Ересь Каракозова

Глава 2. Личность

сти власти. Самые яркие политические фигуры скрывались

за блеклостью своих карьер. В дневниках Каракозова упоми-налось, что наименее заметные исторические персонажи зачастую вносили наибольший вклад в политическую жизнь.

Царь, вступивший в резкое противоречие с миром, который

ему доверили, стремился к радикальным изменениям, но мог

быть свергнут одним мгновенным ударом.

Те, кто покинул свой пост слишком рано, обладали наи-большим потенциалом для противостояния обществу, и

именно поэтому общество стремилось пресечь их правление

на корню. Каракозов сожалел о князьях, чья порочность не

успела раскрыться в полной мере, ведь они могли бы стать

величайшими преступниками своей эпохи.

Извращенное понимание политических теорий и исторической значимости личности порождало в душе Каракозова

эстетические стремления и идеализированные воззрения, которые со временем трансформировались во что-то совершенно иное. Это «иное» искажало не только политическую теорию, но и любую теорию вообще, стремясь тайно изменить

сущность вещей.

Неограниченное потребление, экстраполяция свойств

предметов и их использование не по назначению – все это

стремилось стать совершенной формой извращения. Непод-ходящее применение вещей смешивалось с идеальным воплощением их функциональности, заставляя разум отвергать любые подходящие атрибуты.

В Каракозове проявлялся уставший гедонист, не желав-ший видеть в вещах их утилитарное назначение. Он искренне считал свои пороки не душевным недугом, а возвышенно-стью устремлений. Однако, не имея возможности реализовать

свою порочную энергию, он выражал ее в дневниках, где демонстрировал неприкрытое восхищение самыми мрачными и

незаметными тиранами всех времен.

45

Ересь Каракозова

Стоит ли упоминать его восхищение организаторами ге-ноцидов? Оно было вызвано не их политическими успехами

или теориями, а методами, которыми они достигали своих целей. Сами цели были чужды Каракозову. В его сознании геноцид должен был быть бессмысленным и жестоким, чтобы

стать поистине возвышенным.

Он считал: «Раньше Бог в человеческом облике пожертво-вал собой ради человечества, сведя метафизику к этике. Теперь же человечество должно принести себя в жертву ради

Бога, воплощенного в одной личности, и вернуть метафизике

ее трон». Каракозов мечтал стать этим Богом, ради которого

человечество пожертвует собой, но не был готов признаться в

этом даже самому себе.

«Каждый хочет быть единственным разрушителем мира, но, поскольку это невозможно, люди попытаются убить нового Бога, у которого есть шанс. Люди завидуют носителю Ар-магеддона, и только это сдерживает апокалипсис».

Автор дневников часто ловил себя на мысли, что стремится записать свои самые мрачные и жестокие размышления, но

не мог понять, что движет этой потребностью: желание увидеть ужас в глазах случайного читателя или стремление по-тешить свое самолюбие, словно говоря себе: «Никто не смеет быть таким же жестоким, как я! Я не боюсь своей любви

к врагам человечества, ведь я не боюсь само человечество!»

Однако он боролся с желанием самовозвеличивания, что не-редко приводило к приступам стыда.

В этой внутренней борьбе он повторял: «Самое главное —

я понимаю, что это всего лишь гротескная истерика, и я способен отделить ее от разумного».

Стыдясь своих мыслей и одновременно возвеличивая их, автор тем не менее не выносил свои духовные терзания и

мрачные идеи на публику. Не столько из страха – хотя страх

тоже присутствовал, – сколько из-за их неуместности. Каждой идее, особенно если она связана с высокими материя-46

Глава 2. Личность

ми, нужны подходящее место, время и общество, способное

ее воспринять. А для человеконенавистнических идей найти

такое сочетание практически невозможно.

Тем не менее он верил, что где-то существуют исключения: маленькие фанатичные секты, маргинальные группы любителей экстрима, люди с маниакальной манией величия и те, кто стремится открыть безумную сокрытую истину. Но Каракозов не искал их, а лишь ждал, когда они сами его найдут.

В день, который вспоминал Каракозов, сразу после утреннего кофе он погрузился в привычную работу мысли. Однако

по мере того как «творческий процесс» набирал обороты, его

внимание к записываемому все больше рассеивалось, пока

возвращение к предмету изучения не стало вовсе невозможным. В голове мелькали образы извращенного секса, каннибализма и прочих человеческих мерзостей, а спустя мгновение сознание переключалось на картины добрых и благород-ных поступков, перемешанных с бытовыми заботами.

Образы сменяли друг друга с такой частотой, что слива-лись в единое месиво, лишаясь четких границ и устойчиво-сти. Эта карусель вызывала тошноту, и, чтобы остановить

безумный ход мыслей, Каракозов сказал себе:

– Боги не дали человеку возможность воплотить свои

мысли в объективной реальности, ибо тогда мир был бы насе-лен чудовищами настолько непостижимыми, что даже Султан

Демонов показался бы невинным созданием. События разво-рачивались бы в хаосе, подобном сну, где человеку пришлось

бы жить и действовать.

Мысли возникали без видимых причин и не имели четкой

содержательной основы внутри «Бога». Нельзя сказать, что он

глубоко погружался в них, и нельзя утверждать, что это были

яркие образы, а не смутные идеи, лишь отдаленно напоминающие их. Когда Каракозов думал о поедании трупа, разум

подсовывал ему не визуальную картину, а лишь абстрактную

идею этого действия, выраженную в словах. Поедание трупов

47

Ересь Каракозова

принимало разные формы. В один момент это было пустое, ни к чему не отсылающее предложение: «Сожри ублюдка!»

Каракозов интерпретировал его как внутренний диалог, разделяя душу на говорящего и действующего. Сторонний наблюдатель мог бы истолковать эти слова иначе, например, как

призыв к расправе, а не к каннибализму. Но сознание Каракозова знало, что речь шла именно о каннибализме, причем

не как о цели, а как о чем-то, что существует, но не реализу-ется, ведь реализация лишила бы его удовольствия от осознания своей бесчеловечности. Каракозову было трудно представить зримую картину, где он пожирает другого человека, но легко – черпать из этой идеи определенные эмоции. И

потому он «сожрал» другого человека, пусть даже не видел

отрывающихся кусков плоти и не чувствовал их вкуса. Сознание не формулировало это явно, но все понимало на уровне

чувств. Ему нужно было «сожрать ублюдка» и испытать эмоциональный всплеск.

В следующий момент Каракозову стало не хватать ощущения плоти, и в приступе ярости он набросился на разлагаю-щееся тело с явными признаками некроза. Впиваясь зубами

в теплые сухожилия, он был одновременно и наблюдателем, и

каннибалом. Со стороны Каракозов видел, как зубы превращаются в клыки, а глаза бессмысленно вращаются в припадке

животной тяги к мертвецу. Переходя к виду от первого лица, он чувствовал во рту вкус крови и мяса, понимая, как сильно вцепился в свою жертву. Каракозов замечал, что в своей

фантазии начинает крутить шеей, как бешеный волк, пытаясь

оторвать самый жирный кусок. Но чем больше событий раз-ворачивалось вокруг акта каннибализма, тем меньше значения имел сам каннибализм.

Третья форма мерзкой идеи – завершенная трапеза. Это

удовольствие иного рода, нежели предыдущие. Он видел свое

тяжело дышащее тело с окровавленным лицом и ртом, шеп-чущим: «Сдох, чертов ублюдок». Эти три состояния будто бы

48

Глава 2. Личность

должны были следовать друг за другом, но сознание выстраи-вало их в случайном порядке и в разных формах, меняя мелкие детали. Одно событие распадалось на множество вариаций, игнорируя время и пространство, застывая в настоящем

моменте. Над всем витал ореол поедания. Все совершалось

ради поедания. Если бы посторонний человек мог прочесть

мысли Каракозова, он бы ничего не понял. Он не увидел бы

мерзкий акт поедания трупа, потому что в голове Каракозова было намешано слишком много всего. Только он сам мог

знать, что происходит. Посторонний бы все истолковал неправильно, отвлекся на собственные мысли или перепутал

свое с чужим. Только Каракозов видел истину своего сознания, только он знал, что он каннибал. В этом проявилась целостность и непостижимость его сознания. Это знание было

бессознательной и невыраженной высшей степенью тайны. И

к этим тайнам, скрытым в собственном разуме, Каракозов

сильно пристрастился.

Иногда он «пожирал» проституток, иногда врагов, а иногда знакомых. Примечательно, что жертвами никогда не становились дети. Когда мысль пыталась притянуть ребенка, он

отталкивал его. Каракозов боялся детей настолько, что не находил в себе смелости напасть на них даже внутри собственной головы.

Эти образы властвовали над его сознанием до тех пор, пока то не начало тупеть, а душевная лень – разлагать мысли. Наконец образы стали терять свою значимость. Сознание

начало всматриваться в ту часть себя, которая поддалась бессмысленным образам, возводя на пьедестал сам факт наблюдения. В этот момент родился второй «Бог».

Один получал бесчеловечное удовольствие от мыслей об

убийствах, добродетельных поступках, поедании трупов и

сексе, а второй «Бог» наблюдал и изучал причины появления

образов и свою реакцию на них. Появилась сущность, которую Каракозов мог считать своей божественной природой.

49

Ересь Каракозова

Это то, что он называл самосознанием, способным изучать не

только внешние иллюзии, но и те, что роятся внутри.

Как только «Бог» приступил к изучению, возник вопрос: какое из его «Я» является доминирующим и в каком «Я» существует другое?

– Являюсь ли я извращенцем-каннибалом, или я – личность, которая решила изучить то, чем занимается каннибал?

Быть может, я изначально желал порефлексировать, заставив

себя делать ужасные вещи? – спрашивал он себя.

Если бы кто-то задал этот вопрос Каракозову до того, как

он сам начал над ним размышлять, тот бы незамедлительно

ответил, что Бог существует среди всех прочих убийц и бла-годетелей сознания. Но простой ответ рассеялся, когда Каракозов принялся на него отвечать. Пришлось пойти сложным

путем.

– Я взял полную власть над своим умом и готов дойти до истоков своих сиюминутных мечтаний, чтобы найти

дьявола, направляющего мои мысли. Я вижу, что, наблюдая

за процессами ума, стал похож на лабораторную крысу. Образы отдалились от меня, сделавшись меньшими по отношению к я-исследователю. Они все еще зависели от меня, и мне приходилось поддерживать в них жизнь, но я уже не

был их участником. Теперь я вижу театральную пьесу, которую сам поставил, сам управлял и сам наблюдал. Я был

и тем, и другим. Но управление и изучение происходили не

одновременно…

Раздался стук в дверь. Без тени раздражения, которую

можно было ожидать, ибо Каракозов ненавидел, когда его от-влекают от грез, он пошел отпереть дверь. Он не взглянул в

глазок и сразу открыл. К своему удивлению, за входной дверью располагалась его же комната. Несколько секунд Каракозов стоял в оцепенении, пытаясь понять, что пошло не так.

Размышления прервал еще один стук. Сбросив с себя наваждение, он вновь пошел к двери.

50

Глава 2. Личность

Ужас сковал несчастную бредящую душу. Все знания, вся

сила и опыт оказались бесполезны. Вся сила ума, которой обладал Каракозов, не помогла ему найти входную дверь. Впервые он столкнулся с настоящим хаосом, суть которого в абсолютной непредсказуемости. Мелькнув во всей своей полноте на несколько мгновений, он заставляет разум искать в

случившемся закономерности. Хаос будет побежден, если сознание придет к выводу, что это не абсолютно беспричинное

и бесцельное состояние, а лишь слишком спутанное обыкно-венное событие.

Переждав момент ужаса, Каракозов решил начать сражение с хаосом с того, чтобы сориентироваться по звуку ударов в дверь. Звук казался исходящим из его головы, настолько он был близок. Может быть, это демон, пришедший в его

дом после темного ритуала, исполненного накануне? Или наш

мир наконец пересекся с иной реальностью? Он решил обе-жать всю квартиру и открыть все двери. Все комнаты совпа-дали с его представлениями. Каждый поворот, пролет и каждый предмет были на своем месте, поэтому гипотеза с квар-тирой из иного мира отпала. Бегая по комнатам, он находил

входную дверь, но то не доходил до нее, то пробегал мимо.

Архитектура квартиры не позволяла пропустить дверь. «Значит, – подумал Каракозов, – дело не в том, что помещение

изменилось, а во мне! Тело не слушается меня? Неужели кто-то управляет моим сознанием, не позволяя дойти до двери?»

Он остановился. Дверь была слева. Медленно повернув-шись и пристально осмотрев ее, он потянулся к замку. Раздраженные удары по двери заставили дернуться и убрать

руку. Чертыхнувшись и собравшись с силами, он наконец открыл ее. На пороге стояла соседка Надя и недоуменно смотрела на него…

Каракозов не был с ней близко знаком, хотя они жили в

одной квартире уже два года. Он прожил здесь гораздо дольше и повидал множество других соседей. Остальные жильцы

51

Ересь Каракозова

приходили и уходили, обычно не задерживаясь дольше двух-трех месяцев. Неясно, что именно служило главной причиной

переездов, но Каракозов создавал для них веские поводы.

Все дело было в странных тихих молитвах, доносивших-ся из его комнаты, которые пугали соседей своим робким, но настойчивым характером. Звуки безошибочно восприни-мались как мусульманские молитвы, что само по себе было

пугающе для современного христианского города. В сочетании с параноидальной политической обстановкой, когда

каждый белый человек видел в молящемся потенциального

террориста, это вызывало непроизвольный страх. Надо сказать, что молитвы таковыми не являлись. Каракозова оскор-бляло, что соседи считали, будто он что-то вымаливает у

Бога. Свои тихие песнопения он называл заклинаниями, которые заставляют, но никогда не просят. «Благословен ищущий знаний у Демонов» – эту цитату он встретил, блуждая

по дорогам своего разума, и после знаменательной встречи

посвятил часть жизни попыткам воззвать к ним. В последу-ющем к увлечению оккультизмом прибавилось еще несколько причин.

Как говорил сам Каракозов – «Демонология и ритуалы – лишь один из способов побороть сонливость». Он постоянно боролся с тяжестью своего сознания, искал струны, которые мог бы зажать, чтобы они привели ум в состояние

непрерывного размышления о великом и пробудили бы тру-долюбие. В себе он замечал зависимость от общества, погоды, настроения и не желал быть их рабом. Именно поэтому

он обратился к сущностям, которые, как он считал, не знают

таких проблем. Он искал не столько знания, сколько способ

вырваться из сонного оцепенения. Ему казалось, что необычное занятие поможет ему не засыпать.

Каракозов часто представлял себя в мантии заклинателя, окруженного трепещущими последователями, ждущими и бо-ящимися того, кто придет из иного мира.

52

Глава 2. Личность

– Демонология помогает привести мысли в порядок и на-строиться на работу. Я не верю в демонов, точнее, не знаю, верю ли. Но если мой ум легче трудится оттого, что я призываю силы Ада, пусть будет так, – говорил он воображаемому

собеседнику, считая того частью воспоминания о сегодняш-нем дне. Но при этом Каракозов испытывал не до конца осознанное отвращение к собственным словам.

Несуществующий диалог превращался в странную игру.

Каракозов представлял, как на лице собеседника читается

смущение: «Побороть сонливость? Какая глупость! Ты настоящий некромант, решивший не пугать бедного обывателя».

– Мне кажется, боги и демоны были придуманы, чтобы

скрасить человеческое существование. Со временем к рассказам о чудесах стали забывать прибавлять: «Друзья, это выдумка, не принимайте близко к сердцу». Иногда, когда я не

напоминаю себе об этом, мне кажется, что создания иного

мира действительно приходят. Представьте, как сидите в темной комнате, освещенной одной-единственной свечой. Разве

через какое-то время вам не начнет казаться, что пляшущие

по стенам тени на самом деле демоны?

Он замолчал, давая собеседнику возможность ответить.

– Дело ведь не только в борьбе с сонливостью, вы лука-вите. Есть множество способов не дать организму уснуть, почему же ваш выбор пал именно на этот? Неужели вы совсем

не верите в то, что делаете?

Каракозов почувствовал легкую эйфорию от мысли, что

собеседник мог поверить в действительность сверхъесте-ственных сил.

– Вы правы, способов много, но мои действия не лишены смысла. Во мне живет надежда, что однажды потустороннее проявит себя, пусть даже через мои ритуалы. Моя вера в

невозможное, к сожалению, выходит на свет только в полной

тьме. Она настолько глубока, что можно сказать, будто ее нет

вовсе.

53

Ересь Каракозова

Он ехидно улыбнулся:

– Но и это еще не все. Приступы религиозной веры – не

единственное, что увлекает меня. Иногда уберечь от сонливости способна сама госпожа бессмыслица.

Каракозов выдержал паузу, наблюдая за реакцией собеседника. Тот молчал, но его взгляд говорил, что он готов слушать дальше.

– Бессмыслица не всегда приносит негатив. Иногда она

вызывает невероятную активность, радость и духовный подъем. Она может превратить человека в героя, который вопреки логике, общественным нормам и даже собственной воле

побеждает своих врагов. Океан абсурда наделяет силой, которая, если справиться с ней, одарит гордой непочтительно-стью, скорбной радостью и величием ничтожности. О, это

чувство не передать словами.

Он замолчал, давая собеседнику и себе время осмыслить

сказанное. После чего продолжил.

– Романтика бессмыслицы – ограничение бескрайно-сти. Сторонник бессмыслицы – это человек, пытающийся

перешагнуть океан и вечно терпящий крах, но никогда не ра-зочаровывающийся в поражении. Когда я делаю что-то бессмысленное, я восхваляю ее безбрежность. Я чувствую, что

соперничаю с тем, что никогда не одолею. Она смеется и надо

мной, и над всеми сознательными существами. Она проникла

в меня, стала частью меня.

К выдуманному диалогу, помогающему вспомнить сегод-няшний день и определить скрытые цели, добавилось желание общения, желание высказать поток бесконечных мыслей. Горечь бессмыслицы, которую он ощущал, конечно, приносила наслаждение, которым не терпелось поделиться, но главная тайна, которую он скрывал от своих «невиди-мых» друзей, заключалась в том, что их страх и удивление

доставляли ему куда больше удовольствия, чем все эти пустые рассуждения.

54

Глава 2. Личность

Каракозов вспоминал свои погружения в бесплодные мечты, которые нарекал «путешествием за предел». Это название, придававшее грезам почти реальный вес, сильно отпечаталось

в сознании. Занятия оккультизмом разжигали в нем желание

убежать от мира в собственные фантазии, где он мог наблюдать мириады параллельных вселенных. Однако эти миры, несмотря на их кажущееся разнообразие, были поразительно

похожи друг на друга.

В них царили безобразная жестокость, надругательство

над плотью, изуродованная биологическая жизнь, повсемест-ная смерть и чудовищные муки. Он думал, что каждое существо, посетившее эти места, претерпевало ужасающие изменения, становясь вечным пленником ярости и безумия. Лишь

Каракозов оставался нетронутым.

Например, один из миров состоял из черной грязи и пе-ремолотых костей, на его поверхности то и дело встречались

разумные неописуемые чудовища. Этот мир напоминал по-этичное воплощение смерти при жизни. Здесь она являлась

промежутком между жизнью и вечным небытием, и в этом

качестве была особенно ужасна, жестока и прекрасна.

Другое припоминаемое место символизировало дары

боли. Там Каракозова восхищали мириады вариаций на тему

страданий.

«Вселенная подарила нам столько способов страдать!» —

думал он, наблюдая, как очередному несчастному созданию

вырывают зубы и вставляют их в глазницы.

– Но это не просто боль. Неизвестные мне палачи не ка-лечат, но творят. Вот не просто вырвали зубы и выкололи глаза – их поменяли местами, создав нечто новое. Цель не в

страдании как таковом, хотя и в нем тоже. Цель – в творении, в демонстрации великой вариативности жизни, которая выходит за свои пределы через боль. Интересно, как получается, что природа, предполагающая огромную вариативность биологической жизни, позволяет издеваться над собой

55

Ересь Каракозова

через ту же вариативность? Эти чудовища ненавидят природу

и уродуют каждую встреченную форму жизни, но тем самым

увеличивают ее силы…

Он много размышлял о своих чаяниях, и его фантазии

становились все более реальными. Каракозов не заметил, как

они начали проникать в его действительную жизнь, подчиняя

себе тело и волю…

Его кроткий нрав и странные песнопения иногда вырыва-лись из комнаты и занимали все пространство квартиры, когда в приступе очередного бреда, он выходил из нее с ножом, приставленным к собственному горлу. Каракозову было любопытно, как сложится судьба соседей, увидевших подобную

картину. Однако наблюдения показывали, что она складыва-лась не так, как он ожидал: их не закрывали в психушке, они

не возвращались изучать его психику и никто не почитал его

как бога. Но Каракозов находил оправдание их «глупости», убеждая себя, что однажды он появится в их жизни и разрушит жалкие муравейники мещанства.

Каракозов иногда заглядывал и в другие миры, напоминающие райские сады. Эти места должны были вызывать скуку, но наигранная скука нужна была, чтобы подступиться к

особенным сюжетам. Он использовал рай, чтобы приводить

туда путников, нуждавшихся в защите. Чаще всего это были

девушки, вырванных из иных миров для зловещих жертвоприношений. Он долго сопротивлялся умоляющим о помощи

девушкам, дабы в конце концов снизойти до них, и удивлялся тому, что не испытывал желания помочь, противореча не

только выстроенному сюжету, но и сексуальности тех дам.

Этот феномен заинтересовал Каракозова, и однажды он

решился допросить одну из девушек, не поддаваясь на ее слезы и мольбы. План был прост: схватить ее под видом спасения и отправить в еще более ужасное место. Под личиной

беззащитной девушки вполне мог скрываться отвратительный

суккуб, и Каракозов запасся мерами защиты: кинжалом, пен-56

Глава 2. Личность

таклем, посохом и чашей. Простейшие архетипы человеческой мистики, пусть и примитивные для чернокнижника вроде него, должны были сработать.

И вот, пролетая над внешней бездной, полной опасных

тварей, он заметил девушку, обитающую напротив мрачных

врат, ведущих в подземелье. Она сидела и беззвучно плакала, боясь привлечь внимание слепых охотников. На ее ноге кра-совался рваный укус, оставленный тварью.

– Как ты здесь оказалась? – прямо спросил Каракозов.

Девушка ахнула и отползла в сторону. Слезы придавали ее

глазам беспомощный блеск, а ее всхлипывания пробуждали

желание защитить. Каракозов на мгновение потерялся в этом

образе.

– Я… я… – она задыхалась, не в силах произнести ни

слова.

Каракозов задумался.

– Ее лицо… Я не вижу его, но знаю, что оно прекрасно.

Как это возможно? – он всматривался в незнакомку, но видел лишь размытые очертания.

– Это странно. Надо накинуть на нее мое пальто, пропи-танное пеплом шахт. По легендам, он отпугивает призраков.

Он подлетел ближе. Девушка всхлипывала и кричала:

– Нет-нет-нет! – верно, думала, что Каракозов – очередное чудовище в облике юноши.

– Успокойся, я хочу помочь, – ответил он и накинул на

нее свое черное одеяние.

– Оно защитит. Пойдем, я отведу тебя в безопасное

место.

Он взял ее на руки, и они молча полетели через абсолютную тьму, игравшую важную роль в переходах между мирами, между мыслями и состояниями. И даже она не смогла

поглотить образ чудесной незнакомки, на которую то и дело

смотрел ее «спаситель». В ней Каракозов видел архетип девы

в беде, привлекательной в своем несчастье. Ее разодранное

57

Ересь Каракозова

платье, царапины на лице, алый маникюр и растрепанные

волосы казались искусно созданными, будто она специально

подчеркивала свою беззащитность.

Эти мысли помогли им добраться до места, где он планировал начать допрос.