Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

Каэлен стиснул зубы, удерживая удар. Пустота в груди завыла, и её голос был невыносимо близок: «Он мой. Он уже часть нас. Не рви эту нить.»

– Нет! – выкрикнул он, вложив в слова всё, что осталось в груди живого. – Это не покой! Это тишина могилы!

Удар посоха отбросил меч Даллена в сторону, и на миг их глаза встретились. В белом свете мелькнула искра – память, будто кто-то открыл щель в затянутом солью сердце.

– Даллен, вспомни! – закричал Каэлен. – Ты смеялся, когда мы путались в травах! Ты делился со мной хлебом, когда голодали! Это был ты, не Башня!

Даллен дрогнул. Его дыхание сбилось, рука с мечом опустилась на мгновение. – Я… помню… – прошептал он. – Каэлен…

И тут же пустота взвыла ярче, резче, как клинок, вонзённый в душу. Голос Башни прошёл сквозь него:

«Хочешь его вернуть? Отдай себя. Часть твоей души, часть твоей боли. Стань проводником. И тогда он снова будет твоим.»

Каэлен пошатнулся, колени едва не подогнулись. Он понял: выбор перед ним настоящий. Если он рискнёт – он вырвет Даллена, но соль заберёт часть его самого. Не просто силу – чувства, воспоминания, то, что делало его человеком.

За его спиной кричала Лира, её голос был пронзителен, как стрела: – Каэлен! Не теряй себя!

Айн прорубалась через строй солдат, клинок в её руках сверкал. – Решай! Сейчас или никогда!

Даллен стоял перед ним, протянув руку. Его глаза метались между белым светом и человеческой тенью. – Помоги… – выдохнул он.

Каэлен сжал посох. Пустота внутри звенела, требуя ответа.

И он понял: следующий удар решит всё.

Равнина гремела боем. Крики, звон клинков, тяжёлые удары копий сливались в единый хаос, но для Каэлена всё сжалось до одного – лица Даллена. Их посох и меч снова встретились, белые искры осветили тьму, и на миг казалось, что сама земля затаила дыхание.

– Ты не понимаешь, – рявкнул Даллен, давя на него всей силой. – Разрушая узлы, ты убиваешь души! Ты несёшь смерть тем, кто уже нашёл покой!

Каэлен стиснул зубы, удерживая удар. Пустота в груди завыла, и её голос был невыносимо близок: «Он мой. Он уже часть нас. Не рви эту нить.»

– Нет! – выкрикнул он, вложив в слова всё, что осталось в груди живого. – Это не покой! Это тишина могилы!

Удар посоха отбросил меч Даллена в сторону, и на миг их глаза встретились. В белом свете мелькнула искра – память, будто кто-то открыл щель в затянутом солью сердце.

– Даллен, вспомни! – закричал Каэлен. – Ты смеялся, когда мы путались в травах! Ты делился со мной хлебом, когда голодали! Это был ты, не Башня!

Даллен дрогнул. Его дыхание сбилось, рука с мечом опустилась на мгновение. – Я… помню… – прошептал он. – Каэлен…

И тут же пустота взвыла ярче, резче, как клинок, вонзённый в душу. Голос Башни прошёл сквозь него: «Хочешь его вернуть? Отдай себя. Часть твоей души, часть твоей боли. Стань проводником. И тогда он снова будет твоим.»

Каэлен пошатнулся, колени едва не подогнулись. Он понял: выбор перед ним настоящий. Если он рискнёт – он вырвет Даллена, но соль заберёт часть его самого. Не просто силу – чувства, воспоминания, то, что делало его человеком.

За его спиной кричала Лира, её голос был пронзителен, как стрела: – Каэлен! Не теряй себя!

Айн прорубалась через строй солдат, клинок в её руках сверкал. – Решай! Сейчас или никогда!

Даллен стоял перед ним, протянув руку. Его глаза метались между белым светом и человеческой тенью. – Помоги… – выдохнул он.

Каэлен сжал посох. Пустота внутри звенела, требуя ответа.

И он понял: следующий удар решит всё.

Каэлен шагнул вперёд, вложив в движение всю силу своей памяти. Он вспомнил запах трав в летнем поле, вкус простого хлеба в голодные дни, смех Даллена, когда тот впервые попытался вырезать руну на коре и испортил нож. Эти воспоминания были живыми, человеческими – и он бросил их в пустоту, как свет против тьмы.

Удар посоха встретил меч. Искры взметнулись белым дождём, и в груди Каэлена что-то оборвалось. Он почувствовал, как часть памяти уходит – имя, запах, лицо матери, что раньше всегда стояло перед его глазами, растворилось в белом шуме.

– Нет… – выдохнул он, осознавая потерю.

Но Даллен рухнул на колени. Его глаза погасли, белый свет ушёл, и в них осталась только слабая, но настоящая тень человека.

– Каэлен… – прошептал он, и в его голосе было узнавание. – Я… живой…

Каэлен с трудом удержался на ногах. Лира подбежала к нему, обняла за плечи. Её глаза блестели слезами – она поняла, что он отдал что-то невосполнимое.

Айн оттолкнула тело павшего врага и посмотрела на них. – Ты вырвал его, но какой ценой?

Каэлен молчал. Пустота в груди пела, довольная, и в этой песне звучал холод. Он знал: часть его ушла безвозвратно.

Башня на горизонте загудела громче. Соль отзывалась победой – и жаждой новых жертв.

После боя равнина стихла. Крики оборвались, оружие валялось в пыли, и только тяжёлое дыхание уцелевших нарушало тишину. Каэлен стоял, опираясь на посох, словно на костыль. В груди пустота гудела ровным, низким звуком – не победы, а голода.

Даллен лежал у его ног. Живой, но сломленный. Свет ушёл из его глаз, и он смотрел в пустоту, будто не понимал, где находится.

– Он… он теперь человек? – спросила Лира, прижимаясь к Каэлену.

– Он пустой, – ответила Айн, не убирая клинка. – Живой, но уже никогда не будет прежним.

Каэлен молчал. Он знал: часть Даллена вернулась, но часть осталась в Руне навсегда. И он чувствовал на себе то же самое: в голове зияла пустота там, где ещё вчера была яркая, тёплая память.

Собрав остатки сил, они покинули поле. Выжившие из их небольшой группы шли молча, каждый с тенью в глазах. Никто не благодарил, никто не проклинал – все понимали, что мир стал чужим, и слова не имели прежнего смысла.

Ночь застала их у обрыва, где трава росла редкая, ломкая, а ветер выл, как зверь. Они развели крошечный костёр, закрыв его от башни камнями, и сидели рядом, прижимаясь друг к другу.

Каэлен почти не чувствовал тепла. Для него костёр был лишь отблеском – пустота в груди пожирала и огонь, и воспоминания.

Лира накрыла его плечи своим плащом. – Ты всё ещё здесь. Слышишь? Ты не соль. Ты – Каэлен.

Он посмотрел на неё, и на миг почувствовал – слова достигли чего-то глубоко внутри. Но там же отозвалась и другая песня: ровная, холодная.

Айн сидела чуть поодаль, затачивая клинок. Её голос прозвучал хрипло: – Мы идём к башне, но если всё будет так дальше… – она замолчала, а потом добавила: – Я не дам ей забрать вас обоих.

Каэлен хотел возразить, но не смог. В глубине души он понимал: Айн готова принести себя в жертву, если придёт час.

Ночь прошла тревожно. Когда рассвело, на их пути возникла группа людей – странных, молчаливых. Они стояли у трещины в земле, где белые жилы соли тянулись к горизонту. Ни оружия, ни угрозы, только тишина.

Один из них поднял ладонь – и все остальные опустили головы. Они не говорили, только смотрели, как путники приближаются.

– Это они, – прошептала Лира. – «Тихие».

Каэлен почувствовал странное: пустота в груди стихла, как будто встретила равного.

– Может, они знают путь, – сказал он. – Или знают, как не слушать соль.

Айн нахмурилась. – Или это ещё одна ловушка.

Но выбора у них не было. Башня всё пела на горизонте, и каждая трещина в земле напоминала: дорога дальше будет только труднее.

Люди в серых плащах стояли неподвижно, будто часть степи. Их лица были обветренными, глаза – спокойными, без белого огня, но и без радости. Они не произнесли ни слова, даже когда Каэлен с Лирой подошли ближе.

Первым заговорил он сам:

– Мы идём на запад. Мы не враги.

Слова повисли в воздухе, но ответа не последовало. Лишь один из старших – высокий мужчина с морщинистым лицом – медленно поднял ладонь и приложил её к губам. Жест был прост: тишина.

Каэлен замер. Пустота в груди отзывалась странно – не голодом и не песнью, а будто приглушённым эхом. Как будто здесь соль не могла пробиться до конца.

– Они… – прошептала Лира. – Они слушают, но не отвечают.

Айн нахмурилась. – И как с такими договариваться? Мы же не можем молчать вечно.

Старший сделал ещё один жест – пригласил их следовать. Люди разошлись, открывая тропу между трещинами.

Каэлен посмотрел на Лиру и Айн. – Думаю, они хотят показать путь.

– Или завести в яму, – пробурчала Айн, но пошла за ними.

Тропа вела к низкой балке, где ветер стихал, а звук шагов глох, будто воздух сам глотал шум. Там «тихие» остановились. Они опустились на колени, склонили головы и замерли, словно стали камнями.

Лира прошептала:

– Они живут так? Всю жизнь? В тишине?

Каэлен сел рядом с одним из них. Мужчина поднял глаза, и Каэлен впервые увидел в них не пустоту, а какую-то странную ясность. Он не говорил – лишь коснулся пальцами земли, где белые трещины тянулись сетью. Потом поднял два пальца к губам, снова – знак молчания.

Каэлен понял: это не просто обет. Это защита.

Он тихо сказал:

– Если не говорить… соль не слышит.

Мужчина кивнул едва заметно.

Айн тяжело выдохнула. – Значит, вот как они выжили. Отдали слова.

Лира нахмурилась. – Но без слов как можно жить? Без песен, без смеха, без криков?

Каэлен не ответил сразу. Он чувствовал, как пустота в груди действительно стихает, пока они сидят здесь в тишине. Башня по-прежнему пела где-то вдали, но её голос не пробивался так остро.

– Может быть, – сказал он наконец, – это их цена. Они сохранили себя, но потеряли голоса.

Айн покачала головой. – Не хочу так жить. Лучше умереть, чем молчать вечно.

Один из «тихих» посмотрел на неё, и в его взгляде мелькнула тень сожаления. Потом он закрыл глаза, возвращаясь к молчаливой медитации.

Каэлен понял: им здесь не место. Но он также понял и другое – тишина может быть щитом. Не только пустотой, не только могилой, но и выбором.

Когда они поднялись, старший ещё раз приложил палец к губам и указал в сторону башни. Жест был ясен: «Туда идёт ваш путь. Но идите тихо.»

Каэлен кивнул в ответ.

– Спасибо.

И хотя ответа снова не последовало, он почувствовал: «тихие» услышали.

Они оставили «тихих» позади. Степь снова открылась перед ними, широкая, сухая, с белыми трещинами, тянущимися к горизонту. Но после молчаливого лагеря каждый звук казался слишком громким: шаги, скрип кожи, даже дыхание.

Айн ворчала вполголоса:

– Тишина – не для меня. Чуть не задохнулась среди этих каменных лиц.

Лира покачала головой. – А я почувствовала покой. Будто на миг всё стало возможным… без криков соли.

Каэлен молчал. В груди пустота гудела тихо, но не ушла. Опыт «тихих» оставил в нём след: он знал теперь, что молчание может притупить песнь. Но в нём же жила мысль: если молчать вечно – значит, отказаться от себя.

К вечеру на их пути встретилась новая группа людей. Они услышали их задолго до того, как увидели: гулкие крики, ритмичные удары по камням, протяжные песнопения.

Когда они подошли ближе, открылась картина. Люди в белых одеждах стояли вокруг костра, в руках у них были сосуды с солью, которую они бросали в огонь. Пламя вспыхивало белым, и каждый раз толпа кричала: «Соль – жизнь! Соль – вечность!»

– Фанатики, – прошептала Лира.

– «Сольники», – поправила Айн, криво усмехнувшись. – Я слышала о таких. Считают соль не проклятьем, а богом.

Толпа кружилась в танце. Мужчины и женщины били себя в грудь, мазали лица солью, глаза их горели белым светом. Некоторые падали на землю, били лбом о камни, и от их ран струился свет вместо крови.

Каэлен почувствовал, как пустота внутри завыла. Эти люди не сопротивлялись соли – они звали её, приглашали. И соль отзывалась на их зов.

Один из них заметил путников и вытянул руки к Каэлену. Его голос был хриплым, но в нём звучал восторг:

– Брат! Мы слышим в тебе её песнь! Иди к нам! Стань сосудом, и соль наполнит тебя до краёв!

Толпа подхватила: «Сосуд! Сосуд!»

Лира в ужасе вцепилась в его руку. – Не слушай!

Айн шагнула вперёд, её клинок блеснул в свете костра. – Ещё шаг к нему – и я срежу его руку.

Толпа не отпрянула. Наоборот – они заулыбались шире, закричали громче, брызгая слюной и солью. Несколько человек упали на колени перед Каэленом, протянули к нему сосуды с белым порошком.

– Прими! – взывали они. – Прими её! И станешь вечным!

Каэлен закрыл глаза. Пустота внутри билась, словно зверь в клетке, рвалась навстречу этим крикам. Он чувствовал: если сделает шаг, соль примет его так, как ещё никого не принимала.

Но он открыл глаза и увидел Лиру. Её лицо было бледным, глаза – полными страха и веры одновременно.

– Ты нужен мне, – прошептала она. – Ты нужен миру. Не им.

Каэлен поднял посох и ударил им в землю. Волна пыли прошла по кругу, погасив белое пламя в костре. Толпа завыла, но не от боли – от восторга.

– Он избран! – закричали они. – Он сосуд! Он наш пророк!

Айн рванула Каэлена за руку, и они бросились прочь. Крики фанатиков ещё долго не смолкали в степи, гулкие, безумные, будто сама соль пела через их рты.

Когда они наконец остановились, Лира всё ещё дрожала. – Они… они бы принесли тебя в жертву и радовались.

Айн вытерла лезвие о траву, хотя крови на нём не было. – Мир сошёл с ума. Одни молчат, другие кричат. А нам остаётся идти вперёд.

Каэлен посмотрел на башню на горизонте. Она пела громче, чем прежде. И он понял: чем ближе они к ней, тем сильнее будут голоса – и молчаливые, и кричащие.

Ночь застала их на краю степи, где редкие холмы возвышались над белыми трещинами земли. Они нашли приют в углублении между камнями и развели маленький огонь, скрыв его от горизонта.

Лира сидела рядом с Каэленом, её руки дрожали, когда она пыталась зашнуровать плащ. Она всё ещё не могла отогнать образ фанатиков с их белыми глазами и сосудов соли.

– Они ведь были счастливы, – сказала она тихо. – По-своему. Даже когда кровь превращалась в свет, они улыбались.

– Счастье – это не всегда жизнь, – ответил Каэлен. Голос его был усталым, хриплым. – Иногда это только маска.

Айн бросила в огонь сухую ветку и фыркнула. – Маска, за которую они готовы умереть. Или убить нас.

Каэлен молчал. В груди пустота отзывалась эхом: «Они наши. Они свободны. Присоединись.» Он сжал посох, пытаясь заглушить этот зов.

Лира заметила, как его пальцы побелели. Она накрыла его руку своей. – Ты не их сосуд. Ты не должен быть их пророком.

Он посмотрел на неё, и в её глазах нашёл то, чего не находил в толпе – не фанатизм и не пустоту, а живое тепло. Это удержало его от падения.

Ночь тянулась долго. Ветер приносил издалека гул – словно сама степь гудела. Но они знали: это пела башня. Её голос становился сильнее с каждым днём.

– Завтра мы будем ближе, – сказала Айн, когда уже стих ветер. – И там не будет ни «тихих», ни фанатиков. Там будут только воины.

Каэлен кивнул. Он чувствовал, что так и будет. И что каждый шаг к башне будет шагом не только вперёд, но и внутрь него самого.

Лира обняла его, и он закрыл глаза. На миг ему показалось, что пустота в груди замолчала. Но это была лишь иллюзия. Башня всё равно пела. Пела для всех.

И её песнь не стихала.

Глава 6: Пыль и слухи

Степь стала суше и глуше. Трава редела, земля трескалась под ногами, а ветер поднимал облака пыли, оседающей на лице и губах горечью. Дни тянулись однообразно, но именно в этой однообразности начали встречаться знаки чужого присутствия.

Первым был караван. Повозки, брошенные на дороге, колёса – вывернуты, словно их крутили слишком долго, пока дерево не сломалось. Тюки с зерном были распоротые, зерно высыпалось в пыль, а поверх него лежала белёсая корка соли.

– Оно умерло, – тихо сказала Лира, поднимая пригоршню. Зёрна осыпались между её пальцев, оставляя сухие следы. – Даже хлеб уже не живёт.

Айн обошла повозку, заглянула в разорванный мешок и сплюнула. – Они оставили всё. Значит, забрали только людей.

Каэлен опустился на колени рядом с белой коркой. Пустота в груди дрогнула, и он услышал тонкий шёпот. «Они с нами. Не ищи их.»

Он стиснул зубы, заставляя себя встать. – Здесь был отряд Империи.

Следы копыт и сапог вели дальше на запад. Они были ровными, словно колонна двигалась не спеша, но упорядоченно.

Днём позже им встретился караван живых. Люди шли цепочкой, повозок почти не осталось, вьючные животные еле держались на ногах. На лицах – усталость, но глаза не были белыми. Это были беглецы.

Когда они остановились у источника – тонкой струйки воды, пробивавшейся сквозь камень, – Каэлен подошёл первым.

– Вы из Империи?

Старик, державший на верёвке последнего мула, кивнул. Его голос был хриплым: – Мы бежали. Там больше нет свободы.

Лира наклонилась ближе. – Что вы видели?

Старик тяжело опустился на землю. – Города. Они светятся ночью, как костры. Люди там больше не едят хлеб и мясо. Им дают белую воду. Она наполняет их силой, но забирает всё остальное. Сначала страх, потом радость… потом и воля.

– Искусственная магия, – пробормотал Каэлен.

Старик поднял глаза. – Они называют это даром Императора. Но мы видели, что стало с нашими соседями. Они улыбались, пока их души уходили. А тела продолжали ходить, работать, петь хором.

Люди вокруг молчали. Кто-то плакал, кто-то сжимал пустые ладони. Это были не воины и не фанатики, просто семьи, что не захотели становиться частью песни.

Айн нахмурилась. – И куда вы теперь?

– На север, – ответил старик. – Там ещё есть те, кто прячется.

Каэлен кивнул и протянул ему бурдюк с водой. – Пусть хотя бы часть из вас дойдёт.

Они двинулись дальше, оставив беглецов у источника. И каждый шаг казался тяжелее, потому что теперь слухи об Империи имели лицо и голос.

Вечером Лира сказала: – Если Элиан правда построил это, значит, он не просто правитель. Он бог для тех, кто пьёт его воду.

Каэлен молчал. В груди пустота пела, и в этой песне звучали слова: «Он спасает их. А ты – мешаешь.»

На третий день пути степь перестала быть пустой. Сначала они заметили странные насыпи вдоль дороги – слишком ровные, словно их воздвигали руками. Потом – вбитые в землю столбы с вырезанными знаками. Соль на их поверхности поблёскивала в лучах солнца.

– Метки, – сказал Каэлен, наклоняясь к одному из столбов. – Они соединяют дорогу с сетью.

Лира нахмурилась. – Значит, они знают, кто идёт по пути?

– Не сразу, – ответил он. – Но если мы задержимся, нас почувствуют.

Айн фыркнула. – Тогда двигаемся.

К вечеру они наткнулись на пост. Небольшая башня из серого камня, окружённая рвом. Над входом висела рунная печать, светившаяся мягким белым огнём. У ворот стояли солдаты – трое в доспехах, глаза их светились ровным светом.

– Имперцы, – прошептала Лира. – Настоящие.

Каэлен остановился. В груди пустота загудела сильнее. Он чувствовал: эти воины не просто люди. Они уже связаны с сетью, их тела и души пронизаны ею.

– Они не спят, – сказал он тихо. – Они часть узора.

Айн положила руку на клинок. – Значит, придётся их резать.

Каэлен замотал головой. – Нет. Если мы убьём их, сеть почувствует смерть и оповестит ближайший узел.

– А если мы ничего не сделаем? – процедила Айн. – Они остановят нас сами.

Каэлен вдохнул, закрывая глаза. Внутри пустота завыла, но он шагнул навстречу. Солдаты сразу вскинули копья, но не бросились. Их глаза засветились ярче.

«Ты чужой, – прозвучал голос в его голове. – Но ты несёшь нас. Ты наш. Останься.»

Он сжал посох и ответил мысленно: «Нет. Я не ваш.»

Пустота внутри рванулась, и Каэлен направил этот зов обратно в солдат. Белый свет в их глазах дрогнул. Один из них зашатался, другой закрыл лицо руками. На миг сеть ослабла.

– Сейчас! – крикнула Айн.

Она бросилась вперёд, ударила плоской стороной клинка по шлему первого. Солдат рухнул. Второго она сбила ногой в ров. Третий замер, его глаза мерцали – то белым, то человеческим.

Каэлен шагнул к нему и коснулся посохом его груди. Пустота внутри зазвенела, и он вложил туда частицу себя – памяти о смехе Лиры, запахе летней травы, крике Айн.

Солдат вскрикнул и рухнул на колени. Его глаза померкли, свет ушёл.

– Я… где я? – прохрипел он, держась за голову.

Лира подбежала, удерживая его. – Ты живой. Просто… не смотри назад.

Они оставили пост позади, уходя в степь. Башня всё ещё светилась, но тревоги не подняли.

Каэлен шёл молча, сжимая посох. В груди зияла новая пустота. Он снова отдал часть себя, чтобы надломить чужую связь.

Лира держала его за руку. – Ты сделал невозможное. Ты освободил его.

Айн скривилась. – И потерял ещё кусок себя. Так мы далеко не уйдём.

Каэлен не ответил. Он знал, что она права. Но он также знал: другого пути нет.

Они остановились далеко за постом, когда башня уже скрылась за холмами. Ночь спустилась тяжёлая, с сухим ветром, что приносил запах соли и горелой травы. Костёр разжечь не рискнули – слишком близко к Империи, слишком ярко светят их печати в темноте.

Сидели втроём, укрывшись плащами. Лира достала кусок сухого хлеба, передала Каэлену. Он взял, но так и не попробовал.

– Ты снова отдал себя, – сказала она, глядя на него. – Я видела. В твоих глазах.

Каэлен не сразу ответил. Хлеб ломался в руках, но куски оставались сухими и безвкусными.

– Иначе он бы умер, – сказал он наконец. – Или остался бы в их песне навсегда.

– А теперь? – вмешалась Айн. – Теперь он живой. Но ты стал пустее. Каждый раз – пустее.

Тишина повисла над ними. Ветер шуршал в сухой траве, где-то вдалеке кричала ночная птица.

– Может, в этом и есть цена, – прошептала Лира. – Мир не может вырваться из соли без потерь. Но если мы потеряем тебя, Каэлен, – тогда всё остальное не имеет смысла.

Он посмотрел на неё. Её глаза блестели в темноте, и он понял, что её слова – не просто тревога, а страх, что соль заберёт его раньше, чем башня.

– Я держусь, – сказал он тихо. – Пока держусь.

Айн бросила сухую ветку в пыль. – «Пока». Вот это и пугает.

Они замолчали. Лира легла ближе к Каэлену, её плечо касалось его плеча, и это простое прикосновение удерживало его от того, чтобы провалиться в песнь башни.

Ночь была длинной. В пустоте Каэлен слышал голоса: шёпот фанатиков, крик солдат, зов самой сети. Но сквозь всё это он держал в памяти смех Лиры и суровый взгляд Айны. И это удержало его до рассвета.

Когда поднялось солнце, он встал первым и сказал:

– Дальше будет тяжелее. Слухи о «белой воде» – не просто слухи. Я чувствую её в сети. Если мы увидим её своими глазами, придётся решать: рвать это или пройти мимо.

Айн кивнула. – Ну, хоть утро началось честно.

Лира посмотрела на него и сказала: – Мы пойдём дальше. Но помни: твоя душа для нас дороже любой башни.

Каэлен не ответил. Он только сжал посох. И шагнул на запад.

К полудню они вышли к деревне. Когда-то она была обычной – низкие дома из глины, крыши из соломы, колодцы на площади. Но теперь соломы не осталось: крыши переливались белым налётом, словно их покрыли инеем, который не тает под солнцем.

Дома стояли целыми, но вокруг не слышалось ни детского смеха, ни лая собак. Только тянулась песнь – ровная, монотонная, как жужжание.

– Они здесь, – сказал Каэлен. – Живые. Но уже не свои.

Они осторожно вошли в деревню. Из ближайшей избы вышла женщина. Её шаги были неторопливыми, лицо – спокойным, а глаза сияли мягким белым светом. В руках она держала глиняный кувшин, из которого струилась прозрачная жидкость.

– Вода, – прошептала Лира. – Та самая.

Женщина улыбнулась им, словно встречала старых друзей.

– Пейте, – сказала она. Голос её был ровным, без интонаций, но в нём не было враждебности. – У нас есть для всех.

Айн сжала рукоять клинка. – Ещё чего.

Каэлен шагнул ближе. Он чувствовал, как пустота внутри дрожит – вода в кувшине сияла так же, как нити в узлах. Это была не просто жидкость: это был отвар соли, перелитый в плоть мира.

– Что будет, если мы выпьем? – спросил он.

Женщина улыбнулась шире. – Вы будете с нами. Без боли. Без страха. Без сна и голода. Мы все будем петь одну песнь.

Из домов начали выходить другие. Мужчины, женщины, дети – все с тем же светом в глазах и спокойной улыбкой. У каждого в руках был кувшин или чаша.

Лира сжала руку Каэлена. – Мы не можем… они же… дети тоже…

Один мальчик протянул ей глиняную кружку. Он выглядел совсем обычным, даже веснушки на носу были живыми. Но его глаза горели белым светом.

– Попей, – сказал он ровно. – И останься с нами.

Айн шагнула вперёд и оттолкнула кружку. – Мы уходим. Сейчас же.

Толпа не сопротивлялась. Они лишь стояли и смотрели, пока путники проходили мимо. Их лица были спокойными, их глаза горели.

Каэлен чувствовал: если он задержится ещё на миг, то не устоит. Вода звала его так же сильно, как башня.