Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

– Они не остановятся! – крикнул старший кочевник, отбрасывая копией ударом копья. – Их столько, сколько нас!

– Нет, – выдохнул Каэлен. – Их больше.

Лира схватила его за руку, её глаза горели страхом. – Что ты собираешься делать?

Он посмотрел на стену. На своё отражение. На пустые глаза, что ждали его движения. Соль в груди звенела всё громче, требуя ответа.

– Если они – наши отражения… – его голос дрогнул, но в нём звучала решимость. – Тогда их можно разрушить, только если разрушить образ.

Он шагнул вперёд, и отражение шагнуло навстречу. Толпа замерла, крики стихли. Люди смотрели, как Каэлен поднимает руку.

– Я не ты, – сказал он твёрдо, глядя в белые глаза своей копии. – И никогда не буду.

Он вложил в эти слова всю силу соли, что жилой горела в его груди. Воздух вспыхнул белым светом. Отражение закричало беззвучно и рассыпалось пылью.

Стена задрожала, словно удар пришёлся по ней самой. Остальные копии замерли на миг, их движения сбились. Кочевники использовали этот миг и прорвали строй, уничтожив ещё несколько отражений.

Но из белой глади уже поднимались новые фигуры. И было ясно: это только начало.

Бой разгорелся, как буря. Белые фигуры выходили одна за другой, их шаги были беззвучны, но каждое движение смертельно точно. Они не чувствовали боли, не кричали, когда копья или клинки разрубали их тела, – просто падали на куски соли, а из стены тут же рождались новые.

Кочевники держались плотным строем. Их копья, обмотанные солёной тканью, разбивали отражения быстрее, чем сталь беглецов. Но даже они начинали уставать: руки дрожали, дыхание сбивалось, и казалось, что каждая победа лишь приближает новую волну врагов.

Беглецы сражались хуже. Многие не могли поднять оружие против «себя самих». Один мужчина бросил меч и упал на колени, когда перед ним вышла его копия – молодая, крепкая, с глазами бездонной пустоты. Белая рука сомкнулась на его горле, и лишь удар копья кочевника спас его от мгновенной смерти.

– Они идут за тобой! – кричала Айн, прорубая путь сквозь двойников. – Каэлен, ты видишь?! Они не трогают никого, пока не повторят его шаг!

Она была права. Каэлен видел, как тянутся к нему их пустые глаза. Даже те копии, что отражали других, всё равно поворачивали головы в его сторону. Соль в его груди вибрировала в унисон с их движениями.

Лира стояла рядом, размахивая кинжалом. Её дыхание было тяжёлым, но взгляд горел. – Ты должен что-то сделать! Если они копируют нас – значит, они связаны с тобой сильнее всех!

Каэлен понимал это. Но понимание приносило не силу, а ужас. Ведь если он разрушит их всех разом, сможет ли он удержать соль в себе? Или вместе с копиями разрушит самого себя?

Старший кочевник ворвался к нему сквозь строй, его копьё было заляпано белой пылью. – Мальчик! – рявкнул он. – Решай! Мы не сможем держать их вечно!

Каэлен закрыл глаза. Соль внутри бушевала, словно ураган. Её голоса сливались в единый крик:

«Мы – твоя тень! Мы сильнее! Мы вечные! Прими нас – и мы станем тобой!»

Он почувствовал, как сердце захлёбывается от их зова. Его руки дрожали. Земля под ногами гудела в такт этому звону.

– Каэлен! – голос Лиры прорезал бурю. Она схватила его за плечи, заставила открыть глаза. – Ты не они! Ты – ты! Слышишь?!

Он вдохнул. Сделал шаг вперёд. Белые копии качнулись ему навстречу. Он поднял руки – и не стал их останавливать. Наоборот, он впустил их зов в себя.

Свет ударил из его груди. Белый, ослепительный, раздирающий. Он не кричал – за него кричали отражения. Их тела дрожали, трещали и начали рассыпаться, словно они были лишь осколками, склеенными солью.

Один за другим они рушились, и каждый их распад отзывался в его теле болью, будто отрывали куски от его собственной души. Но он держал. Он не позволял крику вырваться наружу.

И вот, когда последний двойник распался прахом, стена задрожала. Её гладь пошла волнами, а из глубины донёсся низкий гул, похожий на раскат грома под землёй.

Толпа замерла. Беглецы плакали, кочевники держали оружие, не веря, что всё закончилось.

Каэлен стоял бледный, пошатываясь, но ещё живой. Его голос был едва слышен: – Она не закончила. Это только проба.

И стена в ответ издала треск, словно сама смеялась над его словами.

Треск становился громче, он шёл не только от стены, но и из-под земли, будто сама равнина треснула по швам. Белая гладь вздыбилась, пошла волнами, и люди застыли, вжимаясь друг в друга.

– Назад! – крикнула Айн, но отступать было некуда: за их спинами та же мёртвая равнина, впереди – живая стена.

И тогда она раскрылась.

Не как дверь, не как трещина. Сначала на поверхности проступила огромная вмятина, словно кто-то изнутри ударил кулаком. Потом другая. Белая корка лопнула, и наружу вырвалось существо.

Оно было выше любой башни. Тело из кристаллов и соляных пластов, сросшихся в единый облик. Но этот облик был не цельным – он переливался, менялся, каждая грань отражала новое лицо. Мужчина, женщина, ребёнок, старик – они сменяли друг друга, словно маски. Их глаза горели белым огнём.

Толпа завизжала. Люди падали на колени, молились или пытались бежать, хотя бежать было некуда. Даже кочевники сжали копья так, что костяшки побелели, но не решались атаковать.

– Узел, – выдохнул старший кочевник. Его голос дрожал, но в нём было уважение к силе врага. – Узел из тысячи душ.

Существо раскрыло рот, и из него не вырвался крик. Из него вышли голоса. Все сразу. Сотни голосов, сливающихся в единый хор. Они произносили имена живых. Каждого по очереди.

– Каэлен… Лира… Айн…

Каждое имя ударяло, как молот, прямо в сердце. Люди закрывали уши, падали на землю, но голоса звучали внутри, в крови, в костях.

Каэлен пошатнулся. В груди соль взвыла так, что он едва не потерял сознание. Он видел: этот узел не отражение. Он был собран из всех тех, кого стена поглотила. Это была память, вывернутая наружу.

– Если он выйдет полностью, – хрипло сказала Айн, заслоняя людей клинком, – мы все умрём.

– Нет, – ответил Каэлен, и голос его был глухим. – Он вышел не за нами. Он вышел за мной.

Существо двинулось вперёд. Каждый его шаг раскалывал землю, и из трещин брызгала соль, как пена из раны. Голоса усиливались, и уже невозможно было различить, где чужие имена, а где зов лично к нему.

Лира схватила Каэлена за руку. – Не смей идти к нему! – её голос дрожал. – Это ловушка!

Он посмотрел на неё, и в его глазах было отчаяние, но и твёрдость. – Если я не выйду – он возьмёт вас всех.

Старший кочевник шагнул вперёд, опираясь на копьё. – Тогда мы держим его. Ты решаешь.

Каэлен сделал шаг. Соль в груди взорвалась светом. Голоса в голове слились в единый вопль:

«Прими нас!»

Земля содрогнулась, когда Узел сделал новый шаг. Его тело переливалось, будто состояло из бесчисленных осколков зеркал, каждый из которых отражал искажённое лицо кого-то из толпы. Эти лица тянулись, кривились, их губы шевелились в безмолвном крике.

Кочевники выставили копья, но сами знали: против такой силы их древние приёмы – лишь щепоть песка в бурю. Беглецы вжимались друг в друга, и в их глазах уже не было надежды. Только ожидание конца.

– Каэлен, – голос Лиры пробился сквозь гул. Она стояла рядом, сжимая его руку. – Ты не должен…

– Я должен, – перебил он, глядя на Узел. – Он создан из тех, кого соль уже забрала. Если я не остановлю его, он возьмёт и нас.

Соль в груди билась, как сердце зверя. Её сила распирала, но и угрожала разорвать его изнутри. Никогда прежде он не чувствовал её так близко к пределу.

Он шагнул вперёд.

– Я не приму вас, – сказал он громко, обращаясь к Узлу. – Но я не отдам вам этих людей.

Белый гигант разомкнул рты всех своих лиц, и из них вырвался хор:

– Ты – наш! Ты уже открылся! Ты – дверь!

Гул ударил в Каэлена, его ноги подогнулись. Он почувствовал, как соль в груди тянется к голосам, готовая разлиться. Ещё миг – и он станет частью этого Узла, растворится в нём, и тогда живым не останется никто.

Он стиснул зубы и сделал то, чего боялся больше всего: не стал закрывать соль, не стал глушить её. Он впустил её зов.

Свет взорвался из его груди. Он шагнул вперёд, и Узел качнулся навстречу. Две силы столкнулись, и равнина содрогнулась. Люди падали на землю, закрывая глаза, Айн и кочевники едва удерживались на ногах.

Каэлен чувствовал, как голоса врываются в его голову. Он видел их лица – мать, отца, друзей. Они шептали: «Будь с нами». Он видел их руки, тянущиеся к нему. И вместе с этим он ощущал дыхание живых за спиной. Лиру, Айн, даже тех, кто ненавидел его.

– Я – живой! – крикнул он, и его голос разнёсся по равнине. – А вы – нет!

Соль в его груди вспыхнула, как солнце. Свет ударил в Узел, пробив в его теле трещины. Белые лица закричали, искажаясь, распадаясь. Изнутри вырвался вой – тысячи голосов, тянущихся обратно в стену.

Но Узел не рухнул. Он лишь отступил на шаг, и его глаза загорелись ярче.

– Ты думаешь, ты силён, – прозвучало из его глотки. – Но ты один.

Каэлен дрожал, его тело горело. Он знал: ещё один такой удар – и он сгорит изнутри.

И тогда он почувствовал прикосновение к своей руке. Лира. Её глаза были полны слёз, но в них горела вера.

– Ты не один, – сказала она.

Соль внутри него дрогнула. И впервые он понял: её можно не только сдерживать или выпускать. Её можно направлять. Не только его волей – но их общей.

Свет в груди Каэлена дрожал, готовый разорваться. Он с трудом держался на ногах, но слова Лиры прорезали бурю, как луч в тумане.

– Ты не один.

Он посмотрел на неё – и увидел в её глазах не страх, а решимость. Её ладонь крепко держала его руку, и он почувствовал, как в груди соль откликнулась на её прикосновение. Не так, как прежде. Не гулом или болью – а тихим, тёплым эхом.

Люди вокруг видели, что происходит. Они тоже слышали хор Узла, чувствовали его зов, но впервые поняли, что не бессильны. Женщина с ребёнком на руках шагнула вперёд и положила ладонь на плечо Каэлену. За ней другой, третий. Даже старик, едва державшийся на ногах, дотронулся до него.

– Мы с тобой, – прозвучал чей-то голос из толпы. – Ты не один.

И соль в груди Каэлена загудела по-новому. Не рвущим криком, не требованием, а будто потянулась к этим людям, к их дыханию, их сердцам. Она перестала быть чужой. Она стала мостом.

Он поднял глаза на Узел. Тот ревел тысячами голосов, его тело трещало, из белых трещин вырывался свет. Но теперь в этом реве не было прежней силы. Он дрожал, потому что Каэлен больше не стоял один.

Каэлен поднял руку. И вместе с ним десятки ладоней поднялись из толпы. Соль внутри него вспыхнула, и этот свет разлился по другим. В глазах людей зажглись отблески белого сияния, и каждый шаг Узла отозвался встречным толчком живых.

– Мы – живые! – крикнул Каэлен. Его голос слился с голосами остальных. – Ты – память мёртвых, но мы – дыхание земли!

Узел пошатнулся. Его лица искажались, кричали, но трещины ширились. С каждой новой вспышкой света куски его тела отваливались, рушились на землю и обращались в пыль.

Айн стояла впереди, её клинок сверкал, но в этот раз она не бежала в бой. Она смотрела, как люди и Каэлен вместе удерживают чудовище, и впервые в её глазах появилась не злость, а уважение.

Старший кочевник упёр копьё в землю и хрипло произнёс: – Держите его! Держите, пока он не рухнет!

Свет усиливался. Каэлен чувствовал, как соль больше не разрывает его – она течёт сквозь него. Он не был сосудом. Он был проводником.

И в тот миг Узел взревел последним криком, его тело лопнуло тысячей трещин и разлетелось, словно расколотый ледяной айсберг. Белая пыль поднялась в небо и медленно осела, оставив лишь стену, дрожащую и пустую.

Тишина накрыла равнину. Люди стояли ошеломлённые, не веря, что живы. Многие плакали, другие падали на колени.

Каэлен выдохнул и опустился на землю. Лира обняла его, её руки дрожали, но она улыбалась сквозь слёзы. – Ты сделал это.

Он закрыл глаза. Соль в груди стихла. Но он знал: это только начало. Узел был лишь частью стены. И стена ждала.

Воздух ещё был полон белой пыли, и каждый вдох отдавался горечью соли на языке. Люди сидели на земле, кашляли, утирали слёзы, не веря, что монстр исчез.

Но радость быстро сменилась тягучей тишиной. Стена всё ещё стояла – огромная, бесконечная, уходящая в горизонт. Лишь её сияние стало тусклее, а отражения на поверхности исчезли, будто растворились в глубине.

Айн разорвала молчание. Её голос прозвучал хрипло, но жёстко: – Мы победили тень. Но не саму стену. Она всё ещё здесь. И она ждёт.

Толпа загудела. Кто-то говорил: «Надо идти дальше, пока она слаба». Другие шептали: «Нет, она убьёт нас всех, лучше вернуться». Несколько мужчин предложили искать обход к югу, но кочевники только качали головами.

– Юг пуст, – сказал старший одноглазый. – Там нет ни воды, ни жизни. Мы умрём ещё до того, как дойдём.

– А если на север? – крикнула женщина.

– Север закрыт другими стенами, – мрачно ответил кочевник. – Эта равнина – кольцо. Её не обойти.

Слова его опустили плечи людей. Много дней пути, столько смертей – и всё ради того, чтобы упереться в бесконечный белый вал.

Каэлен сидел, тяжело дыша. Соль в груди была тише, но не молчала – она вибрировала едва заметно, словно стена разговаривала с ним одним. Он чувствовал: за гладью есть что-то большее, чем камень или кристаллы. Что-то живое.

Лира склонилась к нему. Её лицо было бледным, но голос твёрдым: – Что она хочет?

Каэлен закрыл глаза. На миг он услышал тот же гул, что в бою: «Ты – дверь. Ты откроешь». Он вздрогнул и прошептал: – Она ждёт меня.

Лира побледнела ещё больше, но её пальцы крепче сжали его руку. – Тогда мы должны найти другой путь. Любой. Даже если придётся уйти вглубь равнины.

Айн услышала и шагнула ближе. – Ты сам видел. Она тянется только к тебе. Если мы пойдём дальше вдоль стены, она снова попытается взять тебя. И в следующий раз… – она замолчала, но её взгляд был ясен.

Каэлен поднял голову. Он видел лица людей – измождённых, исцарапанных, но ещё живых. Они ждали решения. Его решения.

– Мы не можем вернуться, – сказал он тихо. – Мы не можем уйти в пустоту. Остаётся только идти вперёд. Но не вдоль неё. Через неё.

Толпа ахнула. Крики, шёпоты, проклятия – всё смешалось. Кто-то кричал, что это самоубийство. Кто-то плакал, молясь, чтобы он ошибался.

Айн смотрела прямо ему в глаза. – Ты уверен?

– Нет, – ответил Каэлен. – Но другого пути нет.

Старший кочевник медленно кивнул. – Тогда завтра. Сегодня люди слишком слабы. Пусть отдохнут. А завтра – мы попробуем войти.

Эти слова легли на лагерь тяжёлым грузом. Люди молчали, прячась в тени друг друга. Только дети ещё пытались уснуть, не понимая, что ждёт их утром.

Каэлен лёг, но сна не было. Он слушал дрожь соли в груди и чувствовал: завтра он должен будет открыть не только стену, но и самого себя.

Рассвет пришёл не с теплом, а с ледяным дыханием. Белое сияние стены поглотило первые лучи солнца, и казалось, что оно исходит не от небес, а от самой земли. Люди поднимались нехотя, их лица были серыми от усталости, глаза красными от бессонной ночи. Никто не сказал ни слова, когда Каэлен поднялся и направился к валу.

Он шёл впереди, Лира – рядом, Айн и кочевники замыкали строй, держа оружие наготове. Толпа следовала за ними, будто связанная невидимой верёвкой страха и надежды. Каждый шаг отдавался эхом в белой пустоте.

Когда они приблизились к стене, та изменилась. Гладкая поверхность дрогнула, и на ней проступили очертания: высокий свод, похожий на врата. Края его были вырезаны так точно, словно сама соль решила подыграть их ожиданиям.

Толпа ахнула. Кто-то упал на колени, кто-то протянул руки к сияющей арке. Даже самые уставшие заговорили, загудели: «Дверь… дверь…».

– Она показывает то, что мы хотим видеть, – глухо сказала Айн. – Это не дверь. Это её пасть.

– Но если это единственный путь, – возразил один из мужчин, – то какая разница? Мы всё равно погибнем, если останемся здесь.

Каэлен остановился прямо перед вратами. Соль в его груди дрожала, но на этот раз – иначе. Не рвалась наружу, а будто ждала его решения. Он протянул руку и коснулся белой поверхности. Она была холодной, но не твёрдой – пальцы погружались, словно в густую воду.

В тот же миг голоса хлынули в его сознание. Тысячи голосов, зовущих, обещающих. «Внутри – покой. Внутри – дом. Внутри нет боли». Он вздрогнул, но не отдёрнул руки.

Лира схватила его за локоть, её голос дрожал: – Если войдёшь, она заберёт тебя.

– Она заберёт нас всех, если я не войду, – ответил он.

Старший кочевник подошёл ближе, его одноглазый взгляд был суров и твёрд. – Мы пойдём за тобой. Но помни: если это дорога к смерти, то и твоя кровь будет первой.

Толпа молчала, но напряжение в их взглядах говорило то же самое. Они верили ему, но вера их держалась на тончайшей ниточке.

Каэлен глубоко вдохнул. Соль в груди зазвенела, будто отвечая на его решимость. Он шагнул вперёд – и его тело прошло сквозь белую гладь, словно через туман.

Внутри было не темно. Там был свет. Холодный, белый, бесконечный. Он оглянулся – за ним шла Лира, не отпуская его руку. За ними медленно двигались остальные.

Айн вошла последней, и её голос, жёсткий и низкий, прозвучал в тишине: – Если это дорога в ад, мы пройдём её вместе.

Стена сомкнулась за их спинами, и равнина осталась позади.

Белый свет окружал их со всех сторон. Казалось, они вошли не в стену, а в бесконечный коридор, где не существовало ни верха, ни низа. Пол мерцал, словно из хрусталя, стены переливались живым блеском, а воздух вибрировал, будто каждая частица здесь пела.

Но эта песнь была не радостью. Она была зовом.

Шаги звучали гулко, хотя поверхность под ногами не казалась твёрдой. Люди держались вместе, но каждый раз, когда кто-то отставал, свет вокруг сгущался, и фигура начинала таять, будто растворялась. Тогда Айн бросалась к нему, тащила обратно, и только так удавалось сохранить строй.

– Держитесь рядом! – её голос срывался на крик. – Никто не отходит ни на шаг!

Но удержать всех было невозможно. В коридоре начали появляться образы. Они вырастали прямо из сияния – силуэты родных, друзей, потерянных в прошлом.

Одна женщина закричала и рванулась вперёд – к ребёнку, что стоял с протянутыми руками. Мужчина попытался ухватить её, но опоздал. Она коснулась белой фигуры, и её тело в тот же миг распалось на искры, словно соль втянула её в себя.

Толпа завыла, но идти пришлось дальше.

Каэлен шёл впереди. Соль в груди звенела, и он понимал: образы не случайны. Коридор кормился их памятью.

И он увидел её.

Мать. Та самая, какой он помнил её до гибели деревни. Она стояла всего в нескольких шагах, её глаза были мягкими, полными тепла. – Каэлен, – прошептала она. – Ты сделал так много. Но тебе больше не нужно страдать. Иди ко мне.

Он остановился. Ноги словно приросли к земле. В груди соль ожила, гул её смешивался с голосом матери. На миг ему показалось, что всё было зря – бегство, страдания, кровь. Что проще всего просто пойти вперёд, в её объятия.

– Каэлен! – голос Лиры ударил, как хлыст. Она вцепилась в его руку, её глаза горели. – Это не она! Слышишь?! Это не она!

Он дрожал, сердце рвалось. Но он выдохнул и отвернулся. Образ дрогнул, лицо матери исказилось, и фигура распалась в белую пыль.

В тот миг он понял: коридор проверяет их. Не силой – памятью. Каждый должен пройти сквозь свою боль.

Позади раздался крик. Мужчина увидел жену, бросился к ней и исчез. Потом ещё один – к отцу. Коридор жил их потерями, питался ими, и с каждым шагом голоса становились громче, настойчивее.

– Они не остановятся, – прохрипела Айн. – Он будет брать нас, пока не останется никого.

Каэлен сжал зубы. Соль внутри загудела так, что казалось, её хватит на то, чтобы разорвать сам коридор. – Тогда я должен говорить с ним.

Он шагнул вперёд, туда, где свет сгущался, превращаясь в нечто большее, чем образы. В сердце стены ждала сама её воля.

Коридор сужался. Белый свет стал плотнее, вязким, как густой туман, в котором трудно дышать. Голоса усиливались, и теперь они звучали не вокруг, а внутри каждого шага, каждого вдоха.

Каэлен чувствовал, что соль в его груди тянется вперёд, будто её зовут домой. Он шёл первым, и за его спиной люди едва держались – одни хватались за стены, другие шли почти наощупь.

И тогда свет перед ним собрался в форму.

Сначала – бесплотную, размытый силуэт. Потом он обострился, обрел черты. Это было лицо. Но не одно: оно постоянно менялось. Мать, отец, Лира, Айн, старик из его деревни, Гайом… каждый миг новый образ. Каждый – живой.

– Ты пришёл, – сказал голос. Он был и мужским, и женским, и детским, и старым одновременно. – Ты – дверь, как мы знали. Ты – тот, кто помнит всех.

Каэлен остановился. Соль в груди гудела так сильно, что сердце готово было лопнуть. Он поднял руку, и белый свет на мгновение дрогнул, повторяя его движение.

– Ты – не они, – сказал он хрипло. – Ты – то, что осталось после них.

– Мы – они, – ответил голос. – Мы – всё, что потеряно. Мы – их слова, их боль, их память. Ты носишь нас в себе. А значит, ты уже наш.

Позади раздались всхлипы. Несколько беглецов увидели в этом лице своих родных и протянули руки. Айн рванулась вперёд, но Каэлен поднял ладонь, остановил её.

– Если вы – память, – произнёс он, и в голосе его дрожала ярость, – тогда зачем вы убиваете живых?

Свет дрогнул. Лицо на миг стало пустым, без глаз и рта, но затем вновь обрело черты. Теперь это был Гайом. – Мы не убиваем. Мы возвращаем. У живых всё уходит – годы, дыхание, любовь. Мы сохраняем. Мы – тишина, в которой нет боли.

– Нет жизни, – перебил Каэлен.

Соль внутри взвыла. Он почувствовал, как белый коридор давит, пытается втиснуть его в себя. Но он стоял.

– Ты хочешь, чтобы я открыл тебя, – сказал он. – Чтобы я впустил тебя в мир.

– Ты уже открыл, – ответил голос. – Каждый шаг, каждая смерть вела тебя сюда. Нет выбора. Есть только конец.

Каэлен сжал кулаки. Лира шагнула рядом, её рука нашла его ладонь. – Есть выбор, – сказала она тихо, но твёрдо. – И он твой.

И соль в груди впервые откликнулась не криком, а тишиной. Как будто ждала.

Свет обрушивался со всех сторон, и голос стены становился всё громче. Казалось, сама вечность говорила с Каэленом – не словами, а самим фактом своего существования.

– Ты устал, – звучало в его голове. – Ты потерял больше, чем мог вынести. Позволь нам хранить это. Позволь нам забрать всё.

Перед ним стояло лицо матери. Оно улыбалось мягко, с той теплотой, которую он помнил. Потом черты дрогнули – и он увидел Лиру, такую, какой она была в первый день их встречи. Потом Айн, с её решительным взглядом, и Гайом, протягивающий руку.

Каждое лицо было идеальным. Но каждое было пустым, белым в глубине глаз.

Каэлен шагнул вперёд. Его голос был слабым, но слова звучали твёрдо: – Вы – только отражения. Я видел, как вы крали живых, превращая их в тени. Память не должна пожирать жизнь.

Соль в груди загудела, отзываясь на каждое слово. Впервые она не рвалась наружу, а будто подчинялась его воле.

– Но без нас, – ответил голос стены, – вы забудете. Вы потеряете их окончательно. Мы – единственный способ помнить.

Каэлен закрыл глаза. Перед ним вспыхнули образы деревни, поля, запах трав, голоса детей. Всё то, что соль пыталась сохранить, но в её сохранении не было ни дыхания, ни тепла.

Он открыл глаза и сказал: – Лучше забыть, чем жить в мёртвой тени.

Гул вокруг усилился. Свет обрушился, фигуры множились. Они окружали его со всех сторон: мать, отец, друг, каждый из погибших. Их было столько, что он едва видел собственные руки.

Толпа за его спиной кричала. Люди тянулись вперёд, их тоже звали. Но Лира стояла рядом, её ладонь жгла его руку. – Ты слышишь? – её голос был тихим, но пронизывал шум. – Они не живые. А я – живая. Я здесь.

Каэлен сжал её пальцы и поднял голову. – Я выбираю жизнь.

Соль внутри вспыхнула. Но не взрывом, не болью – светом, чистым и ровным. Он шагнул в него, и образы дрогнули. Белые лица треснули, начали осыпаться, словно старые маски.

Гул стены перешёл в вой. – Ты предаёшь нас! Ты предаёшь память!

– Я не предаю, – ответил он. – Я отпускаю.

С этими словами он раскрыл руки, и свет из его груди разлился во все стороны. Белые образы рушились, таяли, превращались в пыль. Коридор задрожал, словно сам мир внутри стены начал рушиться.

Но вместе с этим рушились и воспоминания. Он чувствовал, как уходят лица, голоса, запахи – всё, что когда-то держало его в прошлом. Слёзы текли по его щекам, но он не отводил взгляда.

Лира обняла его, удерживая, пока вокруг всё распадалось.

И тогда в груди осталась только тишина.