Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

«Ты знаешь меня. Ты верил во мне. Зачем борешься? Стань со мной – и мир станет вечным.»

Каэлен зашатался. Лира обняла его за плечи, пытаясь удержать. – Нет! Ты не его сосуд! Слышишь? Ты не соль!

Айн шагнула вперёд, глаза её сверкали. – Если он ещё слово скажет – я снесу ему голову.

Каэлен поднял взгляд. Толпа уже почти вся сияла белым светом. Лишь несколько человек в задних рядах стояли, не решаясь. Их глаза метались, но песнь тянула и их.

И тогда он понял: если он промолчит, весь лагерь уйдёт в песню.

Каэлен шагнул вперёд, и Лира в ужасе вцепилась в его руку. – Нет! Они тебя услышат!

– Именно этого и нужно, – сказал он тихо, и в его голосе впервые прозвучала твёрдость.

Толпа заметила его. Несколько человек повернулись, и их белые глаза вспыхнули ярче. Жрецы тоже обратили внимание: первый прищурился сквозь маску, второй прижал чашу к груди, третий поднял руку.

– Вот он, – сказал первый жрец. Голос разнёсся, словно звон колокола. – Он несёт в себе песнь! Он уже с нами.

Толпа загудела: «С нами! С нами!»

Каэлен поднял посох, но не для удара. Он встал на возвышение, напротив жрецов, и заговорил.

– Я действительно слышу песнь. Она во мне, я не могу от неё уйти. Но знайте: это не песнь жизни. Это голос могилы.

Толпа зашумела, кто-то крикнул: «Ложь!»

Каэлен продолжил, громче, перекрывая шум: – Я помню, как смеялись мои друзья. Я помню вкус хлеба после голодной зимы. Помню крик ребёнка, рождённого в полночь. Всё это – жизнь. Но песнь соли стирает эти воспоминания. Она оставляет только пустоту. Вы думаете, что стали свободны? Нет. Вы просто перестали быть собой.

Слова его резали воздух, и на миг толпа замерла. Несколько человек в задних рядах зашептались между собой.

Первый жрец поднял руку. – Не слушайте! Он обманут, он несёт в себе хаос!

Каэлен шагнул вперёд. – Я не обманут. Я уже потерял часть себя, когда боролся с этой песнью. Я знаю её цену. Вы готовы отдать смех своих детей? Голос любимых? Память о тех, кто умер, но всё ещё живёт в сердце?

Женщина в толпе сжала ребёнка крепче, её глаза дрогнули. Старик опустил чашу, руки его затряслись.

– Император спасёт вас! – закричал второй жрец. – Его дар вечен!

Каэлен ударил посохом в землю. Звук разнёсся, как раскат грома. – Его дар – это смерть, растянутая на вечность!

Толпа качнулась. Часть кричала «Император!», часть – молчала. Белый свет в глазах некоторых погас на миг.

Лира подбежала к нему, её голос прозвучал тонко, но отчаянно: – Слушайте его! Он говорит правду! Я видела, как соль крала у него память! Это не спасение! Это тюрьма!

Айн вытащила клинок и шагнула вперёд. – Кто ещё сомневается – держитесь за себя, сейчас или никогда!

Жрецы замерли. Их маски сверкали, но в их позах чувствовалась угроза. Они понимали: толпа колеблется. И если Каэлен продолжит, сеть даст трещину.

Первый жрец ударил чашей о землю. Звон разнёсся по стоянке, и из трещин поднялся белый пар. Толпа ахнула, а жрецы заговорили в унисон – их голоса сплелись в руну.

Это была не просто песнь. Слова складывались в узор, и воздух вокруг загустел. Белый свет скользил по лицам, зажигал глаза, проникал в сердца. Люди падали на колени, поднимали руки, словно их тянули невидимые нити.

– Император с нами, – тянули жрецы. – Его песнь – наша кровь. Его свет – наша плоть. Его вечность – наш путь.

Толпа подхватила, и крик множества голосов ударил в уши, будто гром.

Каэлен пошатнулся. Пустота в груди рвалась навстречу, и он едва не повторил слова вместе со всеми. Но Лира стиснула его руку, а её глаза горели слезами.

– Не сдавайся! – прошептала она. – Скажи им то, что помнишь!

Он поднял посох, и его голос прорезал хор:

– Я помню лето в полях, когда трава была зелёной! – закричал он. – Помню, как Даллен смеялся, когда мы путались в травах! Помню руки матери, что держали меня, когда я был ребёнком!

Свет вокруг дрогнул. Несколько человек зажмурились, отшатнулись от чаш.

– Это ваши воспоминания! – продолжал Каэлен. – Ваши песни, ваши голоса, ваши слёзы и смех! Не отдавайте их! Ни за какую вечность!

Жрецы закричали громче, их руки тянулись к небу, руны на одеждах вспыхнули ярче.

– Ложь! – грянули они. – Всё тлен, кроме соли! Всё умирает, кроме вечности!

Каэлен шагнул вперёд, посох в его руках засиял бледным светом, но в этом свете не было холодной пустоты – только память.

– Да, всё умирает! – закричал он. – Но в этом и есть жизнь! Без смерти не будет памяти! Без боли не будет радости! Без конца не будет начала!

Толпа дрогнула. Старик, державший чашу, разжал пальцы, и она разбилась о землю. Женщина с ребёнком закрыла глаза и прижала сына к себе, отводя его от жрецов.

Айн встала рядом с Каэленом, клинок в её руках сверкнул отражением костра. – Вы слышали его! Хотите быть живыми – стойте с нами!

Жрецы завыли, и их песнь превратилась в крик. Соль вокруг засияла, и воздух задрожал, будто сама земля сопротивлялась.

Каэлен чувствовал, как сеть тянет его, но он стоял, держа память, как щит.

– Живите, пока можете! – крикнул он. – Даже если завтра умрёте, это будет ваша жизнь, а не их вечность!

Толпа раскололась. Одни ринулись к жрецам, другие отпрянули, хватая детей, отворачиваясь от чаш. Белый свет и человеческий крик столкнулись в воздухе.

И стало ясно: сейчас решится, чья песнь победит.

Толпа взорвалась, словно земля под ногами треснула. Одни, ослеплённые белым светом, бросились к жрецам, протягивая руки к чашам. Другие, словно вырванные из сна, рванулись в сторону Каэлена, их лица искажали страх и надежда одновременно.

Крики смешались: «Император!» и «Живые!» – два хора, сталкивающихся в одном дыхании.

Жрецы усилили песнь. Маски на их лицах сияли, и воздух вокруг них дрожал, как раскалённый металл. Те, кто стоял ближе, рухнули на колени, ударившись о землю, но улыбаясь, словно их боль обращалась в радость.

Каэлен поднял посох, и его голос снова прорезал хаос:

– Помните себя! Помните свои имена! Они дороже любой вечности!

Лира подхватила: – Я – Лира! Я смеюсь, я плачу, я люблю! Я – живая! Кто вы?!

Её крик был пронзителен, и несколько человек в толпе закричали свои имена, будто боялись забыть их навсегда.

Айн бросилась вперёд, защищая тех, кто тянулся к Каэлену. Её клинок рассекал воздух, отражая удары солдат, что ринулись из-за повозок. Кровь брызнула, но это была кровь – красная, настоящая, а не свет.

– Держитесь! – кричала она. – Пока мы живы – они не заберут нас!

Каэлен чувствовал, как песнь жрецов ломит его изнутри. Пустота в груди рвалась, требовала сдаться, обещала покой. Но он вцепился в свои воспоминания: смех друга, прикосновение матери, запах земли после дождя. Он держал их, как оружие.

– Ваши воспоминания – это вы! – крикнул он. – Если отдадите их, не останется ничего!

Толпа качнулась. Кто-то бросил чашу на землю, кто-то ударил жреца камнем. Но другие всё ещё ползли к свету, и их глаза сияли всё ярче.

Первый жрец поднял руки к небу, и его голос стал гулом: – Без соли – смерть! Без Императора – пустота!

– Соль – пустота! – рявкнул Каэлен в ответ. – Но мы – люди!

Свет и крики столкнулись, и воздух задрожал, будто мир сам решал, на чьей стороне быть.

Первый жрец шагнул вперёд, маска на его лице вспыхнула белым светом. Его голос уже не звучал – он гремел, как раскат грома:

– Ты несёшь её внутри! Ты уже наш! Прекрати сопротивляться, и твой путь станет вечным!

Сеть обрушилась на Каэлена, как буря. Пустота в груди взвыла, рвалась наружу, и на миг он действительно почувствовал: всё закончится, если он просто сдастся. Ни боли, ни страха. Только песнь.

Он закрыл глаза. Мир исчез. Осталась только тьма, в которой пела соль. Голоса толпы тянули его вниз, обещая покой.

Но сквозь этот хор пробился другой голос. Тонкий, дрожащий, но живой.

– Каэлен! – Лира. – Помни меня!

И ещё один, грубый, полный ярости:

– Встань, чёрт тебя подери! – Айн. – Мы не для того шли через эту степь, чтобы ты сдох в песне!

Он открыл глаза. Белый свет бил в лицо, но сквозь него он удерживал образы. Лето. Трава выше колен. Смех Даллена, когда тот уронил корзину с хлебом. Голос Лиры, тихий и тёплый. Упрямый взгляд Айны.

Каэлен поднял посох.

– Вы зовёте меня в вечность, – сказал он. – Но я выбираю память!

Он ударил посохом в землю. Из трещин не вырвался свет – наоборот, они потемнели, и звук удара прокатился по стоянке, будто гул колокола.

– Я – Каэлен! – закричал он. – Я помню, кто я! И никто не заберёт это у меня!

Толпа дрогнула. Несколько человек упали на землю, рыдая. Белый свет в их глазах угас, и вместо него появилась боль – но и жизнь.

Жрец зашатался. Его голос сорвался, и руна, что он пел, треснула, словно струна. Маска на лице затрещала, по ней пошли трещины.

– Н-нет… – прохрипел он. – Ты не должен был устоять…

Айн воспользовалась моментом. С криком она врезалась в ряды, и её клинок блеснул, сбивая чашу из рук второго жреца. Лира держала тех, кто выбрал жизнь, помогала им подняться.

Каэлен шагнул вперёд, пустота в груди пела, но теперь её голос был тише. Он удерживал сеть своим собственным узлом – узлом памяти.

Толпа раскололась окончательно. Одни падали в объятия жрецов, другие рвались к Каэлену. Пламя костра гасло, и казалось, что сама степь затаила дыхание.

И тогда стало ясно: эта битва решит не только судьбу стоянки, но и то, кто поведёт дальше песнь мира.

Маска первого жреца треснула и с глухим звоном упала на землю. Под ней оказалось лицо – худое, бледное, с глубокими морщинами и глазами, в которых всё ещё мерцал белый свет. Но на миг этот свет ослаб, и в зрачках мелькнула тень человеческого взгляда.

– Я… – он хрипло вдохнул. – Я был… учителем… в Дальнем Круге…

Толпа ахнула. Те, кто ещё тянулся к чашам, замерли, услышав в голосе жреца не проповедь, а обрывок памяти.

Второй жрец рванул его за плечо, пытаясь вернуть в строй. – Не слушай его! Он сломлен! Император ждёт нас всех!

Но третий тоже качнулся. Его маска светилась трещинами, и под ней слышалось сдавленное дыхание.

Каэлен поднял посох. – Вы не враги. Вы пленники. Руна держит вас, как держит всех. Освободитесь!

Первый жрец рухнул на колени, его пальцы дрожали, словно он пытался удержать невидимую нить. Белый свет гас в его глазах, сменяясь мутным, человеческим.

– Я помню… – прошептал он. – Дочь… у меня была дочь…

Толпа загудела. Женщины закрывали детям глаза, мужчины переглядывались, кто-то бросал чаши на землю.

Второй жрец взревел, словно зверь. Его голос стал не человеческим, а рунным: – Память – ложь! Император – истина!

Он шагнул вперёд, и свет из его маски ударил в Каэлена, ослепляя.

Айн заслонила его клинком, но металл задымился от соприкосновения со светом. – Долго ты так не выдержишь! – выкрикнула она.

Каэлен вцепился в посох и шагнул навстречу свету. Пустота в груди рвалась, но он держал её, как удерживают бешеного зверя на цепи.

– Ты говоришь, что память – ложь? – его голос разнёсся по стоянке. – Тогда почему даже твой брат по песне вспомнил дочь?!

Свет в глазах второго жреца дрогнул. Он зарычал и ударил снова, но в его голосе появилась трещина.

Третий жрец закрыл лицо руками, словно боялся увидеть правду. Его руны потускнели.

Толпа качнулась. Люди начали кричать свои имена, словно боялись забыть их. Дети плакали, но плач этот был настоящим, живым.

Белый хор рушился.

Второй жрец ринулся вперёд, его руки сияли белым светом, словно расплавленный металл. Толпа вскрикнула, отступая, но Айн встретила его удар. Её клинок звенел, искры соли разлетались в стороны. Она стиснула зубы, удерживая натиск, и крикнула:

– Быстрее, Каэлен! Я его долго не сдержу!

Каэлен шагнул вперёд, посох дрожал в его руках. Пустота внутри рвалась, но он держал её, вцепившись в самые яркие воспоминания.

– Ты говорил – память ложь! – закричал он. – Но почему тогда боишься её?

Второй жрец взвыл, его голос сорвался на руну, и свет в его глазах вспыхнул. Он пытался прорвать защиту, но Каэлен ударил посохом в землю.

Не свет, а звук разнёсся по стоянке – глубокий, гулкий, как колокол. Этот звук был не солью, а памятью: в нём звенели детские крики, смех друзей, песни у костра.

Толпа замерла. Несколько человек упали на колени, плача. Белый свет в их глазах погас.

Второй жрец зашатался. Его маска треснула, свет в глазах мигнул. – Н-нет… – прохрипел он. – Я… я ковал… я ковал железо… в Трёхручье…

Его голос дрогнул, и белый свет погас окончательно. Он рухнул на землю, тяжело дыша, а вместо проповеди его губы шептали: «Молот… наковальня… огонь…»

Айн оттолкнула его тело в сторону, поднимая клинок. – Минус один.

Третий жрец завыл, закрыл лицо руками, но свет вокруг него угасал. Его песнь превращалась в жалкий стон.

Первый же, освобождённый, поднял голову. Его глаза были мутными, но живыми. Он посмотрел на толпу и сказал:

– Я… был учителем. Я учил детей писать. И хочу снова их учить.

Слова его прозвучали просто, но именно в них толпа услышала жизнь. Несколько женщин упали на колени, плача, мужчины обнимали детей. Белый свет погасал один за другим, словно кто-то тушил свечи.

Лира закричала: – Держитесь за себя! Кричите свои имена! Кричите, что вы живы!

И стоянка наполнилась криками: имена, воспоминания, обрывки песен и молитв. Всё это смешивалось, но в этом хаосе звучало нечто сильнее любой руны.

Третий жрец рухнул на землю. Его маска разлетелась, и под ней было лицо юноши, совсем молодого. Слёзы текли по его щекам. – Я… я не хотел… – всхлипнул он. – Меня забрали… я не знал…

Толпа зарыдала. Белая песнь рухнула.

Башня на горизонте засияла ярче, словно почувствовала удар. Но на стоянке царили крики живых.

Каэлен опустился на колени, вытирая пот со лба. Пустота в груди зияла новой раной, но он знал: эта битва была выиграна.

Утро застало их среди руин стоянки. Костёр догорел, белый пепел осел на землю, а над степью поднимался серый дым. Люди сидели группами, многие всё ещё дрожали, будто выходили из тяжёлого сна.

Освобождённые жрецы были рядом. Первый, бывший учитель, помогал успокаивать детей. Второй, кузнец, молча сидел, глядя на свои ладони, будто искал там следы молота и огня. Третий – мальчишка, ещё с опухшими от слёз глазами, не отходил от Каэлена, словно искал в нём опору.

– Они не фанатики, – сказала Лира тихо, садясь рядом. – Они такие же пленники, как и все остальные.

Айн мрачно отозвалась: – Пленники или нет, они могли убить половину стоянки. А если сеть потянет их снова? Что мы будем делать тогда?

Каэлен молчал. Он смотрел на жрецов и видел в их глазах не свет, а пустоту, знакомую ему самому. Они потеряли часть себя, и эта часть не вернётся.

Учитель заметил его взгляд и сказал: – Ты сделал невозможное. Ты разорвал песнь. Но я вижу – ты сам заплатил за это.

Каэлен отвёл глаза. В груди зияла новая трещина. Он не помнил уже, какой вкус имела вода из его родного колодца. Это воспоминание исчезло, растворилось в песне, которую он отверг.

– Я становлюсь оружием, – сказал он глухо. – Не человеком.

Лира взяла его за руку. – Нет. Ты всё ещё помнишь нас. Ты всё ещё смотришь на меня – и видишь меня, а не соль.

Айн фыркнула. – Пока. Но если так пойдёт дальше…

– Мы пойдём с вами, – перебил её голос учителя. Он говорил спокойно, но твёрдо. – Мы знаем, что ждёт людей в Империи. И если у нас остались силы, мы не можем больше молчать.

Кузнец поднял голову. – Я ковал оружие для них. Теперь хочу ковать для вас.

Юноша кивнул, сжимая кулаки. – Я не хочу больше петь их песнь.

Толпа тоже начинала собираться. Несколько семей решили идти с беглецами на север, другие – присоединиться к Каэлену. Они не знали, куда именно он ведёт, но в его словах они услышали жизнь.

Каэлен встал, чувствуя, что шагать становится всё тяжелее. Каждое новое освобождение оставляло в нём дыру, но в то же время за ним теперь шли люди.

И башня на горизонте сияла всё ярче, будто знала: он идёт к ней не один.

Они двинулись на запад медленно, слишком медленно для степи. Теперь это была не просто группа из троих – с ними шли семьи, дети, старики. Повозок почти не осталось, многие несли на себе то немногое, что смогли утащить из стоянки.

Айн ворчала, но не уходила вперёд, как раньше. Она держалась сбоку, охраняя колонну, и каждые несколько шагов бросала взгляд назад.

– Мы идём, как стадо, – сказала она вечером. – Если на нас нападут, мы не выдержим.

– Но они не могут остаться, – возразила Лира. – Если оставить их здесь, жрецы вернутся и снова затянут их в песнь.

Айн плюнула в пыль. – Знаю. Но теперь мы отвечаем за них. И если ты думаешь, что Империя не заметит такую толпу – ошибаешься.

Каэлен слушал их спор, но не вмешивался. В груди пустота гудела глухо, но не рвалась, как раньше. Он чувствовал другое: груз ответственности. Каждый ребёнок, что держал мать за руку, каждая женщина, что несла узел с вещами, – все они теперь смотрели на него.

– Он поведёт нас, – говорил кто-то в колонне. – Он тот, кто может разорвать песнь.

Каэлен шёл молча, и эти слова ложились на плечи тяжёлым грузом. Он знал: он не вождь. Он не избранный. Но мир сам возложил на него эту ношу.

К вечеру они остановились у редкой рощи, где ещё росли зелёные деревья. Люди развели маленькие костры, впервые за долгое время смеялись дети.

Лира сидела рядом с ним, устало улыбаясь. – Видишь? Они живые. Это благодаря тебе.

Каэлен покачал головой. – Это временно. Башня тянет их так же, как меня. Рано или поздно она снова позовёт.

Лира взяла его за руку и прижала к груди. – Тогда мы будем рядом. Я – буду рядом.

Айн, проходя мимо, буркнула: – Слащаво. Но правильно.

Каэлен улыбнулся едва заметно. Но внутри не было радости – только страх. Он смотрел на рощу и понимал: если Империя захочет, эти деревья побелеют, и люди снова запоют чужую песнь.

И вопрос был лишь в том, сможет ли он довести их всех до конца.

На рассвете роща встретила их тишиной. Только лёгкий шелест листьев напоминал, что здесь ещё есть жизнь. Но стоило им выйти на открытую равнину, как тишина оборвалась – вдали показался отряд.

Пять фигур в белых доспехах, шагавших ровно, как одна. Копья сияли бледным светом, а за ними двигалась повозка с бочкой, сквозь щели которой просачивалась «белая вода».

Айн первой заметила и резко подняла руку. – Патруль.

Толпа за их спинами замерла. Женщины прижимали детей к себе, мужчины хватались за ножи и палки. Но в их взглядах было больше страха, чем решимости.

– Мы не выдержим бой, – сказала Лира, сжимая руку Каэлена. – Они вооружены, а у нас… только вера.

Айн вытащила клинок, глаза её сузились. – Я могу их задержать. Но колонна всё равно пострадает.

Каэлен молчал. Пустота в груди отзывалась – патруль был частью сети, и он чувствовал их, как чувствовал жрецов. Их песнь звучала холодно, ровно: «Один. Охранять. Нести дар.»

Он шагнул вперёд, закрыв глаза. – Они идут за нами. Если мы спрячемся, они всё равно почуют сеть в этих людях. Сопротивляться поздно.

– Тогда что? – резко спросила Айн.

Каэлен открыл глаза. – Я попробую.

Он вышел навстречу патрулю. Лира хотела броситься за ним, но Айн удержала её за плечо.

Солдаты остановились в нескольких шагах. Их лица были безразличны, глаза сияли белым светом. Один поднял копьё и сказал монотонно: – Откройтесь. Император ждёт вас.

Каэлен поднял посох. Пустота внутри завыла, но он вложил в неё всё, что помнил. Слова вырвались из него не как речь, а как зов:

– Вы не воины Императора. Вы – люди. Вспомните.

Один из солдат замер, глаза его дрогнули. Второй шагнул вперёд, но свет в его взгляде мигнул.

Каэлен сделал ещё шаг. – У тебя был дом. У тебя был отец. Ты не просто копьё в руке Империи!

Тишина повисла. Третий солдат дёрнулся, его рука дрожала, копьё качнулось.

Но тогда остальные двое закричали в унисон. Их голоса слились в руну, и белый свет ослепил всех. Толпа за спиной Каэлена вскрикнула, дети закрыли лица.

Айн ринулась вперёд, её клинок сверкнул. – Ясно! Значит, будет бой!

Каэлен понял: удержать сеть целиком не получится. Нужно решать здесь и сейчас – кого он готов спасти.

Айн бросилась первой. Её клинок встретился с копьём солдата, и удар звенел так, будто сталкивались два куска железа. Она оттолкнула его, развернулась и полоснула второго по ноге. Белый свет брызнул вместо крови, и воин лишь зашатался, но не упал.

– Они не чувствуют боли! – выкрикнула она. – Только бей сильнее!

Толпа сзади закричала, женщины прикрывали детей, мужчины пытались поднять палки и камни, но страх сковывал их. Лира бросилась между ними, поднимая руки.

– Держитесь позади! Не мешайте! – её голос был пронзительным, и люди собрались ближе друг к другу, отступив к деревьям.

Каэлен шагнул к третьему солдату. Пустота в груди взвыла, и он направил её в сердце воина.

– Ты – не соль! – закричал он. – Ты человек!

Солдат замер, глаза его дрогнули. На миг в них промелькнула тень – образ женщины, держащей ребёнка.

– Мари… – прохрипел он.

Но тут же другой воин ударил его копьём в спину, и свет вновь вспыхнул в его глазах.

– Нет! – выкрикнул Каэлен.

Он вбил посох в землю, и звук, глухой, как удар колокола, прокатился по степи. Солдат пошатнулся и рухнул на колени. Белый свет угас. Он задыхался, но был живой.

Айн кричала, сражаясь сразу с двумя. Её движения были быстры, но каждая схватка давалась тяжело. – Если ты сейчас не сделаешь что-то, я их не удержу!

Каэлен шагнул вперёд. Пустота рвалась наружу, но он вложил в неё обрывки памяти: запах весенней земли, голос Лиры, смех Айны. Волна прошла через двух солдат, и их шаги замерли.

Один из них выронил копьё. Второй, шатаясь, отступил назад. Белый свет в их глазах трещал, как огонь на ветру.

Айн ударила, сбив одного с ног. Второй рухнул следом.

Оставался только последний. Он рванулся к повозке и вонзил копьё прямо в бочку. Белая вода хлынула на землю, засияла ручьями, растекаясь по трещинам в почве.

Лира закричала: – Каэлен, останови! Она уходит в землю!

Пустота внутри завыла так, что он едва мог дышать. Сеть тянула его, требовала выбора: спасать людей – или остановить поток.

Белая вода текла по земле, впитываясь в трещины, и свет разливался по степи, словно сама почва загоралась изнутри. Люди в ужасе отступали назад, дети плакали, женщины закрывали лица платками.

– Каэлен! – крикнула Лира, её голос сорвался. – Если она уйдёт в землю, степь запоёт!

Айн вонзила клинок в грудь последнего воина, но тот даже падая тянулся рукой к бочке, будто хотел выпустить остатки.

Каэлен стоял посреди хаоса. Пустота внутри рвалась наружу, обещая: «Отдай себя, и поток остановится. Ты сможешь закрыть трещины, запечатать их своей душой.»

Он видел два пути. Первый – вложить себя, ещё один осколок памяти, и тогда белая вода не уйдёт глубже. Второй – отступить и позволить земле пить. Люди останутся живыми, но степь станет частью сети.

Он закрыл глаза. Перед ним мелькали образы: лицо матери, смех Даллена, первый поцелуй Лиры. Что из этого исчезнет, если он отдаст часть себя?

– Не смей! – Айн подбежала к нему, хватая за плечо. – Если ты снова сломаешь себя, ты пропадёшь!

– А если я ничего не сделаю, – хрипло ответил Каэлен, – пропадёт земля.

Лира встала рядом, её глаза блестели от слёз. – Каэлен… если придётся выбирать, выбери себя. Без тебя не будет ни земли, ни нас.

Он посмотрел на неё. На миг песнь внутри стихла, и её голос перекрыл всё. Но трещины под ногами продолжали светиться, и белая вода всё текла и текла.

Каэлен вбил посох в землю. Свет взорвался вокруг, и его крик перекрыл плач детей:

– Я выбираю жизнь!

Он вложил в посох часть себя. Белая вода дрогнула, её свет погасал, словно кто-то задул свечу. Трещины сомкнулись, закрываясь, и поток остановился.

Каэлен рухнул на колени. В груди зияла новая пустота. Он пытался вспомнить запах хлеба, испечённого весной, но не смог. Это воспоминание ушло.

Лира упала рядом, обняла его. – Ты сделал это… ты спас их.

Айн смотрела на потухшие трещины, дыхание её было тяжёлым. – Да. Но если так будет дальше… к башне мы дойдём только с оболочкой вместо человека.

Каэлен не ответил. Он слышал только шёпот внутри: «Ты всё равно идёшь ко мне. Каждый шаг – твой конец.»

И на горизонте башня сияла ярче, словно приветствуя его жертву.

Когда свет в земле окончательно угас, над степью воцарилась тишина. Люди осторожно поднялись из-за деревьев и кустов, словно боялись, что поток вернётся. Потом – толпа двинулась к Каэлену.

Кто-то падал на колени, кто-то тянул руки к его плащу. Женщина, чьи дети плакали минутой раньше, схватила его ладонь и прижала к губам. Старик покачивался, повторяя: – Он разорвал песнь… он сделал это…