Честная сторона лжи

– Вы ее видели?

– Приходилось.

– Значит, она тоже…

– Вот этого я не могу утверждать, но теперь это не важно – они все скрылись.

– Почему?

– Я сам хотел бы знать. Но, что уж точно – они больше не появятся в лавке, и вы никак не сможете выполнить ваше поручение.

– Я, если честно, несколько озадачен всем, что вы рассказали.

– Озадачишься тут…

– Получается, мой брат и его компания имели дело с испанскими шпионами?

– Не расстраивайтесь, с ними имели дело куча народу. На них же не написано, что они шпионы.

– Выходит, теперь я могу остаться в Париже…

– И мы можем вместе кое-что разузнать о нашем деле. Кстати, разбирать пыльные архивы в Консьержери одному – малоприятное занятие. Вы могли бы мне помочь, например, завтра с утра.

– С радостью, но как мы там окажемся?

– Я получил разрешение и даже успел сегодня побывать там.

– Вы что-нибудь нашли?

– Там – нет. Пока. Зато я узнал, где сейчас находится барон де Куртомер.

– Тот самый?

– Тот самый. Я намереваюсь съездить к нему на днях. Это недалеко, рядом с Мо. При удаче можно обернуться за день.

– Где это, Мо?

– Маленький городок примерно в десяти лье к востоку от Парижа.

– Разве род Куртомеров не из Нормандии?

– Вроде бы, но сейчас барон живет в другом своем поместье.

– Я могу поехать с вами.

– Не обижайтесь, мой друг, но с бароном, как и с де Фонтисом, я планирую поговорить в одиночку. Поверьте моему опыту – люди более откровенны наедине.

– А когда вы поговорите с де Фонтисом?

– После того, как мы закончим разбирать архивы в Палате суда. Видите ли, генерал-лейтенант Шатле человек умный и очень непростой. Я не могу знать, как повернется беседа и в чем интерес де Фонтиса. Судя по вашим словам, он не заинтересован в расследовании, тогда он сможет помешать нам искать в архивах или принять меры, чтобы нужные документы исчезли.

– Вы всегда просчитываете наперед все ходы…

– Если бы… Итак, завтра утром я жду вас за мостом Сен-Мишель. В девять часов будет не поздно?

– Нет, я встаю рано.

– Отлично. А теперь, кажется, нам уже несут ужин. Предадимся же греху чревоугодия! Право, это не самый страшный грех в этом мире.

***

На следующий день ровно в девять утра Шато-Рено подошел к месту встречи. В толчее людей среди лавок торговцев Филипп пытался найти своего друга, но ему пришлось пройти весь мост, пока он не увидел его, стоящего рядом с воротами недалеко от Капеллы. Рошфор тоже увидел Филиппа, и, поздоровавшись, сразу провел во двор Консьержери к неприметной двери.

– Мы сейчас поднимемся на второй этаж к мэтру Суше, – объяснил Рошфор, открывая дверь. – Он проведет нас в нужную комнату.

На втором этаже в небольшой комнатке Филипп увидел скрюченного за столом маленького пожилого, совсем седого человечка, одетого во все черное. Человечек в черном обернулся, встал и, не разгибая спины и прихрамывая, сделал несколько шагов навстречу. Рошфор первым приветствовал хозяина самой лучезарной из своих улыбок:

– Здравствуйте, мэтр Суше!

– Доброе утро, господа, – ответил дребезжащим голосом человек в черном. – Что вам угодно?

– То есть… – растерялся немного Рошфор, – мы же договаривались вчера, мэтр Суше!

– Ах, да! Запамятовал, извините. Значит, вы хотите посмотреть архивы… Ну что ж, раз господин советник не против, то и я возражать не смею. Идите за мной. Какой год вас интересует?

– Шестьсот десятый, мэтр.

– Десятый… Да… это был несчастный год, – продолжал говорить мэтр Суше, ведя гостей через пыльные комнаты со стеллажами, на которых стояли стопки бумаг, папок и книг. – Впрочем, если почитать, что написано в этих бумагах, то каждый год, каждый месяц и каждый день покажутся несчастными. Вот мы и пришли, господа. На этих полках дела за десятый год. Они должны располагаться по месяцам по порядку, но… порядка тут, к сожалению, мало. Можете читать за тем столом, а я не буду мешать вам.

– Благодарю, вас мэтр Суше, – поблагодарил Рошфор и, когда человек в черном вышел, обернулся к Филиппу:

– Ну что, мой друг, мы в начале титанического труда. Если я правильно понимаю, то майские дела должны находиться где-то на этой полке.

– Здесь работы не на один день, – произнес Шато-Рено, оглядывая стеллажи.

– Тогда приступим прямо сейчас, чтобы закончить побыстрее.

Порядка на полках, действительно, было мало, месяца были перепутаны. Пришлось пересматривать все полки десятого года. Въевшаяся в бумагу пыль проникала в глаза и нос, заставляла чихать, но работа постепенно двигалась. Стопки бумаг и папок просматривали сначала на столе, а потом убирали обратно. Наконец стали появляться материалы, связанные с убийством короля. Здесь работа сразу замедлилась, ведь приходилось читать документы. Шато-Рено и Рошфор делились друг с другом интересными находками, но все они были связаны либо с уже известными фактами, либо не имели отношения к поискам.

Лишь когда время подошло к полудню, Рошфору попался документ, который он тотчас показал Шато-Рено:

– Взгляните, мой друг, это опрос кучера королевской кареты. Прочтите его.

Филипп взял бумагу и уже начавшими слезиться от пыли глазами прочитал ее. В нем были ответы королевского кучера, некоего Альфонса Переньяка, на вопросы дознавателя. Среди прочих подробностей он сообщал, что получил приказ подготовить к выезду открытую карету, так как король решил отправиться к герцогу Вандому19, но, когда его величество со своими спутниками уже сидели в карете, внезапно Генрих Четвертый изменил планы. Выезжая из ворот Лувра, Переньяк получил через маркиза де Лавардена, сидящего ближе всех к вознице, приказ ехать в Арсенал к больному герцогу Сюлли.

– Вы понимаете, что из этого следует, Шато-Рено? – спросил Рошфор.

– То, что о пути следования короля знали лишь те, кто сопровождал его, – ответил Филипп.

– И если на улице Жестянщиков карета короля была блокирована намеренно, то засада могла быть подготовлена только с помощью тех, кто находился рядом с королем в ту роковую поездку.

– Следовательно, организатор убийства ехал рядом с королем?

– Не обязательно организатор, но как минимум сообщник. Он мог шепнуть о маршруте короля своему слуге, уже находясь в карете, а мог и открыто сказать сопровождавшим его людям куда он направляется. Даже если он просто громко повторил приказ короля о смене маршрута, то этого было бы достаточно – тот, кому нужно, услышал бы.

– Но о смене маршрута случайно мог услышать и кто-нибудь рядом с каретой.

– Да, существует и такая вероятность, но она мне кажется незначительной. Обратите внимание: карета или повозка была открытой, имелся только балдахин. Если бы король отдал приказ вознице достаточно громко, то он бы его услышал, тогда не потребовался бы посредник в лице Лавардена. В любом случае нам не узнать теперь, кто находился рядом с каретой, когда она выезжала из Лувра.

– Человек, знавший, что короля убьют ехал с ним рядом, говорил с его величеством, улыбался ему…

– Да, согласен, это редкостный мерзавец, – с нарочито преувеличенным возмущением сказал Рошфор. – Поверить не могу, что среди благородных господ встречаются такие подонки!

– У меня это не вызывает веселья, – грустно произнес Филипп.

– Да уж, тут плакать надо. Но это не главное, а главное то, что теперь мы можем очертить круг подозреваемых. Продолжайте искать на полках за десятый год, а я кое-что поищу в году одиннадцатом.

– Зачем?

– Вы слышали когда-нибудь о госпоже д`Эскоман?

– Никогда.

– Эта дама служила горничной у маркизы де Верней, а после убийства короля выдвинула обвинения против своей госпожи и герцога д`Эпернона. Она утверждала, что маркиза и герцог уже давно замыслили покушение на Генриха Четвертого и были в связи с испанским королем. Было громкое и долгое судебное разбирательство, но в результате д`Эскоман приговорили к пожизненному заключению за лжесвидетельство. Я хочу найти и эти материалы, ведь герцог д`Эпернон один из тех, кто был в королевской повозке в день убийства.

Уже было далеко за полдень. Филиппу казалось, что архивная пыль проникла всюду: под одежду, в горло, в легкие, в глаза; весь мир вокруг был пропитан ею, и пыль стала частью его самого. Прочитанные документы давали массу подробностей того злополучного майского дня, но ни намека на того, кто мог быть причастным к заговору. Филипп обнаружил несколько опросных листов вельмож, что сопровождали короля. Трое из них – Лаварден, Роклор и д`Эпернон также упомянули о смене маршрута по приказу короля. Стал ясен и полный список лиц, сидевших в королевской повозке. Показания же о количестве и расположении охраны, о причине затора на улице Жестянщиков и реакции на него конвоя и, наконец, непосредственно о нападении убийцы довольно сильно разнились. Показаний барона де Куртомера, как и других охранников, не обнаружилось.

Вскоре стали попадаться бумаги, касающиеся пребывания Равальяка в Консьержери. Первый же документ озадачил Шато-Рено. Это был протокол от семнадцатого мая, о доставке и помещении в камеру Равальяка. Вопрос о том, где же находился преступник до этого, разрешился в самом конце листа припиской, где говорилось, что Равальяк доставлен в Консьержери и сдан охране тюрьмы людьми герцога д`Эпернона.

– Крайне интересно, – задумчиво произнес Рошфор, прочитав бумагу. – Значит, д`Эпернон три дня держал убийцу у себя… Зачем же это ему было нужно?

Но тут Филипп неожиданно увидел еще один документ, который вызвал у него столько удивления, что он почти вскричал:

– Рошфор! Посмотрите, это писал мой отец! Невероятно…

– Дайте-ка взглянуть, – быстро произнес Рошфор, и вместе с Филиппом прочитал найденный листок.

Это был первый лист протокола допроса Равальяка, который вел советник Симон де Шато-Рено. Лист был заполнен едва на половину и содержал всего несколько формальных вопросов о месте и годе рождения допрашиваемого, его месте жительства и роде занятий. Последний ответ был прерван на середине предложения, далее была огромная клякса, даже не клякса, а будто просто разлитые чернила, и весь лист был перечеркнут крест на крест.

– Ваш батюшка, оказывается, допрашивал Равальяка. И, судя по всему, это был первый допрос преступника в Консьержери. Нужно поискать сам протокол.

Филипп стал рыться в бумагах дальше, стремясь найти протокол допроса, но ничего не нашел. Вернее, нашел несколько допросных листов от восемнадцатого мая и далее, но они велись уже другими людьми. Наконец одним из последних был найден протокол допроса Равальяка непосредственно во время казни двадцать седьмого мая на Гревской площади. В протоколе были подробно зафиксированы все ее этапы. Собственно, это была не просто казнь, а пытка: сначала его правую руку, убившую короля, облили серной кислотой, затем поливали место ожога свинцом, кипящем маслом и горящей смолой. После щипцами вырывали куски плоти несчастного. Дознаватели при этом задавали преступнику один и тот же вопрос – кто был его сообщником, но ответа не получали. Лишь перед самым четвертованием, когда в его конечности уже впрягли лошадей, Равальяк попросил, чтобы люди вокруг спели Salve Regina20, но толпа ответила проклятьями. Видимо потрясенный реакцией толпы, Равальяк произнес: «Меня обманули, когда сказали, что удар, который я нанесу, сделает народ счастливым». Это был единственный встреченный в бумагах архива намек на то, что убийца мог действовать не один. Финал казни, как следовало из протокола, был просто кошмарен. Лошади не смогли вырвать конечности из суставов четвертуемого и палачам пришлось тесаком подрубать их. Все это время преступник был в сознании…

Чудовищность этого действа, записанная сухим канцелярским языком, потрясла Шато-Рено. Он словно увидел своими глазами мучения и стоны преступника, его сердце сжималось от боли, испытываемой этим человеком, как от своей, ужас проникал в каждую частичку души, когда он представлял, что чувствовал и о чем думал этот несчастный в последние минуты соей жизни. Да, именно несчастный. Дочитав протокол до конца, Филипп испытывал к цареубийце только жалость и сострадание, а ненависть к преступнику словно растворилась и исчезла в его боле, криках, стонах…

– Знаете, Шато-Рено, я устал, – сказал бодрым тоном Рошфор. – Я так пропылился, что сам себя чувствую архивом и готов лечь на полку. Меня теперь придется выбивать, как пыльный мешок.

– Тогда закончим на сегодня. Чтобы просмотреть оставшиеся полки нам будет достаточно следующего дня.

– Несомненно. А сейчас предлагаю обсудить наши находки у меня за трапезой. Надеюсь, мои ужины не перестали вам нравиться?

– Это лучшие ужины, что я видел!

– Я скажу отцу Бернару, он будет счастлив.

– Я, признаться, очень голоден, но, боюсь, вы меня так избалуете, что другая трапеза мне будет казаться пресной.

– Могу устроить вас в мой монастырь, – весело сказал Рошфор, – но тогда вам придется стать шпионом. Кстати, перед тем как мы покинем вотчину мэтра Суше я хотел бы знать, что вы намерены делать с тем листком, который отложили в сторону?

– Это бумага, написанная рукою отца…

– Я понимаю. Вы хотите оставить ее себе?

– Хотел бы, она… дорога мне, но…

– Так чего вы ждете, берите ее.

– Взять ее было бы нечестно.

– Опять ваша щепетильность! Тогда ее возьму я. Потом отдам вам. В конце концов, воровать документы – моя профессия.

– Нет. Это ничего не меняет. Тогда уж лучше его возьму я.

– Ну и слава Богу. Идемте, Шато-Рено, вдохнем по глотку свежего парижского воздуха!

Попрощавшись с мэтром Суше и пообещав зайти еще, друзья вышли во двор Консьержери и направились в сторону Сент-Оноре. После затхлости пыльного архива парижский воздух, пропитанный запахом тухлятины из рыбных и мясных лавок за мостом Менял, и впрямь показался свежим. По дороге Рошфор рассказывал забавные истории из жизни Парижа, то ли выдуманные, то ли правдивые; о деле они заговорили только в квартире на втором этаже. Правда, не сразу – у самого флигеля к ним подошел монах:

– Добрый день, господин де Рошфор. Отец Жозеф хочет срочно видеть вас.

– Хорошо, отец Ансельм, я только провожу своего гостя наверх.

Попросив Филиппа располагаться, как у себя дома и отдав распоряжения Пико, хозяин жилища вышел и вернулся минут через десять:

– Наши планы немного меняются, друг мой. Я извиняюсь, но завтра, к сожалению, должен уехать, вероятно дня на два.

– Это не страшно.

– Да, но мы потеряем два дня…

– Я могу завтра съездить в Мо, разыскать Куртомера.

– Что ж… – задумался на секунду Рошфор, – Пожалуй, это разумно. Вы можете при случае упомянуть вашего брата, он же говорил с ним. Мне хотелось бы, чтобы вы выяснили среди прочего несколько моментов. Во-первых, конечно, – о попытке убить Равальяка после того, как он нанес удары королю. Во-вторых, – кто эту попытку предотвратил. В материалах дела несколько раз упоминается, что герцог д`Эпернон остановил толпу. Нам, как вы понимаете, это крайне важно узнать. И, наконец, хотелось бы выяснить как вел себя каждый из спутников короля при нападении убийцы. Тут, боюсь, барон ничего не вспомнит, но попытаться стоит.

– Хорошо, я попробую выяснить все это.

– Я совершенно ничего не знаю об этом человеке, так что вам придется разбираться в нем на месте. Попробуйте сначала понять, что он из себя представляет, его характер, убеждения, тогда вам будет легче наладить с ним контакт, понимаете?

– Понимаю, – ответил Филипп.

Тут открылась дверь, и Пико с монахами повторили уже привычный ритуал подачи ужина. Дальнейшая беседа проходила за трапезой, прерываемая лишь появлениями слуги, чтобы долить вино, принести десерт и убрать со стола пустые тарелки.

– А теперь подведем итоги сегодняшних поисков, – начал Рошфор, когда приятели утолили первый голод. – Начнем, пожалуй, с вашего батюшки, ведь это и есть наша главная цель.

– Главное – подтвердилась связь его исчезновения с убийством короля.

– Безусловно. Он исчез после допроса Равальяка, а протоколы были изъяты или уничтожены.

– Мы еще не закончили проверять все полки…

– Уверен, мы ничего не найдем. Остался испорченный лист, по-видимому, кому-то он не показался опасным.

– Осталось выяснить кому.

– И мы ответим на вопрос, кто виновен в гибели вашего отца.

– То же самое мне говорил Николя… Значит, отец узнал на допросе про что-то очень важное. Или про кого-то?

– Без сомнений, иначе зачем вообще было проворачивать все это. Но меня еще интересует и то, как он это сделал. На всех последующих допросах, даже с пытками, Равальяк не сообщил ничего интересного. Как же ваш батюшка добился от него того, чего не добились другие следователи и палачи?

– Теперь мы не узнаем…

– Если это так, если ваш отец смог узнать нечто настолько важное, то он, конечно, был незаурядным и талантливым человеком – за один вечер найти подход к такому как Равальяк дорогого стоит. И я не льщу вашим сыновним чувствам, поверьте. Просто хорошо представляю, о чем говорю, ведь я тоже порой бывал в роли дознавателя…

– Странно… – задумчиво произнес Шато-Рено. – Ведь Равальяк остался в тюрьме, его продолжали допрашивать и даже пытать… То, что он ничего не сказал – это понятно, но почему те люди, которые так испугались его первого допроса, позволили его допрашивать другим следователям? Это означает, они были уверены, что он ничего не расскажет?

– Я тоже обратил внимание на эту странность. Правда, вопросы, задаваемые Равальяку, не отличались большим разнообразием… Мне кажется, что убийца действительно не знал всей подноготной этой истории, он был уверен, что действует сам, один. Это прекрасно понимали и те, кто мог бы бояться его показаний – Равальяку нечего было рассказать напрямую… Очевидно, ваш отец зашел с другой стороны и смог узнать у Равальяка то, чего он и сам не знал.

– Но все это не дает нам никаких зацепок. Мы не знаем, кто приходил за отцом, и мы не знаем, кто уничтожил протоколы, а значит мы не знаем, кто за всем этим стоит.

– Да, с этой стороны, если мы не обнаружим в архиве еще чего-нибудь интересного, нам не подобраться. Правда, у нас еще есть де Фонтис, но эту глыбу мы оставим на потом.

– Тогда остается второй путь – убийство короля.

– Этот путь кажется легче, но он более зыбок и чреват ошибками. Мы запросто можем свернуть не на ту дорогу. Какое-никакое, а следствие все же было, значит тут нет простых и очевидных решений. Нельзя отвергать ни одной из семи версий.

– Семи?

– По числу вельмож, сидевших в карете с королем. Но версий может быть и больше. Нужно для начала, в общих чертах, обрисовать их и заняться самыми вероятными.

– Я лишь немного наслышан об этих людях.

– Подробности придется выяснять позже. Я тут на днях порасспрашивал отца Жозефа, что-то знал сам, в общем, кое-что мне известно уже сейчас – это знатные и известные аристократы, их жизнь на виду.

– С кого начнем?

– С самых маловероятных кандидатов. Итак, пункт первый – Эркюль де Роган, герцог де Монбазон. Если бы не правило, что нельзя отвергать никакую из версий, я бы вообще не рассматривал его как кандидата в заговорщики. Этот человек – настоящий философ, эпикуреец21, за ним неизвестно никаких серьезных грехов, кроме расточительства, но главное – он был ранен, пытаясь отвести удар Равальяка от короля.

– Думаю, это снимает с него подозрения.

– Думаю, да. К тому же он был в плохих отношениях с королевой, став регентшей она вынудила его уехать, можно сказать, в ссылку.

– Тогда номер второй.

– Номер второй – Антуан де Роклор. Представить его заговорщиком я, честно говоря, тоже не могу. Весельчак, известный своей щедростью и умом. Его грубоватые шутки и остроты соперничали с королевскими, а это, говорят, было не просто. Он был с королем с самого его детства, принимал участие во всех его битвах, вообще всю жизнь провел рядом с ним. От смерти Генриха он не приобрел ничего, но утратил почти все влияние.

– Следовательно, и он вне подозрений.

– По крайней мере, пока.

– Кто третий?

– Жак де Комон, маркиз де ла Форс. Он также участвовал в битвах короля Генриха, никогда не изменял ему, бывал ранен. Но к тому же он яростный гугенот. Я слышал, во время резни Варфоломеевской ночи ему пришлось лежать под окровавленными телами отца и брата, притворившись мертвым. Для него важнее всего защита прав протестантов, а король являлся единственной их гарантией. Не представляю, зачем бы ему понадобилась смерть Генриха.

– Тогда его тоже пока пропускаем.

– Да, тем более дальше пойдут персонажи поинтереснее. Шарль дю Плесси-Лианкур, граф де Бомон – первый конюший, губернатор Парижа и Иль-де-Франса. Он всем был обязан королю Генриху, и прежде всего – своей женой. Лианкур женат на потрясающей женщине, легенде двора, известной своей добродетелью и благотворительностью. Ее история многим известна. Маркиза де Гершевиль, овдовев в двадцать лет, стала объектом такой страсти короля, что он буквально не давал ей прохода, предлагал даже стать его женой. Рассказывали про один случай, когда Генрих, доведенный до крайности своими чувствами, один, ночью, под дождем пришел к ней домой, рассчитывая на то, что короля не посмеют оставить на улице. Маркиза, разумеется, пустила его, но сама покинула собственный дом, уехав ночевать к друзьям. В конце концов король сдался, но сохранил к маркизе самое глубокое уважение, которое подчеркивал при каждом случае. Он сделал ее первой фрейлиной Марии Медичи, хотел найти ей достойного ее добродетелей мужа и выбрал Лианкура. Мне довелось как-то видеть мадам де Гершевиль. Она уже не молода, но я не встречал женщины такой красоты и очарования. И Лианкур, кажется, очень счастлив с ней.

– Значит, и его мы исключаем?

– Мне он представляется маловероятным претендентом, почти невозможным. И уж точно, он ничего не приобрел со смертью короля, скорее наоборот. Поэтому перейдем к оставшимся троим.

– Д`Эпернона вы, видимо, готовите на самый конец? – улыбнулся Филипп.

– Безусловно, он требует особенных разбирательств. А следующим бы я поставил маркиза Лавардена. Он прошел долгий и тяжелый путь настоящего солдата, то есть переходил на сторону противника при всяком удобном и неудобном случае. В конце концов король Генрих купил его верность званием маршала и губернаторством Мена. Такой человек мог продать кого угодно. Одно смущает: Лаварден ничего не получил от убийства короля. Года два назад он умер.

– Из показаний возницы следует, что именно Лаварден передал приказ короля о смене маршрута, значит именно он мог быть тем сообщником…

– Вполне, даже очень вероятно. Хотя пока без доказательств.

– Осталось еще двое.

– Совершенно верно. Итак, шестым был маркиз Мирабо, настоящее имя которого Рикетти. Он выходец из Флоренции, его семья еще при Екатерине Медичи22 купила себе титул маркиза. Это был, пожалуй, единственный человек из друзей королевы, к которому король Генрих относился с симпатией. В отличие от Кончини он не рвался к власти и влиянию на королеву. Основной претензией к нему является его флорентийское происхождение и близость к королеве и Кончини. Он итальянец, он мог действовать с ними заодно.

– А мог и не действовать.

– Да, вы правы, улик никаких. Ну, и наконец главный персонаж – Жан-Луи де Ногаре де Ла Валетт, герцог д`Эпернон, тоже своего рода легенда, да еще какая! При Генрихе Третьем его называли «полукороль». Генриха Четвертого он признал одним из последних, участвовал во всех интригах уже лет сорок, но ни в одном из заговоров против короля уличен не был. Большой любитель богатства и власти, кои собирал всеми доступными способами, но при этом человек лично храбрый, неглупый и решительный, с собственными понятиями о верности и чести. Генрих Третий под давлением Лиги сослал своего любимца в Ангулем, но как только король попал в беду и бежал из Парижа, д`Эпернон сразу же пришел ему на помощь. Когда убили Генриха Четвертого он, как командующий королевской пехотой, взял Париж под свой контроль и заставил парламент признать регентшей Марию Медичи. Д`Эпернон тогда получил огромную власть, но теперь, конечно, его затмил Кончини.

– То есть у него были причины желать королю смерти, и он получил от нее то, что хотел?

– Да, поэтому герцог – главный подозреваемый. Помните, я упоминал маркизу де Верней? Она была любовницей короля, он даже письменно обещал на ней жениться, если та родит ему сына. Но король из политических и финансовых соображений женился на Марии Медичи. Была проведена целая секретная операция, возглавляемая де Фонтисом, чтобы вернуть письменное обещание короля о браке с маркизой. Де Верней, кстати, выполнила условия этого, так сказать, контракта, но поздно: она родила сына ровно месяц спустя после того как Мария Медичи подарила королю наследника Людовика. С тех пор де Верней и ее семья стали врагами короля, участвовали в заговорах, но в итоге были прощены Генрихом. Другом де Верней был д`Эпернон, именно их двоих горничная маркизы, Жаклин д`Эскоман, обвиняла в организации убийства короля.