Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

Коридор содрогнулся, и белый свет, что прежде казался бесконечным, пошёл трещинами. Они расползались по стенам, полу и потолку, издавая звук, словно ломались кости. В воздухе висел запах соли и пыли, такой едкий, что люди закашлялись и закрыли лица руками.

– Она рушится! – закричала Айн, хватая ближайших беглецов и толкая их вперёд. – Быстро, пока не поздно!

Толпа сорвалась с места, но свет впереди и позади был одинаков. Коридор был бесконечен, и никто не знал, куда бежать. Паника захлестнула людей: кто-то падал, кого-то топтали, дети кричали, женщины звали мужей.

Каэлен стоял в центре этого хаоса. В груди у него царила тишина, но не пустая – спокойная, живая. Он понимал: теперь соль не будет говорить за него. Но и без неё он слышал – не голос, а направление. Тонкая нить, как дыхание ветра.

– Сюда! – он крикнул, и его голос пробил крики и шум. – За мной!

Люди замерли, и многие – почти все – повернули головы к нему. Он шагнул влево, туда, где свет был чуть тусклее, и увидел: сквозь белизну пробивалась тень. Чёрная, тонкая, как трещина в стекле.

– Там выход! – Каэлен указал рукой.

Айн подбежала к нему, её лицо было мрачным, но в глазах мелькнуло уважение. – Веди, мальчик. Мы прикроем.

Кочевники сомкнулись в полукруг, выставив копья. Они отталкивали тех, кто метался, возвращал в строй тех, кто хотел броситься обратно к исчезающим образам. Лира держалась рядом с Каэленом, её пальцы не отпускали его руки.

С каждым шагом трещина впереди становилась шире. Теперь это был разлом, из которого бил холодный ветер. Ветер пах не солью, а пеплом, сырой землёй – живым воздухом, каким он был до всего этого.

Но стена не собиралась отпускать их просто так. Белый свет собрался в фигуры – последние, искажённые, словно они спешили успеть. Они были без лиц, но с руками, вытянутыми к беглецам. Их движения были судорожными, рваными, и от этого ещё более страшными.

– Быстрее! – закричала Айн, и её клинок блеснул. Она рассекала фигуры одну за другой, но те появлялись снова.

Старший кочевник упёр копьё в землю, и его голос загремел, как раскат грома: – Вперёд, живые! Пока есть дорога!

Каэлен бежал первым, люди – за ним. Трещина впереди раскрывалась, и сквозь неё уже виднелось небо – бледное, серое, но настоящее. Он чувствовал, как каждая клетка его тела тянется туда, как к дыханию после долгого удушья.

Фигуры хватали за руки, за ноги, тянули назад. Люди кричали, падали, но кочевники и Айн вытаскивали их силой. Лира ударяла кинжалом, освобождая путь.

И вот Каэлен первым коснулся трещины. Свет взорвался вокруг, и его тело пронзила боль, словно он проходил сквозь огонь и лёд одновременно. Он шагнул вперёд – и оказался под открытым небом.

Позади крики ещё не стихали. Люди один за другим прорывались сквозь разлом, и каждый их шаг отзывался новым раскатом в стене.

Коридор рушился окончательно. Белая громада трещала, как обрушивающаяся гора.

Каэлен оглянулся. Лира уже была рядом, её лицо залито слезами и потом. Айн вытаскивала за собой последнего ребёнка. Старший кочевник вышел последним, и как только его нога ступила на землю, трещина захлопнулась.

Стена осталась позади. Но она была уже не гладкой – в ней зиял гигантский разлом, как шрам.

– Мы живы, – прошептала Лира, прижимаясь к Каэлену.

Он кивнул, но в его глазах было другое. Он понимал: стена отпустила их не потому, что они победили. А потому что сделали выбор, и теперь цена ещё впереди.

По ту сторону стены не было обещанного спасения. Когда пыль улеглась и люди подняли головы, их взглядам открылось мёртвое поле, уходящее до самого горизонта. Земля была чёрной, как выжженная угольная кора, и ни одного ростка, ни одного следа жизни не виднелось.

Тишина здесь была ещё тяжелее, чем в коридоре. Не пели птицы, не дул ветер. Даже воздух казался глухим, словно сам мир затаил дыхание.

– Это… степь, – сказал один из кочевников, его голос дрогнул. – Но она… мертва.

Старший одноглазый нахмурился. Он вонзил копьё в почву, и та рассыпалась, как сухая зола. – Это не наша степь, – произнёс он глухо. – Это её тень.

Люди молчали. Они падали на колени, одни – в молитве, другие – в отчаянии. Дети плакали, женщины пытались их убаюкать, но слёзы только множились.

Айн подняла взгляд на Каэлена. В её глазах не было страха, только усталость. – Ты вывел нас. Но куда? Здесь нет ни воды, ни пищи. Если это и выход, то в могилу.

Каэлен стоял неподвижно. Соль в груди молчала, но это молчание было тяжелее любого крика. Он чувствовал: стена оставила их здесь нарочно. Не как награду, а как предупреждение.

Лира подошла ближе, её руки дрожали, но голос звучал твёрдо: – Живые могут пройти и через пустоту. Если мы держались там, значит, сможем и здесь.

– Здесь нечем дышать, – возразил мужчина из толпы. – Посмотрите вокруг! Даже воздух здесь чужой.

И правда – с каждым вдохом лёгкие наполнялись горечью, словно пепел проникал внутрь.

Старший кочевник присел, провёл ладонью по чёрной земле и поднял её к лицу. На коже остались крупинки соли, но не белые – серые, как прах. – Это место выжгла сама память, – сказал он. – Соль взяла всё и оставила только тишину.

Слова его были как приговор.

Каэлен опустил взгляд на свои руки. Он помнил свет, что разогнал образы в стене. Помнил, как отпустил память, чтобы выбрать жизнь. Но теперь видел: мир не простил его выбора. Жизнь оставалась, но сама земля была мёртвой.

Айн развернулась к людям, её голос резал воздух: – Мы не умрём здесь! Мы будем идти, пока ноги держат! Если где-то ещё осталась живая земля – мы её найдём!

Толпа подняла головы. В её словах не было обещаний, но была сила. Люди начали собираться, поднимать детей, помогать старикам.

Каэлен посмотрел на горизонт. Там, где чёрная степь встречалась с небом, колыхался дым – тонкая струйка, едва заметная, но реальная.

– Там, – сказал он. – Кто-то живёт там.

И люди двинулись снова.

Путь по чёрной степи оказался тяжелее, чем любой до этого. Каждый шаг отзывался хрустом – земля крошилась под ногами, превращаясь в пыль. Ноги проваливались по щиколотку, а иногда и глубже, словно сама почва пыталась затянуть живых в себя.

Воздух был сухим, горьким. Горло саднило от каждого вдоха, губы трескались, и даже вода из мехов не спасала – казалось, она мгновенно высыхала на языке.

Люди двигались медленно, по привычке держась ближе друг к другу. Дети плакали всё тише: не от того, что слёз не осталось, а от того, что сил не было. Старики падали, и их приходилось поднимать силой.

Айн шла впереди, лицо её было каменным. За ней – старший кочевник, его копьё оставляло глубокие следы в чёрной почве. Лира поддерживала Каэлена, хотя он сам шёл ровно, будто не чувствовал усталости.

На самом деле он чувствовал. Но соль внутри него делала каждый шаг другим – будто чужая сила поддерживала тело, не давая рухнуть. И вместе с этим он ощущал что-то ещё: чёрная степь была не пуста.

– Она дышит, – тихо сказал он, и Лира вздрогнула.

– Кто?

– Земля. Она ждёт.

Словно в ответ на его слова, впереди показались силуэты.

Сначала все решили, что это люди. Фигуры двигались медленно, шатко, но уверенно. Их было десятка два, и они шли навстречу колонне.

– Живые! – воскликнул кто-то из беглецов. Надежда вспыхнула мгновенно. Люди ускорили шаг, дети тянули руки вперёд.

Но чем ближе становились фигуры, тем тише становились крики. Это были люди – или то, что от них осталось.

Их кожа была серой, растрескавшейся, как сама земля. Глаза пустыми, белыми, без зрачков. Они двигались, не глядя по сторонам, будто в них не осталось ни разума, ни воли. Только шаги – медленные, но бесконечно упорные.

– Пустые, – прошептал старший кочевник. Его голос был полон ненависти и ужаса. – Те, кого соль выжгла до конца.

Толпа отпрянула. Женщины закрывали глаза детям, мужчины хватались за оружие. Но пустые не обращали внимания. Они шли прямо через колонну, не ускоряясь и не замедляясь. Один задел плечом мужчину – и тот упал на землю, в ужасе закричав.

Каэлен встал перед ними. Соль в его груди дрожала – не злобой, а странным сочувствием. Эти существа были не врагами. Они были остатками.

– Они не нападают, – сказал он. – Они… просто идут.

Айн нахмурилась, сжимая клинок. – И куда они идут?

Каэлен посмотрел вперёд, туда, где на горизонте колыхался дым. – Туда же, куда и мы.

Пустые не ускоряли шаг, не отставали. Они двигались тем же ритмом, словно земля сама вела их. И вскоре колонна живых оказалась в странном соседстве: слева и справа от них, за спинами и впереди шли эти серые фигуры, безмолвные, бесконечно упрямые.

Никто не смел дотронуться до них. Люди отводили глаза, старались держать детей ближе к центру, чтобы те не видели пустых лиц. Но шёпоты раздавались всё чаще:

– Это наше будущее. – Завтра мы будем такими же. – Лучше умереть, чем стать пустым.

Слова эти давили сильнее голода и жажды. Даже кочевники, привычные к суровой правде степей, сжимали рукояти копий так, что костяшки пальцев белели.

– Они не дышат, – сказала одна из женщин. Её голос дрожал. – Посмотрите… их грудь не двигается.

Это было правдой. Пустые шли, но их тела казались каменными. Только ноги поднимались и опускались, поднимая клубы пепельной пыли.

Лира держала Каэлена за руку. – Почему они идут с нами? – спросила она шёпотом. – Они ведь могли бы пройти мимо.

Каэлен молчал. Соль в груди откликалась на пустых – не зовом и не криком, как раньше, а странным эхом, будто он смотрел в зеркало без отражения.

– Они идут туда, куда идём мы, – сказал он наконец. – Но не ради жизни. Их тянет не надежда. Их тянет соль.

Эти слова заставили людей замереть. Кто-то всхлипнул, кто-то прошептал молитву.

Айн шагнула к нему, её глаза метнули искры. – Ты хочешь сказать, что нас ведёт то же самое? Что мы… такие же?

Каэлен встретил её взгляд. Он устал, но говорил твёрдо: – Нет. Мы идём, потому что у нас есть друг друга. Они – потому что в них больше ничего не осталось.

Старший кочевник хрипло усмехнулся. – Но если дорога длинна, а мы слабы… тогда разница станет меньше, чем волос.

Эти слова повисли над колонной, как тень.

Дым на горизонте колыхался ближе. Но чем ближе он становился, тем тяжелее становились шаги. Пустые не знали усталости. Люди – знали. И каждый видел рядом молчаливую серую фигуру и понимал: так они будут выглядеть, если падут.

Каэлен шёл первым. И в его груди соль молчала, но в этой тишине он слышал больше, чем хотел. Пустые шагали в такт его шагам. Будто ждали, когда он тоже станет одним из них.

Ночь в чёрной степи была хуже дня. Холод опустился резким ударом, и дыхание превратилось в белый пар. Люди сбились в круг, разложили костры из жалких запасов дров и сухих тряпок. Огонь горел неровно, трещал, будто тоже хотел умереть.

Но самое страшное было не холод и не голод. Пустые.

Они остановились вместе с колонной, но не сели, не легли. Стояли вокруг, неподвижные, как каменные изваяния. Их белые глаза отражали огонь, но в них не было ни злобы, ни покоя. Только пустота.

Дети плакали, прячась в объятиях матерей. Мужчины шептались: «А вдруг они оживут?», «А вдруг ночью они тронут нас?».

– Никто не спит поодиночке, – приказала Айн. – Дежурим парами.

Но даже те, кто дежурил, боялись смотреть на пустых слишком долго. Казалось, стоит задержать взгляд – и внутри тебя что-то ломается.

Каэлен сидел у костра, его лицо было освещено рыжим светом. Соль в груди оставалась тёмной и молчаливой, но он чувствовал её тихое напряжение. Пустые отзывались в ней, как эхо. Будто внутри него жил тот же самый холод, только ещё не вышедший наружу.

Лира опустилась рядом, обняла его за плечи. Её голос был тихим: – Они… не спят. Как будто боятся закрыть глаза.

– Они уже не люди, – ответил Каэлен. – У них нет снов. Только дорога.

Лира вздрогнула, уткнулась в его плечо. Её руки дрожали. – Я боюсь, Каэлен. Боюсь, что однажды проснусь – и ты будешь таким же.

Он не нашёл слов, чтобы ответить. Только взял её ладонь и прижал к своей груди. Там, где соль дремала.

Старший кочевник подошёл ближе, его силуэт чернел на фоне огня. – Они не тронут нас, пока ты рядом, – сказал он хрипло. – Но это не милость. Это испытание.

Айн слушала их разговор, не сводя глаз с пустых. – Если кто-то из нас падёт здесь, – её голос был сухим, как песок, – он станет одним из них.

Люди услышали её слова и замолчали. Даже дети перестали плакать, будто поняли, что тишина страшнее крика.

И ночь тянулась бесконечно. Каждый оглядывался, проверяя соседа, не изменилось ли его лицо, не побелели ли глаза.

Каэлен не спал. Он сидел, глядя на пустых, и понимал: их дорога и его дорога переплетаются. Вопрос только в том, кто первым уступит.

Рассвет начался без птиц и без ветра. Только тусклое солнце, едва пробившееся сквозь серое небо, осветило колонну. Люди собирались в дорогу, когда один из мальчиков вскрикнул.

– Отец! – закричал он, дергая за рукав мужчину, что ещё вчера шёл рядом с ним.

Но мужчина уже не отвечал. Его глаза были белыми, мёртвыми. Кожа на лице потрескалась за ночь, волосы посерели, а тело застыло в странной, неестественно прямой позе. Он стоял среди лагеря, словно всю ночь так и простоял, глядя в пустоту.

– Нет… – мальчик бросился к нему, но Айн рванула вперёд и схватила его. Клинок в её другой руке блеснул. – Это больше не твой отец!

Толпа загудела. Люди в ужасе отпрянули. Некоторые закрывали глаза, другие шептали молитвы.

– Он сидел у костра, – прохрипела женщина, жена того самого мужчины. – Он сидел! Он говорил со мной! Он не был пустым!

Теперь он шагнул. Медленно, но ровно, как те, кто стоял вокруг всю ночь. Его движения были чужды, лишены всякого тепла. Он пошёл не к жене, не к сыну. Он просто двинулся вперёд, в сторону горизонта, туда, где колыхался дым.

– Они берут нас изнутри, – сказал старший кочевник. Его одноглазый взгляд был холоден. – Тело живо, а душа уже ушла.

Женщина упала на колени, рыдая. Мальчик вырывался из рук Айны, крича: «Папа! Папа!».

Каэлен подошёл ближе. Соль в груди отзывалась странной вибрацией, будто приветствовала нового пустого. И в этом приветствии он чувствовал страшное: соль радовалась.

Он посмотрел на мальчика и сказал тихо: – Он уже не здесь.

– Ты лжёшь! – выкрикнул мальчик. – Он жив! Он жив!

Но в следующую секунду пустой прошёл мимо них, не повернув головы. Его глаза были пусты, и никакая крик или слёзы не смогли изменить его шаг.

Толпа завыла. Люди вцеплялись друг в друга, крича, что они следующие. Некоторые падали на колени, требуя у Каэлена спасти их. Другие смотрели на него с ненавистью: «Это он привёл соль», «Из-за него она забирает нас».

Айн встала перед ним, клинок в руке дрожал от напряжения. – Не сметь! – её голос был резким, как удар. – Если кто-то посмеет обвинить его – пойдёт в пустоту первым.

Лира прижалась к Каэлену. Её руки были холодными. – Они правы только в одном, – прошептала она. – Мы все можем стать такими.

Каэлен смотрел на удаляющуюся фигуру мужчины, и соль в груди отвечала на каждый его шаг. Он понимал: превращение началось не только у этого несчастного. Оно уже тянулось к каждому из них.

И тогда он впервые подумал: «А если соль не враг? А если она просто завершает то, что начато?»

Мысль была страшнее самой стены.

Колонна двинулась дальше, но шаги стали неровными. Каждый поглядывал на соседа – не побелели ли глаза, не треснула ли кожа. Даже дети чувствовали это напряжение: они перестали плакать, только крепче прижимались к матерям, и их глаза были слишком серьёзными для детских лиц.

Женщина, потерявшая мужа, шла молча, держала сына за руку так крепко, что тот морщился от боли. Мальчик не плакал, только всё время оглядывался назад, туда, где исчез его отец среди пустых.

– Сколько ещё? – прошептал кто-то из беглецов. – Сколько ещё пройдём, прежде чем все станем такими?

Ответа не было.

Айн шла впереди, плечи её были напряжены, пальцы постоянно касались рукояти клинка. Она не оборачивалась, но слышала каждое шипение, каждую попытку обвинить Каэлена.

Старший кочевник молчал. Его лицо было каменным, но в единственном глазу вспыхивали искры тревоги. Он понимал: если страх продолжит грызть колонну, они погибнут быстрее, чем соль заберёт их.

К вечеру земля под ногами стала мягче. В пепле начали попадаться кости – не звериные, а человеческие. Сотни, тысячи. Целые ряды черепов и скелетов, словно некогда здесь прошла армия, и каждый воин пал на ходу. Люди обходили их стороной, но пустые шли прямо, не сворачивая.

– Здесь они падали, – сказал кочевник, глядя на это поле. – И становились тем, что мы видели.

Толпа загудела. Кто-то начал молиться вслух, другие же открыто высказывали: – Мы идём в ту же яму. – Лучше повернуть назад. – Соль ждёт нас, как дождалась их.

Каэлен остановился и обернулся. Его взгляд был тяжёлым, усталым, но прямым. – Назад дороги нет. Стена не впустит нас снова. А впереди… – он замолчал, глядя на колышущийся дым на горизонте. – Впереди хотя бы есть шанс.

– Шанс стать пустыми? – выкрикнул мужчина, сжимая кулаки. – Ты сам видел, что будет дальше!

Айн шагнула вперёд, её клинок сверкнул у горла крикуна. – Замолчи. Или я оставлю тебя здесь, рядом с костями.

Мужчина побледнел, отступил, но страх в глазах других не исчез. Они шли дальше, но теперь каждый шаг был мучением. Каждый слушал своё дыхание, проверял ладони, глядел в отражения в чужих глазах, боясь увидеть там белый свет.

Лира шла рядом с Каэленом. Её рука была в его руке, и он чувствовал, как сильно она дрожит. – Они больше боятся друг друга, чем пустых, – прошептала она.

Каэлен кивнул. Он чувствовал то же самое. Соль в его груди отзывалась на этот страх, как на зов, и в нём росло страшное понимание: пустота рождалась не только из земли. Она рождалась внутри.

Ночью костры снова зажгли из тряпья и обломков копий. Огонь был слабым, и круг света едва отгонял тьму чёрной степи. Пустые стояли на краю этого света, неподвижные, словно стражи. Их белые глаза тускло поблёскивали, и у многих от этого зрелища по коже шёл холод.

Но страшнее были не они. Страшнее были сами живые.

Крики раздались внезапно. Двое мужчин сцепились, повалились на землю, катались в пепле. Один кричал: «Я видел, как его глаза блеснули! Он уже пустой!», другой в ответ хрипел: «Лжёшь! Ты сам заражён!».

Толпа моментально разорвалась. Одни поддерживали первого, другие второго. Женщины визжали, дети плакали, мужчины хватались за ножи и палки.

– Хватит! – рявкнула Айн, но её голос тонул в гуле. Она вырвала клинок и встала между ними, но драка уже расползалась, перекидываясь на других.

Кто-то ткнул пальцем в старика: «Посмотрите, кожа у него сереет!». Другой указал на девчонку: «Она молчала весь день – значит, соль уже в ней!».

В глазах людей зажигалась паника, и паника превращалась в ненависть.

Каэлен поднялся. Соль в груди отзывалась на этот хаос гулом, похожим на стон. Она чувствовала страх и подпитывалась им. Он понимал: если позволить этому продолжаться, они сами уничтожат себя раньше, чем сделает стена.

Он шагнул в центр круга.

– Довольно! – его голос перекрыл шум, и все головы повернулись к нему. – Соль не приходит через глаза и не берёт молчанием. Она берёт тогда, когда в сердце пустота.

Слова его прозвучали так, будто сам воздух замер. Даже пустые на краю света будто на миг остановились, их силуэты дрогнули.

Каэлен продолжал, глядя на толпу: – Если мы будем рвать друг друга – мы сами превратимся в них. Если будем держаться вместе – соль не сможет взять нас.

– А если ты врёшь? – выкрикнул кто-то, но голос его был слабее.

Каэлен сжал кулак, чувствуя, как соль в груди замолкла, будто слушала его вместе со всеми. – Тогда я стану первым. Но пока я живой – я не позволю вам становиться пустыми из-за страха.

Он сделал шаг вперёд, глядя прямо в глаза людям. – Смотрите на меня. Если хотите бояться – бойтесь меня. Но не друг друга.

Толпа стихла. Никто не двинулся, никто не заговорил. Только пламя костра трещало, и пустые на краю лагеря стояли, как и прежде.

Айн подошла к нему, её клинок опустился. – Ты сказал то, что должны были услышать, – тихо сказала она. – Но завтра тебе придётся повторить это снова. И снова. Пока дорога не кончится.

Каэлен кивнул. Он знал: эта ночь лишь первая из многих.

Утро принесло странное зрелище. Чёрная равнина, по которой они шли днями, изменилась. В трещинах земли что-то зеленело. Сначала люди подумали, что это мираж, но чем ближе они подходили, тем явственнее проступали тонкие ростки, тянущиеся из пепла к бледному солнцу.

Надежда вспыхнула мгновенно. Женщины заплакали, мужчины ускорили шаг, дети тянули руки к этой робкой зелени.

– Жизнь, – прошептал кто-то. – Здесь всё ещё есть жизнь!

Люди кинулись вперёд, рвали ростки прямо из земли, пытались пробовать их на вкус. Но радость длилась недолго.

Один из мужчин, жадно жующий горсть зелени, вдруг выгнулся дугой. Его глаза закатились, рот раскрылся в беззвучном крике. Он упал в пепел, забился в судорогах, а потом замер. Когда жена попыталась поднять его, он уже не дышал.

Крики ужаса прокатились по колонне. Люди отшвыривали ростки, плевали, хватались за детей. Но в трещинах земли зелени становилось всё больше. Она росла прямо на глазах, стелилась ковром, поднималась всё выше.

И в этой зелени не было тепла.

Каэлен чувствовал это сильнее других. Соль в его груди загудела тревожно, будто предупреждала. Он опустился на колени и дотронулся до одного из ростков. На вид он был мягким, нежным, но пальцы ощутили холод, как от мёртвого металла.

– Это не жизнь, – сказал он, и голос его дрогнул. – Это её тень.

Лира схватила его за руку, отдёрнула от ростка. – Ты уверен?

– Уверен, – твёрдо ответил он. – Она кормится нами. Это не трава и не дерево. Это соль, принявшая облик.

Словно в подтверждение, один из ростков начал изгибаться, вытягиваться, превращаясь в подобие руки. Другой – в голову с пустыми глазами. Люди завопили, бросились назад.

– В строй! – крикнула Айн, выхватывая клинок. – Это ловушка!

Старший кочевник вонзил копьё в землю, его голос прорезал крики: – Живая соль! Она играет с нами!

Ростки продолжали меняться. Из них поднимались фигуры – не такие, как пустые. Эти были быстрее, гибче. Их тела переливались зелёным и белым, а движения были резкими, хищными.

Каэлен ощутил, как соль в его груди завыла в ответ. Эти существа были связаны с ним сильнее, чем пустые. Будто сама земля проверяла его слова: «Ты выбираешь жизнь? Тогда прими мою».

Он поднялся, сжал кулаки. – Все назад! Я сам попробую остановить их!

Фигуры из зелёно-белых ростков поднимались всё выше, их тела гнулись и вытягивались, будто их лепила сама земля. Они были тонкими, но в их движениях чувствовалась хищная сила – не тяжёлая, как у пустых, а гибкая, резкая, живая.

Толпа закричала и отступила. Люди сбивались друг в друга, кто-то падал, кто-то хватался за детей, женщины визжали. Кочевники сомкнули строй, выставив копья, но даже в их глазах мелькнул страх: они знали пустых, знали стену, но такого не видели никогда.

– Живая соль, – повторил старший кочевник, его голос был хриплым, как треск углей. – Мы говорили легенды о ней. Но не верили, что она существует.

Айн шагнула вперёд. Её клинок блеснул в тусклом свете, и она закричала: – Если это жизнь, то пусть почувствует смерть!

Она ударила первой. Клинок рассёк одну из фигур, и та рассыпалась в клочья зелёной пыли. Но на месте её сразу поднялись два новых ростка, и через миг встали новые существа.

– Бесполезно! – крикнула Лира, тянувшая людей назад. – Их нельзя просто разрубить!

Каэлен стоял неподвижно, чувствуя, как соль внутри него откликается. Он понимал: эти создания не враги в обычном смысле. Они были частью того, что осталось от мира, – изломанной жизни, которую соль пыталась вернуть.

Существа двинулись вперёд. Их движения были бесшумными, но стремительными. Один метнулся к мужчине из колонны, другой – к ребёнку. Крики слились в один общий вой.

Каэлен шагнул вперёд. Его голос сорвался на крик: – Стойте!

Соль в груди вспыхнула светом. Существо, что тянулось к ребёнку, остановилось, его голова дёрнулась, и пустые белые глаза уставились на Каэлена. Остальные тоже замерли, словно его слова дошли до них.

Толпа затаила дыхание. Даже Айн остановилась, клинок в её руке дрожал.

Каэлен сделал ещё шаг и поднял ладонь. – Я знаю, что вы. Вы – не живые и не мёртвые. Вы – то, что осталось от мира. Но я не позволю вам забрать этих людей.

Существа дрогнули. Их тела выгибались, ломались, и из их ртов вырвался хриплый шорох, похожий на дыхание ветра в соляных пещерах.