Она была ДО меня… и ПОСЛЕ

– Ты издеваешься? – хмурюсь я, очень стараясь не обижаться на его слова.

– Ну, раз причин больше нет, – пожимает он плечом.

– Дан, тебе приятно это делать? – Я пристально смотрю ему в глаза.

– Что именно? Этот альбом? Знаешь, с удовольствием бы отказался. И без этой возни дел по горло.

– Нет, – я вскидываю руку, прерывая его издевательский тон, – тебе приятно при всяком удобном случае тыкать меня носом в нынешние обстоятельства, а главным образом, в тот факт, что я мало тебе нравлюсь и вообще, ты меня не любишь?

Его взгляд резко ожесточается, а рот недобро сжимается.

– Заметь, ты сама заговорила об этом, – я чувствую в его голосе надвигающуюся угрозу, он стал ниже, мрачнее, медленнее, суровее. – Значит, понимаешь, что я тебе не рад. Не знаю, какие у нас с тобой были отношения, но сейчас ты меня сильно раздражаешь. И я тыкаю тебя носом в нынешнее положение? А ты? Что делаешь ты? Ты разве не делаешь то же самое, но ровно наоборот? При всяком удобное случае, – мрачно передразнивает меня он, – ты рвешься сократить между нами дистанцию, не уважая ни меня, ни мои чувства, ни мою болезнь. Оставь меня в покое ты наконец. Если я вспомню, что люблю тебя, так тому и быть. Но до этих пор не надо меня провоцировать и выходить из ванной в неглиже. – А он жесток. Но беда в том, что я знала, в кого влюблялась. – Или у тебя такой расчет? Влюбить меня через постель? А верную ли ты стратегию выбрала, детка? Задумайся. – Напоследок он оглядывает меня со страшным, неприятным снисхождением и, захлопнув ноутбук, уходит работать к себе в комнату.

Я остаюсь на месте и еще долго не могу прийти в себя, заставить двигаться. Если мне нельзя пытаться сократить дистанцию между нами, тогда что мне остается? Никогда еще не чувствовала себя такой потерянной. Безнадежной. Онемевшей.

Немигающим, невидящим взглядом я минут десять смотрю в одну точку, но вижу одну пустоту и слышу неразборчивый круговорот осколков в своем сознании.

Аппетит пропал, я убираю остатки пиццы в холодильник и, словно зомбированная, иду к себе. Наступает какая-то апатия. В иной раз я бы поехала в балетную студию, но мне лень даже поднять голову с подушки. К моему боку тихонько пристраивается Мар и тут же снова засыпает. Без забот и без нужды думать о завтрашнем дне.

Со вздохом цепляю с тумбочки телефон, но почти сразу возвращаю на место. В голове вспыхивает забытый и самый безопасный на настоящий момент вопрос: почему Дан не помнит свою ненависть к кошкам? Ведь ей больше, чем три года и два месяца.

Я вытягиваю ящик из тумбы и, нашарив в ней электронную книгу, скачиваю в нее несколько очерков и эссе, касаемых памяти. Меня привлекает этюд Челпанова, и я ныряю в него с головой. Во второй главе я нахожу один любопытный факт: память – это всего лишь слово, не более. За этим понятием скрывается множество воспоминаемых образов и психических состояний, и каждое существует отдельно друг от друга. Вследствие потери памяти мы можем утратить что-то одно или несколько актов из нашей жизни, тогда как всё остальное, где за каждую долю информации отвечают определенные участки мозга, сохранится нетронутым. Здесь даже приводятся примеры удивительных случаев, когда человек лишается исключительно способности узнавать букву «ф» при полной сохранности всей памяти. А один мальчик после удара головы забыл всё о музыке, больше ни о чем. Мог ли и Дан, помимо прочего, повредить какой-то специальный локус в голове, где хранилось его навязчивое впечатление о диком коте из детства? Наверное, мог.

Только что мне с того? Я лишь утолила свое любопытство. Снова мрачная и поникшая, я откладываю планшет и со стоном натягиваю на голову одеяло. Надеюсь, завтра будет легче.

Глава 6. Робкий, неуверенный набросок

7 июня 2020 года,

Воскресенье.

(Юля Паршута – Останешься)

О каком свидании может идти речь? После всех тех слов, что Дан мне сказал. Я закидываю в рюкзак бежевые шелковые пуанты, балетное платье, телефон и наушники, прыгаю в балетки и выскакиваю из дома, не дождавшись, когда парень проснется или выйдет из комнаты.

Переодевшись в тонкий темно-сиреневый комбинезон с длинной полупрозрачной юбкой, приятно струящейся по голым ногам, я прикрываю свой шкафчик в раздевалке и с пуантами в одной руке, с телефоном в другой направляюсь в зал. Связываю последний с магнитофоном на подоконнике и становлюсь в центре зала. Несколько мгновений я еще в раздумьях, но стоит зазвучать первым аккордам песни, как тут же отбрасываю пуанты прочь. Сегодня без них. Сегодня с синяками и, если не повезет, с кровью.

В синей темноте распускаются предрассветные сумерки. Розовая тюль платья взмывает вверх. Медленно закрываю глаза и отдаюсь во власть танцевальной лихорадки.

***

Тем временем по ту сторону, совсем близко, под окнами, останавливается темно-серый джип Дана. А он сам, беспрестанно оглядывая здание и ничего не понимая, как в замедленной съемке выходит из салона. Бросает еще один недоумевающий взгляд на незнакомое кирпичное здание, но такое манящее, навязчивое. Еще эти странные окна… он будто видел их когда-то – дежавю?

Напряженно хмуря брови, мужчина решительно направляет свой шаг к дому. И, ни на что не надеясь, в последний момент замерев, со скребущим душу сомнением дергает деревянную высокую дверь. Она поддается – внутри кто-то есть. Скрипят половицы под ногами. Отголоски памяти ведут его по багрово-красной лестнице на верхние этажи, и он сам не осознает, почему задерживается перед дверью с табличкой номер три. В самом конце коридора. В видениях мелькают нечеткие картины, как кто-то, чьего лица не видно, делает танцевальные пасы изящной женской рукой, обнимает свое хрупкое тело, а белая балетная обувь порхает грациозно над полом. Стройные ноги облеплены тонкой тканью воздушной ласковой юбки, которая то и дело, расставаясь с ногами хозяйки, раскрывается в воздухе крылом бабочки. Эта переливающаяся ткань перед глазами – как мелкие песчинки розовой пудры на фоне лунного света. Рябит. Завораживает. Не отпускает. Манит приблизиться.

За дверью слышны звуки музыки. Дан в странном замешательстве приоткрывает её и делает нетвердый шаг в глубину огромного зала. Где-то снаружи рождается рассвет, проникая в него красными и оранжевыми бликами солнца. Рассеивающимися полосками света, заглянувшими сквозь решето жалюзи. И в этом ореоле вальсирующего света танцует она. Лера. Грациозная. Маленькая. Сильная. В облаке розовой ткани. Он не может поверить своим глазам. Из всех мест, куда его могло занести шестое чувство, он оказался там, где она.

Внезапно девушка замечает его, ее глаза забавно расширяются. «Не может быть!» – кричат они, застыв потрясенно, как и сами движения балерины. Он называл её куском пластика? О боже, как он ошибался. Её пластика была превосходна. Её грация захватывала дух.

***

– Дан?.. – Я совершенно теряюсь и опускаю руки. Черная безрукавка, серые спортивные штаны. Но это он.– Ты… ты здесь? Ты… что-то вспомнил? – Я делаю порывистый шаг в его сторону, но быстро замираю на месте, не спеша обнадеживать саму себя. Для начала нужно выслушать его. Ведь разочаровываться всегда больно.

– Ты танцуешь? – спрашивает он, при этом выглядя не менее удивленным. Я робко киваю головой и слышу странное сожаление в его голосе: – Я не знал. Ты не говорила.

– Ну, – я становлюсь на шаг ему ближе, – это не так важно на самом деле. Балет – это то, что я люблю, да. Но с некоторых пор тебя не волнуют такие вещи. Поэтому я не понимаю, что ты здесь делаешь. Как ты здесь оказался, если я не говорила тебе об этом месте?

– Честно говоря, сам не знаю. Проезжал мимо, что-то заставило остановиться, а потом… – он задумчиво опускает глаза.

– Потом? – настаиваю я на продолжении.

– Потом это видение… – И его глаза снова на мне. – Это была ты.

– Я? Ты увидел меня в своих воспоминаниях? – Я загораюсь надеждой, на глаза набегает влажная пелена. – Что ты вспомнил?

Он хмурится:

– Твои ноги в крови.

Я немедленно опускаю голову, глядя туда же, куда и он, на босые пальцы. Нет крови. И пятнадцати минут не прошло, как я вошла в зал.

– Всё нормально с ними, крови нет, – озвучиваю я очевидное и смотрю на парня с непониманием.

– Я видел… точно видел, как твои ноги были стерты в кровь. – Он растерян и задумчив.

– Когда?

– Не знаю, это ты мне скажи.

– Ну, при тебе я никогда не танцевала несколько часов подряд. Только тогда ноги могут слегка пострадать. Обычно крови нет, – честно признаюсь я, приметив то, как странно он себя ведет и как отчаянно борется с неясным ликом собственных воспоминаний.

– Темно. Ты спала. Я укрыл тебя какой-то кофтой. – Он потряхивает головой и на мгновение совсем зажмуривает прищуренные глаза. – Потом ушел. Кажется, я сделал это тайно. Ты не знала, что я наблюдал за тобой.

Теперь его взгляд неподвижен, проникает в мой. Я вспоминаю ту ночь. Утро, когда на мне лежала чужая кофта. А я сама не помнила, как переместилась на диван.

Это был ты. Конечно ты. Никто другой и не мог быть. Следовало догадаться. Но почему ты умалчивал это так долго, мой милый Дан? Теперь уже и не спросишь.

Мы смотрим друг на друга еще бесконечное число секунд, пока он не произносит едва слышно:

– Пойдем домой. Зачем ты здесь в такую рань?

– А ты? Почему ты не спишь?

– Я ушел еще ночью.

– Правда? – Ощущаю что-то вроде горечи: я об этом даже не знала, а он не предупредил. Но ведь и я тоже. Хотя когда ему было интересно то, где я? – Я думала, ты спишь у себя.

– Знаешь, я тоже так думал, пока не увидел тебя здесь, – хмыкает он, и я с задумчивым видом упираюсь взглядом в утренние краски за окном.

– Получается, мы оба сбежали друг от друга, но по какой-то случайности встретились тут?

Это не должно было звучать как вопрос, но так вышло.

– А ты сбежала?

Я поворачиваюсь и встречаю любопытный, но очень серьезный взгляд. На что могу лишь пожать плечами и заявить:

– Ты ясно дал мне понять, что от меня ничего не требуется. Что я только путаюсь под твоими ногами и путаю тебя. Мне надо было привести мысли в порядок. А это, – слегка развожу руками, – единственное место, где я могу это сделать. Мое тайное убежище от мирской суеты. – А затем добавляю: – Не приходи сюда больше.

– Почему? – Его напряженный взгляд и удручающая пустота в моем.

– Я могу подумать, что ты вспомнил меня. Не стоит обнадеживать меня, хорошо? Приходи только в том случае, если и вправду вспомнил. Так я буду знать сразу, бежать в твои объятия или тонуть в собственных.

Разворачиваюсь, беру телефон с подоконника, закрываю плейлист, подбираю пуанты с пола и медленно двигаюсь на выход. Но когда прохожу мимо парня, не замечая, даже не взглянув на него, он резко ловит меня за локоть.

Я молча ожидаю.

– Сегодня у нас свидание, – как-то натянуто и хрипло напоминает он, склонившись над моим ухом, но я отрицаю:

– Нет. Можешь делать, что хочешь. Я больше не буду заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь. Отпустишь? – Я прямо гляжу в его странные глаза. Не отпускает. Тогда я вздыхаю, надеясь достучаться до него в последний раз: – Дан, пока ты будешь меня отталкивать, ты не поймешь, что я значу для тебя. Но выбирать тебе.

– Мы пойдем на свидание, – утверждает он и наконец аккуратно отпускает мою руку. – Ты права, я должен уяснить это для себя.

На моем лице появляется эскиз счастливой улыбки. Пока еще эскиз. Робкий, неуверенный набросок.

– Хорошо, потому что у меня есть идея, куда нам с тобой пойти.

– Идем. – Он переплетает свои пальцы с моими и увлекает на улицу, прихватив мой рюкзак в раздевалке. Запрыгиваю в летние балетки и прямо в платье иду за ним.

Глава 7. Я плохой парень, Лера

На деревьях уже отцветают цветы.

– Ты, наверное, уже догадался, почему я вытащила тебя на прогулку по парку?

– Мы часто здесь бывали? – предполагает он, или же у него сработали ассоциации?

– Ничего не мелькает в голове? – Я заглядываю ему в лицо в жадной надежде поймать на нем хоть какие-то проблески воспоминаний.

Угрюмый, он только мотает головой и оглядывается вокруг.

– Ты любишь сирень? – неожиданный вопрос заставляет меня остановиться, едва не запнувшись о собственную ногу.

– Что-то вспомнил? – затаив дыхание, я смотрю на него в упор, но Дан не отвечает мне тем же. Потоптавшись на месте, продолжает идти по дороге, как ни в чем не бывало. Но я замечаю, каким сосредоточенным стало его лицо.

– Не молчи, прошу тебя. Если ты что-то вспомнил, не скрывай это от меня. Я должна знать.

Минуту от него нет ответа.

– Это место… кажется, я был здесь. Такое чувство… не знаю. Всюду цветы, но ими почему-то не пахнет.

– Все верно, цветы Венгерской сирени не пахнут, – мой рот сам по себе складывается в улыбку, я восторженно наблюдаю за парнем, сфокусированным на своих собственных внутренних образах. У него наконец получается кое-что вспомнить! – Но здесь есть одно дерево, к которому ты однажды подвел меня и сорвал для меня нежно-лиловые цветы обыкновенной сирени. Среди сотен однотипных кустов ты нашел одно единственное дерево, на котором цвёл аромат. Я об этом даже не знала. Что здесь есть исключение. А ты заметил, чем меня сильно тогда удивил.

– Тогда ты сказала: "Это ужасно грустно… когда любовь просто умирает". – Он поднимает на меня затуманенный взгляд.

– Ты помнишь? – шепчу я потрясенно, не веря своим ушам.

Держась за руки, мы шли в сиреневом парке. Не спеша возвращались домой после поэтического вечера.

– Оно о законченной любви, – тихо начала я, когда он выслушав стихотворение Тютчева в моем исполнении, попросил растолковать его ценность и помочь понять строки моего любимого стихотворения. Ему казалось это важным, я видела это в его глазах. – Она сидела на полу и перебирала все его письма, написанные ей. А он видит это и поделать ничего не может. Она опустошена, ведь он разлюбил ее и полюбил другую, намного моложе себя. У их любви истек срок годности, и это ужасно грустно, Дан. Когда любовь просто умирает.

Дан коротко кивнул.

– Оставляя после себя только эти несчастные письма, – подхватил парень, прижав меня к себе еще ближе. Так, будто и вправду понял глубину трагического события, вложенную автором в настоящий стих.

– Да-а-а! – Я поворачиваю голову, чтобы снова взглянуть ему в глаза. Немыслимо, он действительно понял!

– Принцесса, почему все твои любимые стихотворения такие грустные? – усмехнулся он, оставаясь при это серьезным и слегка хмурым.

В ответ я пожала плечами, но движение вышло почти незаметным, поскольку сильные мужские руки крепко обнимали меня и не отпускали ни на секунду.

– В грусти кроется совершенство, разве нет? – наивно спросила я спустя минуту, торопливо подхватывая ртом сползший кусочек шоколада с пломбира, внутри которого спрятана нежная и обалденно вкусная малина. Мое любимое мороженое. Дан купил мне его по дороге от театра, когда мы только входили в центральный парк, где повсюду росла венгерская сирень. Мои любимые цветы. Вообще, любая сирень. А рядом со мной любимый человек.

«Как же я… парю в этот момент. Меня окружает всё то, что я люблю. Такое невероятное совпадение. Такое идеальное свидание».

– В грусти кроется саморазрушение, – ответил Дан в своей обычной манере, и голос показался мне печальным.

– Перестань! – Я мгновенно пресекла власть его внутреннего самокритика и широко заулыбалась. – Не порть этот вечер! Я серьезно. Будь немного снисходительнее к себе и прекрати ассоциировать любое стихотворение с собственными поступками, о которых не помешало бы уже забыть, – настойчиво сказала я, игриво ткнув ему в губы кончик мороженого.

Я дерзко ухмыльнулась; он облизнул малиновую начинку и рассмеялся.

– У меня родилась гениальная идея! – неожиданно просиял парень и отпустил меня, слегка озадаченную столь внезапным порывом. – Погоди секунду. Оставайся на месте! – крикнул он, взяв направление к ближайшему дереву с лиловыми соцветиями сирени.

Улыбка заиграла на моих губах, когда я поняла, что именно собрался сделать Дан. Он выбрал самую пушистую охапку цветов и без стыда оторвал пять розово-лиловых веток.

– Это называется вандализм, – старательно пряча улыбку, воскликнула я как можно тише, нервно поглядывая по сторонам, чтобы никто не заметил наше варварство. Но приближающаяся ночь скрадывала любое подобное беззаконие.

– Я решил просто подарить своей девушке цветы, – беззаботно улыбаясь, Дан шагал ко мне с обворожительной весенней сиренью в руке. – Которых нет в обычном цветочном магазине. Но она их так любит, что я не мог больше смотреть, как она восхищенно буравит чужие цветы.

Мои брови строго сведены в немом укоре.

– Ну да, ведь теперь они стали моими, не так ли? – съязвила я. – Стоило их только сорвать с дерева в городском парке… за что, на минуточку, вообще-то полагается штраф!

– Ну ты ведь не сообщишь никому? – спросил он с наивным видом, заигрывая со мной и по-прежнему протягивая цветы. Как истинный мой поклонник.

Я прищурилась.

– Тебе просто надоело каждый день гулять со мной по этому парку, вот ты и сорвал их, чтобы я могла поставить в вазу, когда мы придем домой, и больше тебя не дергала. Но период цветения сирени всего две, иногда три недели! Эта крупица по сравнению с целым годом, так что мы придем сюда и завтра, и послезавтра, и все остальные дни, пока деревья не отцветут. Это ясно?

Я вздохнула, притворяясь оскорбленной, и резко выхватила у мужчины букет лиловой сирени. Это мое!

– Ясно. – Глаза парня смеялись, а рот улыбался, ведь Дан знал, что несмотря ни на что делал меня счастливой. Он знал, когда я счастлива и когда мое сердце светилось.

Поднесла к носу цветы. Свежий и слегка горьковатый аромат обласкал мое лицо. Сладкие нотки, шепот приближающегося лета. Это не венгерская сирень, та не пахнет. Я округлила глаза и быстро подняла шокированный взгляд на мужчину.

– Ты специально?

Когда успел-то рассмотреть сиреневый парк на предмет обыкновенной сирени? И каков шанс, что мы случайно оказались перед этим конкретным деревом? Его «гениальная идея» была вовсе не мимолетным порывом. Теперь казалось, он задумал это с самого начала. Но я даже не заметила, присматривался ли он к каждому кусту, который мы проходили, чтобы разыскать нужный, не менее восхитительный среди венгерской красоты.

– Цветы без запаха не полноценны. – Он смотрел на меня внимательным взглядом. Взглядом, исполненным любви без меры и конца. И от этого было так волнительно. Его голос, тихий, намного ниже и глубже многих, мной когда-либо услышанных за двадцать лет, он сводил меня с ума.– Ими можно только любоваться, трогать. Я же подарил их тебе, чтобы ты могла чувствовать их глубже. И я люблю, когда твоими цветами пахнет наш дом. Тут ты права. Я сорвал их специально. Чтобы ты «могла поставить в вазу, когда мы придем домой». Но я так же люблю гулять с тобой в этом парке, я делаю это не из принуждения. А потому что мне это нравится.

Улыбка не сползала с моего восторженного лица, пусть оно и выражало гораздо меньше чувств и выглядело почти невозмутимо, ведь следовало сказать нечто очень важное:

– Мне повезло с тобой. Да, я знаю, что ты так не считаешь. Но это так. Я не представляю, кто бы еще мог изо дня в день меня вдохновлять, как это делаешь ты. Я могу с уверенностью тебе поклясться, что девочка перед тобой родилась прошлой осенью. Когда ты стал ее жизнью. И получается… мне нет и года. Этой осенью будет год. Мой день рождения – это день, когда ты позвонил мне и украл на первое свидание в твоей студии.

На его лбу залегли тревожные складки.

– О, принцесса, – растерянно произнес Дан, – это было худшее свидание, не вспоминай о нем, пожалуйста.

– Тем не менее, – настояла я, обхватывая пальцами ладони твердое сильное плечо и ненавязчиво уводя нас домой. Было бы лучше, если бы мы ушли из этого парка раньше, чем кто-либо заметил мой подозрительный букет.

– Какое твое любимое стихотворение? – поинтересовалась я, когда мы прошли парк и вышли на улицу, откуда до дома было уже совсем близко. Я выкинула деревянную палочку от мороженого в урну.

– То, которое сегодня читали предпоследним, – ответил он просто, а потом вдруг заговорил серьезно, удивленно хмыкая: – Ты делаешь невозможное, принцесса. Ты прививаешь мне любовь к поэзии. Со мной этого еще никто не делал. Чувствую себя расплавленной глиной, из которой лепят что-то новое… Но мне это даже нравится.

– То есть тебе понравился поэтический концерт? – Я заглянула ему в лицо и невольно улыбнулась. – Если хоть одно стихотворение тронуло твое сердце или хотя бы мышление, то… это ли не успех? Видишь, вечер удался, а ты не хотел идти.

И Дан согласился со мной.

– Да, это было прекрасное свидание, – и улыбка его была искренней.

А потом он поцеловал меня, остановив посреди тротуара и нежно положив теплую ладонь мне на голову. Бережным и уже знакомым интимным жестом прижимал мои волосы к теменной части головы, отчего появлялось чувство защищенности в моей груди и я ныряла в него без страха. Дан берег меня, и это выражалось в подобных мелочах.

Я заводилась с полуоборота. От его заботы.

Дан ласкал губами нежно. Горячо. Дико. Подчиняя меня без остатка. Отдавая мне еще больше – всего себя. В квартиру мы вломились, круша всё на своем пути. Не переставая целоваться и не тратя времени на то, чтобы поставить цветы в вазу.

Дан покачивает головой, оставаясь таким же холодным.

– Не помню. Это что-то спонтанное и не имеющее очертаний. Просто твой голос на фоне сирени, но я не вижу ни твоего лица, ни картину в целом. Просто потусторонний голос и обрывок твоей одежды – это всё, что я вижу, – заканчивает парень и на долгие пять минут погружается в собственное сознание, охваченный только ему ведомыми мыслями, не замечая моей грусти. Он снова отгораживается и не смотрит на меня совсем.

В кармане его штанов раздается новый мотив – он поменял мелодию звонка, но почему? Его никогда не волновало, какая музыка стоит у него на телефоне при входящих звонках. Я была той, кто исправил обыкновенный незатейливый мотив, встроенный заводскими настройками, на песню, которая нравилась нам обоим. "Another Love" Тома Оделла. Но сейчас в воздухе звучит совершенно другая песня, незнакомая мне.

Я порываюсь спросить, но Дан уже прикладывает смартфон к уху, отвечая человеку на том конце.

– Сейчас? – спрашивает он, уставившись на ветки сирени, но почему-то не на меня. Мне мерещится, или это тот самый избегающий взгляд?

Кто ему звонит? Я чувствую, как что-то извне перебирает части моего сердца. Как если бы кто-то сильный и грубый дотронулся до него сквозь ребра своими шершавыми жестокими пальцами. Мне это не нравится. Не нравится то, что сейчас происходит.

– Приеду, – коротко отвечает Дан, выслушав её.

Мои глаза становятся влажными, а взгляд пронзительно-тяжелым и беспокойным.

– Это Ева? – Я больше не стараюсь быть сильной и понимающей; у меня в груди сердце раскалывается, стоит представить, что мой мужчина поедет к этой… Еве.

Дан растирает ладонью шею и скользит к затылку, а потом смотрит так, будто я во всем виновата сама.

– Ты всегда была такой?..

– Какой? – спрашиваю я надтреснутым голосом.

Молчание.

– Ревнивой! – выскакивает у него сквозь зубы не совсем то, что он, очевидно, собирался сказать.

И снова тишина.

– Нет, – срывается с губ очень тихое признание, а между тем глотку царапают сдерживаемые изо всех сил слезы, словно там застряла тысяча мелких кусочков стекла. – Раньше… я всегда знала, что ты меня не предашь. Не просто знала, а… я действительно была у тебя на первом месте. Всегда.

После этих слов он резко отворачивается от меня. То ли ему стыдно за свое поведение, то ли невыносимо видеть рядом с собой кого-то вроде меня, я уже ни в чем не могу быть уверенной.

– Считаешь меня прилипчивой? Не знаешь, как от меня избавиться? – из последних сил я сдерживаю себя от рыданий. Не надо ему видеть моих слез, они делу не помогут. Только сильнее разозлят его в ситуации полной безысходности, куда против воли парня бросит навязанное обстоятельствами чувство вины.

– Лера, – прикрыв на секунду глаза, он сообщает: – Ты ошибаешься, если считаешь, что я весь из себя такой хороший и правильный. Я плохой парень, Лера. Не. Хороший. – С каждым брошенным словом его лицо становится мрачнее и мрачнее. – Я всё больше убеждаюсь в том, что ты совершенно меня не знаешь, но говоришь так, будто веришь в обратное. И пока я тебе не верю. – Последняя фраза напрочь отнимает мое дыхание, но я продолжаю молча внимать, усиленно терпя эту нарастающую боль в груди. – Я уеду сейчас, а ты… знаешь, я совершаю порой поступки, которым нет уважения, но и не делай, пожалуйста, из меня монстра, хорошо? У меня встреча, потом мы обязательно продолжим наше… – Дан делает какой-то неопределенный жест рукой, он даже не знает, как это назвать, – вот это вот всё.