Честная сторона лжи

Люди вдруг стали для Филиппа отвратительны. А еще Шато-Рено вспомнил разбойника, которого сам приказал повесить.

«Как бы тяжко не был виновен преступник, но он же человек! Страдания и муки человека, пусть заслуженные, пусть справедливые, не могут, не должны вызывать восторг и смех! Воздаяние за грехи и преступления – это суровая необходимость, но не развлечение же! Нет, – решил для себя Филипп. – Эти люди здесь не ради справедливости, все они пришли лишь насладиться кровавым зрелищем… Мало им сжигать живьем кошек!»

Подойти ближе к месту казни у Шато-Рено не было никакой возможности, да и желания теперь тоже. Ему стало душно среди этой тошнотворной толпы, и он уже решил выбираться отсюда, как вдруг гул и крики усилились, а вся масса людей на площади пришла в движение. По возгласам и жестам Филипп понял, что ведут преступника, и собравшиеся люди пытаются занять место поближе. Он уже ругал себя за любопытство, за то, что пришел сюда, за то, что пришлось увидеть эти неприятные, проникнутые жестокой радостью лица людей, превращающихся, как ему казалось, в стадо обезумевших животных.

Выбраться из этого человеческого потока, захватившего его, Шато-Рено смог с большим трудом и далеко не сразу. Его вынесло к самой реке, к причалам на Сенной площади. Впереди, посреди Сены, лежали два небольших острова. Филипп даже помнил из детства их названия: остров Нотр-Дам и Коровий остров. На последнем, и в самом деле, паслось несколько животных. Путь назад был на какое-то время закрыт возбужденной толпой, но у причалов стояли лодки перевозчиков, и Филипп, воспользовавшись услугами одного из паромщиков, уже через пару минут оказался на противоположенном берегу на набережной Турнель.

Здесь, очутившись в относительном покое, не видя перед собой разгоряченного скопления людей, Шато-Рено ощутил тоску и усталость и понял, что меньше всего хочет теперь продолжения прогулок по этому городу. Душная толпа с Гревской площади словно выпила из него все силы, опустошила его изнутри и выбросила как рыбу на берег. Филипп не считал себя слишком впечатлительным и чувствительным человеком, но бездушность, этой людской массы выводила его из равновесия, злила и раздражала его.

Пытаясь прийти в себя и забыть эмоции Гревской площади, Шато-Рено пошел приблизительно в направлении своей гостиницы, но полностью сориентировался и успокоился, лишь выйдя на знакомую улицу Сен-Жак рядом с воротами Шатле. Здесь, однако, его ожидал сюрприз: у самого поворота на Сен-Северен, прислонясь к стене дома, стоял Жак.

– Ты что же, уже проснулся? – спросил Филипп.

– Сударь, да ведь скоро уже полдень… – ответил Жак. – Вы опять смеетесь надо мной? То, что я долго сплю…

– Все, все, прости меня, Жак. Я сам не стал тебя будить. И, вообще, говорят, что сон полезен. Но что ты тут делаешь?

– Я жду вас, сударь.

– Почему именно здесь?

– Наш хозяин рассказал, что вы спрашивали про улицу Арси, правда мне пришлось очень изрядно постараться, чтобы вытянуть из него это. Города я, конечно, не знаю, но трактирщик объяснил мне, что стоя на углу Сен-Северен и Сен-Жак я не пропущу вас, когда вы будете возвращаться.

– Ну а зачем ты ждал меня?

– Вам могла потребоваться моя помощь, а меня не было… Вы могли быть в опасности. Я… Вы зря не разбудили меня. Я переживал, что вы ушли без меня из-за того, что я проспал…

Жак виновато опустил голову, а Филипп ощутил щемящую сердце смесь чувств радости, благодарности и своей вины. Трогательная забота, почти детская непосредственность Жака оказались спасительными и мгновенно излечили его от опустошения, нанесенного Гревской площадью. Филипп почувствовал, что его сердце оттаяло, обнял юношу рукой за плечи и голосом полным признательности произнес:

– Жак, я виноват перед тобой. Я никак не думал, что ты будешь настолько расстроен. Обещаю, что, если это будет возможно, всегда буду брать тебя с собой!

– Спасибо, сударь! – воспрянув духом, ответил Жак. – Вы увидите, что я смогу быть вам полезным!

– Я в этом ничуть не сомневаюсь, Жак. Ничуть не сомневаюсь.

Хозяин гостиницы встретил вернувшихся постояльцев обычной своей улыбкой, к которой в этот раз, как показалось Шато-Рено, примешивалось лукавство:

– Удалось ли вам, сударь, найти нужного человека?

Филипп не собирался разговаривать с трактирщиком, но на любезность пришлось ответить:

– Да. И я благодарю вас. Мне придется остаться у вас еще на несколько дней…

– Я счастлив, сударь, иметь такого гостя! Надеюсь, вам у меня нравится?

– Вполне, – Шато-Рено уже собрался покинуть, наконец, назойливого своей любезностью хозяина, но тот, покинув стойку и подойдя к Филиппу, понизил голос и заговорщицки продолжил:

– Если молодому господину скучно… Если хочется скрасить вечер… У меня есть на примете несколько подходящих молодых красоток на любой вкус… Настоящие парижанки! Вам стоит только изъявить желание, и они придут…

– Нет… спасибо, – Филипп растерянно, даже несколько испуганно посмотрел на трактирщика, – не нужно…

– Ну, если надумаете, сударь, – также хитро улыбаясь, произнес хозяин, – жду только слова…

Предложение трактирщика вызвало у Шато-Рено чувство брезгливости. Он и сам не понимал почему. Возможно, это было следствием воспитания. Строго, протестантского. Возможно, всплыли в голове образы этих самых «красоток», что зазывали к себе в переулках. Были среди них и вполне молодые и симпатичные, но по большей части потрепанные жизнью женщины разного возраста и привлекательности вызывали лишь сочувствие.

Не то чтобы Шато-Рено осуждал женщин, зарабатывающих таким образом – возможно, в их жизни не было выбора. Не осуждал он и мужчин – их клиентов, но сам представить себя таковым не мог. Одно дело дарить подарки хорошенькой служанке, за которой ты ухаживаешь, которой добиваешься и льстишь себя надеждой, что ее взаимность и уступчивость происходят не только от твоего господского положения, совсем другое – платить женщине, которая быть может и ненавидит тебя, но вынуждена улыбаться и ублажать, потому что это ее работа и деваться ей некуда…

***

Следующий день – четверг прошел в познавательных прогулках по предместьям, по острову Сите и набережной Лувра. Шато-Рено нашел дом, который принадлежал отцу и в котором так нравилось жить Филиппу в детстве, показал Жаку Нотр-Дам. Вместе они прошли по Новому мосту, осмотрели памятник королю Генриху, поставленный два года назад по велению вдовствующей королевы, побывали и у самого королевского дворца. В свои шестнадцать лет Жак до этой поездки вообще не бывал дальше Тюля, и увидеть своими глазами то, о чем он только читал или слышал было для него счастьем, которое он и не пытался скрывать. Да и сам Филипп был под изрядным, правда, в отличие от Жака, весьма противоречивым впечатлением от столицы.

Наконец настала пятница. Жак, стремясь смыть вину в глазах хозяина, в этот день проснулся как никогда рано, даже раньше Филиппа. Но до обеда делать было нечего.

– Жак, предлагаю заняться фехтованием, – предложил Шато-Рено.

– С удовольствием, сударь, но у меня ведь нет шпаги.

– Мы приобретем ее на Железной набережной.

В кузнечной мастерской Филипп выбрал Жаку простой и слегка облегченный клинок, а в соседней шорной – кожаную перевязь. Заодно, приобрел для себя понравившийся кинжал. Шато-Рено в свое время, как и положено, обучался фехтованию одновременно шпагой и кинжалом, но не слишком долго, и потому надеялся когда-нибудь освоить этот вид боя на более высоком уровне. Его клинок был новым, изготовленным для него по заказу отца, он был значительно легче старого фамильного, а потому пользоваться им можно было и без кинжала.

Два часа занятий во дворе гостиницы пролетели незаметно: Жак сумел выучить несколько новых приемов, а Филипп размялся и вспомнил кое-что из прежних уроков. После окончания тренировки еще не отдышавшийся Жак спросил:

– Сударь, а можно ли мне носить шпагу с собой?

– Можно, Жак, но я тебе не советую.

– Почему же?

– Как тебе объяснить… Видишь ли, ты еще не совсем хорошо владеешь этим оружием. Но ношение его обязывает им пользоваться… при необходимости, понимаешь?

– Не совсем, сударь. Ведь, я же и буду носить шпагу, чтобы при необходимости воспользоваться ею!

– Жак, если ты не дворянин и у тебя нет оружия, то в случае ссоры или драки ты можешь отступить, не вступать в борьбу с вооруженным человеком, и это не будет для тебя позорным и бесчестным поступком. Но если ты вооружен – изволь принять вызов, а ты, уж не обижайся, пока еще скверный фехтовальщик.

– И все равно, – упрямо произнес Жак, – если вы дозволяете, то я буду теперь носить шпагу!

– Да, ты не трус. Но тогда придется проводить наши занятия ежедневно – чтобы научиться хотя бы сносно владеть шпагой нужны постоянные тренировки.

– Я готов! – с энтузиазмом ответил молодой слуга.

– А теперь мне нужно идти на встречу. Я помню свое обещание, Жак, но сегодня я пойду один.

– Но как же, сударь…

– Поверь мне, это самое безопасное дело, которое только возможно в Париже, – улыбаясь говорил Шато-Рено. – К тому же, я планирую вернуться уже через пару часов, ты даже не успеешь начать волноваться.

– Хорошо, сударь… – грустно сказал Жак.

– И не вздумай ждать меня на каком-нибудь углу!

В этот раз Филипп выбрал другой путь. Он уже достаточно освоился в центре города, чтобы ни у кого не спрашивать дорогу и при этом не заплутать в бесчисленных переулках. В конце улицы Ла Гарп он свернул на мост Сен-Мишель, миновал Капеллу Людовика Святого и оказался перед Дворцом Сите – бывшей резиденцией королей, превращенной нынче в судебную палату, тюрьму и полицейскую администрацию, прозванную Консьержери. Впереди лежал, как всегда оживленный, мост Менял и мрачные серые башни Большого Шатле. Где-то здесь, в одном из этих зданий служил когда-то его отец. В голове Филиппа снова промелькнуло все, сказанное братом, все его подозрения и догадки. Опять всплыли старые вопросы, вопросы без ответов: что случилось в ту роковую ночь, почему отец не дошел до Шатле, кто может быть причастен к его исчезновению?

Занятый этими мыслями он свернул на Ломбардскую улицу и вышел на Арси с другой стороны от лавки тканей. Подойдя к знакомой двери, Шато-Рено постучал, но ответа не последовало. Постучал снова и вновь безрезультатно. Тогда он попробовал толкнуть дверь, но она оказалась заперта. Постучал в третий раз, уже сильнее, а потом еще, но все было тщетно.

«Странно, – подумал Филипп. – Может, лавочник забыл о встрече или его заняли срочные дела?»

Он помнил, что точное время не оговаривалось, но хозяин лавки обещал ждать в любое время после обеда. Что могло случиться? Почему дома нет хотя бы домочадцев? И что теперь делать? Побродив по окрестным улицам с час-полтора молодой человек вернулся и вновь постучал в дверь, но, как и в прежний раз, ответа не услышал. В недоумении он развернулся и направился в сторону Сите, решив прийти сюда еще раз вечером или завтра, но не успел сделать и пары десятков шагов, как кто-то за его спиной, совсем рядом произнес:

– Тысяча чертей! Вот так встреча, господин де Шато-Рено!

Вздрогнув от неожиданности, услышав свое имя в городе, где его почти никто не знал, Филипп обернулся и увидел перед собой светящегося улыбкой ночного знакомого из Жарнака:

– Вы помните, сударь? Меня зовут Рошфор!

Глава 4 Разговор со шпионом

– Я вас узнал, господин де Рошфор, – улыбнулся в ответ Филипп, – Как вы добрались до Люсона?

– Без приключений. Но, как я и предполагал, пришлось ехать дальше. Да, сударь!.. Вот уж не ожидал, что наша встреча произойдет так быстро, должно быть это Божье провидение!

– Это действительно неожиданно, ведь я случайно в Париже.

– Так, послушайте, Шато-Рено, вы куда-нибудь спешите? – деловым тоном спросил Рошфор.

– Прямо сейчас – никуда.

– Нашу встречу нужно отметить! И даже не пытайтесь отговориться, я все-равно вас не отпущу.

– Что ж, я не против, да и до вечера мне нечего делать.

– Тогда идемте ко мне, я угощу вас, поверьте, вполне достойным такого события ужином.

Рошфор подхватил Шато-Рено за руку и указав куда-то в сторону Лувра, буквально, повлек за собой:

– Нам на улицу Сент-Оноре, а потом идти не более четверти часа.

Увлекаемый Рошфором Филипп и не думал сопротивляться. Неожиданная встреча эта, что и говорить, была ему приятна, она сулила ответы на многие вопросы, и вообще, его тянуло к этому человеку, поэтому он всего лишь спросил:

– Где же вы живете?

– Вы не поверите, но живу я в монастыре, – весело ответил Рошфор.

– В монастыре?

– Да, представьте. В предместье Сент-Оноре есть монастырь капуцинов. Там даже два монастыря: один мужской, другой женский. Я, понятное дело, проживаю в мужском.

– Вы не похожи на послушника, – ответил Шато-Рено, невольно приняв шутливый тон собеседника.

– Пока у меня таких планов нет – я всего лишь гость монастыря. Но гость уважаемый, поэтому монахи, хоть сами и делают вид, что зябнут в аскетизме и строгости, обо мне заботятся, как если бы я жил в лучшей гостинице! Вы вскоре оцените, на что они способны!

– Признаться, я никогда не бывал в монастыре.

– И я догадываюсь почему – ведь вы гугенот?

– Во мне сразу виден протестант? – немного удивился Филипп, ведь он выполнил просьбу брата и еще в Ла-Рошели сменил свой черный наряд и шляпу.

– Теперь уже меньше, – ответил Рошфор. – но во время нашей первой встречи это бросалось в глаза.

Филипп вспомнил, что в Жарнаке они заходили в «Красного петуха», и у Рошфора была возможность рассмотреть его. Вдруг его голову, словно молния, посетила догадка и он незамедлительно ее озвучил:

– Так вы для этого завернули в «Красного петуха», чтобы рассмотреть меня? Ведь вы провели в гостинице всего лишь несколько минут, не ели и лошади не дали отдохнуть, тогда в чем была цель?

– Браво, Шато-Рено, браво! Все так, но цель была не одна.

– Какой же была вторая?

– Показать вам себя.

– Но зачем?

– Хотя бы затем, что когда мы встретились сегодня, то сразу узнали друг друга. Согласитесь – это неплохо.

– Вы планировали встретиться со мной? Для чего?

– Я не планировал, но уж если бы судьба свела нас, то хотел бы узнать своего спасителя. Вы, надеюсь, помните, что я ваш должник? Провидению было угодно, чтобы наша встреча произошла почти мгновенно, ведь еще не прошло и двух недель.

– Да, это удивительно…

– Если первая наша встреча – счастливое стечение обстоятельств, то вторую просто как чудом и не назовешь. Но, с другой стороны, мы не можем знать всех событий и взаимосвязей этого мира. Быть может, то, что кажется нам чудом, на самом деле было неизбежностью? В любом случае я рад, что смогу начать возмещать вам долг. Для начала хотя бы ужином.

– Господин де Рошфор, я не считаю вас обязанным мне, то что я делал было продиктовано моей честью…

– Да, это благородно, даже слишком. Но я-то считаю себя обязанным. В конце концов, я весьма дорого ценю свою жизнь. И прошу вас, Шато-Рено, называйте меня просто Рошфором. Я всего на несколько лет вас старше, а учитывая обстоятельства нашего знакомства…

За разговором они прошли всю улицу Сент-Оноре до старых городских ворот и оказались в одноименном предместье. Оно было еще не так плотно застроено, как южные пригороды Парижа, вроде Сен-Жермена и Сен-Марселя или восточного Сент-Антуана, но было довольно престижным местом из-за близости королевской резиденции. Как раз слева виднелся дворец Тюильри, соединенный новой галереей с Лувром, справа же доносилось ржание лошадей от конского рынка. Пройдя еще пару кварталов Рошфор, указал на спрятанное за стеной и деревьями здание:

– Вот моя обитель, а это вход. Я живу во флигеле, несколько отдельном от самого монастыря, но на его территории. Кстати, если не секрет, где остановились вы?

– В гостинице «Капуцин» на улице Ла Гарп, – ответил Филипп.

– Вот так совпадение! – удивленно произнес Рошфор. – Я – в монастыре капуцинов, вы – в гостинице «Капуцин». И не захочешь, да поверишь в Привидение! Прошу вас, мой друг.

Рошфор открыл калитку в стене и пропустил вперед Филиппа. За калиткой был небольшой ухоженный сад с высокими и основательными дубами и вязами, за ним виднелись церковь и монастырские корпуса, а одна из тропинок вела к двухэтажной пристройке, скрытой наполовину кустами и деревьями.

– Я живу на втором этаже, а на первом живут еще трое господ, так что здесь, в своем роде, маленькая монастырская гостиница, – рассказывал Рошфор, поднимаясь с гостем по лестнице. – А вот и мои апартаменты.

С этими словами он открыл дверь и впустил Шато-Рено в небольшую, но хорошо обставленную квартирку, состоящую из прихожей и, на первый взгляд, двух или трех комнат, одна из которых была, очевидно, гостиной.

– Располагайтесь, друг мой. Надеюсь, вы разрешите называть вас моим другом, Шато-Рено?

– Почту за честь.

– И, разумеется, считайте своим другом и меня, – со всей серьезностью произнес Рошфор и тут же снова перешел на свой привычный шутливый тон. – Но где же этот лентяй? Пико, бездельник, живо выползай сюда!

На этот призыв открылась маленькая, не замеченная Филиппом дверка то ли в каморку, то ли в кладовую, из которой появился заспанный и взъерошенный молодой человек. Он был очень высок, крайне худощав, а в волосах у него застряло несколько соломин. Увидев гостя и хозяина, он замер и с вопросительным выражением своей мятой физиономии стал смотреть на Рошфора.

– У меня гость, Пико, так что беги немедленно к брату Бернару и скажи ему, чтобы подал самый роскошный ужин, какой только сумеют приготовить в этой богоспасаемой обители. И не забудь принести пару кувшинов лучшего кларета из Бордо!

Когда молодой человек, действительно бегом, умчался исполнять поручение, Рошфор пояснил гостю:

– Это мой слуга. Парень смекалистый и расторопный, но спать может двадцать четыре часа в сутки.

– Думаю, это свойство всех молодых слуг, – ответил с улыбкой Шато-Рено, вспомнив Жака.

– Да, но этот – нечто особенное. Однажды, после долгой поездки он так устал, что проспал два дня! Я даже было подумал, что он умер. С тех пор я редко беру его в путешествия.

– А вы часто путешествуете?

– Да, ведь я нахожусь на службе. Разъезжать приходится изрядно, порою просто жить в седле. Иногда мне кажется, что в дороге я провожу в разы больше времени, чем дома, если считать домом монастырь.

Дверь открылась, и в комнату вошел Пико с двумя кувшинами и блюдом с фруктами. Соломы в волосах больше не было, одежда выглядела опрятной, а весь вид его из заспанного и непонимающего превратился в образцово-услужливый. Установив все на столе, добавив бокалы и налив в них вино, он со всей торжественностью, на которую только был способен, словно слуга во дворце вельможи, объявил:

– Сударь, брат Бернар пообещал, что ужин будет готов через три четверти часа или чуть позже. Не желают ли господа еще что-нибудь?

– Не желают, – ответил Рошфор. – Иди к братьям и поучись готовить, господин лентяй. А потом помоги им доставить ужин. Марш!

– Вы прямо муштруете парня, – сказал Филипп, когда Пико скрылся за дверью.

– Напротив, кажется, я его совсем избаловал. Эти слуги – народ такой: чем меньше их заставляешь работать, тем больше они ленятся и садятся на шею хозяина. По вашим словам, я понял, что у вас тоже есть слуга, который любит поспать?

– Да, Жаку шестнадцать, и он тоже соня. Правда, он не без успехов борется со своей привычкой.

– Но в Жарнаке, видимо, привычка поборола его? – улыбнулся Рошфор. – Кстати, уж если речь зашла о наших ночных приключениях, то я полагаю у вас возникло множество вопросов. Вы из благородства и скромности, которые тут совершенно излишни, не спрашиваете меня, но я не могу представить, чтобы человеку в вашем возрасте подобное было бы неинтересно.

– Вы правы, я часто вспоминал о той ночи и строил догадки, но выпытывать чужие тайны не хочу.

– А как же подслушанный разговор в «Красном петухе»? – снова улыбнулся Рошфор. – Ну, ну, не надо стесняться, подслушать разговор двух негодяев – дело вполне праведное. Но из этого я делаю вывод, что вас, впрочем, как и большинство людей, интересуют загадки и тайны. Меня, например, они интересуют очень. Поэтому я и выбрал себе такой род занятий.

– Простите, и какое же это занятие?

– Ну что же, для начала мне, видимо, придется рассказать кое-что о себе, а уж потом ответить на ваши вопросы. Вы спрашиваете, чем я занимаюсь? Так вот – я служу. Служу духовному лицу, даже двум духовным лицам. Я не буду скрывать от вас кому, все-равно многие знают об этом, хотя я и стараюсь лишний раз не распространяться. Первое лицо – это монах капуцинского ордена отец Жозеф. Вы вряд ли о нем слышали, но среди католического духовенства он заслужил немалую популярность своими проповедями. Его даже прозвали Жозефом Парижским. Сам отец Жозеф является другом второго духовного лица, которому я служу – господина дю Плесси де Ришелье, епископа Люсона. Про него вы, возможно, слышали.

– Кажется, он служит у королевы-матери? – неуверенно произнес Шато-Рено.

– Да, он возглавляет ее секретариат, а еще он капеллан молодой королевы Анны Австрийской, но официальные должности не отражают весь масштаб его деятельности. Благодаря влиянию на королеву-мать и на Кончини он, в определенном смысле конечно же, руководит Королевским Советом. Вернее, пока руководит. В мае пост главы Совета отдан принцу Конде. Это была вынужденная мера, среди прочих. Только так двор сумел погасить вновь разгорающуюся войну. В настоящее время епископ Люсонский отбыл в Бурж вести переговоры с Конде и его сторонниками об условиях их возвращения в Париж. Кстати, во всем, что я говорю нет никакой тайны, всем парижским интриганам известны эти расклады при дворе в мельчайших деталях, но вам в провинции они могут быть и неизвестны.

– До нас они доходят с опозданием и сильно искаженные.

– Неудивительно. Тем более что в политике все меняется подчас стремительно. Вчерашние друзья становятся врагами, а враги – лучшими друзьями, на которых во всем можно положиться больше, чем на брата. Меняются обстоятельства, цели, возможности, неизменными остаются только людские пороки. Вот на них-то и нужно делать ставку.

– Не все люди порочны, я думаю.

– А я думаю, что мы просто недостаточно знаем о них.

– Вы так разочаровались в людях, что больше не верите в их добродетель и порядочность?

– Да нет, конечно… Я не настолько циничен, как хочу показаться, просто в силу своих занятий изрядно повидал таких божьих созданий, кому и в аду-то будет трудно найти местечко.

– Могу ли я спросить, в чем состоит ваша служба?

– Конечно, спрашивайте. Спрашивайте, что хотите, я все-равно расскажу вам не больше того, что смогу. А насчет службы… Я – шпион.

– Шпион? То есть вы выслеживаете людей, выведываете их тайны, а потом доносите на них?

– Ну… и такое бывает тоже. Но это не главное. Я назвался шпионом, чтобы вам было понятно. Я не стесняюсь этого слова, хотя прекрасно понимаю, сколь оно унижает, особенно дворянина. Было бы правильнее, назвать то, чем я занимаюсь разведыванием или разведкой, а иногда – контрразведкой. Но ведь и это не все. Я не только раскрываю чужие тайны и замыслы, но и пытаюсь противодействовать им. Разумеется, не один – у отца Жозефа много агентов.

– А что вы подразумеваете под словами разведка и контрразведка? – спросил Шато-Рено, которого эта тема заинтересовала.

– Разведка – это в основном сбор информации. Самой разной и самыми разными способами. Нужно знать, как можно больше о своих врагах, их целях, планах, возможностях, а также о своих друзьях и союзниках.

– Зачем?

– Чтобы те люди, кто обладают этими знаниями, могли принимать правильные решения. В политике, на войне если ты обладаешь большей информацией, то имеешь преимущество, тем ближе ты к победе, это же очевидно.

– А контрразведка?

– Это, наоборот, создание препятствий для деятельности разведки противника. Нужно скрыть от него свои замыслы, чтобы преимущества не получил он.

– И что для этого нужно делать?

– Вы хотите спросить, какие средства используются в нашем деле? Разные. Не скрою, порой жестокие, даже безнравственные. В ход могут идти подкуп, шантаж, угрозы, вообще чаще приходиться полагаться на человеческие пороки, нежели добродетели. Оправданием может служить то, что противник использует против тебя такие же методы. Вспомните, всего пару недель назад меня хотели убить из-за каких-то несчастных бумаг. Я уж не говорю об обмане, предательствах и прочих радостях, которыми наполнена жизнь шпиона.

– Это довольно жестокое занятие…

– Не более, чем многие другие. Возьмем, к примеру, войну. На ней ведь, говорят, все средства хороши.

– На войне все честно: там враг, а тут свои.

– А чем честнее стрелять во вражеского солдата, который – вы же не знаете – может быть замечательным человеком, а вся вина его лишь в том, что он идет в чужом строю? В нашем деле хоть понятно за что. Во всяком случае, чаще, чем на войне. К тому же на войне гибнут тысячи и даже десятки тысяч людей, при этом, как правило, довольно бессмысленно, а наша работа малой кровью и малыми жертвами зачастую, наоборот, предотвращает войну или позволяет достигать нужных целей без оной. По сути, наша работа – это тоже война, но тайная, скрытая от большинства людей.