Искушение величием

ГЛАВА XIX

ГОРИЗОНТ НОВОГО СОЮЗА

Рим, апрель 1497 года

До семнадцатого дня рождения Лукреции Борджиа оставалась неделя. Юная властительница Пезаро была в предвкушении предстоящих торжеств, к которым она так успела пристраститься. Ей не терпелось вновь ощутить эту волшебную бурную атмосферу, наполненную музыкой, танцами, комедиями и прочим изысками светской жизни. Прихорашиваясь у зеркала, Лукреция в очередной раз обратила внимание, что за эти несколько лет в ней произошли некоторые перемены. Её лицо, которое приобрело более взрослые черты, по очертаниям одежды было видно, что её высокие груди заметно округлились, став более полными, налившись молодостью. Нельзя было не обратить внимания, что Лукреция серьёзно прибавила в росте. Она видела и чувствовала себя взрослой девушкой, к тому же она уже замужняя. Рим был окутан апрельскими сумерками, когда Лукреции доложили о приходе камергера её мужа. Он сообщил о намерениях синьора Джованни Сфорца покинуть Рим и требовании, чтобы Лукреция непременно присоединилась к нему. Её настроение мигом омрачилось. Несмотря на то безудержное веселье, которому она предавалась в Пезаро, по-настоящему счастлива она была Риме, рядом с семьёй, с которой не чувствовала себя одинокой.

– С чего вдруг такая спешка? – поинтересовалась Лукреция.

Камергер не успел дать ответ, как в комнату вновь вошёл слуга, известивший своё госпожу о визите кардинала Валенсийского. Лукреция знала, что Чезаре недолюбливает Джованни Сфорца, а значит не к чему ему видеть слугу её мужа у себя, дабы не давать повод для лишних домыслов.

– Прячьтесь за ширму, быстро, – приказала она камергеру. – Не издавайте ни звука, если не хотите плачевных последствий.

Обеспокоенный камергер резко прыгнул за ширму, прижавшись к стенке с такой силой, что казалось, он пытался пройти сквозь неё, чтобы ускользнуть из комнаты. Лукреция велела позвать кардинала Валенсийского. Войдя в комнату, Чезаре обнял и поцеловал в щёку сестру.

– Лукреция, я принёс тебе новость, которая, думается мне, обрадует тебя, – нежно улыбнулся Чезаре.

– Ну-ка, удиви меня, – заинтригованно ответила Лукреция.

– Близится день твоего рождения, и отец, жаждая угодить любимой дочери, решил пойти навстречу твоим желаниям. Он окончательно пришёл к выводу, что твой, скажем прямо, неудачный брак с Джованни Сфорца не только тяготит тебя, но и больше ничего не может дать нашей семье. Лодовико Моро вновь пошёл на сближение с Францией, отделившись от Священной лиги. А мы в свою очередь очень сблизились с Испанией за время совместных действий против короля Карла и Орсини, что не устраивает дом Сфорца. Однако непостоянство и непредсказуемость Лодовико не устраивает нас. Посему, отец освободит тебя от общества Джованни, расторгнув ваш с ним брак.

Лукреция вопрошающе смотрела на брата, не зная, что сказать. Казалось, её точно молнией пронзило. На Лукрецию словно снизошло озарение. Не понимая почему, но в её голове возникла жуткая догадка, о природе желания Джованни покинуть Рим так скоро.

– Отчего же я не вижу твоей белоснежной улыбки? – удивился Чезаре, – Разве ты не рада?

Выдержав короткую паузу, Лукреция собралась с мыслями, и ответила вопросом на вопрос:

– Но на основании чего развод будет осуществлён?

– Это будет не совсем развод, – пояснил Чезаре, заложив руки за спину. – Видишь ли, официальное расторжение брака повлечёт за собой слишком большой скандал. Поэтому Джованни просто исчезнет.

Лукреция издала испуганный вздох. Она отшатнулась, прижав руки к груди, и посмотрела на брата ошарашенными глазами.

– Исчезнет? – переспросила Лукреция.

– К сожалению, более лёгкого и безопасного способа не существует, – спокойно ответил Чезаре.

– Нет! Нет! Нет! – закричала Лукреция.

Она развернулась, и в ужасе подбежала к окну, уперев руки в раму. Взору Лукреции открылись мрачные, стремительно пустевшие улицы Рима, освещённые неровным светом факелов, отражавшимся в тёмных водах Тибра, как в кривом зеркале.

– Лукреция, неужели в тебе неожиданно проснулись чувства к этому бесхребетному трусу, страшащемуся собственной тени и живущему по чужой указке?

– Вовсе нет, – повернувшись к брату, резко ответила Лукреция. – Ты не хуже меня знаешь, что в моём сердце никогда не было и не будет любви к Джованни. Моё желание освободиться от него безгранично, но я не хочу отнимать его жизнь ради собственных мирских удовольствий.

– Дорогая сестра, в наше время жизнь нисколько не прибавила в цене. Люди убивают друг друга и за меньшее, а в случае с Джованни всё складывается ещё проще. По-твоему сближение Сфорца с Францией, нашим врагом, не является предательством интересов Борджиа? Разве то, что Джованни не сумел сделать тебя счастливой или хотя бы матерью не является преступлением по отношению к тебе?

– Возможно, но я не хочу обрекать наши с тобой бессмертные души и душу отца на вечные муки в адовом огне. Не хочу пятнать их грехом пролитой крови. Да ещё подвергать нас опасности со стороны Сфорца.

– Лукреция, ты, видимо, недостаточно хорошо знаешь своего любимого брата. Если я что-то предлагаю, значит это осуществимо.

– Но ты замышляешь убийство.

– Убийство? Помилуй, Лукреция, я говорю о несчастных случаях, способных кардинально изменить ход истории. Смерть Джема была несчастным случаем, но она разрушила планы Карла о крестовом походе, и уберегла османов. Эти капканы судьбы расставлены на каждом шагу. Вопрос лишь в том, кто и когда станет её очередной жертвой.

Лукреция подбежала к брату, положив руки на его мирно вздымавшуюся грудь. Удивительно, насколько спокойным было дыхание кардинала Валенсийского, словно речь шла о чём-то обыденном. Хотя, учитывая обстоятельства, так оно и было.

– Нет, Чезаре, молю тебя, ты не должен допустить этого. Поговори с отцом, переубеди его. Джованни может не лучший муж и зять, зануда и трус, но он определённо не заслуживает такой кары. Не обрекай на вечные муки ни тех, кто тебе дорог, ни самого себя.

Чезаре обнял сестру, нежно поцеловав её в лоб. Он чувствовал, как Лукрецию трясло, словно от холода, сковывавшего в трескучий зимний мороз.

– Поверь, Лукреция, мы с отцом сделаем всё, для твоего счастья, но порой за него нам всем приходится платить немалую цену. Мы хотели найти иной, менее радикальный, способ, но Джованни ни под каким предлогом не согласился на развод. Нам придётся осуществить задуманное ради блага семьи.

Простившись с сестрой, Чезаре удалился. Его разрывали противоречивые чувства. Идя к Лукреции, он был уверен, что та не станет препятствовать устранению Джованни Сфорца, но столкнулся с непоколебимым сопротивлением и отстаиванием собственных интересов. Достойная Борджиа, однако, в Лукреции было то, что значительно отличило её от Чезаре – милосердие, к голосу которого она прислушивалась намного чаще, нежели её прагматичный брат, руководствовавшийся холодным расчётом. Конечно, династические браки редко подпадают под число счастливых, но порой чудо случается. Лукреция понимала, что отчасти Чезаре прав – её брак с Джованни Сфорца вовсе не пестрил красками счастья, и, действительно, складывался весьма скверно, о чём сам Джованни неоднократно писал Асканио Сфорца. Однако Лукреция не могла допустить, чтобы Джованни стал жертвой честолюбивых взглядов её отца и брата, только не таким способом. Она никогда не простит себе, если закроет глаза на убийство, которому могла помешать, позволив любимому брату и отцу запятнать свои души пролитой кровью невинного. Пусть ради этого Лукреции придётся пойти против семьи, которую она любит всем сердцем. Судьба вынуждает её сделать шаг, на который она ни за что бы не решилась.

Лукреция велела камергеру покинуть своё укрытие. Лицо у бедняги было бледным, как у покойника, а руки тряслись, как у закоренелого пьяницы. Нетрудно было представить, какой страх он испытал, находясь в нескольких шагах от того, кто обсуждал убийство его господина.

– Ты всё слышал? – спросила Лукреция.

Обезумев от страха, камергер не знал, что ответить. Казалось, в его горле застрял ком, поэтому он неуверенно закивал головой.

– Тогда беги к своему господину, и предупреди его об опасности, которая грозит ему. Живо!

Камергер ветром вылетел из комнаты, хлопнув дверью, а Лукреция упала на диван, стоявший в шаге от неё, и погрузилась в размышления о завтрашнем дне. Какой силы будет гнев её отцы, когда он узнает, а это случится в любом случаем, что сотворила его дочь? Что ждёт её саму после подобного своевольства?

В туже ночь Джованни Сфорца, подгоняемый страхом неминуемой смерти, покинул Рим. Под утро следующего дня он добрался до Пезаро, но не успел въехать в город, как его конь, загнанный до смерти, рухнул замертво на землю, захлёбываясь собственной пеной.

***

Выйдя от Лукреции, Чезаре направился к себе. В тускло освещённой приёмной его ждал Микелотто Корелла, сидя в кресле. За прошедшие года он особо не изменился. По-прежнему не отличался общительностью. После университета дружба Микелотто и Чезаре не распалась, а укрепилась ещё сильнее. Микелотто стал работать на кардинала Валенсийского, выполняя его самые разные поручения, независимо от цели и задачи, подобно солдату, не задавая лишних вопросов. Увидев кардинала Валенсийского, Микелотто встал с кресла.

– Микелотто, рад тебя видеть, – обратился к нему Чезаре, отводя к окну. – Надеюсь, ты сделал всё, о чём я просил?

– Да, Чезаре, но боюсь мне нечем тебя порадовать, – ответил Микелотто, огрубевшим за минувшие несколько лет, голосом. – Никому ничего не известно о новом друге герцога Гандийского. Ни откуда он родом, ни о ремесле или чём-либо ещё. Даже о маске никто ничего толком не знает. Горожане сторонятся его и особо не интересуются, зачем он приехал в город.

– Проклятье! – выругался Чезаре. – Не нравится мне этот тип. Хуан упорно не желает рассказывать о нём даже Папе. Мне кажется, что он имеет влияние на моего брата. Отец считает, что я выискиваю подвох там, где его нет, но зная характер Хуана и памятуя его поведение в Испании, от него можно ожидать многого.

– Сожалею, что не сумел раздобыть для тебя ничего важного, но мне удалось кое-что разузнать о самом Хуане.

– Выкладывай.

– Я слышал, тебя беспокоят ночные прогулки твоего брата. Сложно сказать, насколько это окажется полезным, но в данном случае я думаю, что любая информация может пригодиться. Многие поговаривают о любовных похождениях Хуана, которым он, вероятно, и предаётся по ночам.

– И что из того? Для Рима подобные россказни не редкость. Борделей в городе предостаточно, выбирай любой.

– Да, но эти слухи расходятся по городу столь быстро, что могут навредить твоему брату. Всем известно, что у Борджиа достаточно врагов, думаю, если мужья, отцы или братья тех девушек, которых посещает Хуан, узнают о его походах, герцог обзаведётся новыми врагами. А судя по разговорам, твой брат предпочитает не только шлюх, но и более знатных особ. По всему Риму множатся разговоры о том, что Хуан обесчестил дочь представителя одного знатного рода.

– Знаешь какого?

– Молва твердит о дочери графа Антонио Мария делла Мирандола.

Чезаре на мгновение задумался, подперев кулаком подбородок.

– Не нравится мне это. Спасибо, Микелотто, хоть какие-то вести ты раздобыл. Держи в знак благодарности. Чезаре передал ему мешочек, в котором призывно зазвенели дукаты. Поблагодарив его, Микелотто направился к выходу, а в голове Чезаре множились вопросы, на которые он не мог отыскать ответы.

ГЛАВА XX

БУРЯ В ДОМЕ БОРДЖИА

Рим, апрель 1497 года

В эту ночь Лукреция так и не сомкнула глаз. Лёжа на кровати в объятиях темноты, она повернула голову в сторону окна, через которое в комнату проникал холодный лунный свет. В сознании Лукреции ширились мрачные мысли, заставлявшие её сердцебиение учащаться. Из роя своих размышлений Лукреция раз за разом выхватывала единственную мысль – сумел ли Джованни выбраться из Рима? С этой мыслью ей всё же удалось заснуть, но лишь под утро, незадолго до того, как Джованни Сфорца оказался у стен Пезаро. Проснулась Лукреция в подавленном настроении, её глаза источали холод и равнодушие ко всему. Даже скорые собственные именины не могли вновь разжечь прежний огонь в её душе, который Чезаре потушил в тот миг, когда покинул покои сестры дуновением захлопнувшейся двери. Ангельское лицо Лукреции застыло в гримасе печали. Она сидела на диване совершенно не подвижно, словно мраморная скульптура, изваянная рукой самого Верроккьо. Лишь мирно вздымавшаяся грудь напоминала, о живом состоянии Лукреции, но в данный момент её мысли были далеко отсюда. Пентасилея всячески пыталась взбодрить свою госпожу, но все её попытки разбились о непреступную стену отчаяния.

– Что тревожит вас, графиня? – спросила камеристка. – Излейте мне свою душу, может я смогу унять вашу боль.

– Увы, дорогая Пентасилея, – вздохнула Лукреция, – никто мне не сможет помочь. Я в ловушке, в ловушке обстоятельств, законов политики и проклятых обязанностей женщин знатных семей. Я не знаю, что делать. Не знаю, как вырваться из этой клетки.

– Быть может, мы сумеем помочь?

Услышав знакомый голос за своей спиной, Лукреция неохотно обернулась. В комнату вошли Александр VI и Чезаре. При виде понтифика и кардинала Валенсийского Пентасилея сделала реверанс, поприветствовав их. Поднявшись с дивана, то же сделала и Лукреция, но намного медленнее, будто её одолевала слабость. Жестом руки Александр VI велел Пентасилее покинуть комнату. В то же мгновение та исчезла в соседнем дверном проёме. Лукреция по-прежнему хранила молчание.

Поймав взгляд сестры, Чезаре показалось, что по его телу пробежал тот же холодок, что источали её серые, словно ледяные, глаза, наполненные душевными терзаниями. Приблизившись к дочери, Александр VI спросил:

– Лукреция, дитя моё, скажи мне открыто, не таясь, где твой муж?

– Понятия не имею, – отрезала Лукреция.

– Вот как? – усмехнулся Папа. – А я так не думаю. Остерегись, Лукреция, ты смеешь лгать своему отцу и верховному понтифику?

– Я не знаю, где Джованни, – с прежней невозмутимостью, давшейся ей с огромным трудом, повторила Лукреция, стараясь сохранять твёрдость голоса.

Александр VI ещё на шаг сократил расстояние с дочерью и, буравя её пристальным суровым взором, смотрел на неё сверху вниз. Лукреция чувствовала, как тяжесть отцовского взгляда, казалось, прибивала её к полу, и она будто становилась невообразимо маленькой, стоя перед огромной грозной скалой.

– Лукреция, ни к чему скрывать правду от отца, – сказал Александр VI. – Ты знаешь, я не потерплю интриг за моей спиной, особенно от собственных детей. Мне казалось, ты выучила этот урок после истории с Джулией и Каподимонте. На кону стоит будущее нашей семьи, благополучие которой в твоих интересах. Поэтому, если тебе что-либо известно, скажи мне прямо сейчас.

Оборона держалась недолго. Не выдержав натиска отца, Лукреция рассказала обо всём, что произошло прошлым вечером. О визите Чезаре, а затем о том, как предупредила Джованни Сфорца, в ту же ночь покинувшего Рим. Папа бросил суровый взгляд на Чезаре, и Лукреция сразу поняла – отец не знал о вечернем приходе её брата. Ей казалось, что Александр VI вот-вот обрушится на неё ужасающим гневом, словно Зевс, обрушивая тысячи молний на её голову. Подобного исхода ожидал и Чезаре, готовясь принять на себя удар вместе с Лукрецией. Прочитав мысли друг друга, они быстро переглянулись. Но к удивлению обоих, внешне, Александр VI был спокоен, но Чезаре и Лукреция ни на секунду не сомневались, что внутри у него бушевала гроза.

– Но зачем тебе это, дитя моё? Неужели ты не хочешь освободиться от нелюбимого мужа, к которому ты не испытываешь ничего, кроме жалости, как я погляжу?

– Хочу, но так же я хочу, чтобы Джованни остался жив, – решительно заявила Лукреция.

– Дочь моя, ты знаешь, как Папа, я не приемлю убийства, но Джованни не оставил нам иного выбора. Дом Сфорца стал для нас бесполезен. Я пошёл тебе навстречу, потому что люблю тебя, но также этот шаг необходим для нас. Не забывай о своём предназначении, которое ты должна исполнить ради блага семьи.

– Моё предназначение – это быть пешкой в твоей игре! – вырвалось у Лукреции. – С самого начала мне была отведена роль пешки, которую передвигают по шахматной доске.

В душе Лукреции бушевал вулкан, готовящийся взорваться раскалёнными потоками слов и эмоций. А Чезаре молча продолжал наблюдать за происходящим. Нутро подсказывало ему – надвигается буря.

– Не говори так, – утешал Папа Лукрецию. – Ты вовсе не пешка, я же сказал – у тебя, как и у всех нас, особое предназначение.

– Если не пешка, то кто же тогда? Особое предназначение значит? Я сыта по горло этим предназначением. Ты играешь нашими жизнями, как тебе заблагорассудится. Это жестоко, мне надоела такая роль.

Лицо Александра VI начинало багроветь от гнева, который он был уже не в силах держать в узде.

– Да, я не люблю Джованни, но жалею его, – продолжала Лукреция. – Почему он должен становиться жертвой твоих честолюбивых устремлений? Лишиться жизни из-за твоего безмерного честолюбия?

– Не смей так со мной говорить! – прорычал Александр VI. – Ты упрекаешь меня в жестокосердии? Говоришь, я играю вашими жизнями? Может мои методы бывают жестокими, но обстоятельства вынуждают меня действовать именно так, а не иначе. Думаешь, я занимаюсь устройством ваших жизней по велению личной прихоти? Я радею о вашем благополучии.

– Вершишь наши судьбы, не считаясь с нами? – огрызнулась Лукреция. – Так ты радеешь о нашем благополучии? Считаешь, я хотела стать женой Джованни Сфорца? Или Чезаре хотел стать кардиналом? Да вот только твои решения далеко не всегда идут на пользу и тебе самому. Ты возложил столько надежд на Хуана, а что в итоге? Он выставил себя на посмешище не только в Испании, но и в Италии, не сумев организовать командование армией.

– Придержи свой язык! Не забывай, с кем ты говоришь. Чего ты хочешь? Чтобы я позволил тебе самой избрать себе мужа? Что же, вперёд, выбирай, но помни – своими необдуманными действиями ты нанесёшь удар по собственной семье ничуть не меньше, чем Хуан, а может и больше. Чем же тогда ты отличаешься от него?

– Тем, что это будет моё решение, а не твоё. Хуана сделал ты гонфалоньером церкви и ошибся.

– Значит, у меня были на то веские причины, и не тебе их осуждать. Мне напомнить тебе, что враги беспрестанно роятся вокруг нас? Делла Ровере и ему подобные только и ждут момента, чтобы уничтожить наш род. Называй свою роль в семье как хочешь, но она важнее, чем ты думаешь, в том числе и для тебя. Без прочных союзов мы ничто, а твои браки способствуют укреплению нашего рода в Италии. Лишись я тиары или жизни, что будет с вами? Своим положением вы обязаны мне. Не думаю, что стань делла Ровере Папой, он примет вас с распростёртыми объятиями. Поверь, Лукреция, я больше всего хотел бы, чтобы ты была счастлива в браке, но политика диктует свои условия. Мы все неразрывно связаны с ней, с чем нам приходится считаться. Союзы посредством династических браков заключаются сплошь и рядом. Прискорбно, но такова реальность, таково бремя власти монархов и их детей, с этим ничего не поделаешь. Прежде чем осуждать меня, испей ту чашу, которую судьба поднесла к моим губам. Ощути это, когда кругом враги, и положиться можно далеко не на всех, и как видно, даже на собственных детей. Почувствуй в действительности, каково это быть правителем и насколько тяжела его корона и бремя власти, ради сохранения которой приходится идти на крайние меры. И дело вовсе не во властолюбии, а в том, что лишь обладая властью, я могу обеспечить ваше благополучие, ради которого пойду на всё.

– Хочешь сказать, что для укрепления нашего рода все средства хороши? – спросила Лукреция.

– Это говорю не я, а наша жизнь. Ты можешь предложить иной выход? Что мне остаётся делать, когда мою семью окружают недруги, от которых я стараюсь оградить её? Не забывай, что и твоё положение укрепится за счёт браков со знатными синьорами, но для этого они должны быть полезными нашей семье. Потому я и другие монархи устраивают браки своих детей.

С этими словами Александр VI, велев Чезаре следовать за ним, покинул комнату дочери. Лукреция рухнула на кровать и, зарывшись в подушку, разрыдалась, осознавая, в каком замкнутом круге она находится. Она не может сделать ни шагу без отцовской воли. Словно птица, рвущаяся в объятия небес, но запертая в клетке, через которую может лишь созерцать манящую высоту. Но ещё больше Лукрецию разозлило, что отец не поделился с ней своими планами, не позволив ей высказать собственное мнение, относительно развода с Джованни Сфорца. Она чувствовала себя спелой ягодой винограда, из которой выдавили все соки. Теперь в душе Лукреции остался лишь дым, клубившийся над вулканом, взорвавшемся минутами ранее.

– Ты поступил крайне опрометчиво, предупредив Лукрецию о Джованни, – сказал Александр VI, обратившись к сыну.

– Но кто же мог предугадать, что она бросится защищать его? – спросил Чезаре. – Ведь Лукреция никогда не питала к Джованни тёплых чувств.

– Однако теперь его будет непросто вернуть в Рим. Кроме того, Джованни уже наверняка сообщил обо всём Асканио и Лодовико. Желая избежать большого скандала, мы всё же навлечём его на себя. Что же, из любой ситуации можно найти выход. Коль мы решили пойти навстречу желаниям Лукреции, будем идти до конца. Её гнев тоже можно понять. Она умна и весьма проницательна, но ещё не до конца осознаёт некоторые реалии нашей жизни.

– Ничего, – ответил Чезаре. – Время – хороший учитель и лекарь.

***

Оказавшись во дворце Санта-Мария-ин-Портико, Джулия Фарнезе заметила, суету, царившую во дворце. Слуги бегали по коридорам, залам, галереям, собирая вещи и укладывая их в сундуки, которыми был заставлен холл. Поднявшись по главной лестнице, Джулия направилась к Лукреции, которая также собирала свои личные вещи, укладывая их в ещё одни сундуки вместе с Пентасилеей.

– В чём дело, Лукреция? – спросила Джулия.

– Я устала, Джулия, – ответила Лукреция. – Мне хочется вырваться из этих стен. Уехать туда, где я буду вдали от политики и интриг.

– И куда же ты собралась, если не секрет?

– В монастырь Сан-Систо. Там я смогу побыть наедине со своими мыслями. Можешь передать мои слова Папе, для меня это уже не имеет никакого значения.

– Я не думаю, что он будет рад этому.

– Меня это не волнует.

Совершенно незаметно для Лукреции, Джулия покинула её покои. В этот момент явился слуга, сообщив, что всё готово к отъезду. Лукреция хотела как можно скорее отправиться в путь. Стены монастыря Сан-Систо казались ей спасительным островком покоя и безмятежности, где она и встретит свой, не особо радостный, семнадцатый день рождения.

ЧАСТЬ II

РАСКОЛ

ГЛАВА I

УЖИН В ТРАСТЕВЕРЕ

Рим, июнь 1497 года.

Летом атмосфера в стенах Ватикана продолжала оставаться напряжённой, а случившийся раскол в семье Борджиа печалил Александра VI. Мало того, что он поссорился с дочерью, так ещё его сыновья, Чезаре и Хуан, никак не могли примириться. Один Джоффре, которому уже исполнилось пятнадцать, не вмешивался ни в дела отца, ни братьев, ни сестры. Казалось, он живёт в своём отдельном мире, не принимая особого участия в семейных делах. К тому же он закрывал глаза на утверждения о развратном образе жизни своей жены Санчи. Всюду говорили, что та спала то с герцогом Гандийским, то с кардиналом Валенсии, да и в целом искала развлечений среди старших мужчин. В обществе Джоффре ей было скучно, но тот смиренно терпел это, зная, что жена предпочитает ему других. Что же до Лукреции, то Александр VI одобрил её отъезд в монастырь. Он надеялся, что дочь сумеет понять, что единственная его цель – укрепление дома Борджиа. Несомненно, за это придётся заплатить высокую цену, но только так Александр VI сможет защитить своих детей. Однако Папа уже начал готовить новый замысел по расторжению брака Джованни Сфорца и Лукреции, в чём её отъезд может сыграть Борджиа на руку. Ведь как жена она оказалась брошена своим мужем, а что лучше всего может выразить печаль Лукреции, если не уединение в монастыре? И всё же спустя неделю Папа велел своему посыльному испанцу Педро Кальдесу, или как часто его называли Перотто, регулярно наведываться к Лукреции в монастырь с целью держать его в курсе о состоянии дочери, но и попытаться примирить её с ним.

А пока что Александр VI сосредоточился на иных заботах, для обсуждения которых вызвал к себе Чезаре.

– Из Неаполя пришла весть о смерти короля Фердинанда от дизентерии, – сказал Папа, переплетя пальцы рук. – Теперь трон унаследует его племянник Федериго, которого ты коронуешь на правах папского легата. Ты поедешь в Неаполь вместе с Хуаном, а также Джоффре и его супругой, коих потом вы сопроводите до Сквиллаче.