Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

Старший кочевник подошёл ближе. Его одноглазый взгляд упёрся в Каэлена. – Ты держишь их, – сказал он хрипло. – Но ненадолго. Если равнина не кончится скоро – они возьмут твою кровь за воду.

Каэлен не ответил. Он смотрел в белый свет под ногами и думал: сколько ещё шагов – и действительно ли пустота кончится.

Рассвет встретил их не облегчением, а новым испытанием. Когда первые лучи солнца прорезали белёсый туман, равнина будто изменила форму. Земля пошла трещинами, тонкими и длинными, словно кто-то расчертил её ножом.

Сначала никто не обратил внимания. Люди поднимались медленно, собирали свои жалкие пожитки, утирали пересохшие губы. Но вскоре один из мальчишек, бегущий к матери, вдруг провалился по пояс. Его крик разнёсся над равниной.

Толпа завопила. Несколько мужчин бросились вытаскивать ребёнка, но земля вокруг треснула ещё больше. Белая корка обрушилась, и стало видно: под ней не было твёрдой почвы. Лишь рыхлая масса соли, сыплющаяся вниз в пустоту.

– Назад! – закричала Айн, бросаясь к краю трещины. – Это ловушка!

Но поздно: ещё двое провалились, и их крики сорвались в глубину. Только белая пыль поднялась оттуда и осела на лицах тех, кто стоял рядом.

Паника вспыхнула мгновенно. Люди кинулись в разные стороны, ломая строй, не разбирая дороги. Женщины тянули детей, мужчины бросали поклажу. Земля под ногами крошилась, трещины расходились, как паутина.

Каэлен почувствовал, как у него под ногами заскрипело. Соль в груди на миг отозвалась дрожью, но тут же стихла. Он упал на колени и ладонью коснулся земли. Под его пальцами хрустела соляная крошка – хрупкая, как стекло.

– Стойте! – его голос разорвал хаос. – Если вы будете бежать, провалитесь все!

Люди замерли, хотя крики ещё срывались. Кочевники сомкнули строй и выставили копья, удерживая беглецов в кругу.

Старший кочевник, одноглазый, шагнул вперёд и хрипло сказал: – Нужно идти медленно. Вдоль трещин, не поперёк. Земля держит, если её не ломать.

Айн кивнула. Её клинок был всё ещё в руке, но сейчас он казался скорее указкой, чем оружием. – Слушайте! Мы пройдём по краю, держась вместе. Никто не выходит из строя, никто не бежит.

Толпа шумела, но подчинялась. Страх давил, но ещё сильнее давило осознание: любая ошибка – смерть.

Лира прижалась к Каэлену. Её голос был еле слышен: – Ты слышишь? Земля… молчит.

Он кивнул. В груди – пустота. Ни голоса, ни намёка. Только его собственное сердце. – Она мертва, – сказал он тихо. – Здесь – полная тишина.

И эта тишина пугала его больше, чем самые громкие крики соли.

Они двинулись дальше. Медленно, шаг за шагом, обходя зияющие трещины. С каждым шагом земля скрипела, грозя обрушиться. Но пока держала.

Их путь стал походить не на дорогу, а на танец по краю бездны.

Они шли так целый день. Солнце поднималось и опускалось, а земля под ногами всё трещала и ломалась, словно дышала, но дыхание это было мёртвым. Люди перестали говорить – каждое слово казалось лишним, ведь громкий звук мог будто бы обрушить равнину.

И когда они уже думали, что впереди не будет ничего, кроме бесконечной белизны, дорога вывела их к стене.

Она поднялась перед ними внезапно, как застывшая гроза. Гигантский вал соли высотой с крепостную стену тянулся, насколько хватало глаз. Его поверхность была гладкой, словно отполированной, и переливалась всеми оттенками белого – от мёртвого молочного до резкого серебристого. Казалось, сама равнина вздыбилась и застыла в движении, словно волна, которую кто-то остановил в самый миг падения.

Люди остановились. Их охватил страх и восхищение одновременно.

– Это… конец? – прошептала одна из женщин.

– Нет, – ответил хрипло старший кочевник, упирая копьё в землю. – Это только препятствие. Соль всегда растёт, всегда тянется вверх.

Айн шагнула ближе, прищурилась, глядя на гладь стены. – Она слишком ровная. Как будто её резали.

Каэлен тоже подошёл вперёд. В груди у него снова ожила странная дрожь. Не голос, не слова – скорее эхо, отголосок чего-то, что когда-то здесь происходило. Он коснулся ладонью поверхности, и по коже побежал холод, будто он приложил руку к мрамору, вытащенному из ледяной пещеры.

И в голове вспыхнули образы. Сотни людей. Они стояли здесь, у этой стены, и поднимали руки, словно молились. Их лица были пустыми, глаза горели белым светом. Они шли в стену один за другим, растворяясь в ней. И каждый шаг оставлял внутри камня память.

Каэлен отдёрнул руку, словно обжёгся. Сердце билось, дыхание сбилось. Лира схватила его за плечо. – Что ты видел?

– Они… вошли в неё, – прошептал он. – Все. Как будто это было не препятствие, а дверь.

Старший кочевник нахмурился. – Дверь в соль? Дверь к смерти.

– Или к ответам, – тихо сказал Каэлен.

Толпа зашумела. Одни говорили, что надо искать обход, другие – что лучше вернуться. Несколько мужчин, отчаявшихся после долгого пути, начали кричать, что нужно следовать примеру видений и идти прямо в стену.

Айн подняла клинок и резко вскинула голос: – Никто не войдёт туда, пока я дышу!

Тишина упала мгновенно, но страх никуда не ушёл.

Каэлен стоял, глядя на этот белый вал. Его дрожь усиливалась. Он чувствовал: выбор близко. Эта стена – не просто соль. Это узел памяти, огромный и древний. И если они решат пройти через него, последствия будут для всех.

Они двинулись вдоль стены. Белый вал тянулся бесконечно, изгибаясь, будто спина исполинского зверя, застывшего в движении. Люди шагали медленно, прижимаясь ближе друг к другу, и каждый раз, когда кто-то бросал взгляд вверх, его охватывало чувство, что гладкая поверхность не просто отражает свет, а следит за ними.

Каэлен шёл впереди, рядом с Айн и старшим кочевником. Лира держалась за его руку, и он чувствовал, как её пальцы дрожат.

– Она растёт, – пробормотал кочевник, постукивая копьём по соли. – Видишь? – он указал на свежие трещины у подножия. – Ещё вчера этой крошки здесь не было.

Айн нахмурилась. – Тогда нам нельзя задерживаться. Если она поднимется выше… мы окажемся в ловушке.

Каэлен молчал. В груди нарастала странная тяжесть. Соль внутри него не звала, но и не молчала – она будто ворочалась, как зверь во сне, чутко реагируя на приближение к стене.

Шли час, другой. Солнце клонилось к закату. И тут стена изменилась.

Сначала показалось, что это игра света: белая гладь пошла рябью, будто ветер пробежал по воде. Потом рябь превратилась в волны, и из глубины начали проступать очертания. Силуэты.

Люди замерли. На поверхности стены проступали фигуры – человеческие, высокие, с вытянутыми руками. Их лица были пустыми, как у узлов, но в движении их было что-то жутко живое. Они будто пытались выбраться наружу, но каждый раз застывали, растворяясь обратно в белизне.

Толпа закричала. Кто-то упал на колени, кто-то отступил. Женщины тянули детей подальше, мужчины хватались за оружие, хотя было ясно: мечи не помогут против стены.

– Это не стена, – выдохнула Лира. Её глаза расширились от ужаса. – Это кладбище.

Старший кочевник сжал копьё так, что костяшки пальцев побелели. – Нет. Это хуже. Это те, кто выбрал соль. Их слишком много. Сотни… тысячи.

Айн подняла клинок, хотя понимала, что он бесполезен. – Она нас не пропустит.

Каэлен шагнул вперёд. Он чувствовал, как соль в груди отзывалась на каждое движение фигур в стене. Она звенела, глухо, тревожно, как набат. Он протянул руку и коснулся поверхности.

В тот же миг весь вал задрожал. Фигуры замерли, и сотни пустых глаз устремились прямо на него. Хор голосов ударил в его голову:

«Ты… Ты… наш…»

Каэлен вскрикнул и отдёрнул руку. Лира кинулась к нему, удержала, но голос ещё звенел в его ушах.

– Они узнали меня, – прохрипел он. – Они ждут…

Толпа снова зашумела. Беглецы в панике бросались к кочевникам, крикливая женщина выла: – Он приведёт нас к ним! Он откроет дверь!

Айн рявкнула: – Тише!

Но страх уже пустил корни. Люди смотрели на Каэлена так, будто он сам был частью этой стены.

Крики росли, словно сами стены подкармливали страх. Люди жались друг к другу, и в их глазах Каэлен видел не только ужас – там горел гнев. Несколько мужчин шагнули вперёд, вытянув руки к нему, и слова их летели, как камни:

– Он откроет! Пусть откроет! – Иначе мы погибнем здесь! – Ты слышишь их, значит, знаешь дорогу!

Женщины поддерживали их плачем и молитвами. Дети тянули руки к белой глади, будто видели там тех, кого потеряли. Толпа медленно превращалась в безумный поток, готовый разорвать его.

Айн встала перед ним, клинок её сверкнул в белом сиянии. – Ещё шаг – и я перережу глотку первому, кто двинется.

– А потом? – выкрикнул бородатый беглец. – Перережешь всем? Нас больше, чем вас!

Старший кочевник шагнул ближе, его копьё упёрлось в землю. – Молчать! – рявкнул он, и в голосе его была сила степи. Толпа вздрогнула, но не утихла. Он повернулся к Каэлену. – Они не уймутся. Что ты видел?

Каэлен смотрел на стену. Фигуры в ней всё ещё шевелились, застывая и вновь оживая, и пустые глаза неотрывно следили за ним. В груди соль звенела, как раскалённый металл, а в голове звучал гул: «Ты наш. Ты наш».

– Это не дверь, – сказал он глухо. – Это могила. Они вошли сюда и остались. Открыть её – значит отпустить их наружу.

– Значит, ты можешь, – выкрикнула женщина. – Так сделай! Пусть они нас проведут!

Лира шагнула вперёд. Её голос дрожал, но в нём была отчаянная твёрдость: – Вы не понимаете! Это не спасение! Это погибель для всех нас!

Толпа загудела, разрываясь между надеждой и страхом. Кто-то кричал «открыть», кто-то «назад». В глазах Каэлена всё сливалось в единый вихрь.

Соль в груди заговорила громче, чем когда-либо: «Открой. Открой. Мы ждём. Мы память. Мы дорога».

Каэлен закрыл глаза, и на миг ему показалось, что внутри него открывается трещина – такая же, как в равнине. По ту сторону трещины стояли лица. Его мать. Отец. Деревня. Все, кого он потерял. Они тянули к нему руки.

«Открой».

Он задрожал. Лира обняла его, вцепившись в плечо. – Не смотри. Это не они. Это соль.

Он открыл глаза и посмотрел на людей. Толпа дрожала, но ждала. Ждала слова, движения, чуда.

– Нет, – сказал он. Голос его был твёрдым, хотя руки дрожали. – Я не открою.

Крики взорвались снова. Несколько мужчин рванули вперёд, но Айн и кочевники перехватили их копьями и клинками. Столкновение повисло на волоске.

Старший одноглазый поднял руку. Его голос, хриплый и суровый, перекрыл всё: – Он не откроет. И мы не откроем. Эта стена – для мёртвых. Мы – живые. И если хотите жить – идите дальше.

Толпа зашумела, но отступила. Люди ещё плакали, ругались, но никто не решился прорваться к стене.

Каэлен стоял, чувствуя, как соль внутри бьётся о его сердце. Она требовала, умоляла, угрожала. Но он удержал её. Пока что.

Их путь вдоль белого вала продолжился. Но каждый шаг давался труднее, чем в пустой равнине. Теперь врагом был не только голод и жажда, но и память, которую пыталась вернуть сама соль.

Ночь легла на равнину тяжёлым саваном. Белая стена не потемнела – напротив, она светилась мягким призрачным светом, и весь лагерь оказался под её холодным сиянием, словно под лунным светилом, слишком близко упавшим к земле.

Люди сбились в кучу, боясь отходить друг от друга. Костры не разжигали – дров всё равно не осталось, а в свете стены огонь казался бы ненужным и жалким. Тишина была такой густой, что слышалось каждое дыхание, каждый всхлип ребёнка.

Каэлен не мог уснуть. Он сидел, уставившись на гладкую поверхность, и чувствовал, как соль в груди дрожит, будто откликаясь на её свет. Лира дремала, положив голову ему на плечо, её дыхание было неровным, срывающимся. Айн обходила лагерь, клинок поблёскивал в её руке, глаза зорко выискивали любое движение.

И тогда начался шёпот.

Сначала он был еле слышен, будто ветер гладил поверхность стены. Потом он стал отчётливее. Голоса. Тысячи голосов, перетекающих один в другой. Они звали по именам. Женщин, мужчин, детей.

– Арлен… – раздалось тихо. Женщина в толпе вскрикнула и поднялась, оглядываясь. – Арлен… это я… иди ко мне…

Кто-то другой услышал своё имя. Потом третий. Лагерь ожил, люди вставали, слёзы катились по щекам. Они тянули руки к белой глади, где проступали смутные силуэты.

– Мама… – плакал ребёнок, пытаясь вырваться к стене. – Жена… – стонал старик, протягивая руки. – Брат… – шептал юноша, шагая вперёд.

Айн ринулась наперерез, клинок блеснул. – Стоять! – крик её был яростным, но люди не слышали. Голоса стены тянули их, словно река.

Каэлен вскочил. Соль в груди гремела, как колокол. В его голове звучали и его собственные имена – голоса деревни, родных, матери. Они звали его так ласково, так тепло, что ноги сами хотели двинуться.

– Каэлен… сын мой… мы ждём…

Он сжал виски, едва удерживаясь. Лира прижалась к нему, её пальцы впились в его руку. – Это не они! – кричала она, глядя ему в глаза. – Слушай меня, а не их!

Но несколько людей уже успели подойти вплотную к стене. И она впустила их.

Белая гладь дрогнула, словно вода, и фигуры вошли внутрь, растворились без звука. Их крики стихли, оставив только пустое эхо.

Толпа завыла. Но не от ужаса – от жадного желания. Теперь они верили, что за стеной их ждёт то, чего они лишились.

Каэлен шагнул вперёд и закричал – в ночь, в лица, в саму стену: – Это не путь! Это смерть! Они не возвращаются! Они исчезают!

Голоса стены загудели в ответ, громче, тягучее, и он едва удержался на ногах. В груди соль колотилась, вырываясь наружу.

Старший кочевник встал рядом, его копьё упёрлось в землю. – Держись, мальчик, – сказал он низко. – Если ты падёшь – падём все.

Люди метались между надеждой и страхом. Лагерь превращался в хаос. А стена продолжала шептать, обещая каждому то, чего он желал больше всего.

Каэлен стоял на грани. Голоса в его голове били, как волны в шторм: матери, отца, друзей из деревни. Они звали его с такой лаской, что сердце готово было разорваться. Он видел их лица на поверхности стены – живые, тёплые, те, что навсегда остались в памяти.

– Иди, сын… – звучало. – Ты слишком долго страдал… Здесь нет боли… только покой…

Колени его дрожали. Он чувствовал, что ещё миг – и соль внутри раскроется сама, вырвется, и тогда стена поглотит не только его, но и всех вокруг.

– Каэлен! – голос Лиры прорезал гул. Она вцепилась в его руку, её глаза блестели слезами, но взгляд был твёрдым. – Слушай меня, а не их! Я – здесь! Я живая!

Её слова вонзились в его сердце. Соль завыла громче, словно не желала уступать.

И тогда он понял: единственный способ остановить зов стены – заглушить его силой.

Каэлен разжал руки, поднял их к белой глади. В груди пульсировала соль, но теперь он не прятал её, а вытягивал наружу. Свет, холодный и белый, хлынул из него, как из треснувшего сосуда.

Толпа ахнула. Фигуры у стены пошатнулись, их лица исказились, голоса превратились в крик. Белая поверхность задрожала, и в её глубине пронёсся треск, словно ломались кости.

– Хватит! – закричал Каэлен, и его голос слился с гулом соли. – Вы не они! Вы – пустота!

Свет разлился по равнине. Люди упали на колени, закрывая глаза руками. Фигуры на стене начали таять, растворяясь в белизне, и их голоса один за другим стихали, пока не осталась только гнетущая тишина.

Когда свет угас, Каэлен пошатнулся и едва не рухнул. Лира подхватила его, её руки были горячими, её дыхание сбивалось.

– Ты… ты заглушил их, – прошептала она.

Он кивнул, чувствуя, как внутри остаётся пустота, холоднее любой соли. – На время. Но они вернутся.

Толпа смотрела на него иначе. Кто-то с ужасом, кто-то с благодарностью, кто-то – с ненавистью. Старший кочевник шагнул вперёд, его одноглазый взгляд был суров, но уважителен. – Ты держишь их не только для себя, мальчик. Ты держишь их для всех.

Айн оглядела людей, затем обратилась к Каэлену: – Но, если ты снова сделаешь это, тебя может не остаться.

Он посмотрел на неё усталым взглядом. – Может быть. Но если я не сделаю – не останется никого.

Ночь стала тише. Шёпот стены умолк. Но каждый знал: это лишь передышка. Стена ждёт.

Утро принесло не облегчение, а новый страх. Когда первые лучи солнца коснулись лагеря, люди заметили пустоту. Несколько мест, где ещё вчера сидели беглецы, теперь были пусты. Их плащи лежали на земле, их вещи валялись нетронутыми, но самих людей не было.

Крики разнеслись мгновенно. Женщины звали мужей, дети искали матерей, мужчины бродили по кругу, глядя в лица друг друга. Но пропавших не нашлось.

– Они ушли ночью, – сказал один голос. – Вошли в стену, пока мы спали.

– Нет, – возразил другой. – Их забрала она. Сама!

Толпа загудела. Одни плакали, другие ругались, третьи – смотрели на Каэлена с подозрением. Словно это он, его сила, позволила стене забрать людей.

Айн встала перед толпой, клинок сверкнул в лучах рассвета. – Хватит! – её голос разнёсся над шумом. – Если кто-то ушёл сам – это был их выбор. Если стена забрала – мы не сможем вернуть. Но если начнём искать виноватых, погибнем все.

– Виноват он! – выкрикнула женщина, указывая на Каэлена. – Пока он рядом, соль нас тянет! Пока он жив, она не оставит нас в покое!

Крики подхватили, но тут вперёд шагнул старший кочевник. Его копьё глухо стукнуло о землю. – Молчать. – Одноглазый обвёл толпу тяжёлым взглядом. – Соль жива и без него. Но только он может её сдержать. Хотите идти без него? Идите. Только шагов далеко не сделаете.

Толпа затихла. Люди смотрели вниз, кто-то плакал, но спорить больше не решался.

Каэлен стоял молча. Лира держала его за руку, и её пальцы дрожали. Он сам чувствовал, как соль в груди не угомонилась – после ночного всплеска она стала тише, но глубже, словно ушла внутрь, готовясь вернуться ещё сильнее.

– Мы должны идти дальше, – сказал он наконец. Голос был хриплым, но твёрдым. – Чем дольше мы у стены, тем больше она заберёт.

Айн кивнула. – Верно. Здесь нельзя останавливаться.

Люди нехотя поднялись. Они собирали вещи с опущенными головами, будто каждый ожидал, что его имя прозовёт стена в следующую ночь.

И колонна двинулась снова – вдоль белого вала, в сторону, где горизонт дрожал и скрывал неизвестность.

Но теперь шаги их были тяжелее, чем прежде. Каждый тянул за собой память о тех, кто остался в стене.

Они шли весь день, и чем дальше уходили вдоль стены, тем сильнее она менялась. Белая гладь больше не была ровной – на ней проступали линии, словно прожилки в мраморе. Линии тянулись вверх и вниз, образуя формы, всё более отчётливые.

Сначала это были очертания зверей: волков, коней, птиц. Их крылья, лапы и пасти были застылыми, но настолько точными, что казалось – вот-вот оживут и вырвутся наружу. Потом появились люди: мужчины с копьями, женщины с детьми, старики с протянутыми руками. Все они будто шли рядом с колонной, отражая её шаги.

Люди испуганно переговаривались. Дети прижимались к матерям, мужчины хватались за оружие, но никто не осмеливался ударить по стене. Казалось, если хоть один удар придётся в эти образы, они оживут и сметут всех.

– Она копирует нас, – сказал хрипло старший кочевник, не отводя глаз от белой глади. – Запоминает, чтобы потом забрать.

– Или предупреждает, – тихо ответил Каэлен.

Соль в его груди вибрировала. Не громко, не настойчиво, но настойчивое гудение пронизывало его кости. Он чувствовал: стена знала о каждом шаге, каждом дыхании. Она отражала их страхи и надежды, как зеркало.

Лира шагала рядом. Её лицо было бледным, но взгляд оставался твёрдым. – Если она повторяет нас, значит, у неё нет собственной жизни. Только наша.

Айн, идущая чуть впереди, усмехнулась мрачно: – Значит, ей нужно, чтобы мы остались. Без нас – она умрёт.

Слова прозвучали пугающе, и многие зашептались: «Мы – её пища», «Она кормится нами».

Вечером, когда солнце клонилось к закату, стена изменилась ещё сильнее. Из белизны проступили силуэты самих путников. Каждый видел себя – искажённого, вытянутого, с пустыми глазами. У кого-то двойник шагал рядом, у кого-то – тянул руку к нему, словно призывая.

Крики поднялись снова. Люди метались, закрывали глаза, отворачивались, но всё равно видели. Это было не миражом в голове – это было на самой стене.

Каэлен остановился и посмотрел на свой образ. Высокий, с лицом, рассечённым трещинами, и белым светом в груди. Он протягивал руку – не к нему, а к Лире.

Грудь Каэлена сжалась. Соль в нём завыла так громко, что он едва не упал. Лира заметила и схватила его за плечо. – Это ложь, – сказала она. – Это не ты.

– Но это то, чем я могу стать, – ответил он глухо.

Айн обнажила клинок и рявкнула на толпу: – Вперёд! Не сметь останавливаться! Эта стена хочет, чтобы мы забыли дорогу!

Люди подчинились, но шагали как во сне. Каждый знал: стена теперь держала не только их тела, но и их отражения.

Каэлен чувствовал: чем дальше они идут, тем сильнее она тянется к нему. И в глубине души он понимал – стена ждёт его выбора.

Ночь снова настигла их у подножия белого вала. Но теперь она не принесла тишины. Стена светилась ровным призрачным сиянием, и в нём движения стали яснее, чем днём.

Двойники.

Они уже не стояли неподвижно, как тени в камне. Они двигались. Медленно, словно вязли в соляной толще, но точно повторяли каждый жест. Когда беглецы садились на землю, их отражения тоже приседали. Когда кто-то подносил к губам мех с водой, белая копия делала то же самое.

– Это зеркало, – шепнула Лира, вжимаясь ближе к Каэлену. – Оно крадёт нас.

Айн ходила по периметру лагеря, её клинок не опускался ни на миг. Её взгляд был жёстким, но даже в нём мелькала тень – не страха, а отвращения.

– Нет, – возразил старший кочевник, опираясь на копьё. Его голос был глухим, как раскат грома. – Это не зеркало. Они не просто повторяют. Они учатся.

Каэлен смотрел, и в груди соль отзывалась дрожью. Ему не нужно было гадать. Он знал: кочевник прав.

Он видел, как его собственный двойник двинулся не так, как он. Сначала повторял каждое движение, а потом – нет. Белое лицо поднялось, глаза, полные пустоты, смотрели прямо на него. И губы разомкнулись.

– Ка-э-лен, – прозвучало, глухо и ломко, словно звук рвущегося камня.

Толпа вскрикнула. Кто-то упал на колени, кто-то кинулся прочь, но стена тянулась за ними – отражения двигались быстрее, их рты раскрывались шире, и уже десятки голосов эхом тянули имена живых.

– Они говорят! – закричал мальчик, прижимаясь к матери. – Они зовут меня!

– Это не ты! – Айн шагнула к нему и заслонила клинком. – Они не ты!

Но страх уже впился в людей. Несколько человек бросились к стене, будто желая заткнуть эти рты. Другие наоборот – отступали в глубину лагеря, толкая и сбивая друг друга.

Каэлен сделал шаг вперёд. Его отражение шагнуло навстречу. Их взгляды встретились, и он услышал внутри себя тот же самый гул, что у стены: «Мы – ты. Мы лучше тебя. Открой нам дорогу».

Лира вцепилась в его руку, но он уже знал: скрыться нельзя. Он должен был ответить.

– Я – не вы, – сказал он громко, так, чтобы слышали все. – Вы – пустые. Я – живой.

Голоса стен загрохотали, захлёбываясь в крике. Двойники дернулись, их лица исказились. Но отражение Каэлена не исчезло. Оно смотрело прямо на него, и белый свет в груди пульсировал в такт его собственному сердцу.

Толпа ахнула. Люди увидели это и прошептали: – Он один из них…

Айн вскинула клинок, её голос перекрыл крики: – Нет! Он держит их! Пока он здесь, они не пройдут!

Но Каэлен понял другое: стена больше не пыталась заманить. Она готовилась взять.

Первый удар пришёл внезапно. Белая гладь дрогнула, как натянутая ткань, и один из силуэтов вырвался наружу. Он упал на землю с глухим треском, будто кусок льда сорвался со скалы, и тут же поднялся на ноги.

Это был юноша – точная копия одного из беглецов. Те же черты лица, те же движения, даже рваный плащ на плечах. Только глаза – пустые, белые, холодные.

Толпа вскрикнула. Настоящий юноша закричал в ужасе и отшатнулся. Его двойник сделал шаг вперёд, поднял руку, сжимая в ней белый осколок, похожий на кристалл соли, и занёс его для удара.

– Держи строй! – рявкнула Айн и метнулась вперёд. Её клинок рассёк воздух, и копия разлетелась крошкой. Но в тот же миг из стены вырвались новые фигуры.

Двое мужчин. Женщина с ребёнком на руках. Старик с посохом. Все они были зеркалами тех, кто стоял в лагере.

Крики стали невыносимыми. Беглецы не могли поднять оружие против собственных лиц. Некоторые падали на колени, закрывая глаза, другие пытались убежать, но отражения преграждали им дорогу.

Кочевники сомкнули строй, их копья вонзались в белые тела, разбивая их на куски. Но за каждой уничтоженной копией из стены выходили новые.

Каэлен смотрел на происходящее и чувствовал, как соль внутри него взрывается звоном. Его собственный двойник стоял у стены, ещё не вышедший, но уже готовый. И в его груди горел свет, как у него самого.