Лихо. Игла из серебра

2

Беглый узник

Перед глазами – алая пелена.

Лазара швырнули об пол. Что-то сварливо сказали по хал-азарски, но слов было не разобрать. Лазар чуть приподнял голову, и тогда чужая рука вцепилась ему в волосы на затылке, вжала лбом в ворс ковра.

– Достаточно.

Вот это Лазар понял.

Хватка на затылке ослабла.

Один из стражников заговорил снова – быстро, лающе, и из его речи Лазар выхватил только слова «меченый» и «чародей». Глаза заливало кровью, и с каким бы наслаждением Лазар вытер их сейчас!.. Однако руку ему выкрутили и обвязали цепочкой из чёрного железа – чтобы было тяжелее колдовать. Запястье окольцовывала боль, но Лазара ли пугать болью?..

– Подними его, – велел второй голос, так отличающийся от булькающего стражникова.

Лазара вновь потянули за волосы, оторвали от пола и заставили замереть на коленях. К горлу прижали кинжал.

– Неужели, – удивился спокойный голос, – он настолько опасен?

Опять – быстрая хал-азарская речь. Тут уже Лазар догадался: рассказывали, как именно он, однорукий узник-башильер, решил бежать из зиндана – и как сопротивлялся, когда его обнаружили.

Лазар не собирался даваться хал-азарцам живым. Он так долго подготавливал побег и так надеялся, что сможет дать достойный отпор. В конце концов, он мнил себя не последним из чародеев. И когда, просчитав всё, что только можно, выпустил из иглы колдовскую силу и начал действовать…

О, он не ожидал, что всё закончится так глупо. Что на подмогу тамошним стражникам прибегут ещё их соратники-колдуны, и что он – он, всю жизнь полагающий, что уж в волшбе-то он кое-что смыслит! – окажется распластанным на чьём-то ковре.

Разбитые губы свело от досады. Вот тебе, подумал Лазар, и матёрый колдун. Видел бы его сейчас Йовар – расхохотался бы. Дескать, зря я его опасался: ничего-то он на самом деле не стоит.

Сколько он пробыл без сознания? К кому его привели?..

– Откуда ты такой взялся? – спросил спокойный голос.

Было тяжело смотреть сквозь кровь и нарастающий отёк, но Лазар попытался сосредоточиться. Напротив него стоял мужчина – не стражник и не тюремщик, а кто-то другой. Вельможа?

– Только дёр-рнись, – зашипели на ухо. – И я тебя пр-рирежу, иофатская свинья!

Лазара не обрадовало даже то, что он вновь стал понимать все слова. Выплюнул:

– Ну, режь.

Исчезла вся его обыкновенная учтивость, пропала сдержанность… Его изловили в битве, как зверя, а значит, больше ничего не имело смысла. Он не смог вырвать себе свободу – толку теперь разговаривать?

Стражник хотел что-то ответить, но мужчина, которого Лазар принял за вельможу, властно махнул рукой.

Лазар с усилием проморгался. Вельможа был лет сорока, в просторных одеждах песочного цвета – и с таким лицом, какого Лазар давно не видывал. Ни у тюремщиков, ни у заключённых не было подобных холёных лиц: красивых, с коротко подстриженной бородкой. Волосы незнакомец тоже носил короткие и не прятал их ни под тюрбаном, ни под чалмой, отчего его вид казался домашним.

Зачем Лазара к нему притащили? На потеху?

– Стража сказала, что ты лекарь. – Вельможа шагнул вперёд, разглядывая его. – Лекарь-монах. А теперь получается, что ты ещё и чародей.

Говорил он плавно, низким бархатным голосом, – и такого выбора слов Лазар давно в зиндане не слышал. Видно, и вправду хал-азарец был из высшего сословия.

Лазар промолчал. Побитое тело болело. Запястье жгло, а теперь и на шее ныл новый порез.

– Ещё стража сказала, что ты бился, как шайтан, и тебя с трудом усмирил целый отряд. – Вельможа склонил голову, и Лазар понял, что ему было любопытно. – Кто ты?

Вместо ответа Лазар зло выдохнул сквозь зубы. Он что, игрушка какая?..

– Отвечать! – рявкнул тот стражник, что держал кинжал у его горла. Другой лязгнул оружием. Сколько их вообще рядом?.. Кажется, двое.

– Тише, тише. – Вельможа положил руку себе на грудь. – Я тоже лекарь-чародей. Люди зовут меня достопочтенным Залватом из Шамбола, если моё имя что-то тебе говорит.

Ничего ему это не говорило.

– Чего ты хочешь от меня, Залват из Шамбола? – процедил Лазар.

Из-за разбитого рта слова вышли не такими чёткими, как обычно, и Лазар с ужасом напомнил себе того, восемнадцатилетнего, только очнувшегося от расправы в чертогах Нимхе. Он слегка вздрогнул, потому что стоять на коленях уже было невыносимо, – и лезвие углубило порез на его шее.

Залват приподнял брови.

– Я задал тебе вопрос, – напомнил он. – И хочу получить на него ответ.

Лазар с раздражением хмыкнул. Рассказал: так и так, зовут его Ла́ле, он лекарь из ордена башильеров, год назад взятый в плен в Хургитане.

– С каких пор меченые жрецы принимают на службу колдунов? – спросил Залват.

Лазар буркнул:

– Они не знали.

Залват окинул его недоверчивым взглядом.

– Меченые жрецы проверяют своих послушников чёрным железом.

Кровяная дорожка пересекла бровь, вновь пробежала по веку – щекотно и липко. Лазар удержался, чтобы не покачнуться снова, и почувствовал, как из желудка поднялась тошнота. Да, на удары стража не скупилась.

– Я превратил себя в дахмарзу, – бросил Лазар устало, – чтобы их провести. – Сглотнул, подавляя волну дурноты. – Я не выдал себя тюремщикам, чтобы в зиндане меня содержали не как колдуна. И чтобы потом я мог бежать.

– Почему же ты вообще попал в плен? – поразился Залват.

Лазар тяжело вздохнул. Ну как ему объяснить, что тогда он прикинул: из Хургитана ему всё равно живым не выбраться? Его взяли в плен вместе с другими башильерами, и Лазар не решился раскрыть себя при них. И он прекрасно осознавал: даже если одолеет хал-азарцев, далеко по пустыне не уйдёт ни в человечьем теле, ни в оборотничьем – тем более, что и у него-волка не хватало лапы.

– Долгая история.

Залват пригладил каштановый ус.

– Послушай, Лале из ордена башильеров. Я знаю всех могущественных чародеев в этом городе. И про тебя я хочу узнать… – Развёл руками. – Но думаю, сейчас тебе нелегко отвечать на мои вопросы.

Он щёлкнул пальцами.

Лазара вздёрнули с пола и усадили на топчан. Голова закружилась, но Залват что-то сказал – и внезапно мир для Лазара стал чётче, а боль притупилась. Тут уже получилось разглядеть убранство: и кофейный столик перед ним, и ещё один топчан напротив… Похоже, покои для приёма гостей. Лазар мысленно удивился: и его – окровавленного, грязного, – сюда?

– Освободить, – проговорил Залват, – пока не велю. В конце концов, ты даже не мой пленник.

Лазар мысленно хмыкнул. Ну и зачем это всё? Он поёрзал на месте, надеясь устроиться так, чтобы заломанную руку тянуло поменьше.

Стражники встали за его спиной, и Лазар затылком ощутил их настороженный взгляд.

Залват опустился на топчан напротив. Сказал таким тоном, какого требовала учтивая беседа:

– У меня к тебе предложение. Ты расскажешь мне всё о себе – кто ты, где учился чародейству и как попал в орден, откуда узнал про дахмарзу… А я, если сочту твою историю достойной, замолвлю о тебе слово перед эмиром, да будут благословенны его годы, и, возможно, тогда тебя не повесят.

Лазар сипло рассмеялся. От этого грудь закололо – не слишком помогал обезболивающий морок, насланный этим лекарем-колдуном.

Залват выгнул бровь.

– Что тебя веселит?

Лазару стало невыносимо забавно от мысли: наверняка он был потрёпанным и страшным, как каторжник. Если он и сохранил в тюрьме остатки своего скромного башильерского очарования, то точно растерял их в бою, и сейчас сидел – в шрамах и кровоподтёках, перекошенный, как горбун, из-за того, что ему стянули за спиной единственную руку. И рядом был этот человек, хозяин богатых покоев, – он пах масляными духами, а из-под полов его одежд выглядывали острые носки узорных туфель. И он просил у Лазара его историю, точно тот был красавицей из хал-азарских сказок, чьи речи могли выкупить помилование.

А ещё Лазар оценил, как ловко ему ничего не обещали. «Если сочту». «Возможно, не повесят». Но он был слишком устал и зол на себя, чтобы принимать правила игры.

– Я здесь не для твоего развлечения. – Осклабился. – Пусть обо мне рассказывают те, кто меня схватил. Тебе и их историй хватит.

Стражник за спиной Лазара выругался и потянулся к его плечу.

По губам Залвата скользнула лёгкая улыбка.

– Нет-нет, оставь его. – Хитро сверкнул глазами. – Что я слышу: ты говоришь с самодовольством? Может, я ещё должен тебя бояться?

Лазар поднял на него тяжёлый взгляд. Глупый, бахвалистый, лощёный человек!.. Лазар так долго скрывал от всех свои способности и так губительна была горечь его нынешнего поражения, что он признал: да, он хотел, чтобы его боялись.

Цепочка на вывернутой руке приглушала чародейскую силу, но всё же Лазару требовались кандалы помощнее. Заклятия, может, ловко и не совьёшь, зато…

Он резко завалился набок, переваливаясь через подлокотник топчана. Стражник даже не успел чиркнуть кинжалом, когда Лазар уже вывернулся волком. Руку-лапу обожгло болью, точно кожу разом стянуло, – однако теперь на ковре лежала лопнувшая цепочка из чёрного железа.

Боль, боль, боль. Что ему – в первый раз, что ли?

Лазар зарычал. Пусть помучаются напоследок! Да, и у его оборотничьего тела были увечья, и вдобавок он сейчас ранен – но всё равно сможет порвать парочку сухожилий, прежде чем его окончательно утихомирят.

Ближайший к нему стражник выругался, вытянул кривую саблю… Второй сделал шаг вперёд, и Лазар предупредительно клацнул зубами. Он уже предвкушал, как пропорет шаровары на его голени, но услышал другой рык.

Не свой.

Чужой.

С топчана спрыгнул тигр. Ловко приземлился на мягкие лапы, лениво махнул хвостом.

Ну да Тайные Люди, подумал Лазар. Что сегодня за день такой… Не может же настолько во всём не везти: почему-то он даже не предположил, что лекарь-вельможа превратится в хищника опаснее и крупнее его самого.

Даже в нынешнем состоянии Лазар понял: этот чародей превосходно владеет своей оборотничьей формой. Он проворно напрыгнул на Лазара, заставляя того перекатиться чуть ли не к верху брюхом, – и от удара вернуться в человеческое тело.

Тигриный рык перешёл в мягкий грудной смех.

– Очаровательно, – заключил Залват, тоже превратившись. – Нет-нет, не надо его трогать.

Лазар перевернулся на живот. Опёрся ладонью о ковёр и неуклюже постарался сесть. Стражники тут же оказались рядом – но, как и было велено, бить не стали.

Остроносые туфли Залвата оказались почти на уровне его глаз.

– Если ты хочешь погибнуть, – проговорил он удивлённо, – кто я такой, чтобы мешать этому?

Лазар всё же умудрился приподняться. Правда, встать на ноги оказалось непосильной задачей – так и остался сидеть, грузно упираясь рукой в пол.

Он угрюмо глянул на Залвата, но ничего не ответил.

– Однако, – продолжил Залват, – историю своей жизни ты мне всё равно должен.

Лазар обтёр разбитое лицо.

– Да какое тебе дело до моей жизни?

Залват сощурился.

– Я учёный, – ответил он с достоинством. – Собирать знания – моя работа.

Лазар медленно посмотрел на стражников. На него вдруг навалилась страшная усталость, и теперь не хотелось ни драться, ни грубить.

– Ладно. – Лазар втянул воздух. Залват мельком кивнул стражникам, и те, тут же подхватив Лазара с пола, бросили его на топчан; глаз с него не спускали. Залват же, напротив, выглядел обманчиво-расслабленным.

Он вытащил из-за пояса колокольчик и позвонил. Должно быть, подозвал слугу.

– Всё же ты беглый пленник, – объяснил Залват, – так что пока я не предложу тебе ни вина, ни кофе. Только воду.

Лазар легко бы выпил и яд.

Кто-то появился в дверях. Залват бросил отрывистую фразу, которую Лазар не разобрал, и вскоре в комнату шмыгнул мальчик с подносом. Он оставил на кофейном столике прозрачный кувшин и несколько пиал и выскользнул вон. А Залват тем временем тихо переговорил со стражниками: это Лазар тоже не разобрал – он не всегда мог понимать каждое слово на хал-азарском.

Кувшин сам по себе наполнил одну из пиал, и та подплыла к Лазару по воздуху – чудо из восточных сказок. Лазар стиснул её грязными пальцами.

– Так что же. – Залват опять сел на топчан напротив и улыбнулся тонкой кошачьей улыбкой. Словно учтивый хозяин, он первым отпил из своей пиалы. – Я слушаю.

Лазар равнодушно посмотрел на дребезжащую водную гладь. Осознал, до чего же пересохло у него в горле, и одним махом опустошил пиалу. Даже если его решили отравить, что с того? Хуже не будет.

С чего ему начать свой рассказ? Его называют Лазаром или Лале, но ни одно из этих имён не было дано ему при рождении. Ему почти двадцать пять лет. Он из страны, название которой в Хал-Азаре никто не может выговорить; нет, он не иофатец.

И так – слово за слово – он начал выкладывать всю свою жизнь незнакомому хал-азарскому лекарю. В какой-то момент Залват отправил стражников бдить у дверей – то ли окончательно убедился, что Лазар не представляет для него угрозы, то ли подумал, что могучих северных чародеев лучше обсуждать с глазу на глаз.

Он принял монашество. Он привёл на костёр Айше из Хургитана. Он остановил карательный мор. Он превратил себя в дахмарзу.

Лазар осознал, что никому ещё не рассказывал о себе столько, – он говорил и говорил, и под окном, занавешенным тонкими тканями, удлинились полосы теней. Залват слушал его, время от времени задавал вопросы и задумчиво крутил в пальцах пиалу – когда он зажёг колдовской огонь, чтобы осветить их лица, в стеклянных гранях заиграли мерцающие разноцветные огоньки. И всё от этого стало казаться ненастоящим, как длинный сон.

Неудивительно, думал Лазар. Всё же он страшно устал за сегодня, и теперь в нём не осталось ни пустоты, ни злобы. Только лёгкое удивление: надо же!..

Лазар ведь считал, что его жизнь совсем бестолковая – а вот сколько времени ушло на то, чтобы её описать.

Глава IV

Бархатная перчатка на железном кулаке

Над горами сходились тучи. Дело было к дождю, но внезапно сквозь сизую толщу пробился луч, преломился в замковом окне и дразняще мазнул Ляйду по лицу.

Ощущалось как благословение далёкого солнечного божества. В Стоегосте у этого божества даже было имя – «госпожа Кажимера», – но Ляйда сомневалась, что его чтили у Грацека.

Ляйду привели на вершину одной из башен – в просторную комнату. Стены здесь увешивали гобелены, изображавшие виды Кубретских гор, а на столе лежали свитки и куски неизвестной породы. Ляйда решила, что это место – вроде рабочего чертога Грацека: не кузница, но и не личные покои.

В прошлый раз Ляйду принимали не здесь, а в огромной пустой трапезной. Любопытно, что бы это значило? Стало хуже или лучше?.. Та встреча прошла на удивление спокойно – Ляйда принесла приглашение на суд в Тержвице, и Грацек повёл себя совсем не так сурово, как ожидалось. Но теперь, после гибели Баргата… Кто знал, куда всё повернёт?

Грацек сидел за столом и, хмурясь, читал письмо госпожи Кажимеры. Ляйда ждала и молчала, одновременно с этим разглядывая самый большой гобелен: на тёмно-синем фоне – картина птичьей охоты. Горы вышили серым и оттенили зелёным травяным узором. В комнате Грацека ощутимо не хватало цветов, которые причитались Горному двору, – багряного и коричневого, – хотя чему удивляться? Двор создал не Грацек, и цвета, должно быть, выбирал не он. И только свои комнаты мог украсить как угодно.

Ляйда сцепила пальцы за спиной. Бесшумно походила вдоль стены. Значит, всё-таки хорошо, что её позвали сюда – Грацек считал это место более личным. И Ляйда, несмотря на все сложности между дворами, оказалась достаточно приятна, чтобы её принимали тут.

Она слегка качнула головой, и колокольчики в её косах тонко звякнули.

Грацек поднял глаза. Смотрел он угрюмо, и Ляйда велела себе не обольщаться.

– Соболезнования, – произнёс Грацек наконец. – Как очаровательно.

Ляйда поклонилась.

– То, что произошло, – огромное горе…

– Разумеется. – Грацек скривился. – Всем же есть дело до бед моего двора. Одной больше, одной меньше – какая разница?

Ляйда мельком погладила висок.

– Госпоже до всего есть дело.

– О, в этом-то я не сомневаюсь. – Грацек тряхнул листом пергамента. – Как тебе это удалось? Тут сказано: «Если моя ученица успеет до похорон, прошу, позволь ей присутствовать там от моего имени». – Отложил письмо. – Похороны сегодня на закате. Мы ждали родичей Баргата, и ты никак не могла об этом знать.

Ляйда точно не могла. А вот госпожа… Она велела отвезти Ратмилу и обозначила, через сколько следует прибыть в замок Грацека. Не опаздывать, но и не торопиться, а если нужно – попридержать волшебного коня. «Никто не любит ранних гостей, – заметила госпожа. – Грацек особенно. Даже такой красавице, как ты, не стоит мозолить ему глаза».

Когда госпожа говорила о её красоте, это не звучало как лесть или похвала. Просто как данность, и, пожалуй, никто никогда не говорил о внешности Ляйды с таким спокойствием, – без гордости, зависти или сладкой любезности. Для госпожи красота любой из её учениц была чем-то вроде красоты картины – не оружием, не недостатком и уж тем более не напоминанием, как беспощадно время. Это восхищало Ляйду, но стоегостсткое божество и так имело над ней огромную власть.

А восхищение подпитывало его больше, чем любые кровавые жертвы.

Сегодня Ляйда оделась в строгий коричневый кафтан и целомудренно-тяжёлую юбку в пол. И, право, не её вина, что мрачный наряд только подчёркивал её привлекательность – так, крохотная уловка. Ляйда знала, что выглядела изящной, хрупкой и горестной, как каменная статуэтка тончайшей работы, и хотелось верить, что в Горном дворе смогут это оценить.

Ляйда посмотрела в окно – на солнце, просвечивающее сквозь тучи. «Ты ведь согласна, что я играю в эти игры лучше их всех, госпожа? Лучше Амельфы, лучше Уршулы… Ты сама учила меня: колдовство – ничто по сравнению с удачной беседой». А уж с мужчинами Ляйда беседовать умела. Именно поэтому Грацек был так обходителен с ней в прошлый раз. Именно поэтому сейчас удивлённо наморщил лоб – и вместо того, чтобы разозлиться, спросил снова:

– Так как у тебя получилось успеть в срок?

Ляйда только развела руками.

– Судьба, – предположила она.

Грацек фыркнул.

Кафтан на нём был неизменного кубретского кроя, чёрный с красным высверком. Ляйда быстро оглядела гордый разворот плеч, и бородку-клинышком, и цепкие недоверчивые глаза… Разумеется, ей нельзя заигрываться. Грацек – не дурак, готовый забыть, что она – ученица Кажимеры и девица, годящаяся ему в дочери. Да и госпожа не одобрила бы то, что выходило за рамки приличий. Поговаривали, что стоегостская ведьма ловко подкладывала своих воспитанниц под нужных ей людей, – совершенная ложь. Госпожа никогда не вмешивалась в их личную жизнь, но также требовала, чтобы и они не мешали увлечения с делом. Исключением была лишь Амельфа, однако та влюбилась в господаря Нельгу ещё подростком, – госпожа удачно устроила их союз.

Ляйда всегда знала: если любой из бояр и панов, к которым её отправляли, поведёт себя неучтиво, ей не стоит терпеть. Госпожа всегда будет на её стороне. Но сейчас, в чертоге Грацека, её насторожило другое – и Ляйда опять глянула на тучи, золочённые предзакатным светом.

А что, если бы госпожа попросила? Хоть намёком обозначила – беседой ограничиваться не стоит… Хватило бы у Ляйды сил ей отказать? Или даже она, гордая панночка, остроязыкая мазарьская красавица и гроза своих мачех, боялась себе признаться, на какие вещи пошла бы ради одобрения госпожи Кажимеры – и безо всяких чар?

Ляйда досадливо сжала губы.

Она ведь – не Урыська, послушная, как дворовая псина. И не безропотная Амельфа. Ляйда всегда знала, что не стоит ждать от наставницы любви и тепла, как от матери. Но свою мать Ляйда почти не помнила, и так уж вышло, что никто из мачех на место родительницы не сгодился – может, оттуда и выросла её страсть доказать госпоже Кажимере, чего она стоит.

– Что тебя так привлекло в моём окне?

Грацек перевернул письмо – видимо, желал удостовериться: иного послания не было.

– Вид красивый. – Ляйда развернулась. – Трудно не очароваться.

Грацек снова поднял на неё глаза.

– Можешь присесть. – Небрежно указал на кресло напротив. Ляйда поклонилась, скользнула ладонью по обивке, вышитой гранатами, и заняла предложенное место. – Как дела у Йовара?

– Я давно не видела его, господин, – отозвалась Ляйда учтиво. – Но полагаю, он всё ещё висит там, где его оставили.

– Твоя госпожа не добилась от него новых признаний?

– Госпожа и не пыталась, – заметила Ляйда. – Учитывая обстоятельства… сейчас тяжело отличить правду от лжи. Действия моей наставницы скорее только приведут разум Йовара к краху. Или вызовут новый всплеск брани.

Грацек стиснул переносицу.

– Она всех вас так приучила разговаривать? – Вздохнул. – За вашими словами трудно уловить смысл.

Ляйда развела руками.

– Игра со смыслами – наш инструмент, – пояснила она. – А любое учение накладывает отпечаток.

– Знаю. – Грацек скривился. – Имею удовольствие наблюдать всё это каждый раз, когда разговариваю с дочерью.

Даже так? Ляйда не ожидала, что беседа вильнёт к острому краю.

– Господин мой, – сказала она серьёзно и вкрадчиво, – я хорошо знаю свою наставницу. Насколько это вообще возможно… и я знаю, что она действительно о многом сожалеет.

Ястребиное лицо Грацека было непроницаемо.

– Говорят, – продолжала Ляйда, – госпожа не умеет признавать собственную неправоту. Но именно она учила меня, как важно брать ответственность за свои ошибки. – Спрятала полуулыбку. – Правда, здесь я не лучшая ученица.

Грацек продолжил выжидающе смотреть на неё, и Ляйда, поддавшись порыву, перекинула за спину одну из кос.

Звяк. Золотые колокольчики опять зазвенели – как чудесно было бы воспользоваться мгновением, притянуть к себе паутину мыслей Грацека… Но он – не какой-нибудь молодой стоегостский боярин, который и рад был бы оказаться в её власти. Её ждёт жестокая кара даже за попытку колдовства.

– То, что я здесь по её просьбе, не просто отмашка, господин.

Наверное, подумала Ляйда, стоило потупить глаза. Не приведи боги, Грацек всерьёз решит, что она пытает подсластиться к нему, приехав на похороны его ученика. Не все видят разницу между заигрыванием и учтивостью. Тем более, и Ляйда не без греха: и для неё эта граница не всегда очевидна.

Ляйда откашлялась.

– Госпожа Кажимера скорбит о Баргате и не хочет видеть Горный двор своим соперником.

Грацек откинулся на спинку кресла. Постучал пальцами по столешнице.

– А чего она хочет? – спросил, щурясь. – Чтобы я вернулся в Тержвице, а мои ученики приняли участие в охоте на чудовище, которую затеял Авро?

О, то же самое спрашивала и Ляйда перед тем, как отправиться в путь. «Чего вы желаете добиться от него, госпожа?» – и наставница пояснила: Грацек не нужен ей в Тержвице, но, может быть, пригодится на охоте. «Правда, я не уверена. В любом случае, ему об этом знать не следует. Пусть сидит в своём замке и поменьше злится».

– Ничего из этого. – Ляйда покачала головой. – Госпожа понимает: после гибели Баргата никто не имеет права просить Горный двор ловить чудовище.

Грацек вскинул брови.

– Неужели, – поразился он, – меня наконец-то оставят в покое?

Ляйда пожала плечами. Мол, выходит так.

Грацек поднялся.

– Ладно. – Указал на дверь. – Големы проводят тебя в чертог, где ты пробудешь до вечера. Позже – приведут на нижние ярусы, чтобы… – Опёрся костяшками пальцев о стол. – Ты знаешь, как проводятся наши похороны?

Ляйда призналась: нет.

– Тело Баргата сожгут в зале под замком. – Ляйда тоже встала с места, и Грацек окинул её очередным долгим взглядом. – Ты уверена, что тебе нужно присутствовать?

Ляйда удивилась.

– Это воля моей госпожи.

– Я знаю, – произнёс Грацек сухо. – Я прочитал её письмо и послушал тебя. Соболезнование, приличия… – Махнул рукой. – Птичий щебет. Но госпожи Кажимеры тут нет, поэтому я предупреждаю тебя: похороны в этом замке – не самое приятное событие. Жар такой, что расплавиться можно. Даже моя дочь не появится сегодня, а она гораздо терпимее к огненным чарам, чем ты.

– Я крепче, чем кажусь, – ответила Ляйда спокойно, без вызова. – И если вы разрешите мне быть там, я с радостью воспользуюсь вашим дозволением.

Грацек, очевидно, придерживался другого мнения, но переубеждать её не стал.

Он распахнул дверь, и Ляйда увидела за порогом двух големов, скованных из железных пластов. У них были пудовые кулаки и широкие головы, напоминавшие шлемы древних воинов. В зазоре-забрале сверкали красные глаза – как огонь в кузнечной печи. Но Ляйда уже встречалась с ними, поэтому отнеслась как к старым знакомым.

Ляйда поклонилась Грацеку напоследок и позволила себя увести.