Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

Толпа загудела, но не враждебно – скорее приветственно. Кто-то протянул детям воду, кто-то положил у костра лишний кусок хлеба.

– Они не воюют, – заметила Лира, сжимая руку Каэлена. – Они… приняли это.

Мужчина приблизился. Его глаза сияли белым, но голос звучал мягко, почти отечески. – Мы – избранные. Мы приняли соль в сердца, и она очистила нас от страха. Башня дала нам покой. Мы не рабы, мы – её дети.

– Дети? – резко отозвалась Айн. – Вы сосуды. Вы отдали себя, и он держит вас на цепи.

– Нет, – спокойно ответил мужчина. – Мы свободны от боли. Разве это не то, чего ищут все?

Каэлен всмотрелся в него. В груди пустота зазвенела сильнее, чем когда-либо. Он чувствовал: эти люди действительно верят. Они не кричат, не страдают, как стражи. Они сами сделали выбор.

«Вот моя сила», – эхом отозвался голос Элиана внутри него. «Я не принуждаю. Я предлагаю, и они сами идут.»

Толпа опустилась на колени перед монолитом, их голоса снова слились в хор. Мужчина протянул Каэлену руку. – Ты тоже слышишь её. Ты можешь стать с нами. Ты увидишь, как Башня станет сердцем нового мира.

Айн шагнула вперёд, её клинок блеснул. – Ещё слово – и я снесу твою голову.

Но Каэлен остановил её. – Нет. – Его голос был хриплым. – Это не враги. Это зеркало. Они показывают нам, каким будет мир, если мы не остановим Элиана.

Толпа продолжала петь. Белый монолит сиял в их центре, и каждый из них выглядел умиротворённым. Но в груди Каэлена пустота завыла, как зверь в клетке.

Он понял: узлы – это лишь часть цепей. Настоящая сила Башни – в вере людей.

Толпа пела, склоняясь перед белым монолитом, и песнь их звучала гулко, будто исходила не из глоток, а из самой земли. Лица сияли умиротворением, словно боль и страх давно покинули их. Для беглецов и кочевников это зрелище было невыносимым: люди, живые, но чужие, предавшие всё, ради чего те боролись.

Айн шагнула ближе к монолиту, клинок в её руке сверкнул в свете костров. – Мы должны разрушить это, – произнесла она. – Этот камень связывает их с сетью. Разобьём его – и они проснутся.

– Или умрут, – мрачно добавил старший кочевник. – Если соль держит их сердца, то удар по монолиту станет ударом по ним.

Лира схватила Каэлена за руку, её пальцы дрожали. – Ты слышишь их, да? Скажи, это ещё люди?

Каэлен закрыл глаза. Пустота в груди зазвенела так сильно, что уши наполнились гулом. Он услышал их голоса – не крики, не стоны, а спокойные шёпоты: «Мы здесь. Мы дома. Мы свободны.»

– Они верят, – выдохнул он. – Для них это не цепь. Это выбор.

Айн резко обернулась. – Выбор? Быть сосудом? Отдать себя башне? Ты называешь это выбором?

Каэлен открыл глаза. Взгляд его был тяжёлым, но твёрдым. – Мы можем разрушить монолит, но тогда разрушим и их. Они связаны с ним, как узлы. Если он падёт, они падут вместе с ним.

Люди вокруг продолжали петь, не обращая внимания на спор. Мужчина в белом плаще стоял у подножия монолита, и его глаза сияли мягким светом. – Мы не боимся смерти, – сказал он спокойно. – Смерть – это шум. Соль – тишина. В тишине мы обрели себя.

Толпа вторила ему, и их голоса поднимались выше, словно стены, из которых не было выхода.

Лира шагнула вперёд, её голос сорвался: – Но вы уже мертвы! Вы просто не понимаете этого!

Никто не ответил. Они пели дальше, и песнь их становилась сильнее.

Айн стиснула зубы, клинок в её руке дрожал от напряжения. – Я не могу смотреть, как они кланяются цепям. Пусть лучше умрут, чем жить так.

Каэлен встал между ней и монолита. – Нет. Это не наша битва. Они сделали свой выбор. Если мы разрушим монолит, мы станем не лучше Элиана, который решает за всех.

Айн отступила на шаг, её глаза сверкали гневом. – И что, мы уйдём? Оставим их молиться башне, пока мир умирает?

Каэлен сжал посох, и пустота в груди отозвалась глухо, как колокол. – Да. Мы идём дальше. Их вера – их цепи. Мы не можем их разорвать.

Толпа пела, и в этой песне не было ни радости, ни боли. Только покой. Ложный, но прочный.

Отряд повернулся, уходя из деревни. Но когда последний костёр остался позади, каждый чувствовал, что в груди поселился холод. Потому что теперь они знали: враг был не только в Башне, не только в рунах и узлах. Враг жил в сердцах людей, которые сами выбрали соль.

Они покинули деревню, и белый свет костров остался позади, словно другой мир. Но тишина, что сопровождала их шаги, была тяжелее любой песни. Люди шли молча, только ветер гнал пыль по равнине.

Наконец кто-то из беглецов не выдержал: – Если половина мира уже там… зачем мы идём?

Эти слова прозвучали громче крика. Толпа загудела. Один из кочевников сжал копьё: – Мы идём потому, что иначе весь мир станет таким.

– Но они же счастливы! – выкрикнул другой. – Ты видел их лица? Ни страха, ни боли! Может, это и есть то, что нужно людям?

Айн резко обернулась, её глаза сверкали. – Счастье в цепях? Это не жизнь, это тишина могилы!

– А разве жизнь в степи лучше? – спросил беглец с дрожью в голосе. – Голод, смерть на каждом шагу, соль, что сжигает почву. Мы бежим от смерти – а они нашли покой. Может, они правы?

Старший кочевник ударил древком копья в землю. – Правы? Они отдали себя Башне! Они не живые. Они тени, что думают, будто дышат!

Люди загудели громче. Кто-то кивал беглецу, кто-то соглашался с кочевником. В споре звучал страх – и зависть. Зависть к тем, кто уже не страдает.

Лира шагнула вперёд, её голос был звонким, но дрожал: – Я видела их глаза. Они пустые. Да, там нет боли. Но там нет и радости. Нет любви. Нет жизни. Только песнь, которая не кончается. Вы хотите такого конца?

Толпа стихла. Но лица оставались мрачными.

Каэлен остановился. Все взгляды обратились к нему. Он чувствовал их ожидание, и пустота в груди завыла. Слова Элиана снова звучали в его голове: «Сколько жизней ты готов положить?»

– Он силён не только рунами, – сказал Каэлен тихо. – Его сила – в надежде. Он даёт людям то, чего они боятся потерять больше всего: покой. Но это ложь. Это тишина, в которой нет места для выбора.

Айн кивнула. – Вот поэтому мы идём. Чтобы у людей был выбор. Жить – или умереть свободными.

Толпа молчала. Кто-то отвернулся, кто-то стиснул зубы. Но спор не исчез. Он поселился внутри каждого.

Когда они двинулись дальше, дорога стала тяжелее. Не из-за усталости или голода. А потому, что теперь каждый шаг сопровождался вопросом: ради чего они борются? Ради жизни – или ради права умереть с криком, а не с песнью?

Каэлен шёл впереди, и в груди пустота звенела всё громче. Он понимал: эта трещина в сердцах его людей будет расти. И однажды им придётся ответить на вопрос, который он сам боялся задать себе.

Ночью ветер стих, и лагерь утонул в хриплом дыхании костров. Люди сидели кучками, кто-то спал, кто-то тихо разговаривал. Но в этих разговорах звучала не надежда, а сомнение.

Каэлен не спал. Он сидел чуть в стороне, слушал. И слышал больше, чем хотел.

– Я вернусь, – шептал один из беглецов, высокий, с впалыми щеками. – Пусть там нет боли. Пусть хоть дети будут в покое.

– Ты с ума сошёл? – возразил другой. – Они мертвы, даже если ходят.

– А здесь мы живы? – в голосе его была горечь. – Мы умираем каждый день. Сколько ещё шагов? Сколько узлов? Сколько тварей из трещин? Каэлен сам сказал – их сотни. Мы не дойдём.

Ещё один мужчина, старый, с белой бородой, тихо добавил: – А если он прав? Если Башня действительно станет сердцем мира? Тогда всё это – напрасно.

Слова повисли в ночи, как яд. Каэлен сжал посох, пустота в груди откликнулась эхом: «Они сами хотят уйти. Зачем держать?»

Он поднялся. Пламя костра дрогнуло, когда он встал перед ними. – Я слышал вас.

Люди вздрогнули, переглянулись. Кто-то опустил голову, кто-то сжал губы.

– Вы думаете вернуться, – продолжил Каэлен. Его голос был глухим, но твёрдым. – Я не держу вас силой. Если вы хотите – идите. Но знайте: возвращение к Башне – это не покой. Это конец. Не ваш даже, а всего.

– Ты не понимаешь! – выкрикнул тот, высокий. – Ты сам видел их! Они не страдают! Может, мир и должен быть таким! Может, Башня спасёт нас, а не убьёт!

Каэлен шагнул ближе, его глаза блеснули в свете огня. – Я видел их. И видел стражей. И видел узлы. Они связаны одной сетью. В их глазах нет боли – но и нет выбора. Башня не даёт жизни. Она даёт тишину. Если вы вернётесь – вы перестанете быть собой.

Толпа молчала. Только треск костра разрывал ночную глухоту.

Тогда Лира поднялась, её голос дрожал, но был ясным: – Я иду за Каэленом. Потому что он не обещает лёгкого пути. Он обещает правду. А в правде – боль и любовь, страх и надежда. Всё, что делает нас живыми. Я не отдам этого за тишину.

Её слова пронзили тишину. Кто-то отвёл взгляд, кто-то стиснул кулаки. Но спор не закончился – он только ушёл глубже, в сердца.

Айн встала последней. Её голос был жёстким, как сталь. – Кто захочет вернуться – пусть идёт прямо сейчас. Но знайте: назад дороги не будет.

Никто не двинулся. Даже высокий беглец, что кричал о покое, лишь опустил голову.

Каэлен выдохнул. Пустота в груди замолкла, но не исчезла. Она хранила слова Элиана, как яд под кожей. «Сколько жизней ты готов положить?»

Он понимал: однажды кто-то всё же выберет Башню. Но пока отряд оставался единым.

Утро принесло холодный свет и тревожные вести. Разведчики вернулись быстро, их лица были бледны, а дыхание прерывисто.

– Путь к северу закрыт, – сказал один из них, низкорослый кочевник с шрамом на щеке. – Имперский отряд. Человек тридцать, может, больше. И они стоят лагерем прямо у дороги.

Толпа загудела. Кто-то выругался, кто-то прижал детей ближе.

Айн нахмурилась, глаза её сверкнули. – Солдаты. Значит, Башня знает, что мы здесь.

– Не просто солдаты, – добавил разведчик. – У них знамя с белой печатью. Это не обычная стража. Это воины, что служат Архимагу напрямую.

Каэлен почувствовал, как пустота в груди зазвенела. Сеть отзывалась, словно предупреждая. Он знал: это не случайность. Их ждали.

– Сколько у нас? – спросил он тихо.

Старший кочевник скривился. – Две дюжины, да беглецы, которые едва держат оружие. Против них? Это бойня.

Лира посмотрела на Каэлена, её лицо было бледным. – Что будем делать?

Каэлен хотел ответить, но разведчик перебил его: – Есть ещё кое-что. С ними… один человек. Я видел его лицо, не ошибусь. Он говорил с офицерами.

– Кто? – резко спросила Айн.

Разведчик отвёл глаза, потом взглянул прямо на Каэлена. – Это был Даллен.

Имя упало, как камень в тишину. Люди переглянулись, не понимая. Но Каэлен почувствовал, как в груди всё сжалось. Даллен. Его друг из деревни, тот, кто ещё в начале пути был рядом, но исчез после первой катастрофы.

Лира ахнула. – Но он же… он погиб!

– Нет, – прошептал Каэлен. В груди пустота отзывалась гулом, подтверждая. – Он жив. И теперь служит Элиану.

Толпа загудела громче, страх перемешался с недоверием. Кто-то сказал: – Если он пошёл к ним, значит, у них есть правда.

Айн стиснула зубы. – Правда? Предательство, вот что.

Каэлен закрыл глаза. Он помнил Даллена – смех, слова поддержки, их разговоры о будущем. И теперь знал: его друг стал врагом. Но пустота шептала другое: «Он сделал выбор. Почему не можешь ты?»

Он открыл глаза и сказал: – Мы не можем обойти их. Они будут ждать. Значит, придётся встретиться лицом к лицу.

Лира взяла его за руку. – Ты думаешь… он всё ещё человек?

Каэлен молчал. Но в глубине души он знал: встреча с Далленом будет не боем, а испытанием. Испытанием того, кем он сам станет в этом мире.

Лагерь имперцев стоял на пригорке, словно выставленный напоказ. Белые шатры тянулись рядами, флаги с печатью Башни колыхались на ветру. Солдаты в доспехах из закалённой соли патрулировали периметр, их шаги звучали в унисон, будто сами были частью единого ритма.

Отряд Каэлена остановился на расстоянии, скрывшись за обломками скал. Люди переговаривались шёпотом, кочевники прижимали к груди копья, беглецы жались друг к другу.

Айн всматривалась в лагерь, её глаза сверкали. – Их слишком много. В открытую мы не пройдём.

Старший кочевник кивнул. – Если попытаемся пробиться, погибнем все.

Каэлен смотрел на центр лагеря. Там, возле большого шатра, стоял человек в тёмном плаще. Его походка, осанка – всё казалось знакомым до боли. Когда он поднял голову, свет костра осветил его лицо.

– Даллен, – прошептал Каэлен.

Сердце сжалось. Перед ним был не тот мальчишка из деревни, с которым они собирали травы у реки и делили хлеб за одним столом. Этот человек был выше, крепче, волосы его были короче, а взгляд холоднее. Но это был он.

Лира посмотрела на Каэлена, её глаза блестели от тревоги. – Ты должен с ним поговорить.

Айн резко обернулась. – Поговорить? Он служит Элиану. Он предал. С такими не разговаривают – их убивают.

– А если он всё ещё человек? – ответила Лира. – Если он сделал это не по своей воле?

Каэлен молчал. В груди пустота отзывалась сильнее, чем когда-либо. Она шептала, словно сама Башня заговорила: «Он мой. Но он всё ещё твой друг. Сделай выбор.»

Он сжал посох, поднялся. – Я пойду один.

Толпа зашумела. Кто-то схватил его за руку: – Это самоубийство!

Но Каэлен покачал головой. – Если мы нападём, мы погибнем. Если я пойду – у нас будет шанс.

Айн шагнула вперёд, её лицо было жёстким. – Если он коснётся тебя хоть пальцем – я разрублю его.

Каэлен кивнул. – Тогда будь готова.

Он вышел из-за скал, медленно пошёл по равнине к лагерю. Свет костров падал на его лицо, солдаты подняли копья, но Даллен вскинул руку, останавливая их.

Они встретились взглядом. И в этот миг Каэлен понял: эта встреча изменит всё.

Даллен сделал шаг вперёд. Его голос был низким, чужим, но знакомым: – Каэлен. Я ждал тебя.

Каэлен остановился в нескольких шагах от лагеря. Сотни глаз впились в него – солдаты стояли в ровных рядах, их доспехи сверкали белым в свете костров. Но всё это исчезло для Каэлена, когда он встретил взгляд Даллена.

Они смотрели друг на друга долго, будто годы, что лежали между ними, можно было ощутить в каждом вздохе.

– Ты жив, – тихо сказал Каэлен. Его голос дрогнул. – Я думал, ты погиб.

Даллен усмехнулся, но в этой усмешке не было радости. – Погиб? Нет. Я нашёл путь. Я выбрал его, пока ты блуждал в пепле.

– Путь? – Каэлен сделал шаг ближе. – Ты называешь это путём? Ты служишь Башне. Элиану.

Глаза Даллена блеснули белым. – Я служу миру. Я видел, что было после катастрофы. Деревни, сожжённые солью. Дети, умирающие от жажды. Ты видел? Ты жил среди этого? Я жил. И я понял – без Башни мы все обречены.

Каэлен сжал посох. – Ты всегда был сильнее меня. Но я никогда не думал, что увижу тебя в их рядах.

Даллен подошёл ближе, солдаты расступились. Теперь между ними оставалось меньше трёх шагов. – Я всё ещё твой друг, Каэлен. Именно поэтому я говорю тебе: остановись. Ты не понимаешь, что делаешь. Разрушая узлы, ты рвёшь жизни. Ты несёшь смерть тем, кто уже нашёл покой.

Каэлен почувствовал, как пустота в груди зазвенела в унисон с голосом Даллена. Шёпот внутри усилился: «Он прав. Зачем рвать то, что уже смирилось?»

– Покой? – Каэлен стиснул зубы. – Это не покой. Это тишина могилы.

Даллен качнул головой. – Ты не понимаешь. Они выбрали это сами. Башня не принуждает. Она зовёт, и люди идут. Разве это не лучше, чем погибнуть в муках?

– И ты пошёл, – горько сказал Каэлен. – Ты выбрал за себя. А я не позволю тебе выбирать за других.

Даллен замер. Его лицо стало жёстким, глаза – холодными. – Тогда ты враг. Не мне, Каэлен, – он поднял руку к небу, и пламя костров отразилось в его глазах, – всему миру, который хочет жить в тишине.

Тишина между ними была тяжелее любой песни. И Каэлен понял: вернуть Даллена он уже не сможет.

Но он всё ещё видел – глубоко, за белым светом в глазах, мелькала искра. Та самая, что когда-то смеялась с ним у реки.

Ветер прошёл по равнине, и костры в лагере дрогнули, бросив длинные тени на землю. Солдаты замерли, ожидая. В их глазах не было сомнения – только холодная решимость.

Даллен сделал шаг вперёд. Теперь его лицо было совсем близко, и Каэлен мог рассмотреть, как по коже друга шли едва заметные белые прожилки. Они пульсировали, будто соль текла у него под кожей.

– У тебя есть шанс, – сказал Даллен. Его голос был низким, ровным, но в нём звучала сталь. – Башня приняла меня, и она примет тебя. Мы можем быть вместе, как раньше. Но теперь не травники в деревне – а сосуды нового мира.

Каэлен сжал посох так сильно, что костяшки побелели. – Вместе? – в его голосе была горечь. – Ты предлагаешь мне вместе с тобой предать всё, что у нас было? Наши семьи? Деревню? Людей, которых сожгла соль?

– Это было неизбежно, – отрезал Даллен. – Мир рушится, Каэлен. А Элиан строит новый. Разве ты не видишь? Каждый узел – это шаг к спасению. Ты сам слышишь соль. Ты уже часть этого. Отдайся ей, и боль уйдёт.

Пустота в груди Каэлена завыла, как зверь. Шёпот стал громче: «Он говорит правду. Здесь нет боли. Стань с ним.»

Лира, стоявшая за скалами с остальными, видела, как Каэлен пошатнулся. Она не выдержала и шагнула вперёд, её голос пронёсся над равниной: – Не слушай его! Это не твой друг, Каэлен! Это оболочка!

Даллен резко повернул голову, и глаза его вспыхнули белым пламенем. – Замолчи, – бросил он. – Ты держишь его в цепях боли. А я предлагаю ему свободу.

Каэлен глубоко вдохнул, стараясь перекрыть вой внутри. Он посмотрел на Даллена, и на миг ему показалось – там, за белым светом, дрогнула тень старого взгляда. Тёплого, человеческого.

– Даллен, – сказал он тихо. – Я бы пошёл за тобой куда угодно. Но не сюда. Не в эту тьму.

Даллен замер. Его губы дрогнули, но он тут же сжал челюсти. – Тогда ты сделал свой выбор.

Он поднял руку. – Взять его.

Солдаты шагнули вперёд, копья и клинки блеснули в огне. Кочевники закричали из-за скал, вырываясь вперёд. Айн вскинула клинок, её глаза полыхали яростью.

Равнина превратилась в поле битвы.

Первый удар прозвучал, как раскат грома. Копья имперцев встретили клинки кочевников, и искры брызнули в ночи. Крики смешались с лязгом стали, и равнина, ещё минуту назад тихая, зазвенела, как струна, готовая лопнуть.

Айн рванулась вперёд, её клинок встретил солдатский щит. Удар был таким мощным, что солдат отлетел назад, но на его место тут же шагнули двое других. Она крутанулась, отбивая удары, и её голос разносился над полем: – Держать строй! Не дайте им замкнуть кольцо!

Кочевники сомкнули ряды, но имперцы двигались как одно целое. Их шаги были слаженными, удары – точными, словно ими управляла не воля, а песнь Башни.

Каэлен оказался в центре вихря. Посох в его руках отзывался тяжёлым гулом, каждый взмах заставлял землю дрожать. Он бил имперцев, не убивая, а отбрасывая – соль внутри отзывалась на его движение, и воздух звенел, как стекло.

– Даллен! – крикнул он, пытаясь перекричать шум битвы. – Ты слышишь меня? Это не твой путь!

Даллен шагнул вперёд, его клинок сиял белым светом. Солдаты расступились, оставляя его одному. – Это единственный путь, Каэлен. Ты сам видишь – они не люди, они часть единого целого!

Он ударил, и их клинки встретились – посох Каэлена и меч Даллена. Вспышка света ослепила обоих, земля под ними дрогнула.

– Ты не понимаешь, – продолжал Даллен, давя силой. – Я видел, как умирали наши! Я видел, как соль сжигала землю! Башня – единственная, кто удерживает всё это!

Каэлен задыхался, удерживая удар. В груди пустота взвыла, шёпот Элиана усилился: «Он твой брат. Не рви эту нить.»

– Нет! – крикнул Каэлен, отбрасывая его. – Башня держит не мир. Она держит души! Она не спасает – она крадёт жизнь!

Даллен снова атаковал, удары его были быстрыми, яростными. Но в каждом движении Каэлен видел борьбу – не только с ним, но и с самим собой.

– Ты ошибаешься! – рявкнул Даллен. – Это ты крадёшь их жизни, разрывая узлы!

Их клинки встретились снова. На миг время застыло: два друга, стоявшие рядом у одной реки, теперь стояли по разные стороны вечности.

Каэлен видел: за белым светом в глазах Даллена всё ещё тлела искра. Но хватит ли её, чтобы вырвать его из сети?

Бой разгорался, как пожар. Сталь лязгала о сталь, крики глохли в гуле, что поднимался от самой земли. Кочевники и беглецы сражались яростно, но имперцы держали строй, их удары были безупречны, будто их двигала одна невидимая рука.

Каэлен и Даллен кружили друг против друга. Меч и посох сталкивались снова и снова, разбрасывая искры и волны света. Каждый удар отзывался в груди Каэлена, каждый толчок меча вибрировал в пустоте, словно она отзывалась на силу Даллена.

«Он часть нас. Он – сеть. Не рви. Прими.» – шептала соль внутри.

Каэлен задыхался, но не от усталости – от борьбы с этим голосом. Он видел в глазах Даллена не только белое сияние. Где-то глубоко дрожала искра – память о прошлом.

– Вспомни! – крикнул Каэлен, отбивая новый удар. – Мы были детьми! Мы собирали травы у реки, помнишь? Ты всегда смеялся, когда я путал полынь с зверобоем!

Даллен зарычал, удар его был яростным, но рука дрогнула. – Это… не имеет значения!

Каэлен сделал шаг вперёд, сжал посох обеими руками. – Ты делил со мной хлеб, когда в деревне был голод! Ты говорил: «Пока мы вместе – нам хватит.» Это был ты, Даллен, не Башня!

Меч и посох снова встретились. На этот раз Каэлен вложил в удар не только силу, но и пустоту внутри. Соль завыла, рванулась наружу, окутала его руки белым светом. Удар отбросил Даллена назад, и он рухнул на колено.

На миг тишина разорвала гул битвы. Даллен поднял голову. Его глаза всё ещё светились белым, но в глубине мелькнула тень – тёплая, живая.

– Каэлен… – прошептал он. Голос его дрогнул. – Я… помню.

Каэлен шагнул ближе, посох в его руках светился, пульсировал в такт сердцу. – Тогда вернись. Оставь Башню. Вернись ко мне.

Даллен закрыл глаза, его пальцы дрожали на рукояти меча. Но вместе с этим в груди Каэлена взвыл другой голос – сильнее, громче, чем прежде.

«Не отпущу. Он мой. Если ты хочешь его – возьми боль.»

Земля дрогнула, и солдаты Башни завопили, их клинки засветились ярче. Бой вспыхнул с новой силой. Даллен вскочил, глаза его снова полыхнули белым.

– Нет! – крикнул он, и ударил так, что искры ослепили Каэлена. – Я не могу вернуться! Я уже часть её!

Каэлен отступил, сердце его колотилось. Он понял: искра там есть. Но чтобы вырвать её, придётся разорвать не только сеть, но и саму душу друга.

Клинки и копья скрестились вокруг, бой кипел, но Каэлен видел только Даллена. Его друг бился с яростью, что не принадлежала человеку – удары его меча были прямыми, точными, словно каждая жилка тела подчинялась не сердцу, а чужой воле.

Каэлен отбивал удары посохом, но не отвечал той же яростью. Его дыхание было рваным, руки дрожали, и всё же он держался. Пустота в груди звенела, как раскалённый металл, и голос внутри становился всё настойчивее:

«Возьми его. Сломи. Сделай частью себя, и он будет с тобой. Ты не потеряешь его.»

– Нет, – прошептал Каэлен сквозь стиснутые зубы. – Я не возьму его, как ты.

Даллен ринулся вперёд, их клинки встретились вновь. Каэлен закрыл глаза и позволил соли внутри вырваться наружу – не в удар, а в зов. В груди его загудело, и волна света прокатилась от посоха. Не удар, а зов к памяти.

– Даллен! – крикнул он, голос сорвался на крик. – Ты был моим братом! Ты учил меня держать лук! Ты спас меня в бурю, когда мы потерялись в степи! Это был ты! Не Башня!

Свет охватил их обоих. Даллен пошатнулся, его меч дрогнул в руке. Белое сияние в глазах замерцало, словно в него вошла трещина.

– Я… помню… – выдохнул он. Его голос был чужим, но в нём мелькнула прежняя теплота. – Каэлен…

Но в тот же миг пустота внутри Каэлена взвыла так, что он едва не рухнул на колени. Голос Башни рванулся через него:

«Нет. Он мой. Если хочешь его вырвать – отдай часть себя.»

Каэлен стиснул зубы, его руки дрожали. Он понимал: если он продолжит, соль вырвет часть его души. Он потеряет что-то, чего не вернуть – чувства, память, человечность.

Лира кричала где-то позади, её голос пронзал гул битвы: – Каэлен! Не теряй себя!

Айн прорубалась к нему через строй солдат, её клинок блестел в огне. – Решайся! Сейчас или никогда!

Даллен стоял перед ним, его глаза метались между белым светом и тенью памяти. Он протянул руку, будто просил помощи.

Каэлен поднял посох. В груди его вой и боль слились в одно, и он понял: выбора больше нет.

Равнина гремела боем. Крики, звон клинков, тяжёлые удары копий сливались в единый хаос, но для Каэлена всё сжалось до одного – лица Даллена. Их посох и меч снова встретились, белые искры осветили тьму, и на миг казалось, что сама земля затаила дыхание.

– Ты не понимаешь, – рявкнул Даллен, давя на него всей силой. – Разрушая узлы, ты убиваешь души! Ты несёшь смерть тем, кто уже нашёл покой!