Лихо. Игла из серебра

– Если бы ты не увёз меня в леса.

– Если бы я не увёз вас в леса. – Он опять остановился перед ней. Приподнял руку, и лоскуты чародейской клятвы переползли ему на ладонь. – Давайте не затягивать с этим, хорошо?

Ольжана стиснула зубы.

– Просто скажите, что клянётесь, и я оставлю вас в покое.

Тяжесть на груди стала ощутимее.

– Ольжана, я всё равно не дам вам рассказать обо мне. – Его лицо напротив – снова – как в тумане. – И я не хочу причинять вам боль.

«Да сколько ты уже причинил!»

– Да вы и сами, – продолжил, – не согласитесь ходить за мной след в след.

Грудь запылала. Ольжана задышала поверхностно и часто, но от нехватки воздуха перед глазами потемнело.

– Ладно, – проскрипела она. – Клянусь.

Как и много лет назад, слово сорвалось с языка, будто и не слово вовсе, – горячий камень.

Тяжесть тут же исчезла, и Ольжана жадно втянула в себя воздух, показавшийся живительно-прохладным.

Лале снял с пояса бурдюк с водой и протянул ей. Ольжана злорадно заметила, что лицо у него сейчас было такое, что краше в гроб кладут, – бледное, заострённое.

– Это всё, – сказал Лале. – Всё. Больше никакой боли. Никакого страха. Я вам обещаю.

Ольжана мазнула взглядом по бурдюку, но брать не стала.

– Я… – Лале запнулся. – Мог бы объяснить вам больше. Понятнее. Как-нибудь потом. Если вы захотите меня выслушать. Чтобы вы не думали, что мне в радость калечить людей и измываться над вами.

Ольжана велела себе: молчи. Лучше лишний раз не раскрывать рот при человеке, который без труда убил двоих мужиков и чуть не задушил её чарами. Но впервые в жизни ей захотелось причинить кому-то боль. Она жаждала этого так же сильно, как вчера жаждала поцелуев и нежности, и если телесную боль она причинить не могла… Что ж, выбор был невелик.

Она дёргано улыбнулась.

– Хочешь оправдаться?

Лале даже не успел ей ответить.

Ольжана стиснула кулаки и вдавила их в лавку.

– Какой же ты подонок. – Окинула Лале ненавидящим взглядом. – Какой подонок… Жаль, что Йовар не добил тебя тогда.

Лале замер.

Медленно качнул подбородком.

– Оставайтесь спать здесь, – сказал он. – Я переночую в кибитке.

Он вышел, больше не говоря ни слова, и запер за собой дверь.

Глава II

Волки и овцы

Следующие дни Ольжана только и делала, что лежала в кибитке и отрешённо смотрела наверх. Она с трудом заставляла себя выйти на привалах, чтобы размять ноги, а некогда обычные вещи – купание или стирка – теперь требовали недюжинных сил.

С того злополучного дня Ольжана перестала и разговаривать с Лале, и вести любые совместные дела. Поначалу Лале желал ей доброго утра и пытался начать беседу, но быстро понял, что ничего этим не добьётся, и с тех пор держался на расстоянии. Просто оставлял для Ольжаны еду, которую готовил, – (Ольжана, разумеется, ничего не просила), – и ночевал снаружи, а не на соседней лавке. Лето уже не было тёплым настолько, чтобы безмятежно спать на земле, и раньше бы Ольжана никогда не позволила такому случиться, но теперь ей было всё равно. Пусть спит где хочет, если решил не заезжать на постоялые дворы. Видимо, сейчас Лале думал: раз раскрылся Ольжане и вернул себе чародейскую силу, чудовище ему больше не помеха. Он чаще останавливал кибитку и всё больше позволял отдыхать себе и лошадке, а Ольжана продолжала проваливаться в тягучую бездеятельность.

У неё мелькала мысль, не сбежать ли, но куда бы она пошла? Всё равно не сумеет рассказать о Лале. И вряд ли успеет улететь далеко, прежде чем её сцапает чудовище. Поэтому Ольжана, лёжа на узкой лавке без движения, как покойница, часами слушала цокот копыт и скрип колёс. Постепенно она осознала: ей ужасно хочется обсудить с Лале всё, что происходит, – не с нынешним Лале, а с тем, прежним, который был ей дорог, – и тогда на Ольжану навалилась такая тоска, что хоть вешайся.

Она не чувствовала себя преданной. Она горевала, как после гибели близкого человека, – вот он был, смешной и понимающий, а вот он исчез. Но по-прежнему осталась потребность сидеть рядом с ним, держать его за руку, делиться с ним шутками и невзгодами, и поэтому Ольжана не помнила, когда в последний раз ощущала себя настолько одинокой.

Неизвестно, сколько бы ещё Ольжана избегала любых взаимодействий с новым Лале, если бы у неё не начались крови. Это было даже смешно: что бы ни происходило с телом Ольжаны, оно работало на зависть исправно, и никакие тревоги не мешали ему кровить каждую луну. В другое время Ольжана бы восхитилась своим крепким здоровьем – в конце концов, её тело со всем справлялось на славу. Оно выносило долгое путешествие и чудесно, хотя и не без помощи чародеев Двора Лиц, оправлялось от нападений чудовища, но сейчас его деревенская живость оказалась совсем не к месту. Купаться и стираться в одних только речках стало невыносимо.

Так, на привале Ольжана выбралась из кибитки и села у костра. Она хмуро посмотрела на Лале – тот готовил еду – и откашлялась. Прокрутила в голове заготовленные слова и спросила:

– Мы теперь всегда будем останавливаться в лесах?

Лале поднял на неё удивлённый взгляд. То ли не ожидал, что она с ним заговорит, то ли сам вопрос его поразил, и Ольжана пояснила:

– Мне нужно искупаться в бане.

– Как скажете, – быстро ответил Лале. – Сегодня заночуем на постоялом дворе. Пойдёт?

Ольжана кивнула и поднялась. Мысленно присвистнула: надо же, какой любезный! Как на постоялый двор отвезти, так пожалуйста, а как чудище своё поганое усмирить…

– Ольжана…

Она обернулась. Чего, мол?

Лале выпрямился, бросил ложку в скворчащую сковороду.

– Если вам что-то нужно, – сказал он, – не стесняйтесь просить меня об этом.

Ольжана скорчила печальную ухмылку. Ей нужно, чтобы Сущность из Стоегоста изловили, а Лале подвесили на цепях в Тержвице вместо Йовара, – но сейчас Ольжана тщательно следила за языком. В этот раз она даже ответ не придумывала. Не будет же огрызаться, как дерзкая малолетка!.. Поэтому лишь промолчала и залезла обратно в кибитку.

На удивление, Лале сдержал слово, и за световой день они успели доехать до какого-то постоялого двора с баней. Там Ольжана наконец-то сумела почувствовать себя сносно: она вымылась почти что в крутом кипятке, соскребла с тела ороговевшую кожу и вычесала из остатков кудрей весь лесной сор. Одеваясь, она размышляла, как бы ей быстрее поесть и, лишний раз не пересекаясь с Лале, лечь спать.

Разумеется, получилось по-другому.

Лале дожидался её в главном зале – за столом у стены; как только Ольжана вошла, Лале призывно махнул ей рукой. Ольжана не удержалась и скривилась – что, неужели им нужно сидеть вместе? Время позднее, так что свободного места хватало. С другой стороны, одёрнула себя Ольжана, с чего это она должна избегать Лале? Он принёс ей горе, а значит, ему положено испытывать неловкость, не ей.

Ольжана пересекла зал, и Лале указал ей на стул напротив.

– Сядьте сюда, пожалуйста.

Ольжана подчинилась. Посмотрела на Лале тяжёлым взглядом – дескать, ещё пожелания будут? Но Лале больше ничего не сказал, и Ольжана принялась за еду, – она была жутко голодна. И пока она зачёрпывала холодную похлёбку, в груди тоскливо царапало: о Тайные Люди, сколько раз они так же сидели во всевозможных тавернах, корчмах и шинках. Они разговаривали, и смеялись, и сонно зевали, и тогда Ольжане казалось, что ничего не может быть страшнее чудовища, суда Тержвице или разбойников на дорогах. Как же она не замечала, что всё это время ей нужно было бояться именно своего спутника?

Мерзавец, подумала Ольжана горько. Мало того, что из-за него она потеряла спокойную жизнь, косу и доброе имя. Что больнее: она потеряла любимого и друга, – пожалуй, самого дорогого и важного за всю её двадцатидвухлетнюю жизнь.

Ольжана не сразу заметила: сам Лале едва притрагивался к еде. Он делал вид, что поглядывал на неё, – а на самом деле изучал кого-то за её спиной. И когда Ольжана захотела обернуться, предостерёг:

– Не надо.

Лале задумчиво постучал пальцами по столешнице. Только тогда Ольжана увидела на его руке перстень и задумалась: из настоящего ли он чёрного железа? Превратил ли Лале себя обратно в дахмарзу, когда вновь облачился в подрясник, или предпочёл оставить колдовскую силу? Пожалуй, Ольжане показалась, что этот перстень – о, сколько раз она смотрела на руки Лале… – был тусклее и серее, чем обычно.

– За тем столом, – сказал Лале негромко, отпивая из кружки, – сидят двое мужчин. Они чересчур живо нас рассматривают, и вид у них не менее душегубский, чем у прошлых преследователей.

Ольжана передёрнула плечами. Что, опять?..

– В любом случае, – продолжил Лале, – бояться вам нечего.

«А тебе?» – могла бы спросить Ольжана. Не этого ли добивался пан Авро – чтобы Лале поколдовал на глазах у случайных зевак?

Лале непосредственно рассмеялся, будто она рассказала ему какую-то шутку. Ну конечно, каков притворщик… Не хотел, чтобы душегубы поняли: он их заметил. Ольжана зло прикусила себе щёку. Она ведь видела, много раз видела, как держался Лале, когда дело принимало дурной оборот. Почему же не заподозрила, что он – самый страшный волк во всей округе?

Лале ещё улыбался, но взгляд был невесёлым, острым.

– Что бы ни случилось, – предупредил он, – не вмешивайтесь.

Ольжана вздохнула. Любопытно, разбойники встретили их случайно или выследили, даже несмотря на ночёвки в лесах? Тут же начала прикидывать: этот постоялый двор стоял обособленно. До ближайшего местечка – неизвестно сколько. А чуть отойдёшь от дороги, попадёшь в борожские чащи, и ищи-свищи… Людей в зале немного, но есть. Вмешаются ли они, если при них сомнительные люди привяжутся к башильеру и его спутнице? Вряд ли, мало кто полезет на рожон. Однако если увидят, что этот башильер – колдун… О, позже растрезвонят это на много вёрст окрест. Хватит и одного говорливого языка, чтобы слух расползся, как пламя – по стогу сена.

Ольжана услышала за спиной поскрипывающие шаги. Пахнуло пивом и потом – почти как в прошлый раз.

– Здоро-ово. – На стул между ней и Лале плюхнулся мужик. Второй остановился за спиной Ольжаны, и от этого вдоль позвоночника пробежали мурашки.

Лале округлил глаза, словно и вправду удивился.

– К-кто вы такие?

Ольжана поразилась. Он что, и вправду притворился, что заикнулся от испуга?

Мужик – щербатый, с рыжей щетиной и мягким южным говором, – облокотился о стол и смерил Лале насмешливо-вызывающим взглядом. Передразнил:

– К-кара твоя, монашек. – Перевёл взгляд на Ольжану. Глаза у него были водянистые, в сеточке алых сосудов.

К горлу подкатила тошнота. А если тот, что за её спиной, положит руку ей на плечо или стиснет грудь? Ей и тогда надо не вмешиваться?

Лале охнул.

– Вы от пана? – заговорил он сбивчиво и тихо. – От пана Мариуса, да? У нас с ним… с ним… случилось недопонимание…

Рыжий крякнул от смеха.

– Видать, недопонимание у вас серьёзное! – Потянулся к кружке Лале, отпил из неё. Сморщился и сплюнул обратно. – Фу… Это что, вода?

Лале подался вперёд, закинув локти на стол, и заговорил ещё быстрее:

– Г-господа хорошие… Оставили бы нас в покое. Я башильер. Мой орден богат, и я вам заплачу. Я отдам вам всё, что пожелаете.

Мужчина, стоявший за спиной Ольжаны, шагнул вперёд и вбок, и она смогла его рассмотреть: рослый, черноволосый и курчавый. Он протянул к ней руку и провёл по её шее пальцем.

– Прям-таки вшо? – уточнил он шепеляво, и Ольжана даже не смогла отшатнуться: застыла, как каменная.

Лале сузил глаза, но говорить продолжил как раньше, – жалобно и просяще:

– Мои деньги в кибитке, а кибитка – в сарае у конюшни…

Незнакомцы переглянулись, и на губах рыжего появилась самодовольная ухмылка. Дурачины, подумала Ольжана. Конечно, они решили, что монах, ничего не соображая от страха, подставился и сам позвал их туда, где будет проще зарезать его, забрать его деньги и что угодно сотворить с его девкой.

– Ну пошли поглядим. – Рыжий встал. Настороженно обернулся, но люди в зале на них не смотрели – или делали вид. Какая им забота, если одни неизвестные уходили с другими? Даже потасовки не было.

Ольжана хотела было остаться, но курчавый поманил её за собой.

– Нет, дорогуша. Идём.

Ольжана встретилась взглядом с Лале. Тот показал глазами на выход.

Если в зале незнакомцы ещё держали себя в руках, то за порогом стали развязнее. Курчавый пристал к Ольжане и всю дорогу до сарая выспрашивал, как её зовут и всегда ли она такая сердитая. Ольжана молчала и внимательно смотрела себе под ноги – боялась, что навернётся в темноте, и Лале вместо неё ответил, что она немая. Рыжий, поторапливая, несколько раз пихнул Лале в плечо и заявил, что если деньжонок у монаха окажется мало, то ему распорют брюхо.

– Уж тебе хватит, – отозвался Лале.

Никаких смотрителей у конюшни не оказалось, хотя Ольжана наивно надеялась, что кто-то должен был бдить за лошадками постояльцев. Только залаяли цепные собаки, да сарайчик, куда Лале с вечера пристроил кибитку, оказался заперт на простой деревянный засов – вот и вся охрана. Но если обычно Лале находил человека, который бы послеживал за его кибиткой, то, видно, вернув себе чародейскую силу, потерял в этом надобность. Может, решила Ольжана, он наложил на кибитку какой-нибудь обморочный сглаз, которому его обучил ещё Йовар.

Лале нарочно долго возился с засовом, и в итоге отпер его рыжий. Он же зашёл в сарай первым.

– А если ты солгал, – посулил зло, – и никаких денег у тебя нет, то я отрежу тебе язык.

– Как же нет, – проблеял Лале, дожидаясь курчавого с Ольжаной: тот захотел было помедлить и зажать её у дверей, но Лале ухватил Ольжану за руку и втащил внутрь, подтолкнул к углу.

– Чё девку забираешь? – ощетинился курчавый.

Как только он перешёл порог, дверь захлопнулась, но ни курчавый, ни рыжий не обратили на это внимания.

Крыша сарая прохудилась, и сквозь неё просвечивало звёздное небо. Причём показалось, что звёзды стали светить ярче, отбрасывая на кибитку длинные серебряные полосы. Ещё бы, подумала Ольжана: Лале был близорук, и наверняка ему удобнее колдовать, видя противников.

Ольжана прижалась к шершавой стене, надеясь стать как можно незаметнее.

Сарай был небольшим, и задок кибитки почти полностью прилегал к дальней стене. Лале махнул рукой.

– Спереди тоже можно залезть. Только я хромой, не смогу… Под правой лавкой – тюк. В тюке лекарские травки и кошель. Бери всё, что захочешь.

Рыжий глянул через плечо и погрозил кулаком:

– Если там столько монет, что и разговор заводить не стоило, я твою рожу разметелю в хрючево!

Лале равнодушно прибавил:

– Лезь-лезь.

Рыжий вскарабкался на место возницы и перегнулся через лавку в саму кибитку. Обмяк и нырнул вперёд.

Раздался глухой удар.

Ольжана угадала: обморочный сглаз. Но в другое время вор, конечно, полез бы не через возничье место и рухнул бы рядом.

– Чё щас было? – Курчавый шагнул вперёд, и Лале к нему обернулся. – Иво, ты чё там…

Сарай осветил колдовской огонь, свитый из звёздного сияния.

Лале вытянул руку и сжал перед собой воздух. На горле курчавого вспенились чёрные чары, повторяющие очертания пальцев. Курчавый оступился, заметался, отшатнулся – (Ольжана предусмотрительно отступила подальше), – и со всей силой шарахнулся о стену.

Он засипел, и Лале чуть разжал пальцы. Спросил холодно:

– Кто послал?

Удивлённые глаза курчавого налились слезами и в серебряном свете казались огромными и блестящими, как начищенные монеты.

– Ты… – Выдавил, ощупывая свою шею. – Шам шкашал… пан…

– Как выглядел?

– Молодой… ш чёрными ушами…

Курчавый мало того, что шепелявил, так ещё и задыхался, и пан, о котором он говорил, вместо чёрных усов заимел чёрные уши. Это не было смешным, и Ольжана не знала, что на неё нашло, но от напряжения она прыснула.

Лале глянул в её сторону, однако тут же вернулся к курчавому.

– Имя как?

– Не шнаю… Ты шам шкашал…

– Мало ли что я сказал, – перебил Лале раздражённо и теснее сжал пальцы. – В кибитку лезь.

Курчавый замотал головой, и чары на его горле вспенились сильнее.

– Лезь в кибитку, – процедил Лале с ненавистью, – или я тебя задушу.

Будто он иначе его не задушит.

Качаясь, курчавый на нетвёрдых ногах подошёл к кибитке. Лицо у него было синим и потерянным – Ольжана подумала, что перемена в безобидном монахе была для него что бочка, неожиданно выбитая из-под ног висельника. Может, если бы курчавый почуял в Лале опасность, то изначально был бы собраннее, – а сейчас…

Лале то слегка расслаблял пальцы, то сжимал плотнее, и курчавый, подтянув себя на руках, завалился на скамью возницы.

– Внутрь лезь, – велел Лале. И снова глянул на Ольжану.

Курчавый, должно быть, уже терял сознание, и забраться в кибитку оказалось для него непосильным делом. Когда он шлёпнулся на скамью и завис так, головой вниз, то внезапно захрипел ещё сильнее. Но не захлопал по шее, а наоборот, притянул руки к груди, и Ольжана увидела, что те усыхали и чернели. Курчавый скрючился, и когда Лале сжал кулак, то задрожал напоследок и затих – с двумя маленькими лапками, похожими на куриные.

Из ниоткуда взялся ветер, раздул полог кибитки.

– Вы как? – спросил Лале.

Ольжана всё так же прижималась к стене. Облизнула пересохшие губы.

– Там, второй… – сказала она. – Он ведь ещё не мёртв.

Лале резко дёрнул плечом.

– Я спросил, как вы, а не как второй ублюдок. С ним я тоже разберусь.

Потом Лале поднялся на ступеньку кибитки и, помогая себе заклятым ветром, окончательно перевалил мёртвого курчавого через скамью – внутрь, на тело рыжего. Раздался сдавленный стон, и Лале взобрался ещё выше. Поставил на скамью здоровое колено и заглянул в кибитку. Поводил руками.

Внутри завыли. Раздался звук разбитых склянок, и Лале сдавленно выругался. Долго это не продлилось – вскоре замолчал и рыжий, и Лале, задёрнув полог, спрыгнул на землю и сказал:

– Садитесь вперёд. – Он тяжело дышал, на взмокшем лбу вздулись вены. Ему явно непросто далось ворочанье трупа с последующей расправой. – Я… – Задохнулся. – Приведу Сэдемею. Уедем сейчас.

Ольжана не стала спорить, хотя на дворе стояла глухая ночь. Дождалась, пока Лале запряжёт лошадку, и села с ним рядом. Кибитка выехала из сарая и, тяжело покачиваясь, вывернула на большак. Правда, утоптанной дорогой долго наслаждаться не пришлось: Лале ожидаемо направился в лес.

Из всех тёплых вещей у Ольжаны с собой был лишь большой плотный платок, и она закуталась в него, как в плащ. Лесная темень навевала дурные воспоминания: Ольжана настороженно вглядывалась в лохматые деревья.

Отъехав достаточно далеко, Лале остановил Сэдемею и вытащил тела из кибитки. Ольжана осталась сидеть на месте и, что происходило, понимала только по звуку: тяжёлое дыхание, звук удара о землю… Ольжана смотрела на небо, усыпанное звёздами, и на чёрные верхушки елей. Глубоко дышала, стараясь успокоиться, но получалось плохо. А если сейчас явится чудовище, сумеет ли Лале его отогнать? Захочет ли он его отогнать – или решит, что Ольжана слишком много знает? Одно дело – убить её самому, а другое – просто не вмешиваться…

Пахло как в Чернолесье – древесно-травяной, влажный запах. Вдалеке ухал филин.

Лале покончил с телами и вернулся на место возницы. Утёр лицо рукавом, отпил воды из бурдюка. Предложил Ольжане, и та отказалась, хотя в горле у неё давно пересохло.

Они поехали дальше, и Лале – то ли от усталости, а то ли неизвестно ещё от каких чувств – пробрало на разговоры.

– В первый раз пан, отправивший к нам душегубов, был с рыжими усами. Теперь – с чёрными. – Издал невеселый смешок. – Наверняка должен быть ещё и со светлыми. Так что простите, Ольжана, но пока мы на постоялые дворы ни ногой.

Ольжана промолчала.

Лале крепко сжимал поводья и изогнулся, чтобы снова утереть щёку плечом.

– Фух, – выдохнул он. – Может, это и выглядит просто, но на деле эти чары от Нимхе – как оружие, ни больше ни меньше. Не всякого получится убить или ранить, и чем сильнее человек, тем тяжелее. Сильнее – во всех смыслах… И внезапность, конечно, работает на руку.

Ольжана не знала, что ей ответить, поэтому на всякий случай опять промолчала.

Лале метнул на неё взгляд.

– Что, – спросил он, – вы теперь совсем со мной разговаривать не будете?

Это прозвучало сварливо-устало и несколько обиженно, и Ольжана вскинула брови. Забылся, что ли? Если он сейчас чувствовал себя утомлённым спасителем, то следовало напомнить: эти ублюдки угрожали Ольжане только потому, что Лале затеял свою месть.

– О чём мне с тобой разговаривать? – спросила холодно. – О том, сколько ещё я должна пережить, пока всё это наконец-то не закончится?

Тоже вышло резко. В конце концов, она с ним наедине в ночном лесу – и неизвестно, как далеко его чудовище.

Лале рассеянно погладил затылок. Помедлил, вслушиваясь в цокот Сэдемеи, и сказал:

– Вообще-то мне не нравятся чужие страдания. Да, я бы хотел, чтобы страдал Йовар, но другие… даже разбойники, которые меня оскорбляют… нет, это не приносит мне удовольствия, если хотите знать. Но мне тяжелее сдерживаться, когда обижают вас.

Ольжана едва не закатила глаза. Хорошо, что Лале не огрызался на неё в ответ и не припоминал, что встретился с душегубами, выполняя её прихоть, но… Серьёзно? Пытаться умаслить её сейчас – после всего, что сделал?

«Значит, обижать меня может только твоя тварь?» Слова покрутились на кончике языка, но Ольжана сумела их проглотить.

– Ольжана. – Лале снова задержался на ней взглядом. – Я виноват перед вами и, конечно, не имею права жаловаться. Но я хочу, чтобы вы знали: всё это никогда не было мне в радость. Мне нужно было признаться вам раньше, чтобы не бояться разоблачения и спокойно отгонять от вас чудовище. И мне не стоило привязывать вас к себе.

Ольжана сжала губы.

Лале смотрел только на дорогу.

– Я о многом жалею, – сказал он тихо, – но не о том, что чересчур сильно к вам прикипел.

«Видать, недостаточно, иначе бы давно всё закончил». Ольжана уставилась на свои руки.

– Вы замечательный человек, и время, проведённое с вами, было одним из лучших в моей жизни. – Помолчал. – Наверное, я даже рад, что сумел испытать к вам то, что обычно испытывают не переломанные люди.

Ольжане захотелось его ударить. Как это низко – давить на её больные точки. Лале ведь догадывался, насколько ей одиноко, – и говорил красивые слова, больше подходящие герою иофатских баллад. Она столько ждала от него хоть какого-то признания, и Лале сделал его, только испортив всё, что можно, и скинув с себя бремя притворства.

Как бы Ольжане ни было плохо, она не купится на его вкрадчивый голос и внимательный взгляд. О, она многое могла бы ему сказать! Про его жертв, про себя, про то, что он не смеет требовать от неё никаких разговоров. Ведь если она и ответит, то только то, о чём потом пожалеет. Сейчас бы скрипнула зубами: «Я думаю, что твоим чувствам ко мне – грош цена, и слушать про них не желаю». Но лес был такой тёмный… Даже если он напоминал ей Чернолесье, колдовать было бессмысленно: Лале управлялся с чарами Дикого двора явно лучше неё.

Лале переложил поводья из одной руки в другую. Освободившимися пальцами поскрёб подбородок.

– Я никогда не мог понять, – признался он, – что вы вообще во мне нашли. Без колдовства-то… Без колдовства я просто бродячий калека-монах.

– Без колдовства, – произнесла Ольжана сухо, – ты был лучшим мужчиной в моей жизни.

Даже в темноте Ольжана разглядела, как Лале сжал поводья в кулаках. Подумала: хватит с неё этих бесед. Однако внутри кибитки наверняка до сих пор пахло чужими немытыми телами – тогда Ольжану обязательно стошнит.

Сэдемея остановилась прямо посреди леса.

Ольжана поражённо застыла.

В темноте фигура Лале – пугающая, смутно-зловещая. Но вдруг он сгорбился и с силой растёр себе лицо ладонями.

– Ольжана, – сказал он с хрипотцой, – Ольжана… – Подался к ней. – Я не знаю, что могу сделать для вас сейчас, но не хочу, чтобы вы страдали, не хочу, чтобы вы мучились…

Ольжана отодвинулась на край скамьи.

– Оставь меня в покое, – сказала она. Добавила про себя: «И держи себя в руках, даже если тебя разнуздала расправа над двумя подонками».

Сэдемея фыркала и пряла ушами.

У Ольжаны в животе неуютно защекотало. Как Лале к ней наклонился – она почти ощутила его горячее дыхание… Зря, наверное, она сказала про чувства к нему прежнему. В нынешнем состоянии Лале может не понять, насколько он ей сейчас омерзителен.

– Если ты меня тронешь, – проговорила Ольжана сипло, – я живой тебе не дамся, ясно?

Лале выпрямился.

– Длани. – Голос у него изменился и из нежного стал бесцветным. – Вы настолько плохо обо мне думаете? Вы правда верите, что я могу вас к чему-то принудить?