Падение в твою Пустоту

– Нет, – наконец выдохнула я. – Но я хотя бы не думала об этом… час. Ну, или минут сорок. – Я горько усмехнулась, чувствуя, как комок подступает к горлу. – Смешно, да? Жалкие попытки спрятаться от самой себя.

Он тяжело вздохнул, повернул ключ зажигания, и привычный рокот мотора показался удивительно успокаивающим, ясным звуком в этом хаосе.

– Ева, я не понимаю, что происходит между вами. И не претендую на то, чтобы понять. Но он… он явно не в себе. А ты сама говоришь, что не знаешь, что чувствуешь. Может, просто… отойти в сторону? Дать себе и ему время? Пока он не разберётся со своими демонами?

Его слова звучали так разумно, так логично и чисто на фоне грязного, запутанного клубка моих эмоций. Они были похожи на ровную, освещённую солнцем дорогу, в то время как я брела по болоту.

– Я пыталась, – прошептала я, сжимая и разжимая холодные пальцы на коленях. – Каждый божий день я пытаюсь отдалиться. Но каждый раз, когда мне кажется, что я вырвалась, что он остался где-то там, далеко… он появляется снова. Звонит. Приходит. Или просто врывается в мои мысли, словно взламывает дверь. И я… я не могу ему отказать. Не могу вычеркнуть.

Я замолчала, не в силах объяснить даже самой себе эту разрушительную тягу, это странное чувство ответственности за его боль, которое отзывалось во мне глупым, саморазрушительным эхом. Адам не стал давить. Он просто включил тихую, меланхоличную музыку – какую-то старую инструментальную композицию, где пианино вело тихий, задумчивый диалог с виолончелью, – и мы поехали по ночному городу, утонув в тяжёлом, но комфортном молчании. Дождь почти прекратился, оставив после себя блестящие, чёрные, как смоль, улицы и насыщенную, влажную прохладу, врывавшуюся в приоткрытое окно. Я смотрела на проплывающие мимо огни, чувствуя, как алкогольная волна медленно отступает, обнажая пустынное дно – пустоту, всепоглощающую усталость и тяжёлое, нарастающее чувство вины перед Адамом, который был так близко и в то же время бесконечно далеко.

Когда машина замерла у моего подъезда, мир внезапно качнулся с новой, тошнотворной силой. Я прильнула лбом к прохладному стеклу, пытаясь загнать обратно подступающую тошноту. Дверь со скрипом открылась, и ночь впустила внутрь порыв холодного, влажного воздуха, который обжёг лицо и заставил судорожно вздрогнуть.

– Ева, давай, – его голос прозвучал где-то рядом, сквозь густой туман в голове. Его пальцы осторожно сомкнулись на моём плече. – Держись за меня. Я помогу.

Я попыталась отмахнуться, пробормотать что-то о том, что справлюсь сама, но едва моя нога ступила на мокрый асфальт, земля ушла из-под ног. Я качнулась вперёд, и только его крепкая, уверенная хватка под локоть удержала меня от падения в расплывшуюся у колеса чёрную лужу. Мир поплыл – подъезд, потёкшие ступеньки, ряд почтовых ящиков – всё слилось в мутную, тёмную кашу.

– Ключи… – выдохнула я, с трудом шевеля онемевшими, непослушными пальцами. – Не помню… где…

– Вот, держи, – Адам сунул мне в ладонь холодный металл связки. Я уставилась на них, не в силах понять, откуда они взялись – из глубины сумки, из кармана? Мысль, скользкая как рыба, уходила в темноту. – Попробуй открыть.

Я ткнулась ключом в скважину, промахнулась, заскребла железом по краске. Снова не попала. Пьяное, беспомощное раздражение подкатило комком к горлу.

– Дай я, – он мягко забрал ключи из моих дрожащих пальцев. Щелчок замка прозвучал невероятно громко в ночной тишине. Дверь распахнулась, и темнота прихожей показалась бездонной, пугающей.

Мы шагнули внутрь. Я споткнулась о порог, и снова его рука, твёрдая и надёжная, удержала меня, не давая рухнуть. Он почти нёс меня, его шаги были уверенными, в то время как мои ноги заплетались, как у марионетки с порванными нитями. Пол уплывал из-под ног, плыли стены. Запах дома – пыли, старого дерева, затхлого тепла – ударил в ноздри, смешавшись с приторным душком клубной ночи, въевшимся в одежду.

Сознание выхватывало обрывки: мелькнула и погасла картинка, как вспышка. Я почти не понимала, где нахожусь, что происходит. Единственная ясная мысль – надо лечь. Немедленно.

– Свитер… весь мокрый… – я попыталась стянуть его, но руки, тяжёлые и ватные, не поднимались выше пояса. Колючая ткань застряла на голове, ослепила, задушила.

– Сейчас, подожди, – его голос звучал терпеливо. Он аккуратно помог стянуть противный, отяжелевший от влаги свитер через голову. Холодный воздух квартиры обжёг обнажённые руки и шею под тонкой футболкой. Я судорожно вздохнула. – Вот так. Теперь… сапоги.

Я уставилась на свои ноги, не в силах сообразить, как от них избавиться. Он без слов опустился на одно колено передо мной. Раздался резкий щелчок молнии. Потом тянущее ощущение, когда сапог с усилием снимают с ноги. Затем второй. Босые ступни коснулись ледяного пола. Я вздрогнула всем телом и рухнула на подушку, уткнувшись лицом в ткань, которая впитала в себя всю грязь вечера: запах клубного дыма, чужого пота, дешёвого алкоголя и… это солёное – были то слёзы?

Тело обмякло, стало тяжёлым и бесформенным, как тряпка. Сознание медленно уплывало от меня, погружаясь в чёрную, вязкую муть, но перед этим мозг, словно напоследок, пронзили обрывки воспоминаний, мелькавшие, как в разбитом калейдоскопе: полуголая грудь, блестящая под ливнем; ослепляющие вспышки стробоскопов в «Капкане»; тёплое, надёжное прикосновение руки Адама на танцполе; и эти ледяные, прожигающие насквозь глаза Джеймса, полные ненависти и боли.

Рука сама потянулась к телефону на тумбочке. Слепой экран холодно блеснул в темноте, отразив моё перекошенное лицо. Я одёрнула себя. Нет. Ни за что. Не после всего, что он выкрикнул, того жеста, того унижения. Сохрани хотя бы каплю самоуважения, крошечную частичку достоинства.

Но пальцы, жившие своей предательской волей, уже скользнули по гладкому стеклу, сами нашли его имя в списке контактов и нажали на вызов. Один гудок. Два. Глухие, протяжные, уходящие в никуда. И с каждым из них в ушах снова и снова звучал яростный стук дождя по крыльцу и его хриплый, надрывный крик: «Идите к чёрту! Оба!».

С отвращением к самой себе, с резким движением, я разорвала соединение и швырнула телефон на кровать. Он отскочил, как живой, и с глухим, укоризненным стуком плюхнулся на пол.

Последней смутной мыслью, прежде чем сознание окончательно потонуло во тьме, было осознание того, что искусственное солнце клубных прожекторов погасло, настоящее так и не взошло, а впереди, в безжалостном сером свете утра, меня ждали лишь осколки вчерашнего кошмара и ледяная, безмолвная ярость Джеймса Диаса. Одна. Совсем одна.

Где-то там, в этой сырой, бесконечной ночи, был он. Джеймс. Возможно, всё ещё пьяный, разбитый, бесчувственно валяющийся на холодном полу своего огромного, пустого особняка. Возможно, уже трезвый и сожалеющий – если он вообще был способен на что-то похожее на сожаление. А может, такой же яростный, как и прежде, и теперь крушил всё вокруг в слепой, бессильной злобе. Мысль о том, что он там один, в таком состоянии, кольнула острой, непрошенной и такой нежеланной жалостью глубоко под рёбра, заставив сжаться уже и без того израненное сердце.

Глава 18: Осколки Утра

Яркий, беспощадный солнечный луч, пробившийся сквозь щель в неплотно задёрнутых шторах, впился мне прямо в глаза, заставив с стоном зажмуриться и отшатнуться назад. Голова гудела, словно в ней устроили свою сварку десятки ядовитых ос после вчерашних шотов текилы и сладких, коварно предательских коктейлей. Каждый удар пульса отдавался в висках тяжёлым, болезненным молотом. С трудом сфокусировав расплывающийся взгляд, я уставилась на старые настольные часы на тумбочке; циферблат плыл перед глазами, цифры на мгновение складывались в нечто членораздельное.

11:30.

Сердце сначала провалилось в абсолютную пустоту, замерло, а потом рванулось в бешеный, панический галоп, колотясь о рёбра с такой силой, что дыхание перехватило. Одиннадцать тридцать! Я никогда не опаздывала на работу, моя пунктуальность была последним оплотом контроля в хаосе жизни. А уж к Джеймсу Диасу… Мысль о его ледяном, пронизывающем насквозь взгляде, о медленно сжимающейся челюсти, о его немой, но оттого ещё более уничтожающей реакции на опоздание в два с половиной часа, на абсолютный провал профессиональной этики – эта мысль ударила током. Она заставила меня вскочить с кровати так резко, что комната завертелась волчком, пол ушёл из-под ног, а желудок подкатил к самому горлу едкой, спиртной волной.

– Ах! – Я схватилась за голову, пытаясь унять головокружение и накатывающую тошноту, едва удерживаясь на ногах, опираясь о тумбочку. В горле пересохло до хрипоты. Надо было немедленно одеваться. Боже, как он взбесится… Что он сделает? Вышвырнет? Унизит? Или просто посмотрит тем взглядом, что выжигает душу дотла?

Паника, острая и липкая, сковала грудь ледяным обручем.

Дверь в спальню с тихим скрипнула, открывшись на пару сантиметров. В проёме, словно призрак вчерашнего вечера, стоял Адам. Он был уже одет в помятую рубашку и джинсы, но выглядел серым и разбитым. Глубокие тёмные круги под глазами походили на синяки. В руке он сжимал бутылку минералки, капли конденсата стекали по прозрачному пластику.

– Ты… жива? – спросил он осторожно, не переступая порог, будто боялся нарушить хрупкое пространство моего похмелья. – Держи. Попей малость.

Я почти выхватила бутылку, с трудом открутила крышку и сделала несколько длинных, жадных глотков. Ледяная вода немного прочистила сознание, смывая вкус перегара, но головная боль в ответ лишь заныла с новой, мстительной силой.

– Адам? – выдавила я, оглядывая свою же комнату с нарастающим, тупым недоумением. – Что… что ты здесь делаешь?

Он потупился, переминаясь с ноги на ногу, явно испытывая неловкость. – Ты вчера… ну, немного перебрала, что уж там. Я отвёз тебя домой. И… не смог вот так вот просто уйти. Вдруг станет плохо, голова закружится… Решил остаться и переночевал на диване.

Он мотнул головой в сторону гостиной, и его взгляд стал виноватым, почти испуганным.

– На диване? – Я уставилась на него, чувствуя, как стыд – густой, обжигающий и абсолютно бесполезный – накатывает поверх похмельной тошноты. – И с какой стати ты не разбудил меня?! Ты же прекрасно знаешь, мне к нему к девяти! А сейчас уже почти полдень! Он меня убьёт! В прямом или переносном смысле – мне от этого не будет легче!

– Знаю. Именно поэтому и не стал будить. Ты бы посмотрела на себя, Ева. Ты вчера была не в состоянии даже толком стоять. Тряслась, как в лихорадке. И… – он сделал паузу, сглотнув, и посмотрел на меня прямо, – я не хотел отдавать тебя ему. Особенно после всего, что было. В таком виде.

– Ты не имеешь права решать за меня! – зашипела я, чувствуя, как панический страх переплавляется в яростный, беспощадный гнев – к нему, к себе, ко всему миру. – Это моя работа! Моя ответственность! Мои проблемы, в конце концов! А теперь он… он просто сожрёт меня заживо! И всё из-за твоей… твоей гиперопеки! Слёзы злости и бессилия выступили на глазах, застилая и без того расплывшееся поле зрения.

Резкий, пронзительный звонок в дверь, прозвучавший в этот момент, отрезал мою тираду на полуслове. Звонок был жёстким, нетерпеливым и требовательным – точь-в-точь как его обладатель. Моё сердце не просто упало – оно сорвалось в свободное падение, проваливаясь в ледяную бездну. По спине выступил мелкий, холодный пот.

– Кто это? – прошептала я, уже прекрасно зная ответ, чувствуя, как ноги становятся ватными и подкашиваются.

– Сиди тут, – неожиданно резко приказал Адам, и его лицо вдруг стало жёстким, собранным, почти каменным. Все следы неловкости и усталости исчезли, сменившись холодной решимостью. – Одевайся. Приведи себя в порядок. Я открою. А потом, если уж так надо, я сам тебя отвезу к твоему… работодателю. Хоть успеешь умыться, причесаться и выпить кофе. Хотя бы глоток.

– Адам, нет! Не открывай! Не смей! – закричала я, но он уже вышел, плотно прикрыв за собой дверь, оставив меня одну с нарастающей истерикой.

Я фыркнула от бессилия, схватила первую попавшуюся пару джинсов и с трудом натянула их. Руки дрожали так, что пуговица никак не хотела попадать в петлю. Сверху накинула короткую, обтягивающую чёрную футболку, которая едва прикрывала живот. Мельком глянула в зеркало – и ахнула. Бледное, как полотно, лицо, огромные синяки под глазами, растрёпанные, слипшиеся волосы, размазанная тушь и запекшаяся помада в уголках губ. Глаза – запавшие, с расширенными от страха и похмелья зрачками. Ужас. Полный, абсолютный ужас. Как в таком виде предстать перед ним?

И тут из прихожей донеслось:

– …не твоё дело, Джеймс! Убирайся отсюда! Она не в состоянии! – это был голос Адама, напряжённый до предела, но твёрдый.

– Где она? – голос Джеймса прорубил воздух, как удар хлыста по обнажённым нервам. Низкий, сдавленный, обточенный льдом. В нём не было крика – лишь смертельно опасная, сконцентрированная ярость. – Она должна была быть в особняке два с половиной часа назад. Где. Ева. Гарсия.

Он выбросил моё имя, как металлический слиток, – холодное, тяжёлое, неоспоримое.

– Она не твоя собственность, чтобы ты приходил и требовал её! – парировал Адам, и в его тоне зазвучал вызов. – Я сам отвезу её, когда она будет готова. Она взрослый человек! Она просто захотела развлечься со мной вчера, после всего того кошмара, что ты устроил! Вот мы и поехали в клуб. Как нормальные, здоровые люди! Без драм и психоза!

Слово «развлечься», брошенное Адамом с таким вызовом, прозвучало в тишине прихожей неприлично громко, пошло и двусмысленно. Я замерла у двери, прижав ладонь ко рту, сердце колотилось так, что, казалось, его стук слышен за дверью. Сделать шаг было страшно – страшно обрушить на себя весь его ледяной гнев, страшно сделать хуже.

– Развлечься? С тобой? – голос Джеймса стал тише, но от этого лишь ядовитее. – Ты жалкий, ничтожный…

Он не договорил.

Раздался глухой, мокрый удар, от которого сжалось всё внутри. Звук был таким, будто кто-то швырнул о стену спелую дыню. Что-то тяжёлое и мягкое рухнуло на пол. И сразу же – сдавленный, хриплый стон Адама, полный не столько боли, сколько шока и неверия.

Я не думала. Инстинкт, чистый, животный адреналин заставил меня рвануться вперёд. Я распахнула дверь и влетела в прихожую.

Картина врезалась в сознание, как раскалённая игла. Адам, сгорбленный, прижатый плечом к стене возле входной двери. Обе его руки прикрывали нижнюю часть лица. Из-под сведённых судорогой пальцев обильно, густо струилась алая кровь, заливая ему губы, подбородок, капая на светлую футболку и образуя быстро растущие алые лужицы на полу. Его глаза, широко раскрытые от шока, смотрели на Джеймса с немым ужасом, и по щекам текли слёзы, смешиваясь с кровью.

– Ах ты, чёртов ублюдок! – выкрикнул Адам, и голос его был гнусавым, хлюпающим от зажатого носа. Новая струйка крови брызнула на пол. – Нахрена ты вообще приехал?! Ты же видишь, что тянешь её на дно! Ты её уничтожаешь! Своим безумием, своей игрой! Ты больной! Сумасшедший!

Джеймс стоял, не двигаясь, как скала, о которую разбиваются волны. Его ноги были чуть расставлены, плечи расправлены под идеальным покроем тёмного пиджака. Руки, сжатые в кулаки, висели вдоль тела, но в каждой мышце чувствовалась готовая к взрыву сила. Дыхание было ровным, но глубоким – грудная клетка мощно вздымалась и опадала. На сбитых костяшках его правой руки алела чужая кровь, ярким, похабным пятном на фоне безупречно белой кожи. Он даже не смотрел на Адама, сгорбленного и истекающего кровью у его ног. Весь его фокус, весь его пылающий, нечеловеческий интерес был прикован ко мне.

Его взгляд, тяжёлый и всевидящий, скользнул по моему помятому лицу, задержался на короткой, обтягивающей футболке, на полоске обнажённой кожи у живота, на босых ногах. В его глазах горело нечто первобытное и дикое – не просто гнев или презрение, а голод. Чистый, необузданный, хищный голод. От этого взгляда по коже пробежали мурашки, стало душно и жарко, внутри всё сжалось от странной, постыдной реакции, перекрывающей даже ужас и металлический запах крови, витавший в воздухе. Он смотрел на меня, как на свою законную добычу.

– Собирайся. Ты едешь со мной. Сейчас же.

Его глаза вновь медленно, с унизительной оценкой, прошлись по моей фигуре, и я почувствовала себя абсолютно нагой.

– Ева! – закричал Адам, на мгновение оторвав окровавленные руки от лица. Его нос был явно сломан, неестественно искривлён, а кровь хлестала с новой силой, заливая рот и подбородок. Его взгляд, полный боли, обиды и неверия, буравил меня. – Что ты стоишь?! Ты видишь, что он сделал?! Он сумасшедший! Он сломал мне нос! Просто так! Скажи ему, чтобы убирался к чёрту! Скажи! Или ты боишься? Он что, твой надсмотрщик?!

Я посмотрела на Адама. На его искажённое страданием лицо, на эту ужасающую кровь, на слёзы ярости и беспомощности в его глазах. Он был здесь из-за меня. Из-за своей глупой, ненужной заботы. И вот во что это вылилось.

Затем мой взгляд медленно пополз к Джеймсу. К его властной, незыблемой позе, к этому пылающему, всепоглощающему взгляду, к крови на его руке – крови моего друга. Внутри всё оборвалось, сжалось в тугой, ледяной ком. Страх перед Джеймсом, ответственность за Псалтырь, эта удушающая, токсичная связь, что тянула меня к нему, как мотылька на огонь, – в этот миг всё это оказалось сильнее. Сильнее дружбы, сильнее жалости, сильнее голоса разума, который кричал, что Джеймс перешёл все мыслимые границы.

Я молча, не в силах выдержать взгляд Адама, опустила глаза и кивнула.

– Я… не могу, Адам, – выдохнула я, и голос сорвался в надрывный шёпот. Слёзы, наконец, прорвались наружу, горячими струями покатившись по щекам, смешиваясь с остатками вчерашней туши. – Прости… Я должна…

Я замерла, не в силах найти слов. Должна что? Подчиниться? Исправить свою ошибку? Или просто не могла противостоять той тёмной, магнетической силе, что исходила от Джеймса и тянула меня к нему, как водоворот?

Адам застыл. Кровь продолжала течь по его лицу, алыми каплями падая на светлый линолеум, но в его глазах теперь не было боли – только леденящее, пронзительное разочарование и горечь, ранящая глубже любого ножа.

– Не можешь? – он горько, искажённо усмехнулся, и кровавый пузырь лопнул у него на распухшей губе. – Понятно. Я не думал… не думал, что ты уже так глубоко затянута в эту пустоту. В этого… бездушного ублюдка.

Он медленно покачал головой, и его взгляд, полный презрения и жалости, заставил меня почувствовать себя ничтожной, готовой провалиться сквозь землю.

– Ты выбрала свой ад, Ева. Наслаждайся.

Он оттолкнулся от стены, пошатываясь, направился к дивану, где лежала его куртка. Поднял её окровавленной рукой, оставляя на светлой ткани яркие, ужасающие отпечатки. Надел, не глядя на меня.

– Я ухожу, Ева, – произнёс он тихо, но очень отчётливо, уставившись куда-то в стену позади меня. – Когда осознаешь, в какого монстра ты впустила в свою жизнь, во что вляпалась, и тебе понадобится помощь… позвони. Я буду ждать.

Он повернул ко мне своё изувеченное, залитое кровью лицо, и в его глазах на мгновение мелькнула последняя искра чего-то знакомого, тёплого, того, что было между нами до всего этого.

– Но пока ты… такая… – он махнул в мою сторону окровавленной рукой, с которой капало на пол, – пока ты покрываешь его… я не могу на это смотреть. Не хочу. Прощай.

Он направился к выходу, к распахнутой двери, за которой виднелась холодная лестничная клетка. Паника, острая и слепая, сжала моё горло.

– Адам, стой! – крикнула я, делая порывистый шаг вперёд, рука сама потянулась к нему. – Подожди! Дай я… я вызову скорую! Твой нос… это же ужасно!

Адам обернулся, и его взгляд, полный неизбывной боли, пронзил меня насквозь.

– Не надо, – прохрипел он, и каждый звук давался ему с трудом. – Я справлюсь. Это меньшее, что я должен пережить после того, как поверил в тебя.

Но прежде чем я успела сделать ещё шаг, железная, неумолимая хватка Джеймса сомкнулась на моём запястье. Он резко, почти болезненно, дёрнул меня назад, к своей груди, приковав к месту.

– Не надо, – повторил Джеймс. – Он справится.

Я рванула руку, пытаясь высвободиться из его хватки, но его пальцы впились в мою кожу ещё сильнее, оставляя багровые следы. В ушах стоял оглушительный грохот захлопнутой двери – звук, который, казалось, навсегда отрезал меня от всего нормального, безопасного мира. От Адама.

– Ты! Это всё из-за тебя! – мой крик сорвался с губ, хриплый, полный слёз и ярости. Я ударила его ладонью в грудь – слабый, беспомощный удар, в котором была вся моя ненависть, весь страх, всё отчаяние. – Зачем?! Зачем ты это сделал?! Он ничего тебе не сделал! Ничего! Он просто… пытался помочь! Мне! А ты! Ты вчера пьяный чуть не спалил библиотеку, приставал ко мне, орал как одержимый на крыльце! А сегодня врываешься в мой дом и ломаешь нос моему другу! Ты вообще в своём уме?! Или твоя крыша окончательно поехала от всех этих игр с Тейлором?!

Джеймс даже не дрогнул. Он не отступил ни на миллиметр. Он поймал мою вторую руку, уже занесённую для удара, сжал запястья так, что кости затрещали, притянув меня к себе так близко, что я почувствовала тепло его тела сквозь тонкую ткань пиджака. Его глаза пылали тем же диким, первобытным огнём, но теперь в них читалась не только ярость, но и тёмный, безраздельный триумф.

– Вчера? – его голос прозвучал низко и густо, перекрывая мои рыдания. Он наклонился так близко, что его дыхание, пахнущее кофе и чем-то острым, мятным, обожгло мою кожу. – Вчера я делал это, потому что хотел. Тебя. И сейчас, с абсолютно трезвой головой, я хочу того же. Сильнее. Во сто крат сильнее.

Его взгляд, тяжёлый и властный, скользнул по моим губам, и по спине пробежала судорога – отчасти от страха, отчасти от чего-то другого, постыдного и неподконтрольного.

– А этого… ничтожного щенка, – он презрительно кивнул в сторону двери, – я не потерплю рядом с тобой. Никогда. Он не имеет права прикасаться к тебе. Дышать с тобой одним воздухом. Думать о тебе. Он не имеет права существовать в твоём пространстве.

– Он мой друг! – выдохнула я, пытаясь вырваться, но его хватка была абсолютной, не оставляя ни шанса. – Единственный! Ты не имеешь права решать, кто может быть рядом со мной! Ты не мой повелитель!

– Имею, – отрезал он, и его голос прозвучал как удар стали. – Потому что ты – моя. Ты сама это только что доказала. Ты выбрала меня, а не его. Ты осталась здесь. Со мной.

Его слова впились в самое нутро, обжигая, унижая и приковывая к месту. Это была правда. Ужасающая, неоспоримая правда. В момент выбора я не вступилась за того, кто был ко мне добр. Я предпочла хаос. Я выбрала его. И он знал это.

Прежде чем я успела издать хотя бы звук – бросить ему в лицо оправдание или проклятие, – его губы нашли мои. Это не было похоже на тот поцелуй в библиотеке – грубый, овладевающий. Это было что-то другое. Что-то дикое, неистовое, в котором сплелись в один клубок ярость, ревность, неконтролируемая потребность и жёсткое, безоговорочное утверждение своего права. Этот поцелуй длился всего несколько секунд, но ударил, как током, парализуя, шокируя, выжигая последние остатки воли. Его губы были твёрдыми и требовательными; в них не было ни капли нежности – только чистое, безраздельное обладание.

Я оттолкнула его изо всех сил, отпрянув к стене, задев плечом осколок разбитой рамки с фотографией. Губы горели, на них остался вкус его кофе, дорогих сигарет и чего-то металлического, острого.

– Не… не смей прикасаться ко мне! – выдохнула я хрипло, с омерзением вытирая рот тыльной стороной ладони и глядя на него с ненавистью и… животным страхом. Страхом перед силой его желания, перед его абсолютным безумием, перед тем, что он может сделать дальше. – Никогда больше!

Джеймс стоял, тяжело дыша, его взгляд всё ещё пылал, но в глубине глаз появилось что-то вроде мрачного, торжествующего удовлетворения.

– Одевайся теплее, – прорычал он хрипло, резко отводя взгляд, будто только сейчас заметил, что я дрожу от холода и шока. – Надень куртку. И бери вещи. Для работы.

Он сделал шаг назад, освобождая путь к спальне, но его присутствие по-прежнему заполняло всю прихожую.

– Мы едем ко мне, – он развернулся и вышел на лестничную площадку, оставив дверь распахнутой. Это был приказ, а не предложение. Ждать он не намерен.

Я стояла посреди прихожей, впиваясь взглядом в алое пятно на полу – кровь Адама. В брызги на стене. В сорванную дверную ручку. В пустоту, где только что был единственный человек, пытавшийся меня защитить. В ушах гудело, сердце колотилось о рёбра, как птица о стекло, губы пылали, а на запястье уже проступали синеватые следы его пальцев. Выбор был сделан. Дружба растоптана. Все границы снова грубо и окончательно нарушены. Я чувствовала себя опустошённой, предавшей и преданной одновременно.

С глухим стуком в висках и комом в горле я побрела в спальню. Натянула поверх футболки первый попавшийся толстый свитер – он пах домом, стиральным порошком, чем-то простым и нормальным, что сейчас казалось другой вселенной. Схватила потрёпанную кожаную куртку и тяжёлую профессиональную сумку с инструментами. Вернулась.