Вниз по течению

Газете редакторство Таклиса Мефодьевича безусловно пошло на пользу: аудитория расширилась, тираж вырос, качество материала улучшилось. Словом, руководство было его стезей, его призванием.

Войдя в новостной отдел, для которго он писал последнюю заметку и теперь рассчитывал на получение гонорара, Павел застал там долговязого бородатого репортера Васю Брахманова в своем неизменном растянутом свитере и фотокорреспондента Алексея Куру. Они сидели на продавленном диванчике и были поглощены игрой в шахматы. Брахманов играл за черных, под его тощим задом уже скопилось три вражеских пешки, конь и два слона, но, тем не менее, инициатива сейчас была на стороне белых – Кура шел в атаку, назойливо и монотонно ставя Васе шахи своим ферзем. В воздухе, несмотря на открытую форточку, угадывался дух перегара. Павел рассчитал, что только вчера был сдан в печать четвертый сентябрьский номер «Нашего города», и, согласно местной традиции, сегодняшний день был посвящен отмечанию этого события – большинство взяло отгул, а другие, такие, как эти двое, влачили праздное, расслабленное существование на своих рабочих местах.

– Салют труженикам пера и диафрагмы! – поприветствовал их Резумцев.

– Привет студенчеству! – отозвался Брахманов, почесывая жесткую, торчащую в разные стороны бороду и не отрывая взгляда от доски.

– Сам ты студент, – добродушно огрызнулся аспирант.

– А, Паша, здорово, – поприветствовал Кура. – Ты чего это сегодня? Отгульный же день-то.

– Да вот думал, может, выдадут чего. Бухгалтерия открыта?

– Наверное, – с расстановкой произнес Брахманов и длинной обезьяньей рукой перетащил своего короля по диагонали. – Сходи, посмотри.

– А Таклис есть сегодня?

– Да, куда он денется. Ходит где-то, – Кура решительно двинул в бой туру. – Опять шах!

Павел некоторое время понаблюдал за их партией, но она оказалась неимоверно скучна: Кура беспрестанно шаховал черного короля, используя одни и те же комбинации, а Брахманов уклонялся, бегая вокруг своей ладьи. Конца этому видно не было.

Он отправился в бухгалтерию и застал там несколько пожилых женщин, скучающих и курящих в форточку. Визит Павла был хоть каким-то событием, и они поспешили извлечь из него максимум. Затушив свои окурки, бухгалтерши с квохтаньем разбежались по своим столам и начали задавать гостю различные ничего не значащие вопросы, одним словом, затеяли светскую беседу. Интересовались, какая на улице погода, и изменилась ли она с утра, смотрел ли он вчера вечером новости, все там ли он учится, понравился ли ему последний номер «Нашего города», и не желает ли он чая или растворимого кофе. Спрашивали наперебой, причем на каждый вопрос, адресованный Павлу, отвечало еще как минимум двое работниц бухгалтерии. Когда церемониальные вопросы были исчерпаны, повисла молчаливая пауза. Женщины стали рыться в ящиках столов, перебирать бумаги, двигать с места на место чашки, папки и степлеры. Развлечение кончилось. Покряхтев, Павел огласил цель своего визита:

– А что, гонорар мне там, случаем, не начислили?

– Гонора-ар? – с серьезнейшим видом произнесла самая старая, а потому самая главная из бухгалтерш и переместила очки на шнурке с груди на нос.

Она, разумеется, прекрасно помнила, что никакой гонорар Резумцеву П.Д. не начислялся, но ритуал с торжественным открытием гроссбуха и шаманским перелистыванием разлинованных страниц являлся и символом значимости и обладал для нее экзистенциальным смыслом. Да к тому же просто был очередным развлечением. Главная бухгалтерша долго водила пальцем по спискам, реестрам и таблицам, сопела и многозначительно покачивала головой. Дойдя до конца ведомости, она бережно закрыла свой фолиант. Тут же мистический ореол пропал, и она опять обернулась обычной земной старушкой. Посмотрев поверх очков на просителя, она молвила:

– Нет, Резумцев, к сожалению, ничем не могу помочь. Пусто.

– Ладно, – развел руками Павел. – Пойду наверх – выяснять.

Вслед ему со всех концов бухгалтерии понеслись пожелания удачи, добрые напутствия и заверения вроде «если там, так сразу к нам, и мы уж тут». Поднявшись по гулкой лестнице обратно, Резумцев застал Брахманова и Куру за расстановкой фигур.

– А ту кто выиграл? – без интереса спросил Павел.

– Пат, – бросил Вася. – Ну как сходил, удачно?

– Не-а. Говорят – нету меня в ведомости. Таклис не заглядывал?

– Заглядывал, заглядывал, – раздался голос за спиной. – Здравствуй, Паша.

Резумцев оглянулся и увидел, что главный редактор сидит за столом одного из отгуливающих сегодня журналистов и занят изучением свежего номера, укрывшись за его разворотом. При звуках своего имени Саксаулов положил свое детище на стол и явил миру круглую голову с зачесом, широкий черепаший рот и хитрые глаза-бусинки за очками в толстой роговой оправе.

– Добрый день, Таклис, – поздоровался Павел.

Одной из черт либерального руководства Саксаулова было дозволение подчиненным обращаться к себе просто по имени. Но на «вы». Это казалось ему передовым и западническим, вдобавок он недолюбливал своего простонародного отчества и заодно, видимо, и своего не в меру политизированного родителя. К тому же так его всю жизнь чаще всего принимали за демократического прибалта, почти европейца, что ему весьма импонировало. Даром, что Саксаулов.

– Ну как же это так? – в позе недоумения пошел на главного редактора Резумцев. – Ведь месяц уже прошел почти. Я все жду, жду. Вот в бухгалтерию сейчас сходил, там говорят, мол, нету меня в списках. Нехорошо как-то получается.

– Ну виноваты, виноваты, – Саксаулов вскинул руки в комичной капитуляции. – А напомни-ка, о чем-бишь речь идет? за что денег хочешь?

– Так за августовский еще очерк о слоне. Как слона в наш зоопарк доставили. «Под восторженные и ободряющие крики горожан могучий исполин совершал первый обход своего нового владения», – нараспев продекламировал Павел. – Помните? Последний летний номер.

– Да-да-да, замечательный очерк. Точный, емкий. Ну не успели просчитать. Забегались. Конец квартала, сам понимаешь. Суета, суета. Тут штатным бы все успеть в срок выдать, а с вами, вольными стрелками, все еще сложнее оказывается. Конец квартала – пора аврала, как говорится.

Павел припомнил скучающих пенсионерок из бухгалтерии. Не очень-то та картина была похожа на суету и аврал. Он криво улыбнулся и вздохнул.

– Ну-у, мой юный друг, что-то ты совсем раскис. Нельзя так! – Таклис Мефодьевич с громким газетным шорохом восстал из-за стола. – Ну в начале следующего – непременно! Более того – прям-таки первым делом! Нашел, тоже мне, из-за чего расстраиваться. Соберись, давай! И не такое случается. Подумаешь.

– Ничего себе… – начал было Резумцев отстаивать важность своей проблемы, но был перебит.

– Ты, Паша, хорошо сделал, что зашел сегодня. Новый номер готовим вовсю. Сейчас еще для тебя обязательно что-нибудь интересненькое найдем. А завтрашний ты смотрел. Вот только что прислали экземпляр из типографии. Ты туда писал что-нибудь?

– Нет, – пробурчал Павел. – Корректировал только пару статей. Не смотрел еще.

– А ты посмотри! Посмотри! – Таклис, метнувшись к столу, схватил «Наш город» и протянул Резумцеву. – Посиди вот тут в креслице, посмотри. Хороший номер вышел. Правда, на четвертой полосе верстальщики налажали, но все равно, очень даже.

Он под локоток подвел Павла к креслу и буквально вмял его туда. Аспирант из вежливости и от нечего делать (до Вероники еще оставалось три часа, пятьдесят минут) устроился поудобнее и стал просматривать новый выпуск. Саксаулов же опять поместился за облюбованный им стол и, выхватив откуда-то другой экземпляр, так же погрузился в его изучение. Время от времени он или что-то ворчливо бормотал, хлестко стукая тыльной стороной ладони по неудовлетворительному месту в газете, либо, наоборот, улыбался и благосклонно кивал.

Кура и Брахманов скуксились и приуныли. Шахматы им наскучили, а присутствие руководства явно удерживало от перехода к другим развлечениям. Их напряженность обрела уже практически материальное состояние и стала настолько очевидна, что Саксаулов, не выдержав, изрек из-за своего газетного заслона:

– Ну ладно уж, бездельники. Что там у вас?

Вася и Леша оживились. Переглянувшись, они оторвались от насиженного дивана и стали замысловатыми траекториями передвигаться по помещению, открывая и закрывая холодильник, хлопая дверцами шкафов и тумбочек, журча водой в раковине в углу, двигая мебель, оказывавшуюся на их пути, и звеня посудой. Когда Саксаулов опустил газету, перед ним оказалось красиво сервированная гастрономическая композиция. Ее вертикальной доминантой была бутылка дагестанского коньяка с тремя звездочками, вокруг в разнокалиберных тарелках и блюдцах расположились тонко нарезанный и разложенный веером лимон с предварительно вынутыми косточками, треугольный кусок пошехонского сыра, несколько кружков сервелата, пиала с зелеными оливками и приотворенная банка рижских шпрот. Брахманов и Кура стояли по бокам своего натюрморта и довольно улыбались, наслаждаясь созерцанием его девственности и предвкушением предстоящего застолья.

Таклис отложил «Наш город», звучно хлопнул в ладоши и потер их друг о друга.

– Ну что ж, красиво. Можете ведь, когда хотите, – похвалил он подчиненных.

И решив все же добавить ложку педагогического дегтя, добавил:

– Вот лучше б работали так. Да-а, что-то распустил я вас. В рабочее время…

Кура и Брахманов потупились для вида, но в то же время еще плотнее подступили к накрытому столу. Вася откупорил бутылку, а фотограф ловко, словно сомкнув диафрагму, сгруппировал стаканы. Таклис произвел размашистый жест в сторону кресла, в котором все еще изучал газету Резумцев:

– Присоединяйся, Паш, давай присоединяйся. Да не переживайте вы – у меня еще там есть.

Резумцев, помявшись, отложил газету и начал медленно, со скрипом, подниматься из кресла.

Да что ж такое-то! Опять проблемы, опять искушения. Но нельзя же вот так вот: первое свидание – и уже бухим приходить! Надо хотя бы два-три выждать. Хотя… Сколько тут у них? Если на четверых, вроде не так уж и много получается. И под закуску. И, вдобавок, пообедал плотно так. Но нехорошо, нехорошо все-таки. Запах, там. Что я приду такой, с коньячным букетом? И шпротным. Ну куда это? Впрочем, еще четыре часа почти… Если по маленькой… Да и отказываться неудобно. Ой, знаю я эти «по маленькой»! Вон, Таклис говорит – еще у него есть. Этим явно не закончится. Так, час на дорогу где-то… это значит – минус три… Может лучше все же чайку? Но в голове, конечно, – у-у. Чего только не понамешано. Может и прояснится маленько от коньячка-то. Даже на пользу пойдет. А запахи? Ну, потом жвачку пожую, можно еще кофе выпить. Три часа ведь еще – это без дороги. С лимончиком, вон – норма-ально. Нет, все-таки нельзя так! Скажу, что дела срочные, извинюсь. Пойду лучше на бульвар, «Ессентуки» попью. Не так, конечно, но тоже прочищает. Или в Макдоналдс…

Все эти противоречивые раздумья уложились в два метра, отделявшие кресло от накрытого стола.

– Наливай, Вась! – Выдохнул он и пододвинул четвертый стакан, глухо звякнувший о первые три.

Брахманов звонко хлопнул своими долгопалыми ладошами и налил – сначала преувеличенно подобострастным движением Таклису Мефодьевичу, а затем уже по-простому – Куре, себе и Павлу. Последний подумал, что надо бы попросить налить ему половину, но в итоге счел это неудобным – и так чужое пьет, да еще условия ставит. Встав навытяжку, Брахманов повел костлявыми плечами и торжественно провозгласил:

– Первый тост, по традиции, предлагаю посвятить новому номеру нашего «Нашего города»! Да будет он очередной вехой на пути совершенствования и процветания нашего славного издания, призванного сплотить, воодушевить, направить!

– Куда? – Поинтересовался Таклис.

– Ну это уж – кого куда. Можно полаконичнее, как этот, генерал: ну, за новый номер! – Вася с профессиональной быстротой произвел троекратное чоканье и, не дожидаясь остальных, выплеснул в глотку содержимое своего стакана. – Аминь!

Главред, фотограф и вольный стрелок последовали его примеру. Закусили, кто чем. По телам распространилось отягощающее тепло, в носоглотках забродили ароматные коньячные спирты, конечности расслабились и обмякли. Резумцев подтащил к фуршетному столу свое недавнее мебельное вместилище, Кура прикатил кресло на колесиках, Брахманов угнездился на тумбочке, облокотившись спиной на шкаф и, с позволения начальства, закурил. Официальных тостов больше не было. Воцарилась непринужденная атмосфера: вспоминали какие-то старые забавные случаи, обсуждали бытовые и политические события. Через некоторое время Кура сбегал в кабинет Саксаулова и принес еще бутылку коньяка, а также привел двух девушек-верстальщиц, которые почему-то не взяли на сегодня отгул. Они принесли с собой отпитую и заткнутую самодельной пробкой бутылку полусладкого вина и коробку конфет. Одну из них, ту, что была пополнее, Вася, к тому времени уже стащивший с себя безобразный колючий свитер, усадил к себе на тумбочку и, приобняв за талию, стал нашептывать что-то о новых тенденциях в журналистике. Второй Кура галантно предоставил свое колесное кресло, а сам уселся на подлокотнике у Резумцева, свесив к нему правую ягодицу. Таклис Мефодьевич отеческим оком наблюдал за сотрудниками, определяя меру допустимого. На закономерный порыв Брахманова сбегать в магазин он наложил вето. Павел откинулся на спинку и, жуя сервелат, с улыбкой обожания смотрел на газетчиков.

Вечерело. Пасмурная погода дала ранние сумерки, и в комнате быстро потемнело. Саксаулов включил настольную лампу, разбросав по стенам и шкафам вытянутые тени своих подчиненных. Разговор, миновав принципы дореволюционного правописания, распределение прошлогодних Нобелевских премий, рецепты домашнего вина, религиозный и гигиенический аспекты обрезания (верстальщицы стыдливо покраснели, но в полумраке этого не было видно), несправедливость судейства на чемпионате Европы по футболу, сравнительный анализ раннего и позднего Гюго, рост цен и преимущества престидижитации над пассировкой, вырулил на обсуждение Веронского манифеста.

Созвучие топонима с именем, которое весь день не выходило у него из головы, выдернуло Резумцева из полупьяной неги. Он вскочил с кресла, чуть не сбросив на пол Куру, и метнулся в луч желтого электрического света, держа перед глазами свой перевернутый циферблат. Положение оказалось близко к катастрофическому: оставалась пятьдесят одна минута. Окружающие, кто с любопытством, кто с тревогой, наблюдали за ним. Павел сбивчиво со всеми попрощался, второпях пожал руку Таклису и под его напутственную реплику: «обязательно позвони мне завтра, должно что-то быть», схватил свою сумку и скрылся за дверью. Газетчики в недоумении переглянулись, пожали плечами и продолжили беседу, которая каким-то причудливым образом уже сползла на пагубный эффект от озоновых дыр.

Резумцев, прыгая через несколько ступенек, одолел все четыре этажа и выскочил в осенний сумрак. Повернув направо, он побежал через сквер на троллейбусную остановку, время от времени попадая в ажурные пятна фонарного света, пробивающегося сквозь искрящиеся пласты листьев, которые теперь утратили свою буйную разноцветность и нависали волшебным золотистым куполом. Пробежка и свежий воздух способствовали отрезвлению. По крайней мере, ему так казалось. Вспомнив, что кофе он так и не попил, а жвачки нет, Павел на бегу сорвал влажный кленовый лист и, скомкав, запихнул себе в рот. Далее он бежал, усиленно работая челюстями. Сумка неудобно била по боку, ноги разъезжались на опавших вегетативных органах, ботинки и джинсы, должно быть, были уже все в грязи. Но в темноте не видно. В общем, бежать Резумцеву было непросто, и со стороны он выглядел отнюдь не как романтический возвышенный герой из музыкальной мелодрамы, стремящийся на свидание, а, скорее, как солдат, бегущий до траншеи по взрытому от бомбежек осеннему полю под шквальным огнем неприятеля где-нибудь под Верденом. Удерживая равновесие, он, к тому же время от времени еще взмахивал руками, что придавало образу еще большей напряженности. С троллейбусом повезло. Заметив его еще издалека, Резумцев ускорился и в последний момент взмыл в воздух и запрыгнул в спасительный окоп. Над головой прострекотала уже нестрашная пулеметная очередь.

– Следующая остановка «Тубдиспансер», – донеслась ободряющая информация из динамика.

Павел бросил себя на свободное одиночное сиденье и перевел дух. Отдышка была такая, что впору выходить как раз на следующей остановке.

– Молодой человек, приобретаем билет, – сквозь пульсирующий шум в ушах донесся откуда-то сверху голос.

Это было совсем некстати. Последние деньги он как раз потратил на троллейбус по пути в «Наш город». Оплату обратного проезда он мыслил произвести за счет полученного гонорара. А может быть и вовсе об этом не думал. Даже, скорее всего, принимая во внимание и без того внушительный мысленный груз. Павел поднял взор. Ничего неожиданного он там не обнаружил: типичная кондукторша неопределенного возраста и внешности, короткая стрижка, служебная сумка на животе с торчащими квитанциями и купюрами, в толстых пальцах билетный рулон. Ох, как некстати. Резумцев состроил брови домиком и придал глазам как можно более несчастное выражение.

– Нету сегодня, – произнес он. – Ну так получилось.

Выпитый коньяк подстрекал добавить «тетенька», но его количества не хватило, и Павел резонно решил, что глумление неуместно.

– Молодой человек! – привычно повысила голос кондукторша на привычной фразе. – Тогда сейчас выходим!

Да что ж такое-то!

– Сегодня никак не могу! – Затараторил аспирант. – В другой раз, пожалуйста, могу слезть, могу штраф, могу в отделение. Куда угодно. Но сейчас никак! Пожалуйста! Вы же мне всю жизнь разрушите! Я Великий влюбленный! Ну тетенька!

– Да ты пьяный, никак! Такой молодой парень, а туда же. Тьфу! Ну-ка, собирайся давай! На выход!

Препирательство продолжилось. До встречи, тем временем, оставалось сорок, а, нет – уже тридцать девять минут. Резумцев решил стоять до последнего, другие пассажиры отворачивались и предпочитали нарочито не замечать инцидента, а принципиальная кондукторша, тем временем, уже перешла к стадии физического контакта, подбивая Павла снизу под локоть. В момент, когда его решимость уже пошатнулась, ситуацию волшебным образом разрешила старушка, сидящая через проход. Она тихонько похлопала кондукторшу (пришлось проделать это два раза) и мирно протянула ей причитающуюся за проезд сумму. Та приняла, резко отодрала от рулона билетик и, протянув его пожилой даме, удалилась по проходу в начало салона, отфыркиваясь, как боевой конь.

– Merci, Madame! – С облегчением воскликнул Резумцев, и схватив руку своей спасительницы, запечатлел на ней галантный поцелуй.

Проказник-коньяк подговаривал его еще встать при этом на одно колено. Но старушка и так была напугана. Однако скоро она успокоилась и даже подмигнула Павлу. Он же, взволнованный всем происходящим с ним и вокруг него, вскочил и оставшиеся три остановки проехал стоя, прижавшись лбом к запотевшему стеклу.

Остановка у метро. Двери открываются еще на ходу. Прыжок. Неудачно. Ушиб колено. Грязь. Наверное, полштанины в ней. Некогда. Бегом в метро. Турникеты. Тридцать одна минута. Эскалатор. Ох уж эти тележки! Бегом! Бегом! Уважаемые пассажиры, проходите слева! Средство повышенной опасности! Поезд! Ах ты! Ушел из-под носа! Ну ничего – вон уже следующий. Хорошая штука – метро! Поехали, поехали, поехали! Осторожно… Следующая станция… Понедельник. Много народу после работы. Студенты, служащие. Люди. Голоса. Заботы. Обрывки фраз: Мам, я вот все худею, худею. И для кого все это?! А она такая толстая и все у нее в порядке… А я, вот, недавно видел, парень вообще Достоевского читал! Представляю, что у него в голове… А мама – начальник женской колонии, и все равно… Две. Одна. Выход. Пересадка. Девятнадцать минут. Опять и на наручных часах и в метро – одинаково. Лестница. На обгон. Толчея. Пробка. Эскалатор. Вверх нужно пешком. Ничего – короткий. Осторожно, двери… Оп! Успел. Сколько? Четырнадцать. Вроде нормально. Тут уже посвободнее. На следующей выходите? Выпущу. Сколько еще? Через одну. На следующей. На следующей выходите? Да! Осторожно… Следующая станция… Уже не важно. Бегом вверх! Еще шесть минут.

В кучке пригородного народа, торопящегося на электричку, Резумцев вынырнул из стеклянных дверей. Ища по карманам обратный билет, который он по счастливой случайности приобрел утром, Павел вдруг с удивлением нащупал во внутреннем кармане куртки, которым он редко пользовался из-за неисправной молнии, хрустящую, прошедшую стирку купюру. Это неожиданное обретение совпало с попаданием в его поле зрения цветочного киоска. Три фактора – наличие четырех минут, чудесная финансовая находка, палатка на пути – и коньяк сообща породили логичное решение. Великий влюбленный приобрел пестрый букет каких-то непонятных цветов, ромашек, что ли. Без обертки. Последние тридцать метров он прошел быстрым шагом, на ходу пытаясь отряхнуть подсохшую грязь со штанины. Получалось не очень. Восемь ступенек на платформу.

Ну где же? Где же она? Может, не…

У третьего столба одиноко стояла знакомая фигура, сценически выхваченная из темноты необычно четким лучом фонаря. В ботинках на толстой подошве и в крупновязаном шарфе. Опершись поясницей об ограду, она читала. Видимо, какой-то конспект. В благоговейном любовании Резумцев остановился. Замер. Затих. Заметив его, хоть он и никак себя не обнаруживал, Вероника захлопнула тетрадь, сунула ее в свою холщевую сумку и двинулась навстречу. Павел тоже двинулся, улыбаясь и держа перед собой букет. Коварный коньяк выпустил на правую щеку слезу. А может быть, коньяк был тут и ни при чем. Может, от холода. Кто знает…

Они сблизились.

– Добрый вечер, – произнес он, протягивая букет.

– Цветы? Разве у нас сегодня какой-нибудь праздник? – сказала она.

Глава 6.

Из темной осенней сырости появилась электричка, задолго известив о себе дребезжанием проводов и светом фар, который во влажном воздухе, казалось, распространялся еще дальше. Народ подтянулся к краю перрона и разбился на кучки, старавшиеся угадать, где именно остановятся двери. Они проходили несколько шагов за медленно проезжающим входом, но потом, понимая, что поезд еще сколько-то проедет, поворачивались вспять и шли к следующему. Опять заморосило. Павел и Вероника, разумеется, не были заняты такими житейскими мелочами, как определение места остановки вагона, но, как это часто случается, когда особо не ждешь, может снизойти какая-нибудь внезапная мелкая удача. Вход в вагон оказался точно напротив них, позволив одними из первых проникнуть внутрь и занять места. Стоять и толкаться в толпе им совершенно не хотелось. Пассажиры, тем временем, продолжали бойко набиваться. Вероника села у окна, спиной по ходу поезда. Резумцев расположился рядом, трепетно прислонившись боком к своей спутнице. По правую сторону от него грузно опустился полный коренастый мужчина с рюкзаком, что дало абсолютно законный повод прижаться поплотнее. У окна напротив поместился худой паренек и, бросив короткий пытливый взгляд на Веронику, воткнул наушники, надвинул на глаза козырек бейсболки и отключился. Оставшееся место заняла женщина в клеенчатом синем плаще с многочисленными сумками и ее дочка, лет пяти, сжимавшая в ручонках глазированный рогалик.

Поначалу молчали. Павла, после прекращения беготни и обретения долгожданной цели, опять несколько сморило. Вероника, как и любая бы девушка на ее месте, рассматривала букет, иногда пытаясь его нюхать. Ромашки, что ли, какие-то… Осенние.

– Своеобразный запах какой, – сказала она наконец. – Как думаешь, на что похоже?

Она сунула цветы ему под нос. Павел почти ничего не различил. Возможно, разве что, какой-то тонкий аммиачный дух. Он списал это на усталость и коньяк. Вдохнул еще раз, поглубже.

– Ну так осенние ж цветы – природы увядание… пышное…

Что я несу? Какое увядание? К чему эти цитаты? Нечего сказать, хорошее начало разговора. Вот же черт дернул этот веник купить. Надо бы все как у людей: как день прошел? И все такое. Зачем же я пил-то?! Во дурак! Дур-ра-ак! Идиотина! Вот хлопнула бы она меня этим по морде, плюнула и ушла. В другой вагон. И правильно бы сделала. Я бы понял. Вот ведь Таклис… Хотя при чем тут Таклис – сам дурак…

– А ведь верно! – прозвучал вдруг совершенно неожиданно голос девушки. – Какие-то аммиачные нотки. Ты прав – это аромат распада и, как ты сказал – природы увядания?

– Это Пушкин сказал, – по привычке уточнил Резумцев и тут же дал себе внутреннюю хлесткую пощечину.

– Да, конечно, Пушкин. В багрец и золото одетые леса…

Вероника улыбнулась, удивительно мягко и трогательно.

– Кстати, ты знаешь происхождение названия «аммиак»?

Заскрежетали, заскрипели затворы чуланов памяти Павла.