Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

– Видишь? – прошептала Лира, её пальцы дрожали на его плече. – Они слушают тебя.

Но в этот миг один из узлов вздрогнул сильнее других. Его грудь раскололась трещиной, из которой брызнуло слепящее белое свечение. Существо завыло – звук был не похож ни на голос, ни на стон: он рвал уши, заставлял детей кричать и падать на землю. И остальные узлы, словно подхватив этот зов, разом двинулись вперёд.

– Назад! – крикнула Айн и рванулась навстречу. Её клинок сверкнул, рассёк одного из созданий, и оно разлетелось на куски, будто крошка соли под молотом. Но тут же ещё двое шагнули ближе.

Каэлен стиснул зубы. Голоса соли внутри него заорали разом, требуя: «Позволь! Позволь нам!» Он попытался удержать их, направить свет не на разрушение, а на усмирение. Но чем сильнее он тянулся к этому, тем громче становился вой.

– Они не хотят покоя! – прорычал он сквозь зубы. – Они разорваны, они ищут выхода!

Узлы рванулись в лагерь. Один повалил мужчину, и тот закричал, когда белые трещины побежали по его коже. Женщина с ребёнком в руках отшатнулась, но существо уже тянулось к ней.

Каэлен шагнул вперёд и вскинул руки. Свет в его груди рванул наружу, как удар колокола. Узлы дрогнули, многие отшатнулись, но несколько устояли и пошли дальше, словно сами соль и боль держали их.

Айн прикрывала людей, её клинок мелькал, рассекал белые тела, но за каждым падшим поднимался новый. Лира, бледная, с криком метнулась к женщине, вытаскивая её из-под удара, и лишь чудом избежала захвата.

Каэлен закрыл глаза. Он позволил соли вырваться – не полностью, но достаточно, чтобы его голос разнёсся в ночи. Это был не крик человека, а хор, в котором слышались десятки чужих стонов. Узлы замерли. Их тела затряслись, а трещины засветились изнутри. На миг они стали похожи на свечи, готовые погаснуть.

Но один из них всё же шагнул вперёд. Его лицо, безглазое и пустое, наклонилось прямо к Каэлену. И голос, которого он никогда раньше не слышал так ясно, прорезал его сознание: – Мы не уйдём. Пока память жива – мы будем.

Каэлен ощутил, как соль внутри отозвалась эхом: «Они твои. Или ты – их».

Он едва не потерял равновесие, но сжал кулаки, удерживая свет. Перед ним стоял выбор: разрушить их окончательно, позволив им рассыпаться, или удерживать связь – и тем самым дать им шанс остаться, пусть и в этой изломанной форме.

Айн отразила очередной удар и закричала: – Решай быстрее! Иначе они перебьют всех!

Каэлен поднял голову. Его глаза сверкнули белым светом.

– Тогда пусть уйдут. – Его голос был низким, но в нём звучала сталь.

Он рванул руки вперёд, и свет, холодный, как сама соль, залил степь. Узлы закричали в унисон. Их тела дрогнули, и один за другим они начали рассыпаться – не на куски, а в пыль, белый прах, который ветер унёс прочь. Их крик ещё долго звенел в ушах, но вскоре стих, оставив после себя тишину.

Каэлен опустился на колени, тяжело дыша. Его пальцы дрожали, а глаза медленно возвращали человеческий цвет. Лира кинулась к нему, схватила за плечи. – Ты… ты сделал это.

– Нет, – выдохнул он, глядя на белый прах, осевший на траве. – Я убил их.

Айн вытерла клинок о сухую траву и села рядом, усталая, но живая. – Они уже были мертвы. Ты лишь освободил нас от их цепей. Запомни это.

Но Каэлен молчал. Соль внутри него не соглашалась. Она всё ещё звенела эхом тех слов: «Мы будем. Пока память жива».

Толпа молчала. Ветер разносил белую пыль по оврагу, и каждый вдох отдавался во рту горечью соли. Мужчины и женщины, ещё недавно прижавшие детей к себе, теперь смотрели на Каэлена так, будто не знали – склониться перед ним или ударить первым камнем.

Первым заговорил бывший солдат с перевязанным плечом. Его голос был хриплым, но твёрдым: – Он спас нас. Без него мы были бы уже прахом.

Несколько женщин закивали, одна, прижимая ребёнка, прошептала сквозь слёзы: – Он дал нам жизнь…

Но тут вперёд шагнул худой мужчина с впалыми щеками. Его глаза горели, губы дрожали, и слова сорвались с его языка, как яд: – Нет! Вы слепы! Разве не видели? Они слушались его! Они тянулись к нему, как к своему повелителю! Он один из них!

Толпа зашумела. Кто-то кивнул в знак согласия, кто-то, наоборот, попытался возразить, но в гулах и криках было больше страха, чем разума.

Айн резко поднялась и стукнула клинком о камень. Искры посыпались в темноту. – Замолчите! – её голос разрезал гул, словно удар плетью. – Если бы он хотел вас убить, вы были бы мертвы. Вы это знаете.

– А если завтра он решит иначе?! – выкрикнул худой. – Что тогда? Соль говорит через него, вы сами слышали! Сегодня она заставила его убить тех тварей, а завтра заставит убить нас!

Люди переглянулись. В глазах некоторых мелькнул ужас, в других – смятение. Лира шагнула вперёд, её лицо было бледным, но голос звучал чётко: – Вы видели, он боролся с солью, а не подчинялся ей. Он мог бы стать для неё голосом, но выбрал нас. Неужели этого мало?

– Мало! – крикнул худой, хватаясь за ржавый нож. – Пока он рядом, мы будем жить в страхе.

Его слова поддержали ещё двое мужчин, и в толпе поднялся гул. Женщины прижимали детей, пытаясь увести их подальше, а мужчины крепче сжимали палки и ножи.

Каэлен поднялся с колен. Его лицо было уставшим, но в глазах горел свет – не соль, а решимость. Он поднял руки так, чтобы все могли его видеть. – Я не ваш повелитель. Я не соль и не узел. Я человек, такой же, как вы. Я слышу её, да. Но я не позволяю ей решать за меня.

Толпа замерла. Одни вслушивались, другие продолжали коситься с подозрением. Каэлен шагнул ближе, его голос стал твёрже: – Соль помнит всех – и тех, кто умер, и тех, кто живёт. Но я выбираю, что делать с этой памятью. Сегодня я выбрал вас.

Женщина с ребёнком закричала: – Он спас моего сына! Если бы он был чудовищем, он не стал бы этого делать!

Но худой не сдавался. Его рука дрожала, пальцы сжимали нож так, что костяшки побелели. – Это только начало, – прошипел он. – Он притянул беду сюда, и он же нас погубит.

Айн шагнула к нему, клинок её блеснул в отблесках костра. – Ещё шаг к нему – и я разрублю тебя, – сказала она спокойно, без крика.

Толпа замерла. Мужчина отшатнулся, но нож не опустил. Его глаза метались, и страх в них переплетался с яростью. Люди вокруг отступили, но напряжение не исчезло. Оно висело над ними, как раскалённое железо, готовое сорваться вниз.

Лира прижалась к плечу Каэлена. Её голос прозвучал так тихо, что слышал только он: – Они не успокоятся. Даже если ты будешь спасать их каждый день. Для них ты всегда останешься угрозой.

Каэлен закрыл глаза. Внутри соль шептала: «Они правы. Ты их страх. Их спасение. Их проклятие». Он вдохнул, и холодный воздух степи обжёг лёгкие.

– Тогда мы пойдём дальше, – сказал он, открывая глаза. – Кто хочет – идёт с нами. Кто не хочет – остаётся. Но я не позволю вам снова поднимать ножи на друг друга.

С этими словами он прошёл мимо костра, в сторону тёмного холма, за которым простиралась степь. Лира последовала за ним. Айн задержалась на миг, посмотрела на толпу и, не убирая клинка, бросила коротко: – Решайте. Но быстро. Утро близко.

Она двинулась за ними, оставив людей в гуще собственного страха и выбора.

Долго после того, как Каэлен ушёл от костра, люди всё ещё сидели в растерянном молчании. Лишь плач ребёнка пронзал тьму и возвращал их в реальность. Никто не решался первым встать, и только когда мать того мальчика, которого спас Каэлен, поднялась и пошла за ним, остальные двинулись следом. Одни шли торопливо, будто боялись остаться одни, другие медлили, бросая на Каэлена взгляды, полные недоверия.

Худой мужчина с впалыми щеками ещё долго стоял на месте. Его рука всё ещё держала нож, но сила в пальцах угасала. Он бросил проклятие в спину уходящей колонне, но даже его голос прозвучал слабым, лишённым уверенности. Когда толпа тронулась окончательно, он пошёл вместе со всеми – не по своей воле, а потому что страх остаться в степи одному оказался сильнее ненависти.

Так они двигались в ночи: длинной, неровной колонной, похожей больше на тень, чем на живых людей. Дети плакали, старики спотыкались, мужчины сжимали рукояти ножей, хотя никто не верил в их силу. Над головами раскинулось небо, усыпанное звёздами, и его холодный свет только подчёркивал, как ничтожны были их шаги в этой пустыне.

Каэлен шёл впереди, не оборачиваясь. Лира держала его за руку, и только её тепло напоминало ему, что он ещё человек, а не голос соли. Айн замыкала колонну, её клинок был всё время наготове – она не доверяла ни людям, ни тишине степи.

К утру они вышли на плато. Небо над горизонтом стало серым, ветер усилился и гнал по равнине белёсую пыль. Люди остановились – слишком уставшие, чтобы продолжать. Они собрались в круг, разожгли жалкий огонь, и в этом круге уже не было ни споров, ни криков. Только тишина. Даже худой мужчина сидел молча, его глаза блестели в рассветных лучах так, будто он боялся, что новое утро принесёт ему худшее, чем ночь.

Каэлен сел на камень у края плато. Его взгляд был устремлён на запад, туда, где степь простиралась без конца, и соль звала всё громче. В груди её голоса складывались в гулкое эхо, и он чувствовал: путь, который они начали, больше не обратим.

– Мы всё ещё вместе, – тихо сказала Лира, присаживаясь рядом. – Пока этого достаточно.

Айн подошла позже, бросив сухую ветку в костёр. Её голос был хриплым, но спокойным: – Этот круг долго не выдержит. Они ждут ответа от тебя. Или от соли. Но ждать долго они не смогут.

Каэлен кивнул. Он понимал, что её слова – правда.

Ветер поднял горсть пепла с равнины и унёс её в небо. В этом пепле мерцали крошечные крупицы соли, словно звёзды, что падали вниз. Люди смотрели на них и молчали. А Каэлен чувствовал: впереди дорога будет только труднее, и каждый шаг отнимет у них больше, чем они готовы отдать.

Рассвет окончательно разорвал ночь. Первые лучи солнца высветили колонну беглецов – уставших, напуганных, но всё ещё живых. И с этим светом в сердце Каэлена прозвучало новое слово соли:

«Дальше».

Он встал. Лира и Айн поднялись вместе с ним. Люди последовали за ними – не потому, что верили, а потому, что дорога не оставляла выбора.

Так закончилась их первая ночь в степи. И начинался новый путь.

Глава 3: Дорога из пепла

Рассвет в степи не приносил облегчения. Солнце поднималось над горизонтом, разгоняя остатки ночи, но его свет был холодным, словно само небо отказывалось дарить тепло. Сухая трава искрилась белёсым налётом соли, и каждый шаг колонны сопровождался хрустом, будто они шли не по земле, а по хрупкому стеклу.

Люди двигались молча. Силы после ночного пути почти иссякли, но страх остаться позади толкал их вперёд. Дети шли на руках у матерей или спотыкались рядом, цепляясь за отцов. Старики молча держались за внуков. Никто не говорил, потому что слова сейчас были слабее, чем тишина степи.

Каэлен шёл впереди. Его шаг был твёрдым, но в груди соль отзывалась с каждой трещиной земли, с каждым порывом ветра. Она говорила с ним не словами, а эхом чужих голосов: плач мёртвых, крик тех, кто ещё вчера жил в городах, смех детей, застывший в кристаллах соли. Всё это звучало в нём, и он чувствовал – память множится, а его собственный голос теряется в этом хоре.

Лира держалась рядом, но в её лице сквозила тревога. Она чувствовала перемены в нём, даже если он молчал. Её рука сжимала его ладонь крепко, словно только её тепло могло удержать его от того, чтобы раствориться в этом хоре. Иногда она ловила его взгляд и видела там не только усталость, но и нечто иное – тень, которая росла вместе с силой соли.

Айн шла позади, её шаги были тяжёлыми, но глаза внимательными. Она следила за людьми: за тем, кто начинал шептаться, за теми, чьи взгляды вновь обращались к Каэлену с недоверием. Она знала – толпа непостоянна. Сегодня они идут за ним, потому что он спасает, завтра – обернутся камнями и ножами, если соль снова заговорит слишком громко.

К полудню степь изменилась. Трава исчезла, уступив место голым камням, изъеденным ветром и солью. Воздух стал суше, и губы у людей трескались от жажды. Колодцев здесь не было, и вода в мехах таяла быстрее, чем они шли. Женщины начали роптать, мужчины пытались вслух поддержать порядок, но в каждом голосе звучала слабость.

Каэлен остановился на возвышении, оглянулся на колонну. Люди сбились в тесный круг, кто-то сидел прямо на камнях, прикрывая детей тряпками от солнца. Их взгляды обращались к нему – одни с надеждой, другие с ненавистью, но все одинаково ждали.

Соль в груди загудела, будто чувствуя этот взгляд толпы. Она шептала: «Веди их. Дай им память. Дай им тишину».

Он закрыл глаза. Голоса мёртвых и живых смешивались в нём, и каждый шаг вперёд требовал ответа. Но он понимал: сейчас нельзя дать соли слишком много. Если он позволит ей говорить громче, люди увидят в нём не человека, а новое чудовище.

Лира коснулась его плеча. Её голос прозвучал тихо, но твёрдо: – Они ждут. Но ты не обязан быть для них всем. Дай им только дорогу. Этого хватит.

Айн подошла ближе, её взгляд был холодным, но прямым: – Она права. Ведёшь ты их или нет – они всё равно умрут, если не найдут воду. Так что или покажешь им путь, или оставь. Иначе они вырвут его сами, из твоей крови.

Каэлен кивнул. Он поднял руку, показывая колонне движение на запад, и снова двинулся вперёд. Люди последовали за ним – не из веры, а из страха, что без него степь поглотит их всех.

Ветер поднялся сильнее. Он гнал белёсую пыль по камням, и в этих вихрях людям начинали мерещиться фигуры – белые силуэты, похожие на тех, кого соль забрала. Дети плакали, женщины закрывали лица, мужчины бормотали проклятья. Но Каэлен слышал их иначе. Для него эти фигуры были голосами памяти. Они шли рядом, молча, но их молчание давило сильнее крика.

И чем дальше они уходили, тем яснее он понимал: путь на запад – это не дорога. Это испытание. Каждый шаг будет проверять не только их силы, но и его способность оставаться человеком, а не стать тем, кем его хочет видеть соль.

Степь тянулась вперед бескрайней серо-белой равниной. Казалось, сама земля лишилась дыхания: сухая трава ломалась под ногами, камни крошились, воздух звенел от соли. Даже солнце здесь выглядело мертвым – светило бледным пятном, больше выжигая всё живое, чем согревая.

Колонна людей двигалась медленно. За плечами у них были дни пути, за плечами – жертвы, и каждый новый шаг отдавался гулом в усталых телах. Женщины несли детей на руках, старики опирались на ветки, срезанные в последних перелесках. Мужчины смотрели вперёд угрюмо, будто только сама дорога могла подсказать, зачем они ещё живы.

Каэлен шёл впереди. Его шаги были твёрдыми, но каждый из них отзывался внутри гулом соли. Она не молчала: то звала голосами ушедших, то шептала эхом городов, обратившихся в пепел. В её шёпоте не было покоя, только настойчивость – «веди, слушай, плати». Иногда юноше казалось, что сама степь смотрит на него глазами этой соли, и это ощущение вытягивало силы хуже жажды.

Лира держалась рядом. Её лицо обветрилось, волосы выбились из-под косы, но в глазах горела решимость. Она почти не отпускала его руки, и в этом прикосновении было больше, чем поддержка – словно она удерживала его от падения в бездну, куда тянули голоса соли. Иногда она ловила его взгляд и кивала, не произнося ни слова. Этого было достаточно, чтобы он шагнул дальше.

Айн шла чуть позади. Она проверяла колонну, подбадривала отстающих, поднимала детей на руки, когда матери падали от усталости. Её лицо было каменным, взгляд – резким, и люди слушались её скорее из страха, чем из доверия. Но именно этот страх удерживал колонну от распада. В ней не было мягкости Лиры, не было сомнений Каэлена. Она знала: если кто-то начнёт бунт, кровь польётся первой же ночью.

К полудню степь изменилась. Камни стали чаще, воздух суше. Ветер гнал белёсую пыль, и в ней мерещились тени. Сначала люди думали, что это миражи, но вскоре силуэты стали явственнее: женщины с кувшинами, дети с игрушками, мужчины с копьями. Все они были белыми, словно высеченными из соли, и их шаги были бесшумными.

Толпа заволновалась. Кто-то начал шептать молитвы, кто-то крестился по-старому, а кто-то просто плакал. Дети прятали лица в одежде родителей. Мужчины крепче сжимали оружие, хотя знали: оно бессильно против этих призрачных фигур.

Каэлен остановился. Соль внутри зазвенела, как колокол. Голоса теней ворвались в его разум – не словами, но памятью: последние крики, сдавленные рыдания, тишина застывших сердец. Он понял: это не враги. Это – те, кого соль забрала, но чья память не ушла.

– Они идут за нами, – произнёс он тихо.

Лира вжалась в его плечо. – Они хотят чего-то? Или просто смотрят?

– Они хотят конца, – сказал Каэлен. – Но не находят его.

Айн подняла клинок, но её голос был холоден и твёрд: – Если они подойдут ближе, я рассеку их. Память или нет – люди этого не выдержат.

Каэлен не ответил. Он смотрел на тени, что двигались рядом с колонной. Они не приближались, но и не исчезали. Их молчание давило сильнее ветра, и он понимал: это начало нового испытания.

К вечеру степь сменила лицо. Равнина, бесконечно ровная днём, стала прерываться холмами, на которых темнели очертания каменных остовов. Люди сперва приняли их за природные образования – валуны, обкатанные временем, но, подойдя ближе, увидели, что это руины. Стены, давно обрушившиеся, колонны, отломанные и лежащие в пыли, и чёрные провалы дверей, ведущие в пустоту.

Толпа загудела. Слабые оживились – не от радости, но от надежды: руины могли дать укрытие от ветра, а, может, и воду, если где-то сохранился колодец. Даже старики пошли быстрее, а дети потянулись вперёд, словно тянулись к ответам на вопросы, которые не умели задать.

Айн подняла руку, останавливая колонну. Её голос разнёсся сухо и резко: – Не торопитесь. Руины мертвы, но мёртвые часто не любят чужих ног.

Несколько мужчин остановились, виновато опуская глаза. Они уже шагнули было внутрь первой полуразрушенной арки, но слова воительницы вернули им страх.

Каэлен подошёл ближе. Соль в груди ожила, зазвенела, как струна. Он чувствовал – это место не пустое. Память в нём была густой, вязкой, словно вязь рун, вплетённых в камень. Каждый обломок стены, каждый камень хранил крик, который не успел стать эхо.

– Здесь была жизнь, – сказал он негромко. – И её слишком быстро оборвали.

Лира крепче сжала его руку. Её взгляд метался по трещинам в камне, где солнце ещё держалось последними лучами. – Ты слышишь их? – прошептала она.

– Да. Они звали. Но никто не ответил, – его голос стал низким, почти глухим. – Теперь они ждут нас.

Айн прищурилась. – Если ждут, значит, могут встретить не так, как нам хотелось бы. Я пойду первой.

Она шагнула в пролом стены. Её силуэт на миг исчез в тени, а потом снова появился – она махнула рукой, подавая знак, что путь чист. Люди двинулись следом, осторожно, будто каждая ступень могла стать ловушкой.

Внутри было прохладнее. Камни хранили холод ночей, и воздух пах древней пылью. Несколько детей бросились к углублению в центре двора – старому колодцу. Взрослые поспешили за ними, но остановились, когда увидели: колодец засыпан солью. Белая крошка, плотная и сухая, лежала там, где когда-то была вода.

Крики отчаяния пробежали по толпе. Кто-то упал на колени, кто-то закрыл лицо руками. Женщины плакали, мужчины проклинали судьбу. Их надежда на воду рассыпалась так же, как соль в колодце.

Каэлен стоял рядом. Он смотрел вниз и слышал – хор, тихий, сдавленный. Не жажда, не голод. Это был крик тех, кто умер у этого колодца, когда вода превратилась в соль.

– Они здесь, – сказал он. – Они ещё здесь.

Люди отшатнулись. Кто-то прошептал: «Опять он…». Кто-то схватил ребёнка на руки, оттащил подальше.

Айн глухо выругалась, но не на Каэлена – на толпу. – Замолчите! Если хотите жить – держите язык за зубами.

В этот миг с запада донёсся звук. Далёкий, гулкий – как если бы камни перекатывались по земле. Люди подняли головы, испуганно переглянулись. Звук становился всё громче.

Каэлен ощутил, как соль внутри вздрогнула. Она заговорила хором: «Они идут. Не мёртвые. Те, кто помнит».

Он сжал кулаки и поднял взгляд. Ветер гнал пыль меж руин, и в ней уже угадывались фигуры. Не призрачные – живые. Высокие силуэты в шерстяных плащах, вооружённые копьями. Их шаги были тяжёлыми, но не неуверенными.

– Кочевники, – прошептала Айн. – Свободные кланы.

Толпа заволновалась, и страх пробежал, как искра. Кочевников знали все – они не щадили чужаков, особенно тех, кто пришёл из Империи.

Каэлен сделал шаг вперёд. Соль внутри него звенела всё громче. Он чувствовал: встреча неизбежна.

Они вышли из пыльного марева так, будто сами были частью ветра. Высокие, крепкие, с тёмными лицами, иссечёнными морщинами и ожогами солнца. Их плечи укрывали шерстяные плащи, подбитые мехом степных зверей, а руки крепко сжимали длинные копья. У каждого копья наконечник был обмотан солёной тканью – древним способом оберечь металл от крошения.

Их было не меньше двух десятков. Они двигались плотным строем, полукругом охватывая руины, и в их движении не было ни спешки, ни сомнения. Это были люди, привыкшие встречать чужаков – и решать их судьбу без долгих разговоров.

Толпа беглецов сжалась к центру двора. Женщины прижали детей, мужчины поднимали ржавые мечи и топоры, но в их глазах не было решимости – лишь страх. Кто-то уже начал молиться, кто-то шептал: «Мы погибнем, как в столице».

Айн выдвинулась вперёд, подняв клинок. В её голосе звенела жёсткость, которой она пыталась удержать даже дрожь: – Оружие не бросать. Но и шагу вперёд без моего приказа – никто.

Каэлен стоял рядом с ней. Соль в его груди гудела, как раскалённый металл, и он чувствовал – кочевники тоже знали соль. Её след был в их оружии, в их песнях, что звучали глухо, как далёкий барабан, в самих их глазах, где отражался пустой горизонт степи.

Первый из кочевников вышел вперёд. Его лицо было обветренным, кожа грубой, будто камень. На виске у него шла белая полоса шрама, и глаз на этой стороне отсутствовал. Второй глаз – тёмный, живой – смотрел прямо на Каэлена.

Он остановился на расстоянии десяти шагов и упёр копьё в землю. – Вы пришли с востока, – сказал он низким, хриплым голосом. – Там дым и соль. Там башни, что поют смертью.

Толпа загудела, кто-то всхлипнул.

Айн шагнула ближе, не опуская клинка. – Мы бежали оттуда. Мы не враги. Нам нужно лишь пройти.

Кочевник с единственным глазом наклонил голову. – Пройти? В степи не проходят. В степи либо живут, либо умирают. Вы чужие.

Он обвёл взглядом толпу беглецов: измождённые лица, руки, дрожащие на рукоятях старого оружия, босые ноги детей. Потом снова посмотрел на Каэлена. – А ты не чужой. Ты несёшь соль.

Слова упали, как камни. Люди из толпы зашептались, кто-то схватил ребёнка крепче, кто-то отступил, будто хотел спрятаться за спиной соседа.

Каэлен ощутил, как соль внутри взвыла. Она откликалась на этот взгляд, на этот голос. «Они знают. Они слышат нас».

Он сделал шаг вперёд, и его голос прозвучал глухо, но твёрдо: – Я слышу её. Но я не её раб.

Кочевники шумно выдохнули, и строй дрогнул. Один из них – молодой, с косой, перекинутой через плечо, – выкрикнул: – Ложь! Кто слышит соль – тот уже её часть!

Единый глаз старшего не дрогнул. Он смотрел всё так же пристально, будто пытался увидеть Каэлена насквозь. Потом он заговорил снова, медленно, каждое слово – как приговор: – Если ты слышишь соль – она уже выбрала тебя. Вопрос только в том, что ты выберешь в ответ.

Айн напряглась, её пальцы сильнее сжали рукоять клинка. Лира шагнула ближе к Каэлену, её рука нашла его ладонь. Толпа замерла, не зная, что будет дальше.

И в этот миг небо прорезал крик – хриплый, раздирающий. Он шёл не от людей. На вершине руин, где ещё держалась часть стены, стояла фигура, белая и треснувшая. Узел. Его пустое лицо было обращено вниз, а руки тянулись к людям, как к добыче.

Крики поднялись и среди беглецов, и среди кочевников. Старая ненависть и новый страх столкнулись в один миг.

Каэлен почувствовал, как соль в груди заговорила: «Выбор. Сейчас».

Крик узла разорвал ночь, и его эхо метнулось по руинам, будто удар грома в каменной чаше. Белая фигура на вершине стены пошатнулась и прыгнула вниз. Удар был глухим, трещины пробежали по камням, и из них, словно по знаку, полезли другие. Их тела трещали, рассыпались крошкой, но снова срастались, и вскоре десяток пустых глазниц смотрели на людей снизу.

Толпа беглецов закричала. Женщины прижимали детей, мужчины вскинули своё старое оружие, но руки дрожали так сильно, что клинки звенели друг о друга. Кочевники, наоборот, сомкнули строй. Их копья заскрипели о камни, и в их крике был вызов, а не паника: – За степь!

Айн шагнула вперёд, клинок в её руках засверкал в свете костров. – Держать круг! Никого не выпускать наружу!