Честная сторона лжи

Филипп на некоторое время замолчал, обдумывая слова Рошфора, и ему пришлось для себя честно признать, что во многом тот прав.

– Ну так что, Шато-Рено, я низко пал в ваших глазах? – улыбаясь спросил Рошфор.

– Это зависит от того, каким целям вы служите.

– А какие, по-вашему, цели оправдали бы мое занятие?

– На это непросто ответить… Думаю, служить можно только на благо короля и своей страны.

– Тысяча чертей! Это замечательно! – возбужденно воскликнул Рошфор. – Полностью согласен! Но!.. А если королю только пятнадцать лет, и сам он не правит, а страна его состоит из полунезависимых графств и герцогств, в которых сидят самодовольные, высокомерные хищники разной степени мерзости, считающие себя ничем не хуже короля? Прибавьте сюда государство гугенотов, парламенты, возомнившие себя хозяевами страны, вечно недовольные городские коммуны! Как в таком случае служить своей стране? Какую ее часть выбрать?

– Я не могу ответить на этот вопрос… – растерянно произнес Филипп.

– А я, в общем-то, и не спрашиваю вас, Шато-Рено, – с легкой досадой сказал Рошфор. – Как учат философы, это вопрос риторический. Я же говорю вам все это для того, чтобы объяснить свой выбор. Цели епископа Люсонского, насколько я могу их понять, мне близки. Я верю этому человеку и служу не просто за деньги, но и по убеждению! Мне хочется думать, что, служа ему, я как раз и служу своему королю и своей стране.

На минуту в разговоре возникла пауза. Каждый из собеседников задумался о чем-то своем, и Филипп, к своему удивлению, снова почувствовал правоту в словах Рошфора.

– Итак, Шато-Рено, после того, как я рассказал о своем неприглядном занятии, подадите ли вы мне еще когда-нибудь руку? – снова шутливо спросил Рошфор, лукаво глядя на Филиппа своими черными глазами.

– Безусловно, – твердо ответил Шато-Рено.

– И вас не смущает то, что говорят о моей профессии приличные люди?

– Теперь не смущает.

– Вот как? – удивился Рошфор. – Я вас так быстро убедил?

– Не вы. Не только вы. Я совсем недавно узнал, что мой отец нес службу… В общем, в чем-то похожую на вашу.

– Черт! Вот это неожиданность!

– Я не знаю человека благороднее, чем мой отец, – гордо произнес Филипп, – и он не мог бы заниматься недостойным делом.

– Простите за любопытство, но кем же был ваш батюшка?

– Он был советником в Шатле, служил у де Фонтиса.

– Генерал-лейтенанта Шатле? Он занимается в основном охраной порядка, но в его функции, действительно, входит и защита двора, своего рода контрразведывательная служба. Так ваш отец служил там?

– Вероятно.

– Что значит вероятно? Вы не уверены?

– Я точно не знаю. Отец раньше не рассказывал о своей службе, а теперь у него спросить нельзя.

– Ваш батюшка умер?

Шато-Рено вдруг понял, что рассказал уже слишком много. Теперь нужно было решить: прекратить ли эту тему, или доверить то, что он знал об отце Рошфору. Брат советовал быть осторожным, но Филипп не мог поверить, что его новый знакомый может быть связан с людьми, причастными к исчезновению отца. Он каким-то загадочным, непостижимым образом располагал к себе, настолько, что Филипп это явно почувствовал: «Странно и удивительно – шпион, внушающий доверие». К счастью, у Шато-Рено появилось время, чтобы обдумать ответ, поскольку открылась дверь, и в комнату вошел Пико, а в след за ним трое монахов в серых рясах.

– Ужин готов, – торжественно объявил молодой слуга и вместе с не произносящими ни слова монахами принялся сервировать стол.

Когда работа эта была закончена, монахи так же молча удалились, а Пико последовал за ними. Ужин и вправду казался роскошным. Одни только ароматы уже говорили о том, что хозяин ничуть не преувеличивал мастерство местных поваров.

– Итак, прошу. Сейчас вы оцените нашу скромную монастырскую пищу, – пригласил Филиппа к трапезе Рошфор. – Вот, очень рекомендую кролика – брат Бернар готовит его просто волшебно! В качестве поощрения я сказал ему однажды, что за это колдовство его когда-нибудь сожгут на костре. Кажется, комплимент ему понравился… Дело, конечно, не в кролике, а в соусах – этот монах владеет каким-то дьявольским секретом!

– Но устав запрещает монахам есть мясо… Как же он готовит?

– Вы уловили самую суть! Его искусство позволяет ему вполне легально обойти устав. Но мы, кажется, остановились на вашем отце?

– Да, дело в том, что мой отец пропал, – решился рассказать все Шато-Рено.

– Как это произошло?

– Его вызвали поздно вечером на службу, но там он не появился и домой больше не вернулся.

– А когда это было?

– Семнадцатого мая десятого года.

– Учитывая его место службы, не думали ли вы, что четырнадцатое и семнадцатое мая связаны?

– Думал, но прямых доказательств нет.

– А что же расследование?

– Расследованием занимался лично де Фонтис, но или он что-то скрывает, или сам ничего не выяснил. Мой брат… Мой старший брат пытался тогда что-нибудь узнать, но тоже не достиг успеха.

– Да… – задумчиво произнес Рошфор. – Прошло шесть лет, узнать правду будет нелегко.

– Вы хотите сказать – невозможно?

– Я хочу сказать – нужно.

– Что это значит?

– Разве выяснить, что случилось с отцом, не есть ваш сыновний долг?

– Я не представляю, как это можно сделать.

– Я пока тоже. Но после ужина надеюсь что-нибудь придумать.

– А зачем это вам?

– Вы опять забыли, мой друг, что я ваш должник. Кроме того, я уже говорил вам, что раскрытие тайн меня привлекает. Я готов помочь вам, если вы сами пожелаете все-таки заняться этим делом, но лишь после того, как мы закончим нашу пирушку.

Ужин и впрямь оказался великолепным и оправдал все ожидания, о чем Шато-Рено искренне сообщил хозяину. Рошфору это явно было приятным и после окончания трапезы он вновь позвал слугу:

– Пико, убери все и принеси еще вина.

Когда приказание было выполнено и Пико удалился, беседа продолжилась.

– Кстати, друг мой, – спросил Рошфор, – меня интересует один вопрос: а почему, собственно, вы решили подслушать тех уважаемых господ в Жарнаке, что так желали сжить меня со света?

– Тот, что пришел позже заговорил с первым и сделал вид, будто обознался, но потом я заметил, как они смотрели друг на друга, а затем один за другим вышли во двор. Я решил, что их разговор был условным знаком, для того чтобы незнакомые прежде люди… могли узнать друг друга, и не ошибиться. Тогда я подумал, что они что-то затевают, и оказался прав.

– Что ж, вы очень наблюдательны.

– В разговоре они упоминали какого-то графа. Как я понял, те люди, которых вы убили, служили ему.

– Я догадываюсь о каком графе идет речь.

– Быть может, вы знаете и кто их нанял?

– Уверенности нет, но вероятнее всего, что приказ исходил от Конде. Или кого-то из его людей.

– Принц крови подсылает убийц?

– А что тут невероятного? Самое обычное дело. Ему очень нужно было, чтобы я не привез кое-какие бумаги епископу Люсону. Они, как я понимаю, ставят его в крайне неловкое положение на переговорах о возвращении ко двору, вот он и решил избавиться от них. К сожалению, вместе со мной… Таковы правила игры, но тут ничего личного, как говориться. Я даже и не в обиде на него – игра, в своем роде, честная.

– Вы не боитесь рассказывать мне эти секреты?

– Нет. Все это либо общеизвестно, либо уже отыграно. Бумаги давно в деле, кому вы сможете о них рассказать? Да и не станете же…

– А как Конде мог узнать, что вы везете и где поедете?

– Тут, мой друг, я не все могу вам рассказать. Главным образом потому, что и сам далеко не все знаю. Мы отправились в Рим вместе с отцом Жозефом. Я – охранять и помогать ему, он – вместе с герцогом Неверским вести переговоры с папой о создании коалиции против турок. Да, представьте, есть у него такая блажь, как бы наивно это не выглядело… Но кроме этой благостной цели у отца Жозефа, видимо, были и другие планы. Представители одной серьезной организации… В общем, эти бумаги были подарком от них. Как вы понимаете, ничего бескорыстного и бесплатного на этом свете не бывает. Но отец Жозеф посчитал, что в данном случае наши цели совпадают и решил пустить в дело этот подарок. Он отправил меня с бумагами в Люсон к епископу. Как меня смогли выследить я не знаю, но у сторонников Конде есть свои шпионы и свои разведки. Дальше вы знаете: все бы у них получилось, если бы не вмешался один молодой дворянин.

– Моя помощь была скромной, вы все сделали сами. Я, признаться, был восхищен вашим хладнокровием и ловкостью.

– А мне понравилось, как вы просчитали всю ситуацию, особенно предложение скакать за нашим незнакомцем, чтобы уберечь меня от неожиданностей. Это меня тогда, если честно, очень поразило. И вообще, учитывая, что раньше вы такими делами не занимались, действовали вы очень обдуманно. Ну а про смелость я уж и не говорю.

– Мне показалось, что вы то как раз такими делами занимались довольно часто, – с улыбкой произнес Шато-Рено.

– У меня было трудное детство и непростая юность, – весело ответил Рошфор, – если хотите, я расскажу несколько забавных историй из моей биографии.

– С удовольствием их послушаю.

– Начну с того, что моя матушка умерла, давая мне жизнь, а батюшка женился вторично. В детстве я обладал слабым здоровьем, все ожидали, что я вот-вот умру, особенно моя мачеха. Подождав какое-то время и видя, что я не собираюсь на тот свет, новая жена моего отца потеряла терпение и потребовала, чтобы он отправил меня в имение матери – жуткое захолустье в Бургундии. До восьми лет я жил там, среди волков и медведей, пока мой крестный, между прочим – сам господин де Марийяк, не настоял на моем возвращении. Честно говоря, среди медведей было лучше. Поэтому в десять лет я сбежал и прибился к цыганскому табору, где и провел следующие пять лет. Не учился танцам на балах, дворцовому этикету, латинскому и греческому языкам и прочим наукам, зато в совершенстве овладел верховой ездой, выучился драться шпагой и кулаками, прекрасно освоил испанский и итальянский языки, немного – немецкий и фламандский. Я исколесил всю Францию, Испанию, Италию, бывал в Германии и Нидерландах, узнал обычаи и нравы людей… Все кончилось печально в Лотарингии. Не заботясь особенно о правосудии, местные власти почти всех цыган повесили. Мне повезло – удалось скрыться. Тогда я впервые задумался о своей жизни, в смысле, кем я хочу стать и кем я стать могу. Оценив свои умения, прикинув шансы я пришел к единственно возможному выводу: придется стать солдатом.

– И вы им стали?

– Да. Тогда как раз начиналась очередная война – в Юлихе и Клеве, и наш славный король Генрих набирал солдат где только можно. В шестнадцать лет я впервые участвовал в настоящем бою. Потом, уже после безвременной кончины Генриха, со мной произошел один забавный случай. И наши, и имперские войска уже какое-то время не двигались. Меня постоянно отправляли наблюдающим в ближний вражеский тыл – видимо, из-за моей малой ценности. Там я стал замечать одну регулярно повторяющуюся картину: какой-то разодетый имперский офицер по вечерам выезжает из расположения с тремя охранниками и направляется в находящийся неподалеку дом, как потом выяснилось – к своей любовнице. От скуки я составил план, и так же от безделья реализовал его. Не смейтесь, Шато-Рено, но, вооружившись пистолетами, я ворвался рано утром в этот дом, захватил офицера с его охраной и отконвоировал их в наш лагерь.

– Это повод не для смеха, а для гордости – вы совершили настоящий подвиг!

– Ну, подвиг, не подвиг, а шуму было много, ведь этот офицер оказался имперским генералом. Меня сделали лейтенантом и дали роту под командование, но главное не это. Мой полковник, господин Лафайет, оказался кузеном Франсуа дю Трамбле, известного теперь как отец Жозеф. Он, между прочим, написал ему и о моих приключениях. Спустя какое-то время, когда война затихла, в полк приехал монах-капуцин, и меня вызвали в командирскую ставку для разговора с ним наедине. Беседа происходила в комнате, в которой размещалась полковая часовня. Через час из той комнаты вышел отец Жозеф и его верный помощник и слуга Шарль де Рошфор, каковым он и остается уже более трех лет.

– Вы отказались от карьеры военного?

– Да, отказался.

– Но ведь она так удачно начиналась!

– Господин дю Трамбле предложил мне другую, и я ни разу еще не пожалел о своем решении.

– Чем же она лучше военной?

– Военным быть хорошо, когда война, а когда ее нет? Казармы, скука, попойки и отупляющее однообразие. Моя же служба не дает скучать ни голове, ни рукам. И потом, делать то, что неизвестно никому, знать то, что не знают другие, распутывать чужие секреты и рушить чьи-то планы – это дает довольно сильные и острые ощущения, которые не может дать ни что другое. Ну а насчет карьеры, то моя теперь зависит от карьеры людей, которым я служу. И здесь, думаю, я тоже сделал выигрышную ставку.

– И что же все-таки для вас важнее: служить стране или участвовать в интригах?

– А я не разделяю это, я служу стране и ее интересам самым приемлемым и интересным для себя способом. Как говорится, что хорошо для короля, то хорошо для меня. И наоборот, надеюсь.

Шато-Рено с минуту молча обдумывал слова Рошфора, а последний не мешал ему. Потом Филипп заговорил вновь:

– Это господин дю Трамбле устроил вас в монастырь?

– Да. Так сказать, наложил контрибуцию на несчастных братьев. Но они пока не ропщут – орден капуцинов один из самых смиренных. Пожалуй, лучшего жилища мне было бы и не найти. Но что же мы все обо мне? Расскажите же и вы о себе и о своей семье, если считаете возможным, разумеется.

– Мне нечего скрывать, тем более все самое таинственное, связанное с отцом, я уже рассказал. Мое поместье называется Фроманталь, это на самом севере Гиени в десяти лье от Тюля. Про моего отца вы знаете… Он воевал за короля Генриха еще со времен Лиги. Матушка умерла три года назад, у меня осталась сестра Луиза и два брата: старший – Николя и младший – Жоффрей.

– А что это за история с человеком, которого вы, если я правильно помню, приказали повесить, не расскажите ли?

– Тут и рассказывать-то нечего. Позапрошлой зимой шайка мародеров напала на имение. Мы защищались, потом подоспели драгуны. Предводителя разбойников удалось взять в плен, и сержант предложил не везти его в суд, а повесить сразу. У меня, естественно, не было права вынести ему приговор, и я хотел отправить его в город. Но этот человек так повел себя…

– Он оскорбил вас?

– Не в этом дело. Я просто подумал, что суд даст ему время сбежать или, вообще, приговорит только к заключению. Я понял, что этот разбойник очень опасен для людей и не хотел ему давать шанса.

– При этом вы нарушили закон.

– Да, но суд, скорее всего, приговорил бы его к казни, поэтому и сержант не хотел с ним возиться, да и с моральной точки зрения…

– Главное, с точки зрения здравого смысла! Не оправдывайтесь, на вашем месте я поступил бы так же. Но, скажите, почему вы командовали обороной, где же был ваш старший брат?

– Николя после исчезновения отца уехал. Он занимается коммерцией, кажется, торгует тканями. Мы редко видимся.

– Тканями?

– Я так полагаю.

– И где он сейчас?

– Николя временно покинул Францию, сказал, что будет искать место чтобы обосноваться.

– А почему же он не пошел на службу? Торговля ведь не самое достойное дворянина занятие.

– Не знаю почему он сделал такой выбор, каждый решает это для себя сам. Вот вы тоже отказались от военной службы.

– Да, черт возьми, вы трижды правы! Никто не должен за нас выбирать нашу судьбу! Ну кроме разве что Божественного провидения, а еще жен и любовниц. Скажите, мой друг, а сколько времени вы собираетесь провести в Париже?

– Вообще-то я планировал уехать завтра, но некоторые обстоятельства могут задержать меня.

– Почему я это спрашиваю? Просто я не забыл свое обещание помочь вам разобраться с судьбой вашего батюшки. Для начала можно было бы предпринять несколько шагов. Ну, например, порыться в бумагах Судебной палаты, поговорить кое с кем, кто может помнить события четырнадцатого мая, с тем же де Фонтисом, кстати. Очень жаль, что епископа Люсона нет сейчас в Париже, он знает де Фонтиса, я мог бы просить его об услуге… Да и вы, думаю, еще не рассказали все подробности, что знаете.

– Вряд ли я могу что-то добавить.

– Жаль, что нельзя поговорить с вашим братом, он искал по горячим следам и мог тогда узнать то, что сейчас уже скрыто навсегда.

– Могу сказать только, что брат уверен в связи убийства короля и исчезновении отца. Еще Николя упоминал какого-то офицера охраны короля, кажется барона де Куртомера, который утверждал, что королевская карета попала в засаду на улице Жестянщиков, а Равальяка, после того как тот убил короля, тоже пыталась убить организованная группа людей.

– Это крайне интересно и это важная информация. Итак, у нас есть два пути, два направления расследования: убийство короля и непосредственно все, что связанно с вашим отцом. Да, но все это требует времени… Скажите, Шато-Рено, вы могли бы задержаться в Париже… ну, скажем, на две недели?

– Видите ли, я не совсем могу распоряжаться собой. Быть может, мне придется уехать завтра или чуть позже. У меня есть некие обязательства…

– Но выполнив их, вы сможете вернуться?

– Вероятно, но вряд ли раньше, чем через две недели.

– Хорошо. Тогда договоримся так: я узнаю, что смогу, с вами или без вас, а вы… Когда вы точно узнаете о своем отъезде?

– Надеюсь, сегодня или завтра.

– Отлично. Если вы уезжаете – я жду вас через две недели, а если остаетесь еще на несколько дней, то предлагаю встретиться послезавтра также вечером у меня здесь. В случае если я узнаю что-то важное, я сам найду вас в «Капуцине». Как вам такое предложение?

– Вполне подходящее. Но ведь это отнимет много времени, а у вас, вероятно, и своих дел хватает.

– Моих шпионских дел? – с иронией произнес Рошфор. – У меня сейчас достаточно времени – моего начальства пока нет в Париже. Когда и заняться этим, как не сейчас?

– Я благодарен вам Рошфор, и все же мне очень неловко…

– Не хочу больше слышать о неловкости. Я считаю своим долгом помочь вам и все на этом! Но я так понимаю, что у вас еще есть дело на этот вечер?

– Да, мне назначили свидание, но оно отчего-то не состоялось. Придется пробовать снова.

– О, Шато-Рено, вы уже завели знакомство с парижанками?

– Это не то, что вы подумали, – смутился Филипп. – От этого свидания зависит, когда я уеду. Мне и правда пора идти.

– Тогда я провожу вас, – сказал Рошфор, и спустился вместе с гостем в сад.

Они вышли через калитку на пустынную по вечернему времени улицу и пожали на прощание друг другу руки.

– Ну что ж, мы обо всем договорились, – прощаясь произнес Рошфор. – Как меня найти вы знаете. Эта калитка всегда открыта днем, а ночью постучите в нее, и кто-нибудь из братьев откроет.

– Еще раз благодарю вас, шевалье.

– Пока не за что, мой друг. Удачи вам!

***

Расставшись с Рошфором, Филипп вновь направился на улицу Арси. Его мысли целиком были заняты новым знакомым, который, в общем, произвел на Шато-Рено очень благоприятное впечатление. За нарочито демонстрируемым цинизмом легко видна была верность делу и людям, которым он служил, а насмешливость сочеталась с безусловной храбростью. Не каждый, занимающийся подобным ремеслом, сможет открыто, не стесняясь, назвать себя шпионом. Шато-Рено решил для себя, что так может сделать либо абсолютно безнравственный и бесчестный, ничего не стыдящийся человек, либо тот, кто уверен в справедливости и правоте своих поступков. Рошфор, безусловно, относился ко второй категории.

А еще Филипп спросил себя, хотел бы он сам заниматься делом, которое Рошфор назвал разведкой, жить жизнью, которой тот живет и участвовать в приключениях, подобных случившимся в Жарнаке? Пожалуй, да. Такая жизнь привлекала, во всяком случае была нескучной. Или все-таки нет? У этой жизни ведь была и другая сторона, и Рошфор вполне честно в том признался. На этом поприще конечно придется лгать, хитрить и убивать, а значит стать лжецом, хитрецом и убийцей. Возможно ли после этого называться честным человеком? Возможно ли самому считать себя таковым? А что делал отец на своей службе? Филипп раньше никогда не допускал мысли, что его отец мог совершить поступок, хоть сколь-нибудь бесчестный или просто сомнительный. Но то, что он узнал за последнее время о его профессии заставляло над многим задуматься.

Размышляя, Шато-Рено не заметил, как ноги принесли его на ставшую такой знакомой и привычной уже улицу. Остановившись перед дверью лавки, он задался простым вопросом: а что, собственно, делать, если в доме снова никого не будет? Не будет сегодня, а вдруг не будет и завтра? Что делать в этом случае?

Филипп с силой постучал в дверь лавки и толкнул ее, но ответа опять не последовало: за дверью была тишина и она по-прежнему была заперта.

Глава 5 Гнездо ястреба

Мужской монастырь капуцинов, что находился в предместье Сент-Оноре, был местом весьма примечательным, в чем-то даже одухотворенным и уж точно намоленным. Он представлял собой несколько строений разных времен и стилей, соединенных открытыми галереями и окруженных со всех сторон деревьями. В центре всей монастырской композиции, как и положено, возвышалась массивная церковь с высоким шпилем и колокольней. С севера, со стороны улицы, к ней было пристроено двухэтажное здание с кельями для монахов, а далее – тот самый флигель, относительно нестарый и удобный, в котором проживал новый знакомый Шато-Рено. Между церковью и флигелем вдоль келий тянулся сад из солидных столетних дубов и вязов, отделенный от улицы Сент-Оноре каменной оградой. От южной стороны церкви отходили две галереи с колоннами, соединявшиеся третьей и образовывающие, таким образом, внутренний двор квадратной формы с аккуратно постриженными газонами и огромным дубом посередине, почему-то прозванным монахами Дубом святого Гонория. Дуб этот действительно был древний, гораздо старше самого монастыря и любого дерева в нем, но при этом вполне живой. То ли удар молнии, то ли просто старость раскололи его почти напополам, поэтому он был скован тремя мощными железными обручами, не дававшими ему развалиться. Из галерей, что окружали двор со старым дубом, двери вели в трапезную, кухню, хозяйственные и складские помещения.

К западу от церкви и келий находился еще один монастырский двор с маленьким садом, завершавшийся стеной и одноэтажным высоким домом – Домом аббата. Впрочем, несмотря на название, сам аббат никогда не жил в нем – дом использовался для приема важных гостей, переговоров и церемоний. Уже несколько лет он не пустовал, а служил постоянной резиденцией нескольким монахам, тоже принадлежавшим ордену капуцинов, но не приписанных к монастырю.

Что еще было замечательно в капуцинском монастыре, так это его крайне удачное расположение. С одной стороны – широкая торговая улица, ведущая прямо в центр города, с другой – недавно восстановленный обширный парк перед дворцом Тюильри. Между парком и монастырем находился королевский манеж с конюшней, а чуть подальше, в сторону окраин предместья – сад из тутовых деревьев, посаженных десять лет назад по личному распоряжению короля Генриха. Удобство расположения выражалось в наличии нескольких выходов с территории монастыря, что не особо ценили монахи, но весьма даже очень ценили обитатели Дома аббата и флигеля. Помимо уже известной двери и ворот на улицу, имелся также незаметный выход на задворки манежа и калитка из западного двора в сад с тутовником, о которой вообще мало кто знал. Через манеж можно было минуя улицу попасть непосредственно к воротам Сент-Оноре или дворцу Тюильри, а через сад – на границу предместья, а далее – куда угодно.

В Париже уже несколько дней стояла ясная безоблачная погода, и небольшая комната в Доме аббата была ярко освещена двумя высокими и узкими стрельчатыми окнами. Послеполуденный свет, проникающий сквозь них, падал на широкий дубовый стол, где лежали какие-то бумаги, свитки, карты, а на краю стояли две шкатулки. Вся мебель этой комнаты была массивной, основательной и простой, как и положено в монастыре – никаких изысков и украшений, только практичность и аскетизм.

За столом сидел монах лет сорока в серой рясе ордена капуцинов с длинной подровненной бородой. Капюшон монах откинул назад, поэтому внешность его была видна во всех подробностях. У него было лицо очень умного человека с внимательными и неравнодушными глазами, с широким лбом, который пересекали две глубокие вертикальные морщины, придававшие ему все время как будто хмурое выражение. Но в целом его суровое, чуть грубоватое лицо было вполне благообразным и не лишенным некоторой красоты.

Другой монах стоял перед столом спрятав руки в рукава рясы и сложив их на груди. Из-под накинутого на голову капюшона виднелись только светлая с рыжиной капуцинская17 борода и едва различимые тонкие черты.