Ересь Каракозова

чем пустые объекты для поклонения. Это идолы, которые помогут взывать к потустороннему, но никогда его не достигать.

31

Ересь Каракозова

Но в его душе нашлось место удивлению.

– Меня потрясает, как можно быть настолько ограниченным созданием! Ангельская сущность внушает людям мысли

и, по сути, существует вместо них, но при этом они свято верят, что с ними не происходит то же самое! А люди, в свою

очередь, уверены, что ими руководят исключительно их собственные идеи!

Каракозов ощутил, что должен заставить Ангела покинуть

его сознание, ведь он понял: он не должен подчиняться не

только Ангелу, но и самому себе.

– Ангел возьмет верх надо мной только в том случае, если забудет обо мне? Что ж, пространство духа безгранично, и никто не сможет гарантировать, что это сработает, если

мой собственный дух не захочет поддаться его влиянию. Мы

с ним – две холодные абстракции мысли. Мы вступаем в

схватку, ничем не рискуя. Я всего лишь хочу получить мимолетное удовольствие от ощущения тяжести тела и от того, как небрежно им распоряжаюсь. В мире абстракций, в котором мы парим, очень трудно подчиниться чьей-то воле, ведь

воля нужна тем, кто существует телесно. Там, наверху, воля

не нужна, ведь никто не может ни запугать, ни заинтересо-вать, ни повлиять хоть на что-то.

Природа сознания такова: оно творит все, что хочет, и нарушает любые правила. Единственное, что предположительно

способно мне помешать, – это забытье. Но если я скажу, что

забыть меня – не значит вытравить? Если это так, мой разум

потребует обоснования, почему это правда, иначе я не смогу

убедить себя в этом. А я должен! Если, конечно, хочу сохранить тело. Так почему же, будучи забытым, я не погибну в

собственном разуме? Потому что, забыв меня, враги лишатся возможности сопротивляться, ведь, не обращая на меня

внимания, они перестанут следить за моими действиями. Я

существую не для того, чтобы меня воспринимал Каракозов

или тот, кто за ним стоит. Я существую сам по себе, в себе, 32

Глава 1. Озорство сознания

и ничто не помешает мне возвращаться снова и снова. Если

же они не забудут меня, у меня будет еще больше сил, ведь

тогда я буду принуждаться к бытию ими самими. Для меня их

мысль – внешнее бытие, а тот факт, что они забыли меня, вынуждает меня использовать внутренние силы. Если думают обо мне – я прихожу легко и свободно, не опираясь ни

на что, кроме их собственных мыслей; если не думают – то

с трудом, ибо опора исключительно во мне, но от этого мои

атаки становятся еще отчаяннее.

Пока длилось это рассуждение, Каракозов уже было уро-нил голову в приступе дремоты, но вдруг встрепенулся оттого, что кто-то упоминал его как действующую силу, и теперь

не понимал, откуда исходит голос. Не придав ему должного

значения, Каракозов вернулся к тяжести своих размышлений, в которых убеждался, что на самом деле не умер и продолжает жить, но жизнь эта довольно несносна. Он чувствовал

слабость, отвратительную сонливость и неспособность противостоять демоническому присутствию. Рассуждения, записанные в его блокноте, давали надежду и веру в собственное

бессмертие, но не знал, как воспользоваться всем тем, что так

охотно изложил, и не представлял, как забыть о демоне, об

Ангеле и о самом себе, хотя теперь понимал, что это лишь

усилит сущности, желающие нанести ему вред. Каракозову

оставалось лишь молиться и надеяться на свою девушку.

«Зря стараешься, Каракозов. Может, ты и не мертв для

меня, но мертв для всего мира», – услышал он мысли демона. Теперь они звучали ярко и насыщенно, разбивая пода-вленность и леность.

– Ты не вернешь себе тело, – ответил Каракозов.

«Ну и пусть», – беззаботно прохрипел бесенок.

– Твое сознание теперь мое сознание. Мысль твоего Ангела окончательно испарилась, и теперь я – властелин, ты

же сам подарил мне это тело! Что ты хочешь? Ты же не хотел становиться моим паразитом, но хотел, чтобы я сотворил

33

Ересь Каракозова

что-нибудь гадкое против миропорядка Старших, за что был

бы наказан! Тебе нет нужды вставать на мое место.

Себе Каракозов представлялся покалеченным воином

с неувядающим боевым духом. Он вообразил, как сидит в

изувеченных серебряных латах, с пробитой окровавленной

головой, в окружении трупов людей и животных и ведет

предсмертную беседу с врагом, учинившим это разрушение.

– Мне в самом деле не нужно место в сознании и в

теле, но обстоятельства таковы, что ты сам бросаешь его к

моим ногам. Я хочу подставить тебя, но чем больше ты думаешь об этом, чем больше рассуждаешь, тем сильнее я. Ты

не хочешь отдавать мне сознание, но и остаться не можешь.

Ты проиграл при любом исходе. Не забывай и того духа, который вводит меня в заблуждение насчет истинной природы

«Я». Отделившись от тела, не захочет ли он вернуть его?

Если я пытаюсь тебя изгнать, значит, и он пытается, и на-прашивается весьма недвусмысленный вывод: ему необходимо сохранить это тело. Двое против одного. Что же тебе

остается?

– Ты прав, я проиграл. Но ты забываешь самое главное: твоя девушка будет считать тебя демоном и попытается избавиться. Когда ты вернешь тело и она увидит, что

тобою не возносится хула на богов, а с ней ты общаешься

мягко и нежно, уверяя в своей победе, она заподозрит неладное. Думаешь, она решит, что ей легче жить с мягким и

податливым демоном, делая вид, что демон и есть ты, и каждую секунду ждать ловушки? Проще решить, что ты проиграл. Она найдет способ сделать так, чтобы боги обрушили

на тебя свой гнев. И какие здесь варианты? Представишься

мной? А потом разыграешь сцену изгнания демона из одер-жимого, где в последнем акте останется истинный хозяин

тела? Но тебе придется произносить хулу и придется навле-кать гнев Старших. Ты проиграл. Ты навсегда останешься

для нее демоном.

34

Глава 1. Озорство сознания

Каракозов посмотрел в сторону, где должна была находиться Надя, но ее нигде не было. Он не мог понять, случилось ли с ней что-то или девушка ушла добровольно.

– Наверняка она ушла просить помощи у камней. Странно, что не дождалась меня. Неужели знала, что делать?

На него вновь нахлынули тяжелые мысли. Он так хочет

вернуть себе Надю, но будет ли она прежней?

Думая о неразрешимых противоречиях и опасности, исхо-дящей от любимой, Каракозов осознал: надо перестать вое-вать с демоном. Что с того, что он поселился в его сознании?

Ему нужен Каракозов, а Каракозову нужен он. Победа одного

над другим исключена, а истинный враг мог притаиться в ли-чине его девушки. Как некогда Каракозов преобразился для

нее, так преобразилась и она.

– Нужно найти ее.

Демон более не отвечал ему, а Каракозов шел по предпо-лагаемым следам Нади и восклицал:

– Поговори со мной! Поговори же со мной, проклятый

трус!

Но демон молчал, и это заставило Каракозова остановиться, чтобы записать:

«Дабы избавиться от призраков сознания, нужно сделать их своими союзниками. Сознание

не может долго выносить две личности, которые

говорят одно и то же и действуют сообща, поэтому оно сливает их воедино и оставляет одну гла-венствующую. Пока неясно, по какому принципу

оно выбирает, но мне кажется, что две личности смешиваются, беря что-то от каждой. В конце концов, нет разницы, кто победил в сознании, важно, что остался кто-то один. Кто бы это ни

был, «Я» будет ощущаться как «Я». Сама концепция борьбы двух в одном бессмысленна, ведь «Я»

все равно торжествует. Если бы мне все же довелось погибнуть от рук демона, я бы жил как

35

Ересь Каракозова

демон и чувствовал себя демоном. Победа демона означала бы не что я умер, а что преобразился в своего врага. Не моими ли руками он хотел

убрать из головы своего соперника – Ангела?»

Каракозов не торопился выйти к Наде. Ему казалось, что она сама его найдет. Это осознание породило в нем особую внутреннюю зону —отдыха, где Каракозов смог уделить

больше внимания внешнему окружению. Камни, деревья, листья – все это смешивалось в его сознании, подобно дробя-щей машинке, перемалывающей все, что в нее попадает. Природа привлекла внимание его утомленного взора своими бессмысленными пейзажами.

– Почему природа не слышит меня? Почему буря в моей

душе не отражается снаружи ураганом невероятной силы, который, однако, не смог бы остановить мое движение, ибо моя

воля несокрушима? Почему роза ветров не подыгрывает этому воспаленному всплеску переживаний и не стремится от-разить духовную неодолимость?

Вопросы прозвучали – и Каракозов решил на них ответить, развивая свою мысль:

– Забавно, что я хочу видеть природу, которая копирует

внутреннее состояние души. Надя, вероятно, желает теплого

безветренного дня. Ей нужна мертвая тишина, созвучная ее

хладнокровию.

Сейчас он думал о ней именно так.

– А если в лесу есть кто-то еще? Тот, кто жаждет белого

холода морозной зимы? Что же, природе разорваться? Или

дать каждому по маленькой части той погоды, к которой они

устремлены? Природа поступила иначе. Она совершенно не

обращает внимания на наши желания, но было бы неплохо, если бы на мое желание она ответила взаимностью. Жаль, что

я так мало на нее влияю, и только огромная общность людей

может сделать с ней что-то значимое. Она любит не личностей, но массы. Да и какое мне, в сущности, дело, кого она

36

Глава 1. Озорство сознания

любит, а кого нет? Будто я собираюсь жениться на ней. Мне

ее законы интересны лишь для того, чтобы знать, что именно

предстоит нарушить. Ее материнские запреты необходимо ра-зоблачить и превзойти. Законы мне больше не нужны… я не

хочу искать тиранические универсалии, я хочу искать что-то

конкретное и неповторимое. Для моего сознания они остались примерами того, что следует отринуть, от чего следует пойти противоположным путем. Будьте прокляты, законы!

Человечество ошиблось, потакая вам, обустраивая свой быт и

следуя вашему зову! Оно должно найти способ сбежать, дабы

чтобы утвердить свою неповторимую природу. Закон хорош

только тогда, когда в нем существуют исключения, позволяю-щие уничтожить вечную тиранию природы…

На Каракозова нахлынула грусть, на время заставив его

забыть о своей цели. Позже ему показалось, что природа услышала его хулу и таким образом решила отомстить. Он возжелал, чтобы в густой чаще леса ему довелось наткнуться на

одинокий домик, полный веселой пьяной молодежи. Он хотел

горячего кофе со сладостями и беззлобных расспросов о том, что произошло в лесу. Он сидел бы у костра с загадочным

видом и рассказывал о своих невероятных злоключениях. В

конце концов вся компания дружно решилась бы на борьбу с

древним злом, укутанным зеленым покрывалом леса, и непременно победила бы. У Каракозова появились бы настоящие

друзья, любовь, уверенность в себе и теплые воспоминания.

Было непонятно, откуда взялись подобные фантазии, но

образ этот увиделся ему весьма архетипичным. Такая история, случись она, была бы типовой сказкой – друзья, прихо-дящие на выручку, проявление скрытых способностей, которыми, казалось, главный герой не обладает, и награда в виде

любви – и именно она явилась краеугольным камнем всех

желаний Каракозова. Простота и наивность таких фантазий

заставляли его, когда он приходил в себя, обрушивать на них

всю язвительную силу своей мысли. Всякий раз, когда он за-37

Ересь Каракозова

мечал в каком-то произведении искусства подобную структуру и чувствовал, что слишком глубоко погружается в мечты, ему приходилось разрушать все выстроенные призрачные образы. Каракозов создавал внутри собственных миров персонажа, который был им самим, – того, кто убивал, насиловал

и сжигал любые сладостные мечты.

Иногда ему казалось, что это месть обиженного некогда

архетипа – попытки загнать Каракозова в усовершенствован-ную ловушку мечтательности, ибо одиночество в лесной чаще

сильнее подстегивает воображение.

«Занятно видеть, как собственная психология ополчается

на меня», – подумал Каракозов.

Осознание того, что он значим для природы как непобе-димый враг, позволило забыть свою печаль. Каракозов видел, что противостоящая ему сила выдает себя, давая понять, что

наблюдает за ним и собирает союзников, но на свои действия

получает ответ в виде насмешек. Преисполненный гордостью, Каракозов прибавил шаг. Бодрость духа пришла на выручку – теперь потребность отыскать Надю только усилилась.

Течение выдумок привело его в русло сюжетов из собственной жизни. Он вспомнил, что никогда не принимал участия в подобных приключениях и, вероятно, уже не примет.

Его заперли в комнате наедине с собой, обрекли на заточение в девяти квадратных метрах. Проклятие было страшно́ не

тем, что Каракозов не мог покидать свою клетку, а тем, что

она всегда была открыта. Приходилось снова и снова спрашивать себя: куда идти и что делать? На работу он ходил через

силу, на встречу с девушкой и знакомыми – через силу. Всякое социальное взаимодействие давалось с трудом, и мало что

могло разомкнуть вечно прищуренные усталые глаза. Большую часть дня он старался проводить в полудреме и наблюдать за сюжетами из снов.

Перед взором всегда вставало одно и то же, но голова раз-рывалась от безостановочного потока разнообразных мыслей.

38

Глава 1. Озорство сознания

Они привносили в жизнь лишь хаос, и Каракозов заимел при-вычку записывать их, дабы создать видимость контроля. Довольно быстро обнаружилось, что хаос становится сильнее, используя образы сознания в качестве пищи и опорожняясь

на реальность в виде спутанных слов.

Более всего беспокоило постоянное возвращение к одним

и тем же идеям. Хаос не мог придумать ничего нового, и со

временем Каракозов приучился получать мрачное удовольствие от зацикленных мыслей. Циклы часто маскировались

под что-то абсолютно новаторское, но, перечитывая старые

тексты, он обнаруживал лишь пережевывание старых тем.

Дневник Каракозова превратился в скорбное место, которое только и могло, что доставлять извращенное удовольствие. Он представлял собой компендиум слабости, бессмысленности и пустых фантазий. Чем реже внешний мир позволял Каракозову влиять на себя, тем чаще он погружался в

свои записи. Каракозов не мог разглядеть в мире то завет-ное событие, за которое можно ухватиться мертвой хваткой

и сбежать из мрака серой комнаты. Думая о своем узилище, он не понимал: относиться к нему как к худшему, что случалось в его жизни, или как к лучшему? Он не мог определить

свое отношение к тому образу жизни, что был вынужден вести. Оглядываясь назад в наплыве задумчивой грусти, Каракозов наблюдал за проделанной работой. Исписаны десятки

страниц, переварены миллионы мыслей. Этот труд не являлся

целью его жизни, о нет. Это была лишь попытка ее сформи-ровать. Она уже существует, надо лишь вырвать ее из бездны

своего сердца. Он шел к ней. Прямо сейчас.

– Как начался мой уход в лес? – этот вопрос стал клю-чевым для Каракозова. Только вспомнив события последних

часов своей жизни, он сможет понять, к чему его обязывают

все оставшиеся годы.

39

ГЛАВА 2

Личность

Этот день начинался с крепкого кофе. Прошлая ночь дли-лась не дольше пары часов, и Каракозов на собственной шкуре ощутил суть фразы «Не сон разума рождает чудовищ, а

рациональность, страдающая бессонницей»1. Этой ночью его

мысль терзал Двухголовый Бог, заставляющий очерчивать

кровавые пентаграммы и записывать «боговдохновенные» молитвы. В полудреме Бог представился вдохновением, но никаких ласк и мягких побуждений к творчеству за этим призна-нием не последовало. Двухголовый Бог не произносил слова, ибо голосом ему служил лязг заостренных гигантских кинжа-лов, вырастающих прямо из изрезанного туловища монстра.

Шум клинков проникал в подкорку разума, и сознание рас-шифровывало его как необходимость творить. Именно форма

Бога, выбранная для встречи с Каракозовым, стала причиной

антитворческого бунта против божества из сновидений. Пытаясь понять истинное назначение и происхождение кинжа-лов, Каракозов вступил на путь, который позже приведет его

в лес.

Быстро осознав, что кинжалы – не более чем символ, Каракозов счел необходимым начать познание с молитвы.

«О, безумное отродье невыраженных глубин, заставляющее творить саму оригинальность! Я, восхищенный твоим

презрением ко всему разумному, нуждаюсь в разуме, дабы

представить тебя во всей твоей сокрытой красе. Ты – Бог, никому не ведомый, никем не почитаемый, но жаждущий

проявления. Неужели ты ночная муза, соблазняющая своим

гротеском людей, подобных мне?

1 «Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения». Жиль Делез, Феликс

Гваттари.

40

Глава 2. Личность

Учти, ты ошибся, и я не тот, кто тебе нужен. Каждый, кто

пытается вдохновить, увлечь или заставить меня что-либо делать, обречен на обратное. Единственное, на что ты можешь

вдохновить, – на противостояние твоему влиянию. Быть может, в этом суть твоего появления? Возможно. Тогда я восхищен твоей находчивостью».

Каракозов устремил взгляд на улицу, пытаясь и в ней отыскать знакомый уродливый и насмехающийся над ним образ.

Ему почему-то казалось, что для Бога такие жалкие попытки

бунта не в новинку, а потому молитва могла вызвать лишь

усмешку. Тем временем крепкий кофе и снующие туда-сюда

пешеходы рождали в голове совсем другие мысли.

«Все эти люди – абстракции, фигуры, числа и ничего

больше. Зачем они нужны этому миру? Вселенная равнодушна к ним. А зачем они нужны мне? Чтобы скрасить существование и побудить к познанию! Мне нужна пища, дабы я наполнял свои мысли, отталкиваясь от происходящего. Сегодня она считает людей абстракцией, а себя – конкретикой и

единственной истинной сущностью.

Кофе служит двигателем и помогает не утонуть во снах.

Но мысль, пробудившаяся с его помощью, ведет самосто-ятельную жизнь. Она ведет меня от глупого желания кофе

и продолжает движение, когда кружка уже пуста. А значит, моей мысли вовсе не требуется кофе. Он – фикция, плаце-бо, то, что помогает мысли собраться воедино благодаря вере

в его бодрящие свойства. Так и эти люди необходимы для настройки мысли на определенный лад. Что именно мир пытается мне сказать?» – Каракозов предвкушал вызов. Он жаждал его, но не был готов принять, ибо его пределом был вызов, умещающийся в два-три длинных предложения, но никак

не большое умственное приключение.

«Вселенная равнодушна к людям. Но что такое вселенная, как не я сам? И если мир нужен лишь для того, чтобы тол-кать собственные мысли, то люди нужны мне как зеркало, в

41

Ересь Каракозова

которое придется вглядываться до тех пор, пока я не останусь

полностью удовлетворен собой. Я никогда не встречал подобных мне мыслящих существ, но постоянно наталкиваюсь на

отражения. Мое сознание не соприкоснулось ни с чем подобным… О, униженная вселенная! Насколько сильно я нужен

тебе для функционирования всех твоих элементов? Быть может, я сам тебя порождаю? Да! Я с полным правом могу назвать себя Богом, ибо столь высокий титул получит лишь тот, кто пренебрегает умеренностью высокомерия, доводя его до

крайних пределов, и сам садится на Престол. Я ничего, кроме себя, не имею, так зачем мне ограничиваться ролью ниже, чем роль Бога?»

Тот, кто назвал себя Богом, сел за письменный стол в своей маленькой грязной комнатушке, расположенной в двух-комнатной квартире, где по соседству жила молодая красивая

девушка. Нельзя сказать, что Самопровозглашенный совсем

не убирался или что комната была сильно захламлена. Как

он сам отмечал, комната имела затхлость в самой своей сути.

Голый деревянный пол без ковров, который никогда не мог

стать чище, и стены, оклеенные обоями под кирпич, повторя-ющие дизайном настоящую кладку. Это нельзя было назвать

оригинальным решением, но оно придавало «конуре» целост-ный вид. Одна безвкусица в союзе с другой создали настоящую гармонию. Ощущение этой затхлости наложило отпечаток на живущего здесь человека, а он, в свою очередь, влиял

на нее своей безразличной к окружению натурой. Так возникла еще одна гармония, оберегающая этот убогий очаг.

Из мебели в комнате были стол, стул, кровать и шкаф.

Все – из массива дуба, что весьма необычно для обитате-ля бетонных коробок. Вещи, которые «Бог» использовал в

быту, не заслуживают особого описания, а потому остановимся лишь на том, что лежало на письменном столе и внутри

шкафа, а также мимоходом упомянем пакетик сока, располо-жившийся на месте телевизора.

42

Глава 2. Личность

На столе лежала пачка одинаковых и пронумерованных

тетрадей – те самые, в которых Каракозов пытался остановить безумный ход мучивших его мыслей. «Труд двадцатый»,

«Труд двадцать первый» и так далее. Дневники не имели четкой структуры, хотя автор пытался писать в стиле, напомина-ющем публицистические статьи. Мысль часто скакала с одного на другой, иногда повторялась, а порой в середине текста начиналась совсем другая тема. Мысль, начатая в начале

тетради, могла найти продолжение в конце, а между этими

частями располагалось множество других не связанных между собой рассуждений. Некоторые идеи были записаны странным шифром, ключ от которого потерял сам Каракозов. Зачастую статьи прерывались рисунками и личными переживаниями автора, а иногда записи сопровождались датами.

Темы, поднимаемые автором, были весьма обширны: от

математических исчислений до религиозных толкований, а в

промежутке мог попасться «трогательный» очерк о том, как

автор пришел в ярость от божественного тетраграмматона —

и решил испражниться на него. На страницах также встречались тексты политического толка. Рассуждения, надо сказать, носили спекулятивный характер. Например, фашизм как иде-ология элитариев содержал в себе не просто один из способов

выколачивания прибыли из порабощенного народа. Каракозов рассматривал фашиста как человека, ориентирующегося

на миф, легенду и сознающего себя таковым. Фашист возвышается над сонмом простых людей, которые вынуждены идти

не впереди мира, а позади, постоянно сообразуясь лишь со

своими потребностями и практикой. А он, фашист, уходит от

практических задач в область фантазии, мифа и имматериаль-ности, облекая свое желание в политическую форму. Он дает

народу то, что им необходимо, – практику и труд, которыми

они руководствуются, забывая о мифе. Себе же он оставляет

все духовное и кажущееся бесполезным для масс. Он хочет

быть подобен богам, которые одним словом заставляют вещи

43

Ересь Каракозова

возникать из ниоткуда, а людей – подчиняться и поклоняться ему как единственному свету неземного. Фашист не желает заниматься полезной деятельностью, ибо только боги могут

себе такое позволить. Он хочет быть великим одухотворен-ным паразитом.

В таких же субъективных формулировках Каракозов рассуждал обо всех остальных политических движениях. Коммунизм – это бунт бессознательного, бунт совокупности невыраженных мыслей, которые наконец организовались, чтобы

вылиться в сознание, расколоть его и преобразовать, дав рав-ные возможности каждой безумной мысли.

Исторические личности не оценивались им с точки зрения

их вклада в прогресс, улучшение общественных институтов

или развитие армии. Интерес Каракозова был сосредоточен

на непомерной жадности сатрапов и сластолюбцев, чьи чре-воугодие и разврат достигали немыслимых пределов. Именно

это стало основой его увлечения политическим террором. Он

превозносил каждый акт жестокости, проявление немилости

и низменных пороков.

Чем более порочным был характер того или иного пра-вителя, тем больше симпатий он вызывал у Каракозова. Он

видел в них воплощение своей идеи: сатрап стремится к невозможному, вступая в противоречие с обществом, которым

управляет. Каждый жестокий правитель становился в его

глазах героем-одиночкой, пытающимся возвыситься над обществом. И каждый из них погибал, пытаясь доказать свое

превосходство.

Кровавые ритуалы, призванные возвысить душу, лишь

усиливали ненависть общества к своим угнетателям. Непо-мерная эксплуатация подталкивала людей к сопротивлению, лишая сатрапов их иллюзорного величия. В конечном итоге

каждый из них терпел поражение.

Такое понимание исторической роли личности эволюци-онировало, пока не достигло идеи абсолютной скоротечно-44