Светлейшая

– Джулии? – лукаво улыбаясь, спросил Рошфор. – Значит, вы с этой дамой близко знакомы?

– Уже три года, – простой открытой улыбкой ответил Вальере. – И хотя я женился в прошлом году, бывать в обществе этой женщины не перестаю.

– Неужели супруга… Извините.

– Моя жена уверена, что я верен ей, – по-прежнему улыбаясь, ответил Вальере, – и не ревнует меня. А у госпожи Фроскезе всегда много людей, с которыми просто интересно. Да с ней и самой интересно! Можно говорить, о чем угодно, и стихи она пишет не хуже Петрарки!

***

Приемная госпожи Фроскезе выглядела богато и уютно. Стены были обиты розовым шелком, потолок расписан античными сюжетами и мебель тоже была подобрана со вкусом: мягкие, обтянутые розовым же шелком стулья, пара черных круглых резных столиков с фигурными венецианскими бокалами на подносах, наполненных белым вином, и удивительное нечто на семи ножках, похожее на неправильной формы толстый стол, в котором Филипп по двум рядам черных и белых клавиш не совсем уверенно опознал клавесин.

В приемной уже было с дюжину человек – все мужчины, кроме одной женщины. Разумеется, это была хозяйка. В красном платье, расшитом жемчугом, с наполовину открытыми руками, в которых она держала веер, госпожа Фроскезе собирала вокруг себя своих гостей, как лампа в ночи собирает мотыльков, принимала их угодливые улыбки, деланно страстные взгляды, иногда отвечала на комплименты, иногда смеялась шуткам и при этом привычно держала в своих руках все нити этого вечера, как возница твердою рукой держит вожжи своих лошадей.

На вновь вошедших она изящно повернула свою головку, продолжая улыбаться какой-то шутке высокого молодого человека. Филипп честно признался сам себе – Джулия Фроскезе была обворожительна, восхитительна до замирания сердца, которое и замерло тут же.

– Джулия, я привел к тебе еще двух гостей, – просто и непринужденно, словно пришел к себе домой, произнес Вальере.

– Бертуччо, – голос хозяйки был мягок, но с легкой хрипотцой, – ты еще никогда не приводил ко мне гостей, о которых бы я пожалела – исключительно наоборот.

Состоялось вежливое представление и краткий рассказ Вальере о знакомстве с Рошфором и Шато-Рено; дама дала поцеловать им свою руку, представила остальным присутствующим, совершенно не удивленным новым гостям, и постепенно Рошфор с Шато-Рено начали вливаться в общество. Собственно, они стали заниматься тем же, что и остальные – с интересом и восхищением любоваться хозяйкой.

– У меня сегодня для вас сюрприз, господа! – вдруг произнесла госпожа Фроскезе. – Сюрприз придет с минуты на минуту.

В это самое время дверь открылась, и в комнату вошли две женщины, вернее, первой вошла женщина лет под сорок, еще вполне красивая и привлекательная, а за ней – очень похожая на нее молоденькая девушка вряд ли старше пятнадцати лет в платье цвета такого же как у хозяйки, но попроще и без всякого жемчуга. На ее убранных назад темно-каштановых волосах лежала крохотная шапочка-тринцале, две ленты которой обвивали крест-накрест косу девушки. Кроме этой парчовой тринцале, расшитой мелкими красными камушками, единственным ее украшениям был тонкий серебряный крестик на шее. Девушка остановилась вслед за старшей женщиной, очевидно бывшей ее матерью, и бестрепетным взглядом осмотрела собравшееся общество.

Общество издало положенный в таких случаях легкий гул радостного одобрения, вполне искреннего, но хозяйка засмеялась и даже, как показалось Филиппу, немного смутилась.

– Это тоже сюрприз, господа, – произнесла госпожа Фроскезе, – но не тот, о котором я вам говорила. Познакомьтесь с моей кузиной Аньезой Галли и ее дочерью Франческой.

Знакомство состоялось. Один из уже немолодых мужчин даже набился поцеловать руку юной Франческе, которую та протянула без сомнений и без смущений. Правда, и без удовольствия. Ее мать что-то шепнула на ухо хозяйке и удалилась, а девушка села на один из стульев у стены и полным спокойствия взглядом стала смотреть на присутствующих.

Филиппа девушка сразу же заинтересовала. Она привлекла его не только своей красотой, но и некоторой странностью поведения. Заговаривающим с ней гостям она вежливо отвечала, даже улыбалась иногда, но сама ни с кем общаться не стремилась. Шато-Рено решил, что непременно подойдет к ней и поговорит, но тут раскрылись двери и в комнату вошел очередной гость. Это был мужчина около тридцати лет с симпатично взъерошенными волосами, маленькими усиками и едва заметной бородкой. Его взгляд был несколько растерянным, словно он не ожидал увидеть здесь столько людей. Впрочем, хозяйка не дала ему времени на растерянность, схватила его за руку и вытянула в центр комнаты.

– А вот и тот сюрприз, о котором я вам говорила! – радостно произнесла госпожа Фроскезе. – Представляю вам господина Джироламо Фрескобальди, которого, думаю, представлять вовсе и не надо. Кто хоть немного понимает в музыке, тому он и так знаком!

Снова раздался одобрительный гул, даже аплодисменты, и лица присутствующих изобразили восторг. Филиппу имя нового гостя не говорило ни о чем. Он был уверен, что и Рошфору тоже, но его друг восторгался как бы не больше всех остальных. Сам Фрескобальди смущенно поклонился.

– Господин Фрескобальди проездом в Венеции, – продолжала госпожа Фроскезе, – и согласился посетить наш вечер, чтобы сделать его незабываемым.

– Я не мог отказать вам, сударыня, – целуя руку хозяйки, произнес Фрескобальди, – только красота женщины может превзойти красоту музыки. Ваша красота несравненна, она переносит меня из мира мелодий в мир любви… Все, что я сыграю сегодня, я посвящаю вам. Вы будете моей музой!

– Я благодарю вас, – голос хозяйки казался растроганным. – И за комплемент, и за то, что откликнулись на мое приглашение. Я не могу ждать! Сыграйте же нам скорее что-нибудь!

– Что же сыграть? – спросил довольный Фрескобальди, усаживаясь за клавесин.

– Токкату! – раздался голос одного из гостей и был поддержан еще несколькими: – Да, токкату! Конечно, токкату!

Все собрались вокруг клавесина: кто сидя, кто стоя, держа в руках бокалы, и приготовились внимать. Филипп, к своему стыду не слышавший до этого никакой музыки, кроме балаганных виол на рынках и церковного органа в Париже, тоже подошел поближе. В отдалении осталась только Франческа, по-прежнему сидящая у стены.

Заиграла музыка. Звенящие звуки струн клавесина были совсем не похожи на мягкие протяжные звуки органных труб. И музыка была необычной. Она казалась Шато-Рено то задумчивой, то вдруг ускорялась и становилась игривой; звон разных струн был то отдельным и долгим, то сливался со звуком других. Неожиданно музыка погрузила Филиппа в саму себя, словно растворила его, вырвала из зала, где люди слушали заезжего музыканта. В зал он вернулся, лишь когда музыка смолкла и раздались аплодисменты и возгласы восхищения. На этот раз Филипп хлопал наравне со всеми. Совершенно искренне.

Потом музыкант сыграл еще что-то, но в этот раз Шато-Рено не потерял контроль над собой. Он наблюдал за обществом и подмечал реакции людей. Кто-то слушал, действительно, со всем вниманием и пониманием, но не все. А один молодой человек – тот, что шутил, когда Филипп с Рошфором только вошли – с трудом сдерживал зевоту. Шато-Рено обернулся на Франческу – ее взгляд был задумчив, она явно слушала звуки клавесина с интересом.

В импровизированном концерте наступил перерыв. Гости разбились на группы, обсуждая самые разные темы: от только что слышанной музыки, до видов на окончание войны с ускокскими пиратами. Рошфор, казалось, стал совершенно своим в этом обществе. Он переходил от одной компании к другой, шутил, смеялся и не забывал про хозяйку. Сейчас он что-то оживленно обсуждал с Гастоном де Тюри – их соотечественником, уже полгода живущим в Венеции, и Иоаннисом Ангелосом – греческим купцом, постоянным посетителем дома Джулии Фроскезе.

Филиппа привлек внимание громкий голос высокого молодого человека, того, что слушал музыку зевая. Кажется, его звали Николо Мочениго. Он как раз обсуждал с Бертуччо Вальере недавнюю попытку его ограбления. Шато-Рено, услышав, как Мочениго самыми крепкими словами поносит грабителя – мерзавца и висельника (Торо, наверное, в этот момент икалось), невольно улыбнулся. Мочениго, меж тем обращался уже к Филиппу:

– Жалко, что вам не удалось удержать негодяя! Можно было бы знатно проучить эту скотину!

– Как, например? – спросил Вальере.

– Как? Да вот хоть бы раздеть догола и провести в таком виде до Повелителей ночи. И руки обязательно связать сзади, чтобы не сбежал и не прикрывал ничего!

– Послушайте, Мочениго! – с усмешкой произнес солидный пятидесятилетний, примерно, мужчина, имени которого Филипп не запомнил. – У вас просто страсть какая-то к издевательствам над голыми людьми. Одного сбрасываете с балкона на мостовую, другого хотите провести в непотребном виде через весь город!

– Господин Ди Джованни! – притворно возмутился Мочениго. – То было дело чести! Лучше было, если бы я проткнул его шпагой? К тому же я наказан и очень сурово. Меня отправляют к черту на кулички – на Корфу, а главное – отбирают мою галеру!

– Ну а что вы хотели? – едва не смеясь, продолжил Ди Джованни. – Что подумают о нас гости нашего города, когда им на головы начнут падать голые мужчины? У вас в Париже, господин де Шато-Рено, разве падают голые мужчины на прохожих?

– В Париже голые мужчины падают только на женщин, – произнес вдруг появившийся Рошфор, – и исключительно с их согласия!

Смех и шутки продолжались, но Шато-Рено заметил, что Николо Мочениго больше не веселится со всеми. Он взял очередной бокал с вином и молча выпил его до дна.

– Вы чем-то расстроены? – спросил Филипп.

– Черт возьми… – грустно ответил Мочениго, – через две недели я отправляюсь в ссылку и не знаю, когда вернусь. Да черт бы с ссылкой! Переживу. Если бы знать, что мне вернут мою галеру…

– А я вот исключительно сухопутный человек. На корабле плавал один раз…

– О! Я бы взял вас в море и показал всю его красоту! Жалко, что теперь я тоже сухопутный… Знаете, я не представляю свою жизнь без моря! Как все мои предки! Все, что окружает меня здесь – пресно и бессмысленно, оно начинает иметь смысл, только на контрасте с ветром, солеными брызгами, скрипом переборок, абордажным боем… И я ведь даже ни разу не был ранен!.. Послушайте, господин де Шато-Рено, у меня есть предложение!

– Какое? – спросил Филипп.

– Когда все кончится здесь, возьмем вашего друга и пойдем развлечемся в одном заведении. Я знаю тут… недалеко.

– Я не против развлечься… А что значит – кончится?

– Ну, после того, как будет разыгран приз и все, кому он не достанется отправятся восвояси.

– Приз?

– Я имею ввиду госпожу Фроскезе. Приз – это она и есть. Только здесь приз сам выбирает, кому он достанется. Да вы и сами, разве не за этим сюда пришли?

– Я, если честно, просто сопроводил своего друга…

– Тем более. Сразу после розыгрыша… ну, если вдруг не повезет вам, ему или мне, предлагаю продолжить этот вечер.

– Договорились, господин Мочениго!

– Называйте меня Николо.

– Тогда меня – Филипп.

Вечер меж тем продолжался. Джулия Фроскезе читала стихи, по всей видимости свои, Фрескобальди снова играл, остальные, как положено, восторгались. Филипп только сейчас по-настоящему вспомнил, что вообще-то его цель – попробовать вычислить среди гостей вербовщика, который общался с Деказвилем, если он, конечно, присутствует сегодня. Впрочем, если и не вычислит, то ничего страшного. Сегодняшний визит к Фроскезе первый, но не последний. А для следующего раза они привлекут Фуртада, который видел вербовщика в лицо, хоть и не близко, и не долго. Он должен будет опознать его.

Еще раз приглядевшись к гостям, теперь уже с этой стороны, Шато-Рено не увидел никого, кто мог бы быть этим самым вербовщиком. Все были совершенно не похожи на шпионов. Впрочем, и Рошфор не похож, а ведь он шпион самый настоящий. И Филипп подумал, что сегодня он уже ничего в этом смысле не выяснит и решил, наконец, подойти к юной Франческе, от которой только что отошел господин де Тюри.

Вращаясь в этом светском водовороте, Шато-Рено несколько раз ловил на себе взгляды Франчески, глубокие, пристальные, но не мог понять, один ли он удостаивался такого внимания девушки? У самого Филиппа сердце не билось учащенно от ее взглядов. Она была безусловно красива, как-то почти по-детски мила, она привлекала его. Чем, он и сам не мог понять, но все-таки Филипп видел в ней еще ребенка, хоть и выглядевшего, как созревшая девушка.

Уже подходя к Франческе, Шато-Рено ощутил нечто вроде смущения, а значит, сердце его не осталось вполне равнодушным к ее юной красоте и карим глазам. Филипп поклонился:

– Извините, госпожа Галли, наверное, я последний, кто это у вас спрашивает сегодня, но почему вы сидите все время в стороне? Почему не веселитесь?

– Госпожа Галли – это моя мать, а я пока только Франческа.

Ее голос был нежным, совсем юным, но тон – взрослым, уверенным и спокойным.

– Извините…

– Не извиняйтесь, господин де Шато-Рено. Лучше присядьте рядом.

– Вы знаете, как меня зовут? – по-настоящему удивился Филипп.

– Я слышала, как вас так называли Мочениго и Ди Джованни.

– Если вы хотите, чтобы я называл вас Франческой, то вы должны называть меня Филиппом.

– Хорошо, господин Филипп. Я слышала, как Мочениго звал вас развлекаться, вы пойдете?

– Я недавно в Венеции, мне все интересно. Николо обещал показать мне…

– Он вам покажет, – по губам девушки скользнула улыбка. – Господин Мочениго знает толк в развлечениях, только будьте осторожны с ним.

– Почему?

– Его шутки порой опасны.

– А… Вы имеете ввиду тот случай с падением на мостовую…

– И не только. Он у нас известный шутник.

Филиппу все больше было интересно с девушкой, и он почувствовал – да, теперь он точно был в этом уверен – что Франческа испытывает к нему симпатию. «Может, девочка влюбилась?» – улыбнулся про себя Филипп. Правда, такое предположение больше забавляло его, чем трогало.

– И все же ответьте, Франческа, зачем вы здесь, если не развлекаетесь со всеми?

– В этом зале должна быть только одна звезда – Джулия.

– Ваша тетя?

– Нет. Это она так просто назвала мою мать сестрой, между нами нет никакого родства. Но она благодарна моей матери за то, что та когда-то помогла ей. Поэтому Джулия согласилась, чтобы я была здесь.

– Вам нравится смотреть на людей со стороны?

– Вы – иностранец, – Франческа снова смотрела с улыбкой и какой-то укоризной, – поэтому так недогадливы. Меж тем, все остальные мужчины в зале прекрасно все поняли.

Филипп совершенно искренне и недоумевающе смотрел на девушку – он на самом деле не понимал, о чем она говорит. Это, видимо, развеселило ее, и она снова улыбнулась.

– Я учусь. Я смотрю, как Джулия ведет себя с мужчинами, что говорит им, как смотрит на них. Как сглаживает неловкости, предотвращает ссоры… Где мне всему этому научиться, как не здесь?

– То есть вы… – к Филиппу только сейчас начало приходить понимание происходящего.

– Я тоже стану куртизанкой, господин де Шато-Рено, как Джулия, – девушка больше не улыбалась и была серьезной, а ее глаза смотрели на Филиппа с некоторым вызовом.

А Шато-Рено был потрясен, но его растерянный взгляд уже не забавлял Франческу, и она больше не улыбалась.

– Но почему?.. – только и смог спросить Филипп.

– Так сложилось, – тихо, не по-детски серьезно ответила Франческа. – Отец умер… Почти ничего не оставил. У меня есть брат Луиджи… Мать решила, что ему нужно делать карьеру. Это правильно. Он может занять со временем важную должность, поэтому все, что у нас есть мы отдаем ему. Ну а без приданого я могу выйти замуж только за какого-нибудь лодочника, если он еще возьмет меня… Это помешает Луиджи строить карьеру…

– А ваше мнение никого не интересует?

– У меня нет другого выбора. Алесса, моя старшая сестра, ушла в монастырь. Это был ее выбор, но она всегда была очень религиозна. А я не смогла бы, наверное, жить в монастыре. К тому же если у меня получится стать такой же известной, как Джулия, я смогу помогать семье.

Шато-Рено смотрел на Франческу. Представить эту девушку, почти ребенка, проводящей ночи с мужчинами за деньги, он не мог. Нужно было что-то сказать, что-то ответить, но ему не удавалось найти слов. Впрочем, все было написано на его лице, поэтому Франческа спросила:

– Вас, кажется, расстроило то, что я сказала, господин Филипп? Я не хотела.

– Я… просто это немного неожиданно…

– А что бы вы мне посоветовали? Я должна была выбрать монастырь?

Нет, она уже не ребенок. Слова были сказаны удивительно по-взрослому, словно человеком, пережившим и видевшим в жизни так много, что беззаботность детства и надежды юности, оставленные далеко позади, давно сменились холодным расчетом и равнодушием. Филипп только произнес:

– Разве вам не хотелось бы полюбить?

– Профессия куртизанки, кажется, дает самые широкие для этого возможности, – Франческа улыбалась, но улыбка ее была грустной.

– Полюбить по-настоящему, не за деньги…

– Вы очень странный. Где вы воспитывались, Филипп? В монастыре?

– Я протестант…

– Но этим всего не объяснишь. Ваши родители живы?

– Нет.

– Ваша мать любила вашего отца?

– Очень…

– А отец?

– Он тоже любил…

– Вы выросли в счастливой семье, поэтому и не можете понять… Давайте поговорим о чем-нибудь веселом. Кажется, ваш друг сегодня выйдет победителем из состязания.

– Состязания? Ах, вы про это… Почему вы так решили?

– Я давно наблюдаю. Он понравился Джулии, поглядите, как она смотрит. Может, она даже в него влюбилась, если еще умеет влюбляться. Вряд ли еще умеет…

И опять слова юной девушки показались Филиппу очень взрослыми, как взрослым был и ее взгляд. Теперь она уже совершенно не казалась ему ребенком.

– Франческа, вы здесь впервые?

– Уже была два раза. А Джулию знаю давно.

– Здесь всегда разные люди?

– Ангелос, Вальере и де Тюри были во все разы. Мочениго и Ди Джованни – только в прошлый. Остальных я не видела, но они, очевидно, здесь тоже не новички.

– И… госпожа Фроскезе богата?

– Она не бедствует, но и не купается в деньгах. Джулия слишком разборчива, а ведь нужно содержать дом, слуг, давать приемы. Но подарки, какие ей дарят… даже просто так ей дарят подарки… они все окупают – ее услуги дорого ценятся. Как и ее стихи.

– А вы, Франческа? Вы пишете стихи?

– Пытаюсь. Но у меня так не получается. Тут ведь нужен талант, а у меня его нет.

– Быть может, вы прочтете мне когда-нибудь…

– Когда-нибудь, если вам этого захочется… У сестры стихи получались лучше. Не хуже, чем у Джулии. Она теперь не пишет…

– Я вижу, пришла ваша матушка.

– Она вернулась за мной чуть рано, скоро произойдет самое пикантное – будет объявлен сегодняшний победитель.

– Можно подождать.

– Незачем. Как это делается я уже видела, а в триумфе вашего друга я не сомневаюсь. Я пойду. Удачно вам развлечься с господином Мочениго, господин де Шато-Рено.

Филипп все-таки взял руку уже уходившей девушки и поцеловал ее. За это он получил ее слегка удивленный взгляд, словно вопрошающий: «Зачем вы это делаете?» Но взгляд был лучистый, полный тепла. Галантность Шато-Рено ей была приятна.

Франческа ушла, и вечер тоже подходил к концу. Филипп почувствовал в зале как будто какое-то напряжение и понял, что всех охватывает предвкушение и надежда. Хозяйка поблагодарила Фрескобальди и приказала чтобы один из слуг проводил его.

– Как жаль, что этот вечер заканчивается! – произнесла госпожа Фроскезе. – Хотелось бы, чтобы он продолжался вечно, но увы… Я благодарю всех, господа за то, что вы посетили сегодня мой дом.

Далее следовали поклоны, затяжные поцелуи рук (обеих, ибо народу было много, и одна рука не справлялась), вежливые слова и выжидающие позы.

– Господин де Рошфор, – произнесла хозяйка, и Филипп невольно улыбнулся: кажется, Франческа угадала.

– Господин де Рошфор, вы интересовались моей коллекцией живописи и если вы задержитесь, то я покажу ее вам.

Приговор свершился. Все одновременно поклонились хозяйке и поодиночке или парами, негромко шутя и переговариваясь, потянулись на выход. Шато-Рено показалось, никто не расстроился чрезмерно, что вполне можно было понять – это не последний их день и не последняя куртизанка в Венеции.

Филиппа уже увлекал немного подвыпивший Мочениго, и Шато-Рено бросил последний взгляд на оставшегося Рошфора. Филипп не смог сдержать улыбку: вид у его друга был слега удивленный и немного растерянный.

Глава 5 Неожиданное путешествие к древним достопримечательностям

Все утро болела голова. Кажется, Филипп еще никогда столько не пил, как вчера вечером с Мочениго. Сколько выпил венецианец страшно было даже представить. Вообще-то вчера Шато-Рено меньше всего хотелось развлекаться, но знакомиться с людьми было нужно, и заводить полезные связи – тоже, а где это лучше делать, как не за кружкой вина. Не в таком количестве, конечно, но Филипп слишком поздно понял, что если ты попал в руки Николо Мочениго, то шансов у тебя нет.

Сначала было вполне приличное заведение на площади Сан-Джакомо, но оказалось, что это был лишь разогрев, потому что потом новый знакомый Филиппа повел его в менее притязательное, но более веселое заведение, которое он назвал кабаком, но которое на самом деле явно было борделем. Впрочем, и кабаком тоже. Располагалось это заведение прямо возле церкви Сан-Кассиано за Церковным мостом на улице Мертвых и лучшего названия улицы для этого заведения было не найти – на глазах Шато-Рено двое людей в нем получили удары ножом. Но судя по реакции Мочениго и других посетителей, подобное здесь было в порядке вещей: никто не возмутился, не закричал, и вообще, кажется, всеобщие симпатии были не на стороне пострадавших, которые, видимо, сделали что-то осуждаемое собравшимся здесь обществом.

Общество, кстати, было самым пестрым: от богато одетых господ, до разбойничьего вида суровых мужчин. При этом все категории посетителей вполне мирно уживались и веселились не мешая друг другу, более того, многие господа и простолюдины сидели и пили за одним столом. Еще когда Шато-Рено и Мочениго вошли, трое девиц чуть ли не с визгом облепили молодого капитана, из чего Филипп сделал вывод, что тот здесь гость постоянный. Самого Шато-Рено тоже схватила какая-то девушка, показавшаяся ему вполне миловидной, если не учитывать выпитое за вечер вино.

Филипп и не пытался отвязаться от своей девицы – он знал, куда шел. Единственное, что он попытался сделать, так это не пить столько, сколько пили Мочениго и его знакомые женщины. Но с Мочениго это не всегда получалось.

– Николо… – уже нетрезвым голосом спросил Шато-Рено, – за что подрезали тех бедолаг?

– Видно, воры, – ответил Мочениго голосом гораздо трезвее, чем у Филиппа, – кошелек, наверное, хотели стащить, сволочи!

– Место располагает…

– Не скажи… Здесь воровать нельзя. Этим уродам еще повезло… Если выживут и попадутся еще раз – так легко не отделаются!

– Почему нельзя? Везде можно…

– Хозяин заведения… – Николо громко икнул, – запрещает, в общем… Сюда люди приличные ходят. От патрициев до брави… Не хочет он терять клиентуру из-за мелких ворюг…

– И его желания достаточно?..

– Ну ты же видел… Хозяин, он ведь и сам главный разбойник во всем Санта-Кроче, у него не забалуешь. Можешь быть совершенно спокойным за свой кошелек…

Вскоре Шато-Рено осознал, что если продолжит пить дальше, то потеряет сознание. А Николо казался вполне трезвым – вот ведь странность! Тут еще в заведение вошли двое молодых людей, которые издали обрадованный крик, увидев Мочениго. Николо представил их, как своих сослуживцев, они вместе с неизвестно откуда появившимися девицами сели к ним за стол, и праздник продолжился с новыми силами. Каковых у Филиппа уже не было совсем. И тогда он решил, что пора уходить. Куда угодно, лишь бы из-за стола. Но Мочениго, его сослуживцы и девицы были настроены на продолжение праздника, и единственным выходом, который смог придумать нетрезвый разум Шато-Рено, было пойти вместе со своей дамой, куда она уже давно его тянула – наверх.

Туда его отпустили. Но поднявшись при помощи девушки на третий этаж и рухнув на кровать, Филипп с блаженным чувством уходящего сознания сразу же уснул.

***

Он проснулся только утром. С гудящей головой и девушкой в обнимку. Было тихо, казалось, весь дом спал. Миловидная вчерашним вечером девица была растрепана, помята и грустна. Но серебряный дукат быстро поднял ей настроение, и она предложила сбегать за вином. Мысль о вине вызвала приступ тошноты, Шато-Рено категорически отверг это предложение и побрел домой.

Дома его ждал Рошфор, которому хватило одного взгляда, чтобы понять, в каком его друг состоянии. Сам же он выглядел свежим, бодрым, полным сил и энергии.