Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

Айн ходила между ними, отдавая короткие приказы. – Эти камни сложите выше. Там ветер рвёт шатры – укрепите копья. Не трогайте сухую траву, она горит, как порох. – Её голос был резким, но люди слушали.

Лира помогала женщинам, её руки были в грязи, лицо покрыто пылью, но она улыбалась детям, которые цеплялись за её платье. – Видишь? – сказала она мальчику, подавая ему камень. – Ты сильный. Даже камень слушает тебя.

Каэлен сидел у костра, наблюдая за всем. Его тело было слабым, каждая кость отзывалась усталостью, но он не вмешивался. Соль в груди молчала, и он чувствовал: теперь каждый шаг должен принадлежать людям, а не магии.

Старший кочевник подошёл к нему, сел рядом. – Ты видишь, носитель? Люди могут. Медленно, с болью, но могут.

Каэлен кивнул. – Да. Но это только начало.

Ночью лагерь ожил. Пламя костров дрожало в ветре, но впервые за долгое время над людьми звучал смех – короткий, нервный, но живой. Дети ели корни, женщины варили в котелках травы, мужчины сидели плечом к плечу.

Айн встала, обошла лагерь и сказала: – Это не дом. Но это жизнь.

Люди молчали, но в их глазах светилось согласие.

Каэлен смотрел на костры и чувствовал, как впервые за долгое время тишина не давила. Она была частью новой земли.

Но глубоко внутри, едва слышно, снова шепнуло эхо: «Ты думаешь, они забудут? Нет. Одни строят. Другие ищут. И однажды они вернутся.»

Он сжал кулаки, глядя на огонь. Да, они вернутся. И тогда мир решит окончательно, сможет ли он жить в тишине.

Прошло несколько недель. Время текло иначе – без магии дни были длиннее, а ночи холоднее. Но лагерь жил. Каменные круги превратились в очаги, над которыми дым поднимался в ясное небо. Из шкур и старых плащей выросли шатры, кое-где уже появились хижины из камня и глины, скреплённой травяной жижей. Люди привыкали работать руками, а не полагаться на соль.

Кочевники учили беглецов: как искать воду в трещинах земли, как определять по ветру, где могут спрятаться корни трав, годных в пищу. Беглецы, привыкшие к рунам и машинам, учились медленно, но учились. Вечером над лагерем впервые за долгое время звучали не крики, а песни.

Лира ходила между шатрами с детьми – учила их собирать корни, рассказывала сказки о том, как люди жили до магии. Её голос возвращал надежду. Айн тренировала молодых мужчин, учила их держать оружие, вставать плечом к плечу. В её глазах было напряжение, но и гордость: они переставали быть толпой, становились общиной.

Каэлен сидел у костра и слушал, как шумит ветер в сухой траве. Его тело оставалось слабым, но в груди стояла та же тишина. И он понял: эта тишина стала частью мира, не проклятием, а условием жизни.

Но однажды вечером в лагере раздался тревожный крик.

– На горизонте! Люди!

Все поднялись. Мужчины схватили копья, женщины увели детей в шатры. Айн и кочевники выстроились в линию, щурясь на запад.

И там, в пыльной дымке, появились силуэты. Несколько десятков. Повозки, люди в плащах, поднятые руки. Они шли медленно, словно тянули за собой тяжесть.

– Это они, – сказал старший кочевник. Его голос был камнем. – Беглецы.

Толпа в лагере зашепталась. Кто-то радовался, кто-то дрожал от страха. Лира крепче схватила Каэлена за руку. – Они вернулись…

Айн стиснула зубы, её глаза сверкнули. – Никто не возвращается просто так.

Каэлен поднялся. Его шаги были тяжёлыми, но он вышел вперёд, к краю лагеря. В груди не было соли, но было предчувствие: мир не даст им жить спокойно.

И ветер донёс до него первые слова.

– Мы пришли! – крикнул мужчина в разорванном камзоле. Его голос был хриплым, но громким. – Мы нашли путь! Магия не умерла!

Толпа в лагере зашумела. Надежда и ужас смешались в их криках.

Каэлен закрыл глаза. Он понял: вот оно – испытание, от которого не скрыться.

Беглецы подошли ближе, и стало ясно: они изменились. Их лица были иссечены ветром, глаза горели лихорадочным светом. Повозки скрипели под тяжестью свёртков, прикрытых тканью. На плащах и руках у некоторых проступали белые пятна – следы соли, хотя её не должно было остаться.

Мужчина в разорванном камзоле вышел вперёд. Его голос был хриплым, но в нём звучала гордость: – Мы нашли то, чего вы боялись искать! Там, на севере, есть трещины. И в них соль всё ещё жива! Она зовёт нас! Она даёт силу!

Толпа в лагере загудела. Люди переглядывались, одни с надеждой, другие с ужасом. Женщина, что ещё недавно плакала у костра, вскрикнула: – Значит, всё не кончено! Мы можем жить, как раньше!

– Как раньше? – перебила её Айн, шагнув вперёд. Её клинок блеснул в солнечном свете. – Вы видели, что было «как раньше». Люди становились камнем. Земля умирала. И вы снова хотите в это вернуться?

Мужчина в камзоле поднял руку, указывая на Каэлена. – Этот мальчишка лишил вас силы! Он отдал её земле! Но мы нашли то, что он не смог забрать! Соль ещё жива – и она ждёт тех, кто не боится!

В лагере поднялся крик. Несколько человек из беглецов, что остались с Каэленом, дрогнули и шагнули ближе к чужакам. – Может, он прав… Может, мы зря остались здесь…

Каэлен вышел вперёд, его лицо было бледным, но взгляд твёрдым. – Вы нашли остатки. Осколки. Это не жизнь, а смерть в другой одежде.

– Смерть? – мужчина рассмеялся. Смех его был резким, как треск костей. – Тогда пусть смерть даст нам силу! Лучше гореть, чем гнить в этой тишине!

Крики усилились. Одни рвались к повозкам, другие оттаскивали их назад. Толпа раскалывалась прямо на глазах.

Лира схватила Каэлена за руку, её голос был шёпотом: – Если они унесут часть людей – мы потеряем их навсегда.

Айн шагнула ближе к нему, её глаза были холодными: – Нужно решить. Сейчас. Или они уведут пол лагеря, а завтра придут с солью – и с оружием.

Каэлен смотрел на людей, на их лица, полные отчаяния и жадной надежды. В груди не было силы, но эхо шептало:

«Ты освободил их. Но свобода – это не мир. Это выбор. Пусть выбирают.»

Он сжал кулаки. Выбор был не только за ними. Он должен был сказать слово, которое решит судьбу лагеря.

Толпа кипела. Одни рвались к повозкам, где под тканью что-то мерцало белым, другие удерживали их силой. Крики рвали воздух, женщины тянули детей в сторону, мужчины сжимали камни и палки. Ещё миг – и лагерь обратился бы в кровавую свалку.

Каэлен шагнул вперёд. Его ноги дрожали, голос хрипел, но слова звучали отчётливо, пробиваясь сквозь шум: – Хватит!

Шум стих. На него смотрели десятки глаз – злых, полных надежды, полных ненависти.

– Я дал вам тишину, – сказал он. – Не потому, что хотел власти. Не потому, что жаждал вашей боли. Я сделал это, потому что видел, во что соль превращала людей. Я слышал её крик. Я видел её жадность. Она не спасает. Она пожирает.

Мужчина в камзоле засмеялся, поднял руку, в которой держал обломок кристалла. Белые искры бежали по его коже, и она уже трескалась, покрываясь сетью соляных прожилок. – Смотри! Она вернулась ко мне! Она даёт мне силу!

Толпа ахнула. Кто-то потянулся к нему, кто-то отшатнулся.

Каэлен шагнул ближе. Его глаза блестели не светом соли, а решимостью. – Смотри на себя. Ты думаешь – это сила? Это цепи. Ты снова отдаёшь себя голосу, который пожрёт и тебя, и тех, кто пойдёт за тобой.

Мужчина поднял кристалл над головой. – Пусть пожрёт! Лишь бы мир снова заговорил!

Каэлен повернулся к толпе. Его голос был твёрдым, как камень: – Вот ваш выбор. Идите за ним – и соль сделает вас своими рабами. Останьтесь здесь – и мы научимся жить сами, без неё.

Люди переглядывались. Кто-то плакал, кто-то сжимал руки до крови. Разделение резало их, как нож.

Айн подняла клинок. – Решайте. Но помните: кто встанет за соль, тот будет врагом степей.

Старший кочевник опустил копьё в землю. – Пусть каждый решает сам. Сегодня. Сейчас.

Тишина упала на лагерь. Только ветер свистел в сухой траве.

Каэлен чувствовал: это был не просто спор. Это был момент, когда мир окончательно разделится.

Тишина длилась мучительно долго. Казалось, сам ветер ждал, как решат люди. Первым шагнул юноша из беглецов – он дрожал, но подошёл к мужчине с кристаллом и встал рядом. За ним пошли ещё двое. Женщина прижала к себе ребёнка и, не поднимая глаз, пошла к повозке.

Толпа дрогнула. Одни бросились за ними, другие пытались удержать. Крики вспыхнули вновь:

– Вы с ума сошли! – Лучше сила, чем эта смерть! – Соль убьёт вас!

Кочевники подняли копья, но старший остановил их взглядом. – Пусть идут. Если земля захочет их – она заберёт.

Часть лагеря сгрудилась вокруг Каэлена, Айн и Лиры. Их лица были серыми от страха, но они стояли. Другие потянулись к повозкам, где скрывались свёртки. И вскоре граница стала явной: два лагеря, две судьбы.

Мужчина в камзоле поднял кристалл над головой, его глаза уже светились белым, кожа трещала, но он улыбался. – Мы вернём мир к жизни! Вы увидите! Соль не умерла!

– Нет, – сказал Каэлен. Его голос был тихим, но услышали все. – Она просто ждёт, чтобы снова вас сожрать.

Мужчина рассмеялся и махнул рукой. Люди, выбравшие его, начали грузить повозки. Они спешили уйти, пока кочевники не передумали.

Лира вцепилась в руку Каэлена, её глаза блестели. – Мы больше не увидим их.

Айн сжала рукоять клинка. – Увидим. Но уже врагами.

Когда солнце клонилось к закату, половина лагеря ушла. Их фигуры таяли в пыли, а те, кто остался, сидели у костров молча, будто лишённые сил.

Каэлен смотрел им вслед. В груди стояла пустота, и лишь слабое эхо шептало:

«Вот твой выбор. Ты освободил их. Но свобода всегда ведёт к войне.»

Он закрыл глаза. Он знал: теперь их дорога – это не просто выживание. Это путь к столкновению с теми, кто снова выбрал соль.

Сумерки опустились на лагерь, оставшийся без половины людей. Костры горели тускло, дым поднимался в холодное небо, и каждый чувствовал пустоту не только вокруг, но и внутри.

Каэлен сидел у очага вместе с Лирой, Айн и старшим кочевником. Никто не спешил говорить первым. Только потрескивание огня и слабые стоны детей нарушали тишину.

– Они не вернутся, – наконец сказала Айн. Её голос был низким, но уверенным. – Даже если захотят. Соль не отпустит их.

Старший кочевник кивнул, проводя ладонью по лицу, испещрённому морщинами. – Так и есть. Они уже мертвы. Просто ещё не знают этого.

Лира сидела рядом с Каэленом, её рука сжимала его ладонь. Она говорила шёпотом: – Но если они найдут новые жилы… если соль даст им силу… они вернутся не просить, а требовать.

Каэлен молчал. В груди стояла пустота, но в этой пустоте отзывалось слабое эхо, будто сама соль насмехалась над его выбором. «Ты думал, освободил их? Ты лишь отпустил на цепи длиннее.»

Он поднял глаза, и в его взгляде горела решимость. – Значит, мы должны готовиться. Мы не вернём магию. Но мы можем выжить. Построить жизнь, которая выдержит и зиму, и голод, и тех, кто придёт с солью.

Айн вскинула подбородок. – Для этого нужно оружие, порядок и закон. Я возьму это на себя.

Лира добавила: – А дети должны учиться жить в новом мире. Не ждать чудес, а работать. Я займусь ими.

Старший кочевник усмехнулся. – Тогда за мной степь. Я научу вас находить воду, добывать пищу, читать ветер.

Каэлен кивнул. Его голос был слабым, но твёрдым: – Мы начнём заново. Но не как Империя и не как степь. Мы будем чем-то другим. Людьми.

Ночь сгущалась. В лагере царила тишина, но в этой тишине рождалось новое – не магия, не сила, а решимость.

Каэлен смотрел на огонь и понимал: их мир стал тише, беднее, страшнее. Но именно в этой тишине начиналась жизнь, свободная от крика соли.

Утро принесло холод и ясное небо. Солнце поднималось медленно, окрашивая равнину в бледное золото. В лагере не было ни одного человека, кто спал бы крепко – ночь оставила тяжесть в сердцах. Но когда первые лучи коснулись шатров, люди начали подниматься.

Каэлен вышел к центру лагеря. Его шаги были неуверенными, но глаза ясными. Он видел: теперь они не могли позволить себе слабость. Если они не превратят этот лагерь в дом, они исчезнут, как исчезла соль.

– Сегодня, – сказал он, собрав людей у костра, – мы начнём строить. Не шатры, а дома. Не временное пристанище, а поселение. Мы должны показать, что можем жить без магии.

Айн встала рядом. Её клинок висел за плечом, но голос звучал так же твёрдо, как сталь: – Мужчины – со мной. Мы соберём камни и сложим стены. Оружие держите при себе: степь может быть пустой, но пустота часто скрывает хищников.

Старший кочевник поднял копьё. – Женщины и дети – со мной. Мы найдём воду. Ветер укажет путь. Где ветер сырой – там трещины, где может спрятаться влага.

Лира улыбнулась детям, её голос был мягким, но полным решимости: – А те, кто слаб, будут учиться. Как готовить еду без соли. Как хранить травы. Как помогать друг другу. Мы должны помнить: только вместе мы выживем.

Люди переглядывались. В их глазах было сомнение, страх, но и нечто новое – надежда.

Работа началась. Мужчины тащили камни, складывали их в круги. Камни крошились, руки покрывались кровью, но стены росли. Женщины с детьми уходили всё дальше от лагеря, возвращаясь с пучками сухой травы, с крошечными корнями, с жалкими каплями влаги в бурдюках.

К полудню лагерь ожил. Там, где вчера стояли шатры, теперь поднимались первые хижины. Дети смеялись, помогая тащить камни, женщины разводили огонь в новых очагах. Пахло дымом и пылью, но в этом запахе было не отчаяние, а начало.

Каэлен стоял у края лагеря, опираясь на посох, и смотрел, как его народ – не Империя и не степь, а новый народ – учился жить заново. Лира подошла к нему, её глаза блестели от усталости и гордости.

– Видишь? – сказала она. – Мы можем. Пусть медленно, пусть тяжело, но можем.

Каэлен кивнул. – Да. Но это только первый день.

И всё же впервые за долгое время в груди его не было боли. Лишь слабое эхо, которое шептало:

«Ты отнял у них соль. Но дал им больше. Теперь посмотрим, выдержат ли они тишину.»

Каэлен закрыл глаза и сжал руку Лиры. Да, они должны выдержать. Потому что иначе всё было зря.

Ночь была тяжёлой, но тихой. Ветер стих, костры догорали ровным тлеющим светом, и в этой зыбкой тишине люди впервые за долгое время спали без страха. Но утро принесло не покой, а весть, что изменила всё.

На рассвете часовые заметили силуэт, что шатался по равнине, будто тень, потерявшая тело. Он шёл один, его ноги плелись, руки тряслись, и каждый шаг отдавался падением. Когда его привели в лагерь, стало ясно: это был человек, но на грани смерти. Его лицо было покрыто белыми трещинами, глаза – воспалённые, губы – пересохшие.

– Воды… – прохрипел он. – Воды…

Лира бросилась первой, дала ему глотнуть из бурдюка. Он закашлялся, вода стекала по подбородку, но взгляд его прояснился. И в этом взгляде было столько ужаса, что люди вокруг невольно попятились.

– Ты из Империи? – спросил старший кочевник, присев на корточки.

Мужчина кивнул, губы его дрожали. – Из Империи… оттуда, где башни… где… где всё поёт солью…

Каэлен шагнул ближе. Его сердце болезненно сжалось от этих слов. – Башни? Они ещё стоят?

– Стоят, – выдохнул человек. – Но теперь они иные. Элиан… – он закашлялся кровью, его плечи тряслись. – Архимаг. Он приказал собрать всё, что осталось. Всю соль, все жилы, все кристаллы… Он строит Башню-Узел. Огромную. В сердце Империи. Говорит – свяжет её с землёй и заставит мир дышать снова.

Толпа загудела. Кто-то радостно вскрикнул, кто-то зашептал молитвы, а кто-то сжал кулаки.

– Ложь, – резко сказала Айн. – Ничто не вернёт то, что ушло.

Мужчина закатил глаза, голос его стал тише, будто он говорил уже не людям, а самому себе: – Башня… светится ночью, поёт днём… Люди идут туда… сами… Он говорит: «Прогресс требует жертв». – Он закашлялся снова, тяжело, и упал на землю.

Лира попыталась поддержать его, но он уже не дышал. Его тело застыло, и по коже пробежала последняя белая трещина, словно соль забрала его до конца.

В лагере стояла тишина. Каждый понимал: Империя не умерла. Она готовится.

Каэлен поднял голову к горизонту. В груди было пусто, но эхо соли всё равно откликнулось, как слабый шёпот:

«Он зовёт меня. Он зовёт тебя. И эта дорога приведёт нас к концу.»

Он сжал кулаки. – Нам нужно идти.

Слова Каэлена прозвучали глухо, но в них не было сомнения. Люди переглянулись: одни с ужасом, другие с надеждой. Даже дети, прижавшиеся к матерям, смотрели на него широко раскрытыми глазами, будто уже понимали, что сказанное им было больше, чем просто решение.

Айн первой нарушила молчание. Она встала, положила руку на рукоять клинка и шагнула вперёд. – Я знала, что тишина не будет вечной. Башня – это угроза. Если Элиан закончит своё, то весь мир снова окажется в его руках. Если ты идёшь туда, Каэлен, я пойду с тобой.

Лира поднялась рядом, её голос дрожал, но в глазах светилась решимость: – Ты знаешь, что я не оставлю тебя.

Старший кочевник нахмурился, провёл ладонью по лицу. – Мы только начали строить жизнь здесь. Люди едва научились складывать стены, разводить костры без соли. Если уйдём мы все, лагерь погибнет.

– Значит, лагерь останется, – ответила Айн. – Но часть должна идти. Если Башня-Узел зажжётся, никакие стены нас не спасут.

Люди зашумели. Кто-то кричал: «Не оставляйте нас!», кто-то умолял: «Приведите мир назад!», кто-то проклинал имя Элиана.

Каэлен поднял руку, и шум стих. – Я не поведу вас, – сказал он твёрдо. – Я не вождь. Но я пойду туда, где решается судьба. Не ради власти и не ради мести. А ради того, чтобы понять – можно ли остановить то, что он задумал.

– И ради того, чтобы остановить его, если нужно, – добавила Айн, её голос звенел как клинок.

Лира сжала ладонь Каэлена. – И ради того, чтобы ты не был один.

Старший кочевник опустил взгляд, но потом тяжело кивнул. – Хорошо. Лагерь останется здесь. Мы будем учить людей жить. Но те, кто готов идти в Империю, пусть собираются.

Он повернулся к толпе: – Никто не обязан. Но кто решит – знает: эта дорога может быть последней.

Некоторые шагнули вперёд – молодые кочевники, пара беглецов, что не могли забыть Империю. Большинство остались на месте, глядя с тревогой.

Каэлен посмотрел на них всех. В груди его звучало слабое эхо:

«Ты снова идёшь к нам. Ты не отвернёшься. Там, где Башня поёт, соль ждёт тебя.»

Он выдохнул и сказал: – Тогда завтра мы выступаем.

…Некоторые шагнули вперёд – молодые кочевники, пара беглецов, что не могли забыть Империю. Большинство остались на месте, глядя с тревогой.

Каэлен посмотрел на них всех. В груди его звучало слабое эхо:

«Ты снова идёшь к нам. Ты не отвернёшься. Там, где Башня поёт, соль ждёт тебя.»

Он выдохнул и сказал: – Тогда завтра мы выступаем.

Когда толпа разошлась к шатрам, Каэлен остался у костра. Ветер трепал сухую траву, угли мерцали, и сон пришёл к нему тяжёлый, вязкий. В этом сне он увидел огни Империи – башни, что светились изнутри белым, словно соль сама стала пламенем. И среди этих огней стоял Элиан.

Он не изменился – только взгляд его стал холоднее. В его глазах отражались руны и свет Башни. Он не был тенью прошлого – он был угрозой настоящего.

Каэлен вздрогнул. Прошло меньше года с их последней встречи, но расстояние между ними стало пропастью, широкой как века.

И голос Элиана прозвучал в его сновидении: – Я держу мир. Ты хочешь отнять его у меня?

Каэлен проснулся в холодном поту. В груди пустота отзывалась эхом. Он понял: дорога к Башне-Узлу – это не просто путь. Это встреча, от которой не уйти.

Каэлен долго сидел у костра, сжимая в руках остывший бурдюк. Сон всё ещё стоял перед глазами: белые башни, руны, холодный взгляд Элиана. Он не мог отогнать это видение, оно впилось в память, как заноза.

Когда небо начало светлеть, Лира вышла из шатра. Её волосы были растрёпаны, глаза – усталые, но в них светилось внимание. Она села рядом и тихо спросила: – Ты снова не спал?

Каэлен покачал головой. – Спал. Но видел Элиана.

Лира замерла, её пальцы крепче сжали его руку. – Он… жив?

– Жив. И сильнее, чем был, – голос Каэлена звучал глухо. – Он строит Башню. Я видел её свет. Она дышит солью.

Айн вышла почти сразу, словно ждала этих слов. На её лице не было удивления – только суровое спокойствие. – Я знала. – Она присела напротив, положив клинок рядом. – Он не из тех, кто сдаётся. Для него мир – это шахматная доска. И если у него осталась хотя бы одна фигура, он будет играть до конца.

– Он сказал… – Каэлен закрыл глаза, вспоминая слова из сна. – Он сказал: «Я держу мир. Ты хочешь отнять его у меня?»

Айн хмыкнула. – Значит, он знает, что ты пойдёшь.

– Значит, ждёт, – добавила Лира, и её голос дрогнул.

Каэлен посмотрел на обеих. – Он не враг ради врага. Он верит, что спасает мир. Это делает его ещё опаснее.

– Опаснее всех, – подтвердила Айн. – Фанатик всегда страшнее армии.

Лира сжала руку Каэлена сильнее. – Но он ошибается. И ты это знаешь.

Каэлен кивнул. В груди было пусто, но это «пусто» уже стало его опорой. Он понимал: теперь дорога ведёт не к выживанию, а к решению.

– Мы выступим завтра, – сказал он. – К Империи. К Башне.

И в этот момент лагерь, казалось, задержал дыхание. Люди ещё спали, но сама земля знала: их путь только начинается.

Утро встретило их холодным ветром и пепельным небом. Солнце поднималось тусклым диском, скрытым дымкой, и весь лагерь будто застыл, зная: сегодня его ждёт разделение.

Каэлен стоял у очага, к которому люди тянулись с первыми шагами рассвета. Его лицо было спокойным, но взгляд тяжёлым – он понимал, что многие здесь видят в нём больше, чем он сам о себе думает. Лира была рядом, её руки помогали собирать скудные пожитки. Айн проверяла оружие, раздавала короткие приказы тем, кто вызвался идти.

– Сколько их? – спросил Каэлен у старшего кочевника.

– Два десятка, – ответил тот. – Молодые, горячие, и пара старых, кто уже потерял всё. Остальные останутся. Здесь у них семьи, дети, надежда хоть на какую-то жизнь.

Каэлен кивнул. – Это правильно. Те, кто идут, должны понимать, что возвращения может не быть.

Старший кочевник нахмурился. – Я видел твои глаза ночью. Ты идёшь туда не ради битвы. Ты идёшь ради выбора.

– Так и есть, – тихо сказал Каэлен. – Элиан хочет связать мир, я хочу – освободить его. И только один из нас сможет дойти до конца.

Кочевник сжал его плечо крепкой рукой. – Тогда иди. Но помни: у тебя есть то, чего нет у него. У тебя есть люди, что идут за тобой не из страха, а по доброй воле.

Постепенно лагерь ожил. Женщины прощались с мужьями, дети тянули руки, словно не веря, что их отцы уходят. Несколько юных парней пытались пробиться в число идущих, но их удерживали – кто слезами, кто грубой силой.

Лира помогала женщине с ребёнком укрыть шатёр, потом вернулась к Каэлену. Её лицо было спокойно, но глаза блестели от сдерживаемых слёз. – Мы уходим, а они остаются. Если мы проиграем – они все погибнут.

– Если мы ничего не сделаем – погибнут и они, и мы, – ответил Каэлен.

Айн собрала воинов в строй – неровный, разномастный, но в их взглядах горело одно и то же: решимость. – Запомните, – сказала она громко. – Мы идём не за славой и не за добычей. Мы идём, чтобы остановить Башню. Кто с этим не согласен – оставайтесь сейчас.

Никто не двинулся с места.

Каэлен посмотрел на лагерь ещё раз – на костры, на шатры, на лица тех, кто останется. Он чувствовал, что прощается не только с ними, но и с крохотным островком мира, который они успели построить в тишине.

– Пора, – сказал он.

И отряд двинулся в путь, оставив за спиной дым костров и тихие, сдержанные крики прощаний.

Путь начался в тишине. Отряд двигался степью медленно, в неровной линии, словно змея, чьи кольца растянулись по потрескавшейся земле. Ветер свистел между камнями, поднимал пыль и сухую траву, и каждый шаг отдавался гулом, будто под ними пустота. Люди молчали – у каждого на душе оставался образ тех, кого они оставили в лагере. Прощание ещё жгло сердца.

Каэлен шёл впереди, опираясь на посох. Его взгляд был устремлён в горизонт, но мысли блуждали глубже. Он чувствовал: земля под ними изменилась. Там, где ещё недавно были трещины и камни, теперь проступали белёсые полосы – не соль, а следы её ухода. Мёртвые жилы, словно вены, по которым перестала течь кровь.

Лира шагала рядом, её глаза искали жизнь в каждом кусте, в каждом камне. Но чаще они находили пустоту. Айн двигалась чуть позади, присматривая за строем. Её рука не покидала рукоять клинка, хотя врагов не было видно.

– Смотри, – прошептал один из молодых кочевников, указывая вперёд.

Все остановились. Перед ними раскинулась низина, и в ней виднелись развалины. Когда-то здесь был посёлок: несколько десятков домов, ограда, колодец в центре. Теперь же всё было покрыто белым налётом. Стены крошились от малейшего ветра, крыши рухнули, а колодец зиял чёрной дырой.