылась за холмами. Песнь преследовала их ещё долго – ровная, холодная, будто её пели не голоса, а сама земля. Только когда солнце склонилось к закату, они остановились у высохшего русла реки.

Беглец тяжело опустился на землю, держась за колени. Его лицо было бледным, но глаза – живыми, полными страха и усталости.

– Говори, – потребовала Айн, садясь напротив. – Ты видел то, чего мы не знаем.

Мужчина кивнул. – Я жил в приграничном городе. Сначала всё было, как всегда: рынок, кузницы, дети бегают. Потом пришли солдаты. Принесли бочки. Сначала они раздавали «белую воду» только воинам и жрецам. Те становились сильнее, выносливее. А потом – всем.

Он провёл ладонью по лицу, словно пытаясь стереть воспоминания.

– Город изменился. Дома стали светиться ночью, улицы – тоже. Вода в колодцах побелела. Люди перестали спать. Они говорили, что сон – это слабость. Работали днём и ночью, и всё с улыбкой. Но глаза… их глаза больше не принадлежали им.

Лира слушала, прижимая колени к груди. – А дети?

– Дети тоже. Они пили воду, и их смех стал одинаковым. Никакой игры, никакой ссоры – всё одно. Даже младенцы перестали плакать.

Айн поморщилась. – Ад под видом рая.

– А жрецы? – спросил Каэлен.

– Жрецы проповедовали, что это дар Элиана, – ответил мужчина. – Что он нашёл способ сохранить магию в мире навсегда. «Великая Руна спасёт нас от голода, болезней и смерти». Люди верили, потому что хотели верить. Они устали от боли.

Он поднял глаза на Каэлена. – Но это уже не жизнь. Это… тишина, только громкая.

Каэлен сжал посох. В груди пустота отзывалась эхом. Он знал: всё, что сказал этот человек, правда. Он уже чувствовал это через сеть.

– Почему ты ушёл? – спросил он.

Мужчина усмехнулся криво. – Потому что я слишком боялся. Боялся, что выпью и перестану быть собой. Лучше умереть от жажды, чем улыбаться без души.

Айн кивнула уважительно. – Значит, у тебя ещё есть сердце.

Лира накрыла руку Каэлена своей. – И у нас всё ещё есть путь. Но теперь мы знаем, куда он ведёт.

Солнце окончательно скрылось за горизонтом. Башня на западе сияла, как маяк, и её песнь тянулась через степь, накрывая всех и всё.

Каэлен смотрел на неё и понимал: впереди их ждёт сама Империя.

Они развели крошечный костёр в сухом русле реки, заслонив его камнями, чтобы свет не был заметен издалека. Ветер стих, и ночь казалась чересчур прозрачной: башня на горизонте светилась ровно, будто в небе зажглась вторая луна.

Новый спутник – беглец из города – сел ближе к огню. Его лицо оставалось уставшим, но голос стал спокойнее, словно сам факт того, что рядом были люди, ещё не потерянные солью, вернул ему частицу мужества.

– Я слышал имя, – сказал он. – Его зовут Элиан. Раньше – алхимик, учёный. Теперь… Император вечной соли.

Каэлен напрягся. Имя было как удар. Оно звучало в песне, но теперь – в устах живого человека.

– Люди верят, что он спаситель, – продолжил беглец. – Что без него мир погиб бы окончательно. Они говорят, что он взял магию, которая умирала, и заставил её течь снова.

– Ценой душ, – хрипло заметил Каэлен.

– Ценой всего, – поправил мужчина. – Но для них это не цена. Для них это избавление.

Лира обняла колени, глаза её блестели в свете костра. – А он… он сам говорил? Ты его видел?

– Нет, – ответил беглец. – Но слышал. Его голос звучал на площадях через руну. Глубокий, ровный, будто он говорил не с каждым, а сразу со всеми. «Я верну вам бессмертие», – так он сказал. «Я наполню вас вечной солью, и вы не будете бояться ни смерти, ни боли».

Айн сплюнула в пыль. – И они поверили. Конечно. Людям всегда нужен бог, даже если он сделан из костей и пепла.

Каэлен молчал. В груди пустота отзывалась, будто имя Элиана пробудило её сильнее. Он помнил его иначе – живым, упрямым, тем, кто смеялся над невозможным. Но теперь этот смех превратился в песнь башни.

– «Император вечной соли», – повторил он вслух. – А когда-то он был просто человеком.

Ночь тянулась. Беглец заснул у костра, Айн дежурила, Лира тихо молилась шёпотом – не богам, а самим звёздам.

Каэлен же не мог сомкнуть глаз. Голос башни звучал в нём всё громче, и теперь в этом голосе он слышал знакомые интонации. Элиан.

И он знал: встреча неизбежна.

Утро началось с ветра. Он гнал по степи белёсую пыль, оседающую на коже и одежде. Казалось, сама земля пытается дышать солью.

Беглец, проснувшись, сел у костра и долго молчал, пока Лира разливала остатки воды по кружкам. Наконец он заговорил:

– В городах теперь есть не только солдаты. Там – жрецы соли.

Каэлен поднял глаза. – Жрецы?

– Да. Они идут вместе с караванами. Не просто раздают воду – они проповедуют. Собирают толпы и говорят, что Элиан – это голос мира, что соль – новая плоть людей. Они читают молитвы, поют хором, и вся площадь начинает светиться. Те, кто сомневается, после этого всё равно пьют.

Айн скривилась. – Значит, это уже не армия. Это вера.

Беглец кивнул. – Я видел, как один караван прибыл в деревню. Жрецы не принуждали никого. Они только говорили и пели. А потом все сами подошли и взяли воду. Никто не сопротивлялся. Даже те, кто клялся, что не будет.

Лира побледнела. – Слово сильнее меча.

Каэлен молчал. В груди пустота отзывалась эхом, будто подтверждая. Он знал силу слова. Но теперь слово принадлежало Элиану.

– Мы должны услышать их, – сказал он наконец.

Айн повернулась к нему резко. – Зачем? Мы и так знаем, что они несут чушь.

– Не чушь, – возразил Каэлен. – Они несут часть сети. Если мы услышим, поймём, как она работает.

Беглец покачал головой. – Это опасно. Кто услышит их песни, редко остаётся прежним.

– Тем более, – сказал Каэлен. – Я уже слышу её. Пусть будет лучше прямо, чем издалека.

Лира сжала его руку. – Но если песнь захватит тебя?..

Он посмотрел на неё и ответил твёрдо: – Тогда ты напомнишь мне, кто я.

Айн усмехнулась. – Значит, идём на проповедь. Не думала, что доживу до такого.

Беглец вздохнул. – Я знаю, где будет ближайший сбор. Караван, что прошёл вчера, направлялся к большой стоянке степняков. Сегодня к вечеру они начнут проповедь.

Каэлен кивнул. – Тогда мы должны быть там.

Башня на горизонте сияла сквозь пыль, и её песнь звучала всё громче. Но теперь она вела их к новому испытанию – словам, что могли поработить сильнее оружия.

К вечеру они добрались до стоянки степняков. Ещё издалека было видно – там собралось множество людей. Повозки образовали круг, внутри которого пылал высокий костёр. Но пламя было странным: белёсым, будто в него бросали соль.

Толпа сидела и стояла вокруг, лица их были усталыми, но в глазах – ожидание. Женщины держали детей на руках, старики прислонялись к посохам, мужчины глядели настороженно, но никто не уходил.

– Они ждут, – сказал беглец. – Ждут слова.

На возвышение у костра вышли трое. Их одежды были белыми, расшитыми рунами, что светились в сумерках. Лица скрывали маски из тонкого камня, и только глаза горели ровным светом.

Жрецы.

Один из них поднял руки, и шум в толпе стих. Голос его разнёсся так, будто говорил не один человек, а сразу десятки:

– Братья и сестры! Вы страдаете от жажды, от боли, от страха. Но дни страха прошли. Император вечной соли дал нам дар.

Толпа замерла. Дети перестали плакать, собаки легли на землю. Даже ветер стих.

– Эта вода, – продолжал жрец, – несёт вечность. С её глотком вы перестанете быть рабами боли. Вы будете петь одну песнь с миром, и ничто больше не разлучит вас с близкими.

Второй жрец разлил из сосуда белую жидкость в чаши и поднял их к небу. Свет от чаш озарил стоянку. Толпа ахнула.

Каэлен сжал посох так, что костяшки побелели. Пустота в груди отзывалась каждым словом, каждое слово было знакомым, будто когда-то он сам их произносил.

– Вы слышите башню, – сказал третий жрец. – Это голос Императора. Он зовёт вас домой.

Толпа зашепталась. Люди переглядывались, и в их глазах вспыхивали белые огни. Кто-то уже потянулся к чаше.

Лира вцепилась в руку Каэлена. – Не слушай. Пожалуйста, не слушай!

Айн шепнула сквозь зубы: – Дай только знак – и я зарежу их всех.

Каэлен молчал. Слова жрецов текли в его сознание, и в них он слышал не только песнь, но и отголосок знакомого голоса. Голоса Элиана.

Толпа поднялась, вытягивая руки к чашам. Проповедь только начиналась.

Голос первого жреца стал громче, но не потому, что он кричал – его слова словно сами наполняли воздух.

– Сколько лет вы знали только боль? Сколько зим хоронили детей? Сколько весен ждали урожая, который сгорал на корню? – Он шагнул вперёд, и маска на его лице сверкнула. – Император услышал ваш плач. Он открыл сердце миру, и соль ответила.

Толпа зашевелилась. Женщины плакали, мужчины опускали головы. Даже старики поднимали глаза к огню.

Второй жрец поднял чашу с «белой водой». – Смотрите! Она чище снега, крепче камня. С её глотком вы забудете усталость. Ваши руки будут сильны, ваши сердца – вечны.

Он протянул чашу первому в ряду – молодой женщине с ребёнком. Она дрожала, но ребёнок на её руках плакал, и она поднесла чашу к его губам. Белый свет озарил лицо малыша, и плач тут же оборвался. Он посмотрел на мать сияющими глазами и улыбнулся.

Толпа ахнула. Женщина тоже сделала глоток. Слёзы исчезли, улыбка застывала на её лице.

– Она свободна, – сказал первый жрец. – И ребёнок её тоже.

Каэлен сжал зубы. В груди пустота завыла так громко, что он едва слышал слова Лиры.

– Каэлен, держись! Это не правда! – Она трясла его за руку, но её голос был тихим, почти терялся в песне.

Айн смотрела на всё с холодной яростью. – Дерьмо. Они творят чудеса, и толпа жрёт их руками.

Жрецы продолжали. Третий поднял руки: – Вы слышите башню? Это её песнь! Это голос Императора! Он зовёт вас! Отзовитесь!

Толпа закричала. «Император! Император!» – слова разнеслись эхом. Люди тянулись к чашам, падали на колени, некоторые били себя в грудь, умоляя дать им воду.

Каэлен зажал уши, но это не помогло. В песне он услышал знакомые ноты, голос, от которого у него сжалось сердце. Элиан. Его интонации, его ритм.