Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

– Вы должны жить сами, – выдавил Каэлен, пытаясь отстраниться. – Это не моя сила. Это ваша память… ваши имена.

Но слова тонули в шёпоте толпы. «Спаситель», «Избранный», «Голос против соли». Люди смотрели на него так, будто он был последней надеждой, и от этого взгляда в груди пустота ныла ещё сильнее.

Лира обняла его за плечи, чувствуя, как он дрожит. – Не слушай. Ты не должен быть для них богом. Ты просто… человек.

– Но они видят другое, – прошептал Каэлен. – И чем дальше, тем меньше я сам верю, что ещё человек.

Айн встала рядом, её клинок всё ещё был в крови. – Пусть думают, что хотят. Главное, чтобы шли за нами и не сдавались. Но не вздумай и сам поверить, что ты спаситель. Ты умрёшь – и всё рухнет.

Каэлен поднял глаза. Толпа ждала его слова, как решения судьбы. Он сжал посох, но промолчал.

– Отдыхайте, – сказал наконец. – Завтра двинемся дальше.

Люди начали расходиться, но их взгляды не ослабли. В каждом было ожидание чуда, которое он не хотел и не мог дать.

Ночью, когда костры уже догорали, Лира тихо сказала: – Они будут смотреть на тебя так всегда. А ты будешь отдавать себя снова и снова. Но знай: даже если ты потеряешь всё, я останусь. Я буду твоим голосом, Каэлен.

Он закрыл глаза. Память о хлебе, запахе дома – всё исчезло. Но в её голосе было что-то живое, то, что ещё держало его здесь.

А башня на горизонте сияла, как рана в небе, и её песнь становилась всё громче.

Путь снова лежал на запад. Толпа шла за ними, и шаги множества ног превращали степь в шуршащий поток. Люди больше не называли Каэлена по имени.

– Он – тот, кто поёт против соли, – шептали они. – Он разрушает песнь.

Сначала это были только слова. Но вскоре их начали повторять дети, подражая взрослым. Мужчины произносили их с уважением, женщины – с надеждой. Для всех он становился не человеком, а символом.

Каэлен слушал и чувствовал, как внутри нарастает ужас. Символ не чувствует боли. Символ не теряет себя. Но он терял – с каждым узлом, с каждой жертвой.

Айн шла рядом и мрачно усмехалась. – Смотри-ка, теперь у нас целая армия. Только вот сражаться они не умеют. Одни надежды.

Лира ответила ей твёрдо: – Но надежда – тоже оружие. Без неё они бы уже пели в унисон с башней.

Каэлен молчал. Каждый раз, когда кто-то произносил «тот, кто поёт против соли», он чувствовал, как пустота в груди отзывается. Сеть будто тоже слушала эти слова, и её голос шептал: «Ты мой, даже если противишься. Ты – часть песни.»

Они проходили через деревни, и весть о них шла впереди. Люди выходили навстречу, кто-то присоединялся, кто-то лишь смотрел. Но все – повторяли это имя.

Однажды вечером к их костру подошёл мальчик лет десяти. Его глаза были живыми, но в них была тень. Он встал перед Каэленом и сказал:

– Ты сможешь спасти моего отца? Он уже пьёт «белую воду», но я верю, ты сможешь.

Каэлен замер. Слова застряли в горле. Лира наклонилась, пытаясь что-то сказать мальчику, но он продолжал:

– Ты ведь поёшь против соли. Ты можешь вытащить его обратно.

Каэлен отвернулся к огню. Он знал, что может попытаться. Но знал и то, что каждый раз часть его самого будет уходить в пустоту.

Айн положила руку ему на плечо. – Не бери на себя то, чего не выдержишь. Символы ломаются громче, чем люди.

Но толпа уже ждала ответа. И Каэлен чувствовал: если он скажет «нет», они перестанут верить.

Башня сияла на горизонте, и её песнь звучала в каждом шёпоте: «Он – тот, кто поёт против соли».

Ночью Каэлен долго сидел у костра, глядя в пламя. Толпа спала – кто вповалку, кто обняв детей, кто шепча молитвы. Только Лира и Айн бодрствовали рядом.

– Ты видел, как они смотрят на тебя, – сказала Айн тихо. – Как на спасителя. Но спасители не живут долго.

Лира возразила: – Он нужен им. И не только им. Он нужен мне.

Каэлен сжал посох, пальцы дрожали. – Они ждут, что я смогу вытащить каждого. Но я не могу. Каждый раз я теряю себя. Я уже не помню вкус хлеба. Завтра забуду запах трав. Что будет дальше?

Лира взяла его руку в свои. – Даже если ты забудешь всё, я буду помнить за тебя.

Айн покачала головой. – Красиво сказано. Но если он исчезнет внутри себя, твоя память не спасёт его.

Каэлен закрыл глаза. В пустоте зазвучал шёпот: «Ты уже не человек. Ты узел. Ты символ. Отдайся, и мир поверит в тебя.»

Он стиснул зубы и ударил посохом в землю. – Нет. Я не узел. Я не бог. Я просто Каэлен.

Лира обняла его, её голос был горячим, живым. – Для меня – да. Для них – нет. Но мы сами решим, кем ты останешься.

Айн вздохнула, вглядываясь в тьму степи. – Если хочешь быть просто человеком, скоро придётся доказать это. Потому что Империя не потерпит символа.

На востоке уже мелькали отблески – возможно, другой караван, возможно, патруль. Башня сияла всё ярче, её свет был как вторая заря.

Каэлен смотрел на неё и понимал: впереди его ждёт выбор. Спасать всех – или спасти самого себя. И он не знал, какое решение будет правильным.

Утро принесло не покой, а тревогу. На горизонте клубилась пыль, и очень скоро стало ясно: это караван. Повозки, окружённые солдатами, и в центре – жрецы в белых одеяниях. Их руны сияли даже на расстоянии.

Толпа за спиной Каэлена заволновалась. Женщины жались к детям, мужчины сжимали кулаки, но никто не рвался в бой. Они смотрели только на него.

– Ты сделаешь это снова, – сказал старик, тот самый, что вчера благодарил его за жизнь. – Ты поёшь против соли. Ты спасёшь нас.

– Ты должен, – добавила женщина, прижимая ребёнка к груди. – Если ты не выступишь, мы все погибнем.

Слова были как удары. Каэлен почувствовал, как пустота внутри отозвалась. «Они ждут тебя. Они сами ведут тебя к сети.»

– Они просят меня умереть за них, – прошептал он.

– Не умереть, – ответила Лира, глядя ему прямо в глаза. – Жить за них. Но я вижу, что это убивает тебя не меньше.

Айн шагнула вперёд, её лицо было суровым. – Ты должен решить. Либо мы прячемся и рискуем, что караван нас найдёт, либо ты снова встанешь и вытащишь часть из них. Но знай: каждый раз ты отдаёшь кусок себя.

Толпа смотрела, и в этих взглядах не было сомнений. Они верили, что он сделает то, что должен.

Каэлен поднял посох. Его руки дрожали. Он знал: если снова пойдёт против песни, потеряет ещё одну часть памяти. Возможно, что-то очень важное.

Но позади него стояли люди. Те, кто хотел жить, кто впервые за долгое время выбрал не соль, а жизнь.

Он сделал шаг вперёд.

– Хорошо, – сказал он. – Но знайте: это не моя сила. Это ваши воспоминания. Ваши голоса. Держитесь за них – и тогда мы устоим.

Толпа загудела, кто-то закричал его имя, кто-то – «тот, кто поёт против соли».

Караван приближался. Жрецы уже поднимали руки, готовясь к песне.

И Каэлен понял: эта схватка будет тяжелее, чем все предыдущие.

Караван остановился у самой стоянки. Повозки образовали круг, солдаты рассыпались по периметру. Жрецы в белых одеждах поднялись на помост, и их голоса зазвучали сразу, без приветствий, без пауз:

– Император видит вас. Он знает вашу боль. Он даёт вам воду, что сделает вас вечными.

Слова падали на людей, как дождь на сухую землю. Толпа зашепталась, кто-то уже сделал шаг вперёд, кто-то протянул руки.

– Ты должен! – выкрикнул мужчина, обернувшись к Каэлену. – Спой против них! Спаси нас!

– Спаси мою дочь! – кричала женщина. – У неё глаза уже горят, но я знаю, ты сможешь!

– Ты наш голос! – звенели десятки голосов.

И Каэлен понял: теперь они сами вели его к жертве. Не башня, не жрецы – люди. Те, кого он хотел спасти, толкали его вперёд, требуя снова отдать часть себя.

Пустота в груди завыла, и он стиснул зубы. Лира вцепилась в его руку, её пальцы дрожали.

– Каэлен, ты не обязан… – начала она.

Но толпа уже подталкивала его. Мужчины и женщины буквально вытолкнули его вперёд. Он шагнул, и сотни глаз уставились на него.

Жрецы заметили движение и усмехнулись под масками.

– Вот он, – сказал один. – Узел, который думает, что не принадлежит Императору.

Их песнь ударила по толпе, ровная, мощная, и люди зашатались, многие упали на колени.

Каэлен поднял посох. Голос в пустоте шептал: «Отдай ещё один кусок, и они будут спасены. Только один кусок. Что он значит для вечности?»

Он поднял глаза к небу. Башня сияла на горизонте, и её свет был ярче солнца.

– Я не узел, – сказал он тихо. – Я – человек.

И шагнул навстречу жрецам.

Жрецы запели, и песнь ударила в толпу, как буря. Это была не речь – не слова. Это был узор, сплетённый из звуков и света. Белые руны вспыхивали в воздухе, растворяясь в дыхании каждого. Люди падали на колени, глаза их наливались сиянием.

Каэлен пошатнулся. Пустота внутри завыла, откликаясь на руну. Он чувствовал, как его собственное сердце бьётся в такт чужой песне.

– Ты уже часть нас, – тянули жрецы. – Ты – наш голос, наш сосуд. Откройся – и стань вечным.

Толпа закричала, одни протягивали руки к жрецам, другие – к Каэлену. Лира вцепилась в его плечо, её голос был резким и живым: – Нет! Помни меня, Каэлен! Помни нас!

Айн, с клинком в руках, ринулась вперёд, оттесняя солдат, которые двинулись в сторону толпы. – Делай что угодно, но быстро! Я не удержу их вечно!

Каэлен закрыл глаза. Внутри него песнь и память столкнулись. Он слышал голос Элиана сквозь жрецов: «Ты знаешь меня. Ты всегда шёл за мной. Почему борешься?»

И он ответил. Не песней – памятью.

– Я помню, как мы сидели у костра, Элиан, – прошептал он. – Ты говорил, что знания должны служить людям, а не ломать их. Где твой голос теперь?

Он ударил посохом в землю. Из трещин не вырвался свет – вместо него воздух наполнился звуками: детский смех, плач, треск огня, песни у реки. Всё это было его воспоминаниями, собранными в один крик.

Толпа замерла. Белый свет в глазах многих дрогнул, и они начали кричать свои имена, как делали раньше.

Жрецы взвыли. Их руны трещали, но они усилили песнь. Свет стал ослепительным, и Каэлен почувствовал, что грань рушится. Память ускользала – он уже не мог вспомнить, как выглядел его родной дом.

Лира закричала, обнимая его: – Держись! Я буду твоей памятью! Я не дам им забрать тебя!

Он поднял лицо к небу, и песнь рвалась из его груди, но это была не соль, а голос живого: – Я – Каэлен! Я жив! Я не соль!

И мир вокруг содрогнулся.

Песнь и память столкнулись в воздухе, и стоянка превратилась в поле битвы невидимых сил. Земля дрожала, трещины светились то белым, то темнеющим огнём, словно мир не мог выбрать, кому принадлежать.

Первый жрец пошатнулся. Его голос сорвался, и в нём впервые прозвучала не руна, а крик человека: – Помогите… я… я не хочу…

Маска на его лице треснула, и под ней показалось молодое лицо с иссохшими губами. Его глаза всё ещё горели белым светом, но в глубине зрачков блеснула мольба.

Толпа ахнула. Кто-то закричал имя – «Ян! Это Ян, учитель!» Женщина упала на колени, плача: «Он был моим братом!»

Каэлен шагнул ближе. Его собственная память рушилась, но он вцепился в голос Лиры, в её пальцы на своём плече. – Ты всё ещё человек, Ян. Помни себя!

Жрец зашатался, свет в его глазах колебался, словно пламя на ветру. – Я… писал… буквы на глине… учил детей… – прошептал он.

В этот миг второй жрец завопил, и его руна вспыхнула ослепительным светом. Он пытался перекричать всё вокруг: – Ложь! Всё ложь! Нет прошлого, нет имён! Есть только Император!

Каэлен почувствовал, как пустота внутри рвётся. Воспоминания ускользали – он уже не помнил лица своего отца. Только голос, смутный, будто услышанный во сне.

– Нет! – выкрикнул он, вбивая посох в землю. – Имя – это жизнь!

Звук разнёсся по стоянке. Люди начали кричать свои имена, обрывая песнь жрецов. Дети плакали и смеялись, мужчины обнимали друг друга, женщины молились звёздам.

Первый жрец упал на колени, свет из его глаз исчез. Он плакал, как ребёнок. Толпа подхватила его, и он больше не пел руну.

Но Каэлен едва держался. Он стоял, тяжело дыша, и понимал: с каждым разом он отдаёт больше. Теперь в нём зияла пустота там, где должно было быть лицо отца, запах дома, тепло прошлого.

Лира прижалась к нему, её голос был твёрдым и хрупким одновременно: – Я буду помнить за тебя. Ты не один.

Айн, отбивая натиск солдат, обернулась и крикнула: – Если мы будем побеждать так дальше – к башне ты дойдёшь уже пустым, парень!

Каэлен поднял глаза к горизонту. Башня сияла всё ярче. И он понял: с каждым шагом цена только возрастает.

Битва доходила до предела. Толпа ревела – одни ещё тянулись к жрецам, ослеплённые песнью, другие уже кричали свои имена, цепляясь за память, словно за спасательный канат. Солдаты окружали людей, но их строй ломался: кто-то бросал копья, кто-то дрожал, вспоминая собственные семьи.

Айн рубила без устали. Клинок в её руках был как продолжение ярости, и каждый удар был не только против солдат, но и против самой башни. – Держитесь, черт побери! – её голос гремел поверх песен и криков.

Лира не выпускала Каэлена, хотя толпа всё время рвалась к нему. Она кричала в лица тем, кто колебался: – Назови своё имя! Вспомни свой дом! Скажи, кто ты!

И люди подхватывали. Сначала робко, затем всё громче. Стоянка превратилась в хор живых имён: Мария, Джал, Сорен, Элиса… сотни голосов рвали ткань песни.

Жрецы напрягались, их руны горели всё ярче, но чем громче звучала память, тем больше трещин появлялось в их голосах. Один из них рухнул, сжав голову руками. Другой закричал так, что из его рта хлынул свет, и он упал мёртвым, словно соль сама выжгла его изнутри.

Каэлен стоял посреди этого хаоса, его посох сиял тусклым светом памяти. Но внутри – пустота. Он больше не мог вспомнить лицо своей матери. Только голос, размытый и далёкий.

– Я теряю себя… – прошептал он.

– Но ты ещё держишь нас, – ответила Лира, прижимаясь к нему. – Этого достаточно.

Толпа подхватила её слова. Люди кричали не только свои имена – они кричали имя Каэлена. Но не как «спасителя», а как человека. «Каэлен! Каэлен!» – это звучало уже не как молитва, а как утверждение: он – живой, один из них.

Последние солдаты бросили оружие и бежали. Жрецы исчезли в ослепительном вспышке света, их руны рассыпались прахом. Караван остался пустым – только повозки и бочка, из которой ещё сочилась белая вода.

Тишина упала внезапно. Люди плакали, смеялись, обнимали друг друга. Но в центре стоял Каэлен, и его взгляд был пустым. Он спас их. Но он знал: ещё один кусок его самого исчез.

А башня на западе пела громче, чем когда-либо.

Ночь опустилась на степь, и костры зажглись один за другим. Люди сидели вокруг огня, шептали молитвы и благодарности. Но молились они не богам, не звёздам – а ему.

– Он спас нас, – говорили одни. – Он поёт против соли, – подхватывали другие. – Его имя – наш щит.

Каэлен сидел у края стоянки, отвернувшись от света костров. Его лицо было в тени, глаза – пустыми. Пустота внутри пела, тихо и настойчиво, и он не мог заглушить этот голос.

Лира подошла, опустилась рядом. Она осторожно взяла его за руку. – Ты снова сделал невозможное.

– А что осталось во мне? – спросил он глухо. – Я уже не помню лицо матери. Я пытался – и не смог. Это ушло. Навсегда.

Лира прижалась к нему ближе. – Значит, я буду помнить её за тебя. Я расскажу тебе, какой она была, столько раз, сколько нужно.

Каэлен закрыл глаза. Слёзы не шли – их место заняла пустота.

Айн сидела чуть поодаль, затачивая клинок. Она бросила на них взгляд и сказала низким, усталым голосом: – Они молятся тебе, Каэлен. Но если ты позволишь им превратить тебя в пророка – ты сам станешь тем, против чего борешься.

Каэлен посмотрел на костры. Люди склоняли головы, некоторые бросали в огонь пригоршни соли – как будто так они благодарили его.

– Я не бог, – сказал он. – Я не могу быть богом.

Айн усмехнулась мрачно. – А им всё равно. Им нужно во что-то верить.

Лира положила голову ему на плечо. – Тогда пусть верят. Но ты останешься человеком. Я не позволю тебе исчезнуть.

Ветер поднялся, и пламя костров качнулось. На горизонте башня сияла, как звезда, и её песнь проникала даже в сон тех, кто благодарил Каэлена.

Он смотрел на неё и понимал: каждое спасение крало у него частицу себя. И скоро придёт момент, когда пустота внутри заговорит громче любого голоса.

Утро встретило их шумом голосов. Люди собрались вокруг повозок, спорили, кричали. Некоторые указывали на запад, где башня всё ещё горела холодным светом.

– Он должен вести нас туда! – выкрикнул мужчина с обветренным лицом. – Только он может разрушить её песнь!

– Да, к башне! – подхватили другие. – Пусть она падёт от его руки!

Каэлен вышел из тени деревьев, опираясь на посох. Толпа замолчала, но взгляды несли то же ожидание. Он чувствовал: их слова были не просьбой – требованием.

– Вы не понимаете, – сказал он. Голос был хриплым, усталым. – Башня не просто камень. Она сеть. Каждый, кто приближается к ней, слышит её. Даже я.

– Но ты можешь петь против неё! – выкрикнула женщина. – Ты уже спас нас дважды. Ты спасёшь и весь мир!

Лира встала рядом, её лицо было бледным, но взгляд твёрдым. – Он не обязан быть вашим богом. Он человек.

Но толпа загудела. «Человек» для них звучало слишком мало.

Айн подняла руку, требуя тишины. – Слушайте. Если мы пойдём прямо к башне сейчас, мы все умрём. Империя окружает её, там войска, жрецы, руны. А он один. Хотите бросить его в пасть и молиться, что он чудом всё разрушит?

Некоторые опустили глаза. Но другие продолжали твердить: «Он может. Он должен.»

Каэлен смотрел на них и чувствовал, как пустота внутри отзывалась. Она словно соглашалась с толпой: «Да, иди. Стань их жертвой. Это твой путь.»

Он опустил голову, прошептал: – Я уже не знаю, где граница. Между мной и тем, что они хотят.

Лира обняла его за руку и ответила так, чтобы слышали только он и Айн: – Граница здесь, – она коснулась его груди. – Пока ты помнишь хотя бы одну вещь о себе, ты не соль.

Айн усмехнулась. – Значит, будем держать его на этой границе. Хоть зубами.

Толпа ждала. Башня сияла. И Каэлен понял: выбора уже нет – дорога всё равно ведёт туда.

Решение пришло не сразу. Люди спорили до полудня: одни кричали «к башне!», другие – «спрячемся!». Но толпа не могла решить, и все снова обратились к Каэлену.

Он стоял молча, пока Айн не шагнула вперёд и не рявкнула так, что спор оборвался:

– Вы хотите жить или умереть красиво? Башня не ждёт вас с открытыми руками. Там армии Империи, там жрецы, сильнее тех, кого вы уже видели. Если мы пойдём прямо – нас сожгут до последнего.

– А что тогда? – крикнул кто-то. – Бежать всю жизнь?

Айн хмуро кивнула на запад, потом на север. – Есть путь. Кланы ещё держатся. Они ненавидят Империю не меньше нас. У них есть люди, лошади, оружие. Если мы хотим дойти до башни и не лечь костьми у её подножия – нам нужны союзники.

Толпа загудела. Многие переглядывались, и в глазах зажигался новый огонь – страх сменялся решимостью.

Каэлен шагнул вперёд. Его голос был тихим, но люди слушали каждое слово. – Башня ждёт нас. И мы дойдём до неё. Но не как жертвы, а как живые. Если мы пойдём к кланам, у нас появится шанс.

Старик, что ещё вчера называл его «поющим против соли», опустил голову и сказал: – Тогда мы пойдём с тобой, куда скажешь.

Лира улыбнулась сквозь усталость. – Значит, мы выбираем жизнь. Пусть даже дорога будет длиннее.

Айн усмехнулась, поправляя ремень на плече. – Вот и славно. Хоть кто-то слушает здравый смысл.

Толпа начала собираться в дорогу. Люди переговаривались, дети смеялись – впервые смех звучал не натянуто, а живо.

Каэлен смотрел на них и чувствовал двоякое: с одной стороны – облегчение, с другой – груз. Они поверили, что он ведёт их. Но он знал: с каждым шагом он становился всё меньше собой.

Башня всё равно сияла на горизонте, её свет бил сквозь облака. Но теперь их путь вёл к северу – туда, где ещё теплилась свобода.

Дорога на север оказалась тяжелее, чем они ожидали. Степь тянулась бесконечно, трава была выжжена солнцем, а в трещинах земли белели кристаллы соли. Люди шли медленно, многие падали от усталости. Дети плакали, женщины старались убаюкать их колыбельными, но голос ломался от жажды.

Каэлен шёл впереди, посох в руке был тяжелее, чем когда-либо. Он чувствовал, как пустота внутри откликается на каждый шаг – словно сама степь пыталась забрать у него силы.

Лира держалась рядом, её лицо было бледным, но взгляд оставался твёрдым. Иногда она брала детей на руки, иногда помогала старикам идти. Она улыбалась им, но каждый раз, когда оставалась наедине с Каэленом, её улыбка гасла.

– Ты держишься только ради них, – сказала она тихо вечером, когда они остановились у редкой группы камней. – Но ты сам? Что остаётся тебе?

Каэлен долго молчал. Потом произнёс: – Я не знаю. Каждый раз, когда я пою против соли, что-то исчезает. Я уже не помню половины своего детства.

Лира опустила голову, её волосы скрыли лицо. – Тогда, может, пора перестать?

– Если я перестану, – ответил он, – всё это закончится. Не будет ни тебя, ни их.

Она вскинула глаза, полные слёз. – А если не будет тебя? Настоящего тебя?

Каэлен посмотрел на костры, где люди тихо пели старые песни, которые сами едва помнили. В их голосах было больше жизни, чем у него самого.

– Тогда останусь только я – пустой, но живой. Может, этого будет достаточно.

Лира прижалась к его плечу, её шёпот был почти не слышим: – Для них – может. Для меня – нет.

Айн, проходя мимо, усмехнулась. – Любовные разговоры в степи. Прямо как в сказках. Только в сказках всё кончается хорошо.

Каэлен улыбнулся ей едва заметно, но в груди пустота не позволила этой улыбке стать настоящей.

Башня всё ещё сияла на западе, но теперь между ними и ею лежала дорога к кланам. И каждый шаг делал выбор всё тяжелее.

На четвёртый день пути степь изменилась. Пыльные равнины уступили место холмам, и ветер принёс запах дыма. Люди оживились: где дым – там жилище, там жизнь. Но Айн подняла руку, и колонна остановилась.

– Тише, – сказала она. – Это не деревня. Это дозорные костры. Кланы.

Каэлен прищурился. На гребне холма стояли силуэты – десятки фигур, вооружённых копьями и луками. Их волосы развевались на ветру, лица были раскрашены, а глаза следили за каждым движением колонны.

Толпа за их спиной заволновалась. Кто-то шептал: «Они нас примут», кто-то – «Они нас вырежут».

Айн стиснула зубы. – Они терпеть не могут соль. А мы идём с толпой, половина из которой уже в песне была. Для них мы можем показаться заражёнными.

Лира взяла Каэлена за руку. – Они услышат его. Он сможет объяснить.

Каэлен не был уверен. В груди пустота отзывалась странным эхом, будто сама земля предупреждала его: «Эти люди не верят в песнь, но и в тебя они не поверят сразу.»

Фигуры на холме начали двигаться. Дозорные кланов спустились вниз, окружая колонну с двух сторон. Их движения были уверенными, слаженными, и в их глазах не было страха.

Один из них – высокий мужчина с косой, перехваченной кожаным ремнём, – шагнул вперёд. Его голос был низким и жёстким, как удар копья о щит:

– Вы пришли с юга. Вы несёте с собой соль. Почему мы не должны сжечь вас прямо здесь?

Толпа заволновалась. Кто-то упал на колени, кто-то заплакал. Все снова обернулись к Каэлену.

Айн тихо буркнула: – Ну что, певец против соли, время доказать, что ты не только для рабов Империи.

Каэлен шагнул вперёд, подняв посох. Он чувствовал десятки взглядов кланов, острых и холодных. И понимал: одно неверное слово – и они все погибнут.

Каэлен сделал шаг вперёд, чувствуя, как земля под ногами будто стала тяжелее. Пустота внутри завыла, но он заставил себя говорить спокойно:

– Мы пришли не нести соль. Мы бежали от неё. От Империи, от её песен. Эти люди искали жизнь – и я помог им выбрать её.

Дозорные переглянулись. Высокий мужчина с косой хмыкнул. – Слова. Их много было на юге, тех, кто клялся, что они против Империи, а потом пили из чаши. Почему тебе верить?

Айн сделала шаг вперёд, но воины кланов вскинули копья, и она остановилась. – Мы сражались с патрулём, – сказала она хрипло. – С караваном жрецов. Сотни глаз видели, как он вырывал людей из их песни. Если хотите – спросите у них.

Толпа за спиной Каэлена загудела. Люди кричали свои имена, один за другим: «Я – Сорен! Я жил в стоянке, и он вернул мне память!», «Я – Элла! Мой сын уже пил белую воду, а он вырвал его обратно!»

Кланы слушали молча, лица их оставались каменными. Но в их глазах что-то дрогнуло.

Мужчина с косой шагнул ближе, пристально глядя на Каэлена. – А ты? Кто ты?

Вопрос ударил сильнее любого копья. Каэлен открыл рот – и понял, что не может ответить. Лица матери он уже не помнил. Даллен – да, где-то рядом в памяти. Но своё имя? Оно звучало чужим.