Светлейшая

– Я так вижу, друг мой, что этот Мочениго выжал из вас все соки.

– Да… я паршиво себя чувствую. А как вы? Как коллекция картин?

– Какая коллекция? Ах… это. Что тут сказать… Она стоит того, что о ней говорят.

– Коллекция или госпожа Фроскезе?

– Обе они стоят…

– И насколько сильное кровопускание вы сделали тысяче пистолей отца Жозефа?

– В этом смысле госпожа Фроскезе разочаровала меня… Даже не знаю, как сказать…

– Вы еще остались должны? – усмехнулся Шато-Рено.

– Не смейтесь, друг мой, – грустно произнес Рошфор, – впрочем, судите сами. Утром она сама заговорила о деньгах. Сказала, что деньги – это пошло и мужчины обычно ей делают дорогие подарки. Я уже собрался узнать, какой подарок ей хотелось бы получить, но она вдруг усмехнулась и сказала, что научилась неплохо разбираться в мужчинах и что я, по ее мнению, не похож на богача.

– Вас это обидело? – улыбнулся Шато-Рено.

– Не то что бы… Но, конечно, задело. Я возмутился, сказал, что, может, я и не богач, но на подарок прекрасной женщине всегда найду.

– А она?

– Она? Она засмеялась и сказала, чтобы я не смел и думать о подарке. Если я попытаюсь, то она меня больше не пустит в свой дом.

– Пошутила?

– Не знаю. Представьте, каково мне теперь. Никогда не был в таком дурацком положении.

– Почему вас это беспокоит? Вы ей просто понравились. Может, она захотела почувствовать себя обычной женщиной, а не вещью на продажу… Зря вы переживаете.

– Это возможно, но мне-то каково? Я теперь чувствую, будто взял у этой дамы взаймы без всякого намерения отдавать долг. Этакий молодой прохвост, за деньги ублажающий богатую вдовушку!

– Вы всего лишь получили подарок. По вашим словам – роскошный. Лучше, Рошфор, посмотрите на это дело с другой стороны. Вы теперь близкий друг известной куртизанки, у которой бывают самые разные люди: иностранцы, офицеры флота, патриции!

– Признаю, такое положение – мечта шпиона. И грех этим не воспользоваться. Кстати, я уже немного воспользовался – спросил про Деказвиля.

– И что?

– Узнал немного. Деказвиль ухаживал за ней настойчиво, изображая страсть. Госпожа Фроскезе, как я уже говорил, видит мужчин насквозь и в Деказвиле, конечно, сразу же разглядела нищего наемного офицера. Но он вдруг сделал ей шикарный подарок – золотое с рубинами колье. Это ее удивило, но не вознаградить его она не могла. Вскоре он отправился в полк, она его больше не видела.

– А Ломбарди и вербовщик?

– Тут пока ничего. Видите ли, о Деказвиле я спрашивал, как о знакомом, почти друге еще по Парижу. Если бы стал интересоваться также и другими, то, боюсь, раскрыл бы себя. Джулия не глупа – быстро поняла бы, чем я занимаюсь.

– Что ж, главное, что для вас она стала Джулией. Еще будет возможность выудить у нее информацию.

Рошфор при этих словах как-то странно посмотрел на Филиппа и опустил взгляд, будто вспомнил что-то. Но Шато-Рено было не до взглядов его друга – каждое движение еще отзывалось головной болью. Все-таки редкостной отравой поили в кабаке на улице Мертвых…

***

Дни шли за днями. Визиты к Джулии Фроскезе теперь сопровождались, как называл это Рошфор, комплексом мероприятий. Фуртад и двое его людей, видевшие вербовщика и могущие его опознать, дежурили вокруг дома куртизанки. К каждому из них был приставлен Торо, Жак или Пико. Фуртаду объяснили, что теперь они тоже часть команды.

Проблема заключалась в том, что Фуртад не имел возможности разглядеть в полутемном кабаке вербовщика во всех подробностях, а его люди – тем более, так что приходилось полагаться не только на его зрительную память, но и на чутье.

Шато-Рено был у Фроскезе с тех пор только один раз. Именно тот, в который отсутствовала Франческа. Все остальные разы, по словам Рошфора, она приходила. Не встретившись с Франческой, Филипп понял тогда, что снова пришел в этот дом только для того, чтобы увидеться с ней. Чем-то эта девочка его привлекала. Нет, он даже и не думал о ней, как о своей возможной возлюбленной, но ведь бывает же такое: хочется видеть человека, слышать его, говорить с ним… Он решил обязательно встретиться с ней еще раз. Ни для чего, просто так.

Бывшие помощники Ломбарди регулярно отчитывались о результатах своих наблюдений. Оба: и Жаке, и Лотье отметили, что люди Бедмара резко сбавили активность и в основном лишь поддерживают уже имеющиеся контакты. Это было интересным фактом.

Другим достойным внимания событием было обнаружение слежки за Борзини – одним из подручных Бедмара. Слежку обнаружил Лотье, совершенно случайно, и, по его словам, за Борзини следили высочайшие профессионалы.

– Их было минимум двое, господин де Рошфор, – рассказывал Лотье. – То, что я их обнаружил – совершенное везение. Я знал, куда Борзини направляется – одно заведение в Каннареджо – и оказался там раньше него. Через пару минут после Борзини зашел человек. Я отметил его, но не понял еще, что это «хвост». Борзини встретился в кабаке с одним флорентийцем, мы его уже видели. Флорентиец ушел, и за ним тут же направился «хвост» Борзини. А за самим Борзини пошел другой человек, что ждал его за углом кабака. Тут уж я был внимателен и вычислил его быстро. Возможно, были и другие, но я больше никого не видел. Довел его до моста Каннареджо, а там он прыгнул в гондолу. Вот и все.

– Кто это мог быть?

– Первое, что приходит на ум – местные…

– Приходит… А вы с Жаке никогда раньше не замечали слежку за собой?

– Вроде бы простой вопрос, господин де Рошфор… Кажется, что можно ответить только да или нет. А я не могу так просто ответить. Чтобы я был в этом уверен – нет. Но порой возникало ощущение… чисто интуитивное, может… А может, казалось. Вы меня понимаете?

– Вполне. Тогда так: вести наблюдение за теми, кто следит за испанцами. И Жаке передайте. Но крайне осторожно! Смотрите, не засветитесь. Лучше никакого результата, чем если они вас обнаружат! В общем, попробуйте установить, что это за люди, на кого работают… И Лотье! Помните о Ломбарди. Не хочу однажды услышать, что ваши с Жаке тела нашли в одном из каналов!

Рошфор продолжал регулярно посещать Джулию Фроскезе. Перезнакомился там с кучей людей с именами, внесенными в Золотую книгу республики и с людьми попроще, и с людьми вообще не из Венеции, но того, кто им был нужен – человека, вербовавшего наемных офицеров – так и не обнаружил. Начало казаться, что эта ниточка уже не сможет их привести к ответам на загадку исчезновения аббата Лаффита.

Но дружба с Джулией Фроскезе была ценна не только, как возможность узнать о судьбе Ломбарди. Теперь уже стало ясно, что лучшего способа войти в венецианское общество, стать своим для уважаемых и влиятельных граждан было просто не найти. В салоне у куртизанки даже патриции чувствовали себя свободными от строгих условностей, налагаемых на них их статусом. Здесь не было посторонних, не было случайных свидетелей, не было шпионов Совета десяти – здесь все были свои. По крайней мере, им так казалось.

Наблюдая за своим другом, Шато-Рено пришел к удивившему его выводу: Рошфор, который казался или хотел казаться непоколебимой скалой, прагматиком до мозга костей, подчиняющим эмоции своим интересам, оказался явно неравнодушен к Джулии Фроскезе. Филиппа это забавляло поначалу, но ирония быстро сменилась грустью, ибо ничего забавного в этом не было. «Мы не должны вмешивать в наши дела женщин, к которым неравнодушны» – так, кажется, говорил сам Рошфор. И то, что у его друга оказалось сердце, способное на такие чувства, вызывало безотчетную тревогу, как будто в затяжной и жестокой войне пала одна из важнейших крепостей, в стойкости и надежности которой никогда не было сомнений.

Больше всего Рошфор был смущен тем, что не смог отблагодарить Джулию и что та запретила ему даже думать о подарке. Шато-Рено смотрел на непохожего самого на себя и скрывающего свои чувства друга и сделал неутешительный вывод: любовь не делает мужчину умнее – строго наоборот.

– Не верьте женщине, Рошфор, – сказал Филипп, когда они вместе вернулись от госпожи Фроскезе. – Завтра же идите на мост Риальто в ювелирные лавки и купите что-нибудь изящное.

– Да? – по-простецки и взволнованно встрепенулся Рошфор, и Шато-Рено едва сдержал улыбку. – Но она же запретила…

– Господи, Рошфор! Кого я учу? Подарите ей это на память, а не в знак благодарности. Что бы она не говорила – ни одна женщина не откажется от такого подарка.

– Может, вы правы…

Смотреть на Рошфора было смешно. Как бы потом его не стало жалко… Нет, Рошфор, вызывающий жалость – уму не постижимо. Такого просто не может быть и никогда не будет.

Тем временем вслед за Лотье сделал свое открытие и Жаке. Он, оказывается, решил понаблюдать за гостями маркиза Бедмара. Было их огромное количество и Жаке наблюдал наудачу. Удача, очевидно, сопутствовала ему, потому что он сразу же обнаружил, что за всеми посетителями палаццо испанского посла ведется слежка. За кем бы он сам не пробовал наблюдать, за всеми он рано или поздно вычислял «хвоста». Вывод отсюда был сделан однозначный – Бедмар плотнейшим образом обложен местной секретной службой. Сомнений быть не могло – такого количества шпионов в Венеции просто ни у кого больше не было. Впрочем, неожиданным это открытие не стало, вызывал удивление разве что размах этой слежки – трудно даже представить, сколько для нее нужно было агентов. И столь сильный интерес местной контрразведки к маркизу Бедмару сам по себе наводил на некоторые выводы – испанцы, очевидно, дали веские поводы для этих усилий.

***

Шато-Рено теперь гулял по городу не только в целях изучения его, а потому что гулять по нему было интересно. Мосты, каналы, лабиринт узких улиц… Венеция открывалась Шато-Рено, как женщина, к которой у мужчины вспыхнула внезапная страсть, которая ответила взаимностью и о которой, ему уже кажется, он знает почти все, но… Дальше происходит все не так быстро. То, что она хотела показать – она показала. А на то, чтобы узнать ее по-настоящему нужно время, порою целая жизнь. Ее маленькие тайны, большие мечты, грехи, привычки, пороки и настоящие добродетели открываются не сразу и лишь тому, кто будет искренне внимателен и уважителен к ней, ее особенностям и капризам, иногда раздражающим, иногда утомительным, иногда нелепым; и самые сокровенные ее секреты познает лишь тот, кто от чистого сердца примет ее такой, какая она есть, примет и полюбит. Но до конца ни один мужчина не узнает женщину. И Венецию никто не узнает так, как знает она сама себя.

У каждого города есть душа. Она сокрыта в камнях его мостовых, в стенах домов, в дорожках садов и парков. Она приоткрывается незнакомцу, когда тот смотрит на мощь городских укреплений, острые шпили колоколен, наблюдает за жизнью порта и суетливой толчеей рынков. Но, конечно, лучше всего можно узнать о том, что на душе у города по его жителям. По их привычкам, характеру, по тому, что их беспокоит, что тревожит, о чем они мечтают и чем гордятся. Так можно понять, например, что перед тобой город-моряк, с неугомонной душой корсара, или город-солдат, который столетиями своими неприступными стенами охраняет границу страны. А может, это будет город-купец или город-студент, или город-священник. Как и человек город может быть сонным, ленивым, а может быть беззаботным, может быть трудолюбивым или праздным, может быть городом-юношей, перед которым открываются разные пути, который растет и развивается, а может быть городом-старичком, который тихо доживает свой век, потихоньку покидаемый своими жителями.

Венецию Шато-Рено для себя определил, как город-вдову. Но не убитую горем женщину в черном, оплакивающую своего мужа и свою судьбу, а молодую, роскошную, полную сил красавицу, к которой тебя влечет и о которой ты мечтаешь, как мечтают о ней все, хоть раз увидевшие ее. Ей ты уже отдал свое сердце и готов отдать в придачу все, что у тебя есть, но вдруг узнаешь, что несмотря на свою юность эта молодая вдова пережила с десяток мужей, что ходят о ней разные темные слухи, а кто-то и вовсе считает ее ведьмой. И непонятно тебе, есть ли правда в этом или нет, а если и есть, то сколько здесь той правды, а сколько лжи. Ревность, страх и любовь смешиваются в тебе, но наконец ты решаешься связать свою судьбу с ней, а дальше… Дальше – как повезет: можешь стать счастливым, можешь – несчастным, а можешь – очередным похороненным мужем… Сбежать от нее Шато-Рено и не думал. Ему почему-то казалось, что с этим городом он будет связан очень долго, может быть всю жизнь. Никаких рациональных причин для подобных мыслей не было, а было, возможно, предчувствие, и оно не отступало, а с каждым прожитым здесь днем лишь крепло…

Филипп вышел на площадь Сан-Марко через Часовую башню и порыв ветра едва не сорвал с него шляпу. Погода изменилась; ушла жара, небо стало свинцовым, с редкими светлыми щелями, сквозь которые безуспешно пыталось пробиться болезненное солнце. Шато-Рено уже не раз бывал на площади, но она все еще удивляла его. Своей необычной замысловатой формой, когда взгляд не может охватить все ее части разом, своими монументальными постройками и ажурными зданиями, словно вырезанными из одного огромного камня. Слева осталась базилика Сан-Марко – главный храм города, справа – высоченная колокольня из красного кирпича, уходящая в серое небо. И как только они построили ее на этих топких берегах? А дальше за базиликой располагался Дворец дожей – средоточие власти и тайны, ее окружающей, место сбора Советов, Сената, место, где творится политика, плетутся интриги и свивают уютное гнездо тихое мздоимство и откровенная продажность.

Шагах в сорока от самой кромки воды с причалами, где на волнах вздымались и опускались лодки и гондолы, стояли две мраморных колонны. Филипп остановился между ними, глядя на величественную картину залива Сан-Марко с десятками кораблей, больших и маленьких, плавно покачивающих своими мачтами.

Вообще-то стоять между двумя колоннами местные считали дурной приметой. Здесь, между колонной со львом Святого Марка и колонной Святого Теодора происходили публичные казни. Была даже поговорка-угроза – показать, какое сейчас время, ведь приговоренные стояли спиной к воде, и последнее, что они видели – Часовую башню с огромным синим циферблатом. Но Филипп не был суеверным, он был уверен, что ему не грозит окончить жизнь между двумя колоннами – скорее уж получить смертельный удар ножом или пулю. Поэтому он стоял бестрепетно, взирая на корабли, острова и ветер.

– Филипп! – вдруг услышал он откуда-то сбоку и обернулся. В десяти шагах от него стоял и улыбался Николо Мочениго. При виде его у Шато-Рено как будто замутилось внутри, он вспомнил о вечере, проведенном в компании капитана и единственным желанием было куда-нибудь спрятаться, чтобы коварный венецианец снова не поволок его по кабакам.

– Я пришел на следующий день к Джулии, а тебя там не было! Она тебе что, не понравилась?

– Понравилась, – ответил Шато-Рено, – просто я на следующий день не чувствовал себя способным к визитам и вообще способным к чему-либо.

– Да, в тот вечер мы, кажется, перестарались… Куда ты идешь?

– Никуда. Гуляю…

– Тогда предлагаю совершить прогулку вместе со мной…

Шато-Рено при мысли о кабаке стало совсем нехорошо, словно приступ тошноты подступил к горлу. Он уже хотел придумать, что-нибудь, но Мочениго продолжил:

– Чтобы ты не думал, что я все свое время провожу в притонах, прогуляемся по морю.

– Вроде погода неподходящая…

– Самая подходящая! Пойдем, я покажу тебе, что такое море.

Мочениго взял Шато-Рено под руку и повел его прямо к пирсу, где покачивались лодки. В одной из них сидели два гребца, они схватились за помост и притянули лодку, чтобы оба молодых человека могли спуститься в нее, потом оттолкнулись веслами и погребли, как догадался Филипп, к небольшому трехмачтовому остроносому кораблю, стоявшему на якоре.

– Что это за корабль? – спросил Шато-Рено, когда с борта им сбросили веревочную лестницу с деревянными перекладинами.

– Эта шебека10 носит имя «Дафна», – ответил Мочениго, забираясь по трапу, – и отправится в море, как только я отдам команду.

– Ты ее капитан? – последовав за другом, спросил Филипп.

– Нет, но я ее командир. А капитан – вот. Знакомьтесь: Энцо Помпео.

– Филипп де Шато-Рено.

Капитан – смуглый, уверенный в себе человек лет тридцати – учтиво поклонился Филиппу и вопросительно посмотрел на Мочениго.

– Груз принял, Энцо? – спросил тот.

– Все, что привезли, господин Мочениго.

– Тогда отходим, я свой груз тоже получил.

– К вечеру ветер покрепчает, – произнес капитан уведомительным тоном, в котором совершенно не было слышно ни сомнений, ни желания отговорить командира от выхода в море.

– Возможно, – беззаботно ответил тот, – но это и к лучшему – будет интереснее.

На единственной палубе корабля стояли четыре пушки. Между мачтами были сложены какие-то тюки, обмотанные сеткой и крепко привязанные к ним. Над кормой возвышалась надстройка, далеко вынесенная назад за корпус корабля. Команда судна состояла из капитана, двух его помощников и дюжины матросов, деловито вытаскивающих из воды якорь и поднимающих реи с косыми парусами. Паруса те сразу начали наполняться ветром, и шебека заскользила по пологим волнам лагуны.

Мочениго, видимо, посчитал своим долгом перед иностранцем отработать чичероне, а может, ему просто хотелось поделиться своими чувствами:

– Смотри, Филипп, сзади – это таможня, а справа Джудекка. Вот этот остров – это Сан-Джоржио, а там, далеко впереди – Лидо.

Корабль шел довольно резво и уже начал огибать район Кастелло. На открытом пространстве ветер стал сильнее, шебека поскрипывала переборками, на лице Мочениго стало больше счастья. Вскоре колокольня Сан-Марко скрылась из вида, и впереди показалась крепость.

– Это крепость Сант-Андреа, – продолжал объяснять Мочениго, – скоро мы обогнем Лидо и выйдем в море.

– Николо, куда мы плывем?

– Неужели тебе не все-равно? Тебя не ждет ни жена, ни любовница! Или любовница все-таки ждет?

– У меня нет любовницы, просто хотелось знать, когда мы вернемся.

– Считай, что ты в плену на моем корабле! – весело сказал Мочениго.

– Вот как? – улыбнулся Шато-Рено. – Я пленник?

– Ненадолго. И плен не будет суровым. Предлагаю прямо сейчас подкрепиться вином и мясом, пока есть возможность.

– Потом возможности не будет?

– Кто знает? Знаешь, как говорят моряки – не выспаться и не поесть всегда успеешь!

Они расположились под низким потолком кормовой надстройки среди тщательно закрепленных тюков и бочек. Полчаса на свежем ветру и морском воздухе и правда разожгли аппетит, и скромный ужин из вина, хлеба, мяса, зелени и сыра показался великолепным.

– Так куда мы плывем?

– Моряки не любят так говорить. Плавает… оно сам знаешь, что. А моряки по морю ходят.

– Как Христос?

– В этом что-то есть. Хотя вряд ли самомнение морских людей так велико. А идем мы в Полу.

– Это же, кажется, на той стороне?

– Да, в Истрии. Но мы прибудем туда быстро, ты увидишь, на что способна шебека при хорошем ветре. Я рассчитываю быть на месте уже утром.

– А когда вернемся?

– Все-таки тебя кто-то ждет, Филипп, – улыбнулся Николо. – Не переживай, отдадим груз и бумаги и тут же отправимся обратно.

– Так ты едешь по делу?

– Да, вот… Теперь работаю посыльным – заслужил. Везу губернатору послание от Сената и еще какие-то указания… Ну и груз для гарнизона.

В этот момент Шато-Рено почувствовал, что качка заметно усилилась, как усилился и скрип дерева, издаваемый судном, и свист ветра.

– Мы вышли в море, Филипп! Пойдем на палубу, посмотрим на эту красоту!

Чтобы уверенно стоять на ногах Филиппу пришлось держаться за борт. К счастью, борт был достаточно высоким, чтобы не очутиться ненароком в темных водах моря. А вот Мочениго это не требовалось – он совершенно свободно передвигался по палубе, словно никакой качки и не было. День уже близился к концу и светлые полосы на тяжелом сером небе все больше смещались к горизонту.

– Красота какая! – восторженно воскликнул Мочениго, перекрикивая свист ветра, скрип корабля и удары воды о борт. Он с удовольствием подставлял лицо соленым брызгам, долетавшим до них при ударах корабля о волны. – Вот ради этого люди любят море! Посмотри, как оно сильно! Оно играет с нами! Легонько, чтобы не покалечить, ведь оно знает свою силу!

– А если оно переборщит со своей силой? – с сомнением крикнул Шато-Рено. – Наше судно не похоже на галеон!

– Эта шебека и не такое видала! За «Дафну» не переживай, она не подведет!

Но ветер явно усиливался. Иногда налетал шквал, который по несколько минут кренил судно на правый борт, не давая тому толком восстановить равновесие. Тогда темные морские воды оказывались совсем близко, иногда даже пробиваясь через борт на палубу. Потом шквал стихал, и шебека продолжала уверенно взбираться на ставшие широкими и длинными валы, а потом быстро скользить по ним вниз, встречая своей грудью очередной накат.

Это была завораживающая борьба корабля с морем. Вернее, с морем боролся не сам корабль, а люди на нем. Капитан, видя, что ветер крепчает, приказал подобрать парус с грот мачты. Матросы бросились исполнять приказ со скоростью, которая говорила об их понимании ситуации. Они быстро работали с такелажем и убрали самый большой из трех косых парусов шебеки. И все это на качающимся корабле, под ударами ветра, обливаемые водой!

Парус был убран вовремя, ибо вскоре налетел новый шквал и наполнил оставшиеся паруса ветром так, что они превратились в надутые пузыри, тянущие корабль вперед, и шебека едва не касалась краем борта волн. Двое матросов и помощник капитана стояли у штока румпеля и с трудом справлялись с рулем. Иногда даже капитан вместе с ними наваливался на длинный рычаг, чтобы быстрее изменить курс судна и ловчее взобраться на очередную водяную гору.

Для Шато-Рено, наблюдающего эту многочасовую борьбу людей со стихией все смешалось: брызги волн с дождем, команды капитана со свистом ветра, шум моря со стоном корабля. Неба не было видно – оно слилось с морем. Как в этой непроглядной темени моряки различали хоть что-нибудь было решительно непонятно. Но «Дафна» действительно не подводила, она раз за разом штурмовала гребни волн, падала в пропасть и неизменно вырывалась из водяного плена. Поначалу Филиппу казалось, что корабль вот-вот развалиться, что не вынырнет из-под очередной волны, что борт его зачерпнет морских вод и он перевернется. Но ничего подобного не происходило, и Шато-Рено начал привыкать.

Внезапно произошло событие, потрясшее Филиппа. Очередной порыв ветра то ли сорвал, то ли оборвал одну из веревок, крепивших конец длинного рея к борту. Рей дернулся и зафиксировался другой веревкой, но успел ударить одного из матросов. Тот потерял равновесие и не смог ни за что схватиться, когда налетевшая волна буквально смыла его за борт!

Первой мыслью Шато-Рено было осознание того, что на его глазах только что погиб человек. И смерть его была из разряда ужасных. Один из помощников капитана проорал: «Концы за борт!!!» Но его команда была излишней – вместо переживаний и скорби товарищи упавшего матроса и без всякой команды начали бросать длинные веревки в море, туда, где предположительно он мог быть. Слаженность действий поразила Филиппа, а еще больше поразило, что все оказалось не напрасным – через несколько мгновений матросы уже помогали своему товарищу забраться на борт!

Теперь Шато-Рено решил, что человек вернулся с того света. И главное: никаких страданий, никаких полежать и отойти от пережитого – вытащенный из бездны матрос тут же встал и бросился помогать остальным крепить сорвавшийся рей.

Мочениго же лишь улыбался, глядя на Филиппа, схватившегося за лестницу, ведущую на корму, и иногда хлопал его по плечу, что-то одобрительно крича. Но все когда-нибудь кончается и наконец последний шквал ослаб, волны стали более пологими, показалось, что стало даже светлее. На Шато-Рено накатила усталость, он вдруг смертельно захотел спать. Николо, словно прочитав его мысли, крикнул:

– Иди спать! Отдыхай! Больше ничего интересного не будет!

Филиппа не пришлось уговаривать, он забрался под кормовую надстройку и пристроился к какому-то мягкому тюку. Последняя его мысль была о моряках, которые не стояли праздно, как он, а полночи сражались с морем. И продолжают сражаться, а не устраиваются уютно под палубой. Ну да каждому свое…

***

Проснулся Филипп, когда уже было светло. Море еще было взволнованно, но ничего подобного ночному кошмару не было и в помине. Главное, что появилось солнце, проглядывающее сквозь мчащиеся по небу обрывки грязных туч. На шебеке снова стояло три паруса; ход ее был легкий, уверенный, как уверенным и даже не уставшим казался ее экипаж. Шато-Рено сейчас совсем по-другому чувствовал моряков и их труд. После того, что он видел ночью, куда-то исчезло предубеждение и пренебрежение к горланящим и вечно пьяным матросам в кабаках и борделях и морским офицерам, смотрящим на все сухопутное и всех сухопутных свысока. После такого – имеют право. И на кабаки, и на гордость…