Честная сторона лжи

– Вот как? Ну что ж… Меня просили передать, что если вы не пожелаете покинуть Париж, то вы должны хотя бы перестать ворошить прошлое – оно может быть смертельно опасным для вас.

– Какое прошлое? Что вы хотите сказать?

– Я вас предупредил, господин де Шато-Рено. Искренне прошу вас, отнеситесь к этому серьезно. Прощайте, сударь.

С этими словами незнакомец поклонился, развернулся и пошел по Сен-Дени в сторону Сены. Филипп некоторое время провожал его взглядом, а потом спросил стоявшего рядом Жака:

– И что ты обо всем этом думаешь?

– Я думаю, что вам не нужно больше выходить на улицу без меня, сударь.

– Ты все об этом… – улыбнулся Шато-Рено. – Ладно, на ближайшие четыре дня мы исполним просьбу этого таинственного господина, а дальше конечно будем осторожны.

***

Загадочное предупреждение незнакомца всю дорогу до Ле-Мана не покидало мысли Шато-Рено. Оно давало обильную пищу для размышлений, заставляло еще и еще раз проворачивать в голове все, что произошло с ним за последние дни, и то, что случилось еще летом и могло быть связанным с этим. Но загадка не отгадывалась, а события не складывались в стройную и логичную версию.

Времени, данного Рошфором, было в обрез. А ведь еще нужно было найти сержанта Шаброля и поговорить с ним. Поэтому Шато-Рено и Жак лишь дали отдохнуть лошадям в Шартре и переночевали уже в маленьком Бру, от которого до Ле-Мана оставалось никак не больше двадцати лье. Проснувшись еще до рассвета, они выехали по дороге, указанной хозяином их гостиницы. К ночной мгле прибавился густой туман, так что поначалу ехать пришлось шагом. Рассвет наступал медленно, словно нехотя, туман тоже не желал рассеиваться, и утренний холод пробирал путников до костей. Они остановились лишь раз, немного согрелись, перекусили и отправились дальше.

Уже ближе к полудню, когда белесая пелена наконец почти рассеялась, они увидели в дали башни, стены, дома и церкви Ле-Мана. Город стоял на небольшом холме, чуть в стороне от его центра возвышался огромный собор, а перед самими стенами прямо вдоль дороги располагались строения и церковь какого-то крупного монастыря.

На первый взгляд город не производил впечатление. Ветхие от времени, скривившиеся фахверковые дома, крытые потрескавшимся сланцем, и не менее понурые каменные, часто возведенные на старых мощных основаниях, выглядели так убого, что казались утомленными, уставшими от жизни, а весь город – брошенным наследниками древним обветшалым родовым гнездом, где доживают свой век старые слуги и собаки. Правда, по мере продвижения к центру строения менялись, становились все более солидными и ухоженными. Фахверковые стены здесь были свежевыкрашены, каменная кладка была аккуратной и ровной, а сланец на кровлях идеально подогнанным; да и вообще Ле-Ман оказался очень немаленьким городом, в центре которого, как и положено, процветала торговля.

Набережная Сарты вся была застроена лавками и домами торговцев. Но даже такая плотная застройка не могла скрыть величия древних стен города еще римского времени. Кое-где башни обвалились, где-то они использовались как основание для новых построек, но большая часть укреплений, хоть и облепленная со всех сторон домами и лачугами, сохранилась довольно хорошо.

Рошфор сообщил, что бывший сержант проживает на Большой улице, но, естественно, где ее искать Шато-Рено не знал, а потому решил воспользоваться проверенным способом – расспросить трактирщика, у которого они остановились.

– Большая улица, сударь? – переспросил невысокого роста, коренастый и широколицый трактирщик. – Так она здесь, рядом, идет вдоль реки, только выше и чуть дальше.

– Как мне лучше пройти к ней? – спросил Филипп, рассчитывая уже на месте узнать, где находится лавка Шаброля.

– Сударь, быть может, я смогу вам помочь найти конкретное место, если вы укажете, кого ищете. Я здесь живу всю жизнь и многих знаю! Так кто вам нужен?

– Может быть, вы знаете Клода Шаброля, господина де Мелье? Он, кажется, держит мясную лавку.

– Знаю ли я господина Шаброля? Кто же его здесь не знает? И вовсе он не держит мясную лавку, вернее, он хозяин всех мясных лавок и не только их в районе Сен-Бенуа. Он очень уважаемый и достойный горожанин, член Городского совета и гильдии!

– Вот как? – удивленно сказал Филипп. – Так где же он живет?

– Вам, сударь, нужно пройти чуть дальше вдоль реки, потом свернуть на Большую потерну2…

– Куда?

– Извините, сударь, я забыл, что вы приезжий. Большой потерной мы называем лестницу, что ведет с набережной на улицу Во. Она и правда выглядит, как тайный ход в крепость, вы не ошибетесь. Когда подниметесь на улицу Во, поверните налево, через шагов сто пятьдесят еще одна лестница наверх, она ведет на Большую улицу. Там в конце лестницы его дом, вы сразу узнаете его по вывеске, на которой изображен пронзенный вепрь. Вся дорога займет у вас не больше четверти часа, сударь.

Хозяин гостиницы не обманул – через десять минут Шато-Рено уже стоял у дверей дома под вывеской с пронзенным копьем вепрем. На стук дверь открыл мальчик лет пятнадцати и вопросительно посмотрел на Филиппа.

– Что вам угодно, сударь? – спросил молодой человек у Шато-Рено.

– Мне нужно поговорить с господином де Мелье.

– Пойдемте, я провожу вас. Отец наверху, работает.

Вслед за сыном Шаброля Филипп поднялся по мощной и широкой деревянной лестнице на второй этаж. Дом был достаточно большим, гостиная или столовая на первом этаже просторная, и в целом жилище отставного сержанта выглядело небедно и очень основательно.

– Заходите! – глухо послышалось из-за двери, в которую постучал сын Шаброля.

Мальчик открыл дверь и впустил Филиппа. Шато-Рено увидел двух человек сидящих за столом и разбиравших какие-то бумаги. Один был худощав и походил, скорее, на приказчика или помощника, зато второго невозможно было не узнать. Барон Куртомер нисколько не преувеличивал, когда сказал, что его сержант мощью превосходил его. Перед Филиппом был человек лет под пятьдесят, настоящий гигант, ростом выше Шато-Рено никак ни меньше, чем на голову и в плечах шире раза в полтора.

– Папа, с тобой хотят поговорить, – просто сказал мальчик и, считая, по-видимому, что этого достаточно, развернулся и ушел.

– Что вам, сударь? – без всякого удивления незнакомому визитеру, как будто продавец спрашивает у покупателя, спросил хозяин дома.

– Извините, что помешал вам, – учтиво поклонился Шато-Рено, – но мне нужен господин Клод Шаброль де Мелье.

– Называйте меня просто Шабролем. Я не кичусь своим благородством и не скрываю, что мой отец торговал в лавке мясом. Сам же я просто много лет честно служил королю Генриху… Господин Шаброль де Мелье – звучит, по-моему, смешно.

– Как вам будет угодно, сударь. Меня зовут Филипп де Шато-Рено и мне нужно задать вам несколько вопросов… вернее, всего один вопрос…

– Вы что, хотите мне его задать наедине? Боманьян, выйди на минутку, но не уходи далеко – я с тобой еще не закончил. Ну, слушаю вас, сударь, задавайте свой вопрос.

– Возможно, он покажется вам неожиданным… – произнес Филипп, когда помощник Шаброля покинул комнату. – Мне это очень важно…

– Да говорите уже, время идет, мне еще сегодня в ратушу нужно!

– Вы охраняли карету короля, когда на него напал Равальяк…

– Черт возьми! – вдруг потерял спокойствие Шаброль. – Откуда вы это знаете и что вам за дело до этого?

– Я знаю это от барона де Куртомера, это он рассказал мне про вас.

– От Куртомера? Ну допустим… Так в чем же вопрос?

– Барон рассказал мне, что когда Равальяк уже нанес свои удары королю, то его хотели убить несколько человек, а вы с помощью алебарды не дали им этого сделать.

– Это… правда, так и было.

– Еще барон сказал мне, что один из нападавших ему кого-то напомнил, но он не смог вспомнить, где он его видел. А вот вы, кажется, узнали его…

Вся простота и грубоватость вдруг разом слетели с бывшего сержанта – на Шато-Рено смотрели умные, внимательные глаза, словно изучали его, пытались понять, кто перед ними. Помолчав с полминуты, Шаброль совершенно другим тоном, как будто только сейчас разглядел своего гостя, тихо и медленно произнес:

– Молодой человек, зачем вы хотите впутаться в ту старую и всеми уже забытую историю? Великий король погиб – тут уже ничего не изменишь… Вы хотите добраться до истины, найти убийц короля?

– Судя по вашим словам, вы не верите, что Равальяк был один.

– Господин де Шато-Рено, я прожил уже достаточно на этом свете, чтобы если не стать мудрее, то хотя бы стать осторожнее. Прикасаться к прошлому бывает также опасно, как к бочонку с порохом, когда фитиль уже горит – оторвет не только руки… Я не отвечу вам на ваш вопрос.

– Но почему? – обескураженно спросил Филипп. – Вы боитесь?

– Был бы дураком, если бы не боялся! И негодяем, если бы все рассказал вам.

– Да почему же?! – воскликнул Филипп.

– Почему негодяем? Потому что, возможно, стал бы вашим убийцей! Вы еще молоды. Ваше любопытство, юношеская горячность, чувство справедливости заведут вас в ловушку, понимаете? Приведут к гибели. Я не хочу за это отвечать… Но это не главное, а главное, повторюсь, это то, что ничего уже не изменишь… Кому это все нужно?

– Это нужно мне! Я сам в состоянии постоять за себя! Мне нужен только ответ, я немедленно удалюсь и, клянусь честью, никто никогда вообще не узнает, что я был в Ле-Мане и говорил с вами!

Снова воцарилось молчание, а через минуту Шаброль устало, словно беседа истощила и утомила его спросил:

– Кто вы сударь?

– Простите? Меня зовут…

– Я помню, как вас зовут, – прервал Филиппа Шаброль, – я еще в трезвой памяти, господин де Шато-Рено… Я спрашиваю, зачем вам это нужно? Почему именно вы?

– Мой отец вел расследование, он допрашивал Равальяка. Он что-то узнал… а потом пропал. Я не ищу убийц короля, я ищу убийц моего отца…

– Ваш отец, похоже, служил в Шатле?

– Да… откуда вы знаете?

– Вы же сами сказали, что он вел расследование. Кроме того, как я уже говорил, с памятью у меня все в порядке. Сейчас я вспомнил, откуда знаю ваше имя. Господин де Шато-Рено, ваш отец, прислал мне вызов на допрос, а когда на следующий день я пришел, то сказали, что в моих показаниях больше не нуждаются… К тому же я не раз видел его в церкви…

– В Шарантоне?

– Я тоже протестант… А вы?

– Это вера моего отца…

– Вот ведь как… Стало быть, ваш отец пропал тогда… Ладно, молодой человек, я расскажу, что знаю об этом деле, но за это поставлю одно условие.

– Никто не узнает про наш разговор!

– Уверен, что многие уже знают. Барон Куртомер, например. Нет, мое условие таково: вы обещаете быть благоразумным и не бросаться один на штурм бастиона, не пытаться перешибить плетью обух, вы поняли? Вы обещаете мне остаться живым.

– Героическая смерть не входит в мои планы, господин Шаброль. Поверьте, я осторожный человек.

– Хорошо! И потом, думаю, вас ведь все-равно не остановишь. Тогда уж будет лучше, чтобы вы знали больше… Итак, вот ответ на ваш вопрос: один из всадников, что командовал нападавшими на Равальяка, был иезуитом. А может, и не иезуитом, но я видел его пару раз в Лувре в свите отца Котона. Я вам говорил, что память у меня хорошая. Так вот, я узнал его, а то, что я не ошибся подтверждают слова барона Куртомера.

– А больше вы никого не узнали?

– Никого, но готов поклясться, что как минимум часть нападавших были испанцами – слава Богу, я навоевался с ними и видел их достаточно.

– Значит, испанцы… А как выглядел этот иезуит?

– Крепок, хорош собой, вид довольно благообразный. Ничем непримечательная обычная городская одежда. Да и во дворце он был в простом черном, но светском наряде. Я потому и усомнился в том, что он настоящий иезуит, хотя, вы же знаете, их орден разрешает своим членам и светскую одежду… Но вышитая эмблема выглядела как-то нарочито – обычно они не стремятся демонстрировать свою принадлежность к ордену.

– А этого иезуита вы встречали после убийства короля?

– Нет, больше я его не видел.

– И вы, конечно, не знаете его имени…

– Не знаю. Но зато я догадываюсь, кому это могло быть известно.

– Отцу Котону, наверное…

– Сомневаюсь, что отец Котон вам что-нибудь расскажет.

– Это уж точно…

– Но я знаю еще одного человека из свиты отца Котона. Он разговаривал с этим иезуитом словно они приятели.

– Кто же это?

– Отец д`Обиньи. Он тоже иезуит из церкви на Сент-Антуан. Я его знаю – он несколько раз пытался склонить меня перейти в католичество.

– Отец д`Обиньи, церковь на Сент-Антуан… – в задумчивости повторил Шато-Рено. – И вы никогда никому не говорили обо всем, что знаете? Почему?

– Я доверял моему командиру, де Куртомеру, но он не придал этому значения, а потом и вовсе покинул службу. Я хотел рассказать все на допросе, но когда оказалось, что мои показания не нужны, я догадался, что сильным мира сего не нужна и правда в этом деле. Я ведь не знал тогда, что случилось с вашим отцом… А если б и узнал, то только еще больше утвердился бы в мысли, что нужно молчать. Отец Котон имеет большой вес при дворе, он духовник молодого короля…

– Спасибо вам, господин Шаброль… Я не зря съездил в Ле-Ман.

– Вам не за что благодарить меня. Главное, чтобы эти знания не привели вас к беде, юноша… Но я хотел бы спросить… Вы, действительно… что-то узнали новое благодаря вашему… расследованию? Вы считаете, что можно добраться до истины?

– Мне кажется, что путь к истине еще очень длинный, если его вообще можно пройти… Но ваши сведения дают мне надежду. Мне уже многое удалось выяснить…

– Нет, нет! Я не спрашиваю подробности… И вам лучше их никому не рассказывать… Просто теперь я буду вспоминать вас. Я желаю вам удачи, чтобы избежать всех опасностей на своем пути…

– Благодарю вас…

– Вы мой собрат по вере, мы должны помогать друг другу. Скоро всех нас ждут тяжкие испытания…

– Почему вы так считаете?

– Вы разве не видите? После убийства короля все движется к новой войне. Они не оставят нас в покое, и нет никого, кто мог бы защитить нас… Кроме нас самих. Я переехал в Ле-Ман только потому, что родился здесь, и не уезжаю отсюда, чтобы не бросать нашу маленькую общину. Я вхожу в городской совет и могу защищать ее, но ситуация все ухудшается… Мы размышляем над тем, чтобы переехать в Ла-Рошель… А как дела в Париже?

– В Париже сейчас мало наших единоверцев… Но в целом все спокойно, все заняты политическими интригами и на нас не обращают внимание…

– Вы служите?

– Я… – от неожиданности не сразу ответил Филипп, – я служу в роте Витри…

– Что ж, это, наверное, хорошо, что протестанты еще служат в гвардии… – с какой-то грустью и горечью сказал Шаброль. – Настанет час, и очень скоро, когда их там не будет… Прощайте, господин де Шато-Рено. Если увидите барона де Куртомера, передайте ему мое глубочайшее почтение. И… будьте осторожны.

***

Выйдя от Шаброля, Филипп не сразу отправился в гостиницу, где его ждал Жак. Уехать он решил утром, а сейчас нужно было привести мысли в порядок и поразмышлять о том, что услышал от бывшего сержанта. Мыслей было много. Прежде всего подтверждалась версия с участием испанцев, а теперь к ним прибавились еще и иезуиты. Впрочем, Рошфор утверждал, что они всегда действуют заодно. Вновь всплыло имя отца Котона и появилось неизвестное – отца д`Обиньи. Это были новые ниточки, которые могли вести к цели, но ниточки, нужно было честно признаться, не очень прочные, совсем ненадежные.

Разговор с отцом Котоном представлялся почти невероятным: мало того, что он вряд ли захочет говорить на эту тему, но, возможно, он и сам причастен к заговору. Остается церковь на Сент-Антуан и отец д`Обиньи. Но, вероятно, и с ним возникнут те же трудности – он тоже мог быть участником заговора… Хотелось скорее поделиться этими новыми сведениями с Рошфором – тот как никто другой умел делать выводы и расставлять известные факты словно по полочкам, когда они, казалось, сами собой приобретали вид стройных и логичных версий.

Бредя по узкой каменной улочке и предаваясь своим мыслям, Филипп вдруг неожиданно вышел на площадь и невольно вскинул голову вверх – перед ним возвышался огромный, исполненный величия собор, вероятно тот, что он видел, когда подъезжал к городу. Собор одновременно и возвышал, и подавлял своим размером и мощью. Строгие линии огромных контрфорсов, украшенных резными башенками, ажурное плетение арок, словно устремившиеся ввысь огромные оконные проемы с тысячами разноцветных стекол, спаянных свинцовой паутиной… Они кружили голову и захватывали дух.

Простота и нарочитый аскетизм протестантских церквей, которым его единоверцы гордились и который всегда противоставляли богатству и роскоши католических соборов, были для Филиппа естественными, казались единственно правильными – протестантское воспитание отторгало ненужную помпезность и ложное великолепие. Так было еще недавно. А теперь куда-то ушло. Шато-Рено поймал себя на мысли, что восхищается католическим собором и ему стало грустно и неприятно. Быть может, он стал менее твердым в вере? Может и так… Скорее, он стал просто терпимее. Хотя ведь это одно и то же…

Его отношение к религиозному противостоянию очень поменялось с некоторых пор, и Филиппу было понятно почему. Адель… Она так изменила его жизнь… Даже в этом. Не то чтобы ему стало все-равно на каком языке человек слушает службу и в какую церковь ходит – нет, но он и сам не мог до конца понять, что же поменялось в нем. Просто раньше он воспринимал всех гугенотов, как свою семью или, правильнее, как гарнизон осажденной крепости. Такое восприятие всегда диктовало четкое деление на своих и чужих по религиозным воззрениям. Деление, конечно, было и по другим признакам – все-таки это было время сословного общества, но теперь, и это Филипп чувствовал, определение своих и чужих начало серьезно трансформироваться и расплываться: появлялись новые приоритеты, по-новому воспринимались свойства событий и оценивались люди, менялся взгляд на их слова, дела, желания. Оказалось, что те люди из противоположенного лагеря могли быть симпатичны, их можно было даже любить… Шато-Рено по-прежнему оставался гугенотом, просто теперь он становился и еще кем-то. Кем? Он и сам не мог пока ответить на этот вопрос.

***

– Итак, вы получили предупреждение… – задумчиво произнес Рошфор, после того, как внимательно выслушал отчет о поездке Филиппа в Ле-Ман. – Перестать ворошить прошлое…

– Мне показалось, что этот человек или тот, кто его послал, действительно желают мне добра…

– Возможно. А возможно, что нет. Не забывайте – в вашего брата стреляли…

– Значит, мы все-таки на верном пути!

– Не спешите. Повторюсь: одно ваше появление в Париже может всполошить людей причастных к исчезновению вашего отца… Давайте приведем в порядок все, что нам известно!

– У меня есть таинственные доброжелатели в Париже.

– Это так. Но есть и недруги, о которых знают ваши доброжелатели.

– Они даже защитили меня однажды! Тогда с испанцами…

– Совершенно верно. Но вопрос: ваши доброжелатели тогда и сейчас – одни ли это люди или разные?

– Это и правда непонятно. Если за мной следили люди барона д`Аркиана, то зачем бы им было предупреждать про опасность прошлого?..

– Я перечислю все факты, что нам известны, а если что-то пропущу, то вы, друг мой, дополните. Итак, первое. Слежка за вами в июле, которую вы приняли сначала за мою, а потом за испанскую. Второе – помощь в темном переулке, когда вы не ответили на любезное приглашение Турвиля. Третье – новая слежка за вами уже сейчас. И, наконец, четвертое – загадочное предупреждение от таинственного незнакомца. Все?

– Как-будто все…

– Это могут быть звенья одной цепи, что более вероятно, но могут быть и не связанные друг с другом события, вернее будет сказать, что совершенно неизвестно кто доброжелатель, а кто недруг во всем, что мы перечислили. Наивно, к примеру, считать, что последнее предупреждение сделано вашими доброжелателями. С равной вероятностью это могут быть и ваши враги, которые хотели бы, чтобы вы оставили свои поиски.

– Согласен. Жалко, что наши поиски пока бесконечно далеки от завершения. Если бы мои недруги знали об этом, то перестали бы сильно волноваться.

– А вот это – не факт, – уверенно сказал Рошфор. – Мы действительно не нашли ответы на все вопросы, но ведь нам самим неизвестно, насколько мы уже близки к ним. Последние сведения из Ле-Мана, думаю, очень важны. Они раскрывают перед нами невероятные возможности.

– В самом деле? – с сомнением произнес Филипп.

– Тысяча чертей! Конечно! Мы впервые вышли на человека, который, вероятно, был участником событий с той стороны! Так что найти его и поговорить с ним… Ну, если, конечно…

– Что если?

– Если пренебречь предостережением…

– Вы шутите, Рошфор? Даже если опасность и правда угрожает мне, даже если она в сто раз больше, чем я могу представить, неужели вы думаете, что я отступлю?

– Да я уверен, что не отступите… – вздохнул Рошфор, – но опасность ведь на самом деле есть, ее нельзя игнорировать.

– Завтра я пойду в церковь на Сент-Антуан и найду отца д’Обиньи…

– Нет, Шато-Рено, – еще раз вздохнул Рошфор, – вы этого не сделаете завтра.

– Но почему?

– По двум причинам. Во-первых, нужно выяснить, что это за церковь – она там не одна, узнать там ли еще отец д’Обиньи, кто еще на данный момент и в недалеком прошлом связан с этой церковью, словом, провести оперативную проверку, как мы это называем. Наконец, сам разговор… Извините, Шато-Рено, но лучше это сделаю я. Его ведь нельзя взять и просто спросить, я и сам еще не знаю, как к этому подойти…

– А вторая причина? – угрюмо спросил сразу погрустневший Филипп.

– Вторая причина, по которой вы завтра не сможете найти отца д’Обиньи, в том, что вы отправляетесь на задание, и оно продлиться, вероятно, несколько дней.

– Это о нем вы говорили перед отъездом? – оживился Филипп.

– Да, мой друг. И задание это очень важное и, смею сказать, довольно сложное.

– Может, еще и опасное? – улыбнулся Шато-Рено.

– Вот это – вряд ли, – серьезно ответил Рошфор. – Хотя любая прогулка на природе может быть опасной… В общем, я сначала расскажу про все обстоятельства, а потом конкретно о вашей задаче. Итак, друг мой, что вы знаете о перемирии между Испанским королевством и восставшими нидерландскими провинциями?

– Неожиданный вопрос. Кажется, его заключили на двенадцать лет…

– Совершенно верно! Почти сорок лет войны в Нидерландах истощили обе стороны и семь лет назад они заключили перемирие. Главную роль в качестве посредника сыграл Пьер Жаннен – наш юрист и дипломат. Он тогда был королевским послом в Нидерландах.

– Я слышал о нем. Говорят, он очень умный и ловкий человек…

– И честный. В свое время король Генрих доверял ему как бы не больше, чем Сюлли, хотя Жаннен и был когда-то видным лигистом. Но это все дела прошлые. А в настоящее время Франция планирует заключить договор с Испанией, но в качестве условия его заключения испанцы вновь требуют посредничества господина Жаннена для того, чтобы заключить с голландцами мирный договор, либо сделать перемирие бессрочным. Переговоры в тайне… ну, почти в тайне начались в Брюсселе. Я не буду вдаваться в тонкости политики, потому что и сам посвящен не во все, но на данный момент расклад примерно такой: испанская сторона, которую представляет эрцгерцог Альбрехт – правитель Нидерландов, совершенно определенно желает заключения мира и делает для этого все возможное. Франции в долгосрочной перспективе может быть выгодно продолжения конфликта в Нидерландах, но ради договора с Испанией мы готовы делать честную игру. К тому же все участники переговоров знают патологическую честность господина Жаннена – его искренности доверяют и враги, и друзья. А вот с голландской стороны не все так просто. В Соединенных провинциях существуют два политических течения. Одно возглавляет великий пенсионарий Голландии Йохан ван Олденбарневелт…

– Как вам удается это произнести?

– Я ведь вам рассказывал о своих детских путешествиях? Но даже мне это далось не просто… Так вот, Олденбарневелт и те, кто стоит за ним – сторонники заключения мира. Но в Голландии есть и другая политическая партия – партия сторонников войны с Испанией и, следовательно, противников продления перемирия. Ее лидер – штатгальтер Голландии, принц Мориц Оранский. Его позиции сильнее в Соединенных провинциях. Он может настраивать общественное мнение против переговоров и против лично Олденбарневелта. Если бы результатом переговоров явился готовый и оформленный мир, то Голландия приняла бы его. Но отдельные пункты планируемого договора могут подаваться так, что голландские буржуа будут готовы встать на дыбы.

– Но ведь переговоры тайные…

– В том-то все и дело! Стало известно, что все, что обсуждается за закрытыми дверями становится известно принцу Оранскому, и штатгальтер шлет свои протесты Олденбарневелту, пока не обнародуя их.