Библиада, или Литературный герой

– …Да, святому Серафиму Саровскому довелось на «малом входе» увидеть шествие Богородицы в сопровождении ангелов, но он, как говорится, был «в духе». Как и в «Откровении» – Иоанн. А иначе – в самадхи. И его самадхи – санкция свыше. А мы, грешные, «род лукавый и прелюбодейный, тоже ищущий знамений» можем для этой цели прибегать ко сну. Что такое полёты лермонтовского Демона? Это сны Лермонтова. Но сны, которые есть самая настоящая правда. Ведь сны, если хочешь знать, в чем-то бо́льшая истина, чем явь. Вспомни историю Периодического закона Менделеева. Менделеев открыл его во сне. Или озарение Кекуле? По этому поводу у Николая Телешова есть хорошая сказка. Его Изольде приснился очень страшный сон. Она проснулась, перевела дух: «это только сон»! «Нет, сон твой правда», – сказал ей король, которому она рассказала про сон. Вся трудность в расшифровке символов – кои есть сон. В понимании его языка. Его символов или архетипов. Толкование снов – верное толкование – великая вещь. Неслучайно Иосифа, толковавшего сны, фараон поставил над всей землей египетской. Почему в Библии много про сны? Тот же самый сон Навуходоносора у Даниила?.. Это – указание на его значимость. Но, опять же – язык! И тут должны быть способности. Помнишь пророческий сон Аввакума? «Чей корабль?» – «Твой корабль». Сон его был не что иное, как образное сообщение ему о его миссии. Важно понимание законов этого языка. Взять хотя бы сон Раскольникова. Помнишь, когда на его глазах (во сне) убивают лошадь? После убийства старухи-процентщицы и Лизаветы? Сводных сестёр? Сводных! Это важно. Помнишь их портреты у Достоевского?.. Лизавета – восьми вершков росту, высокая, неуклюжая, смиренная девка, работавшая день и ночь (так и напрашивается сравнение: как лошадь). Ужасно нескладная, с как бы вывернутыми ножищами, всегда в стоптанных козловых башмаках. Козловые – козёл – копыта… Ты чувствуешь ассоциативный ряд?.. А копыта – и лошадь. А?.. Лошадь!.. То есть, образно, символически, Лизавета – «лошадь»! Одна лошадь – кроткая, безответная, тихая (я всё о Лизавете), трепетавшая перед сестрой и «терпевшая от неё даже побои», с «добрыми глазами»… И обрати внимание на фразу у Достоевского (там, где сон Раскольникова) «их (лошадей) больно бьют всегда мужики кнутами» и «по глазам»… А?.. Если одна (сестра) – «лошадь», то, очевидно, «лошадью» является и сестра вторая (сводная). (Так и лошадей «сводят», заметь, запрягают в пару). А теперь возьмем портрет лошади, которую убивают во сне. «Лядащая лошадёнка». Старая кляча. Одр. Сравни с портретом старушки-процентщицы. Алена Ивановна – стара и плюгава. В точности – как и, приснившаяся Раскольникову, лошаденка. Маленькая клячонка и огромный воз, который она не может сдвинуть с места. (Я про сон Раскольникова). Иными словами, непосильный воз – это символ старухиного богатства, от которого нет проку. И когда лошаденку во сне бьют, она начинает брыкаться (так и старуха у Достоевского кусает от бессилия Лизавету за палец!). То есть, образно говоря, эта клячонка – старуха Алёна Ивановна, другая «лошадь». Другая сторона одного образа, заключенного в слове «лошадь». Таким образом, в зверском убийстве лошади (сне Раскольникова) – символически, образно, «сводно» передана информация о его жертвах. Максимум информации минимумом средств – закон языка бессознательного. Закон языка души. И я уверяю тебя: всё, о чем я сейчас сказал, Достоевский об этом и не подозревал. Он писал вдохновенно, не отдавая отчета, – по подсказке бессознательного. Я ведь сам-то с чего начинал? С чего мне в голову-то взбрело? Как-то давно, ещё до психфака, я Библию всерьёз изучать начал (мать моя верующей была) и, видно, запомнил и подлого Каина, и премудрого Соломона, потому что среди ночи проснулся. И что ты думаешь мне приснилось?.. Мои библейские впечатления. Я в «кино». И кино это про «Ломоносова». Почему «кино» и почему про «Ломоносова»? А?.. А я тогда сразу понял. Анаграмма! Закон бессознательного. Перестановка местами букв. Каин – кина (кино) – «о» и «а» заменяемые буквы (мы говорим: кинафильм или кинасценарий, хотя правильно кинофильм и киносценарий). И это же самая анаграмма Соломон и Ломонос (Ломоносов). По типу: Иванов, Петров, Сидоров. Понял?.. Максимум информации – минимумом средств!..

Кобецкий был настолько ошарашен услышанным, что даже остановился. Отец Лев говорил о его идее! (анаграмма – принцип мышления). Оказывается, этот поп уже давно знал то, что он полагал за своё собственное открытие! Он так и застыл, открыв рот, а вдохновленный отец Лев буквально захлебнулся.

– Помнишь, ты в прошлый раз говорил о Достоевском, и немножко поспорили о «пострадать хочу»? Я ведь что хотел сказать – да, прав ты был, прав! – я просто совсем о другом в тот момент думал… Вспомни его многочисленные «сны» – «Сон смешного человека», сны Ипполита, «Дядюшкин сон»…

Но Кобецкий уже знал ход мысли отца Льва (сейчас должно было прозвучать столь им выстраданное «жизнь выстраивается согласно книгам»), а потому первое слово теперь должно быть за ним.

– Всё дело в том… – подхватил было он, но его перебил отец Лев. – Да не о том я!.. – отмахнулся тот. – Да, да, застрелиться боялся не персонаж Левин, а сам Толстой, это ясно, достаточно почитать его «Исповедь»!..

– Да и я не о том! Сон Обломова, сны Блока или Бальмонта…

– Символистов! – подсказал отец Лев.

– Да не о символистах я, а о «воплощении написанного»!.. У Достоевского «в Европе восстает народ на богатых уже силой, и народные вожаки повсеместно ведут его к крови и учат, что прав гнев его».

– А я о чём?.. О – том же убийстве процентщицы. Повторилось потом всё, о чём написал Достоевский! … Или – Гоголь. Написал «Записки сумасшедшего» и тоже – того… А Рюноскэ… «Впереди его ждало безумие или самоубийство» и – напророчил…

– …А у Кеведо, у испанца – «он весь мир завоевал, дон Капитал». И написал ещё в семнадцатом веке, когда…

– …А «призрак бродит по Европе, призрак коммунизма»?..

Они стояли посреди проулка, не обращая внимания на прохожих, каковые, впрочем, были редки.

– … А Маяковский? Написано в 1914 году:

Где глаз людей обрывается куцый,

Главою голодных орд,

В терновом венце революций

Грядет шестнадцатый год…

– …А эпиграмма «Шевыреву» Каролины Павловой. Написано ещё раньше «Манифеста» Маркса…

Преподаватель христианский,

Он духом тверд, он сердцем чист.

Не злой философ он германский,

Не беззаконный коммунист!

– …А у Андрея Белого в «Первом свидании». 1921 год. Атомной бомбы ещё не было и в проекте.

Мир рвался в опытах Кюри

Атомной, лопнувшей бомбой

На электронные струи

Невоплощенной гекатомбой.

– …А – у Лермонтова:

Я начал рано, раньше кончу,

Мой ум немного совершит…

– …А «я умру в крещенские морозы»?..

– «…умру, когда трещат берёзы»! – подхватил отец Лев. – Николай Рубцов!..

– И ведь напророчил!

– А Гаршин? Писал о самоубийстве, как бы приуготовляя себя. И что? В итоге и сам…

– …А история с Кракатау, с вулканом?.. Сон американца Сэмсона, журналиста, совпавшего до деталей с реальной катастрофой, случившейся в это время на другом конце земли!..

Да я и сам! – вдруг выпалил Кобецкий. – Я, как мадам Хохлакова у Достоевского: «о чём подумаю, то и случится»!..

Но отец Лев не обратил внимания.

– …А похищение Людмилы Черномором?.. Сколько лет было Пушкину, когда он писал? Двадцать лет?.. Да Натальей Гончаровой ещё и не пахло! Ты скажешь, что она – не «Людмила». А «Сказка о рыбаке и рыбке»? Это о ком?.. О бедном старике и о сумасбродной старухе?.. Как бы не так! «Ну что мне с проклятой бабой делать!» Это чей «вопль»? Это Пушкина вопль! Много чего захотелось Натали! Блестящий гвардеец (я – о Дантесе), красавец, богач, француз, сын дипломата. И мораль сей басни? Баба – у «разбитого корыта». Много хочешь – мало получишь! Самое настоящее пророчество! Бессознательное, выбалтывающее судьбу! Если хочешь – сбывшийся «сон»!..

– Вот-вот, воплощение, рок слов… – бормотал вконец растерявшийся Кобецкий. Ему никогда не приходило в голову рассматривать эту сказку под таким углом зрения. Оригинальная идея, над которой, правда, ещё следовало поразмышлять; она несколько не согласовывалась с его точкой зрения по поводу жены поэта, сложившейся после прочтения, оправдывающей Гончарову, статьи Ободовской и Дементьева, но зато очень гармонично вписывалась в его новейшую концепцию: закон воплощения слова.

– …Сон, конечно, сбывшийся сон, – бормотал он. – Как у Кальдерона: «жизнь – сон». Бессознательное, творчество, пророчество, сон – одно, одна кухня…

Но теперь он думал не о «законе», а о только что подсказанных отцом Львом следствиях из него. Получалось, что, основываясь на творчестве человека и зная «язык бессознательного», можно было открывать не только черты характера автора и не только разбираться в его сложных жизненных коллизиях (основываясь на затаенных мыслях, вытесняемых сначала в подсознание, а затем неизбежно выдаваемых, образно и символически, в творчестве), но и предвидеть самую судьбу! «Пророчить»! Да, конечно! Как он мог такое упустить!..

…Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?..

Рок ли здесь слов? Напророчил ли Пушкин свою гибель? Или в этих строках другое: бессознательно поэт «знал» о своей насильственной смерти! Но а, главное, получается, что абсолютно прав отец Лев, а не правы ни Ободовская с Дементьевым, ни Алексей Новиков в «Последнем году», и вина Гончаровой в гибели мужа неоспорима!.. Было и другое, что не менее занимало сейчас мысли Кобецкого. Это, подсказанная отцом Львом, анаграмма Соломон – Ломонос. Если действует «рок слов» (а он действует), то неслучайна и схожесть дара Соломона и Ломоносова. Ибо если со словом Соломон связано понятие «мудрость», то «рок имени» Ломоносов можно истолковать как ту же «мудрость». А что, как не «мудрость» и характеризует учёного-энциклопедиста! После открытого им «рока имени» Христа – «Крест», Кобецкий сумел увязать собственный «рок имени» со старославянским словом «кобь», означающим предугадывание. Однако сомнения в верности теории оставались. Но теперь подсказанная отцом Львом анаграмма убедительно свидетельствовала в пользу его догадки. И отныне он с полным правом мог говорить о феномене «рока имени» – частного случая «рока слов». Кобецкий не без зависти взглянул на отца Льва. Дьявольски умен! И как они всё-таки с ним похожи! И своими мыслями, и словами. Вот она, воплотившаяся его мечта о друге, которую он не иначе, как «материализовал»! И он прощал ему все его мелкие прегрешения, безусловно, имевшие место, настоящие и будущие. Наперёд!

Они потихоньку приближались к дому, отец Лев говорил, а Кобецкий слушал и думал о своём открытии, и о том, как, рассказывая о Булыгине, разоблачал, по существу, самого себя.

– …Расскажи мне свои сны, и я скажу кто ты, – в порыве не иссякающего вдохновения объявил вдруг отец Лев. – Сон это когда отсутствует сознание, и бессознательное вступает в свои права. Тут вся твоя душа, всё самое сокровенное, во сне ты весь, как на ладони. Но нужно знать символы, архетипы, эмблемы, знаки. Например, деньги – это дерьмо, это точно установлено. Заметь, эмблема медицины – обвившая чашу, змея. Почему и откуда? Из – бессознательного! Змея – это символ болезни. И ещё – мясо. Так что, когда тебе упорно снятся мясо или змея – дело к болезни. Человек, его сознание ещё не замечают изменений в организме, а бессознательное – самадхи – уже сигнализирует символами, и человеку снятся змеи или мясо. В природе все символично. Символизирует каждое мгновение, но человек, вечно занятый внешними проблемами, плохо прислушивается к себе и поэтому не замечает этих знаков. Хорошо владел языком символов Наполеон. Помнишь его «дрожание моей левой икры есть признак несомненной удачи»? Потому-то он и верил признакам – знакам и символам. Он мало спал – не более четырех часов в сутки. Когда хотел получить ответ на мучавший его вопрос, то сразу ложился спать и неизбежно этот ответ получал. И после этого уже не мог спать, вставал и начинал действовать. Почему пьяному снятся кошмары? Да потому, что сон уже сам по себе «погружение». А тут, образно выражаясь, еще дополнительно давит, обладающий «погружающей» способностью, алкоголь, и человеческое сознание оказывается уже в адских пределах. По Дзен, это уже не «кенсё», а «макё» – дьявольское наваждение, только Дзен ошибается. Это не «дьявольское наваждение», а дьявольская реальность. Да, да, реальность! Самая истина. Почитай про историю психоанализа. Психоаналитики пачками сходили с ума, наглядевшись на черные ямы человеческой души. И я в ней копаюсь ежедневно, и сам удивляюсь, как ещё не сбрендил.

– Папа, папа, ну иди же!.. – из подъезда выглядывал Димка. И даже ногой топал от нетерпения.

Дома никого не было. За дверью у нового соседа было тихо, дверь – закрыта. Кобецкий поставил разогреваться обед, умыл и переодел детей. А отец Лев всё ходил за ним по пятам и говорил…

– …Зигмунд Фрейд создал психоанализ, ставя опыты на себе и вызывая самадхи кокаином после того, как разочаровался в гипнозе. Вот и я, сколько себя помню, только и делал, что ставил опыты на себе. Как Монтень. Как ты думаешь, почему все эти «белые горячки» связаны именно с чертями?.. «Серая мышь» Виля Липатова – это исключение, а в основном чёрт?.. Почему не хищные осы, не какие-нибудь псы или гиены, а черти? Мы его и в глаза не видели, он – в преисподней, но мы точно знаем его портрет. Черный, с рогами и хвостом. А?.. Да потому, что «чёрт» этот та же реальность! Проступающая из адского мрака и выхваченная духовным зрением (самадхи) алкоголика, реальность… Ты думаешь, где ад?.. Где-то там!.. – и отец Лев неопределённо махнул рукой. – Нет, ад там, где и мы. Чуть ниже. Тут! – И он ткнул пальцем себе под ноги. – Как у Гёте:

…Мир духов рядом, дверь не на засове,

Но сам ты слеп…

…Да, мы ничего не видим (слепы), потому что это мир других измерений. А человек, обладающий самадхи, фрагментарно может увидеть… Вот я, например, раз увидел…

– …Что… увидел?..

Отец Лев насмешливо глядел на Кобецкого.

– Чёрта…

– Как… чёрта?.. – Кобецкий попытался усмехнуться, но у него не получилось, и он со страхом и сомнением взглянул на отца Льва.

– Самого обычного: шерсть, рога, хвост, копыта, злые такие глазки. Похож на козла. Козья морда!..

– …И что же он?.. – осторожно спросил Кобецкий.

– А ничего, я его видел-то только несколько секунд. Появился и опять исчез.

И отец Лев быстро перекрестился.

Кобецкий, вытаращив глаза, смотрел на отца Льва.

– …Я понимаю твоё изумление и твои чувства, – снисходительно улыбаясь, продолжил тот. – Представь себе Левенгука, впервые увидавшего в свою линзу микробов, а потом ткнувшего в пустое место пальцем и объявившего: здесь живые существа! Как бы на него посмотрели? Да, да, это реальность. Как говаривал Лаэрт: «Враг есть и там, где никого вокруг». И я теперь верю и Лютеру, увидавшему чёрта, когда переводил Библию (находился в самадхи), и блаженному постнику отцу Феропонту в «Братьях Карамазовых», прищемившему чёрту хвост. Ты веришь своим «видениям», как реальностям. А почему ты не допускаешь, что они могут быть и у других? А в химеры Гоголя ты веришь?..

Ум заходил за разум у Кобецкого. Логика в словах отца Льва, безусловно, была, и в самадхи он верил, и, проступающую из потусторонних сфер, реальность он допускал. И в химеры Гоголя… Но всё это было слишком отвлеченным. А тут чёрт?..

Глава 3

…Кобецкий верил и не верил («чёрт» не выходил у него из головы).

– …Вот богатство моё…

Отец Лев присвистнул и изумленно покачал головой.

Стены комнаты подпирали сложенные в стопки книги вперемежку с журналами, а в углу, у окна, между стеной и столом одна из стопок достигала даже потолка.

Отсутствовали книги только там, где стояла кровать, но и под нею у Кобецкого был устроен склад – там хранились перевязанные бечёвкой пачки с чистой бумагой, и тут же находились папки с черновиками, вырезками из газет, набросками и пробами отдельных глав его романа.

После переезда Пети и Кати и появления нового соседа – Ивана Робертовича, Кобецкому пришлось очистить коридор и сосредоточить всё у себя, а потому небольшая комната стала походить на запасник библиотеки.

– Вот, – Кобецкий взял со стола «Однодум» и любовно провёл ладонью по обложке. – Тут всё. Нечто вроде дневника, мысли и прочее… – Он стал перелистывать страницы.

Сейчас, в эту минуту он действительно чувствовал то состояние приподнятости и вдохновения, о котором упомянул отец Лев (вероятно, – «пункт Б»). Как и тогда – в пивной с американцем. И мешало только одно. После «чёрта» он не знал, с кем имеет дело. С алкоголиком, напивающимся до чертей, или всё-таки с «психоаналитиком» – как аттестовал себя отец Лев.

– …Обо всём, что ты сейчас говорил, я ведь тоже думал. – Кобецкий на мгновение оторвался от «Однодума» и тут же опять прилип к нему глазами («ну и почерк, – усмехнулся он, – сам с трудом разбираю!»). Перевернул ещё несколько страниц. – Ну, хотя бы вот это. Пожалуйста!..

«И неведомо человеку, доброе или злое от сего произойдет. Часто злое происходит от доброго и доброе от злого». «Заколдованные острова». Герман Мелвилл…

– Недурно. Наш человек, – сказал отец Лев (тот не отрывал взгляд от тетради, которую держал Кобецкий – предмета, в которой было «всё»!).

–…Или вот, – Кобецкий ткнул пальцем ниже. – О борьбе добра и зла в литературе. В поэзии, в частности. Сравни: Веневитинов и Тютчев…

Вот Веневитинов…

Природа наша точно мерзость:

Смиренно плоские поля –

В России самая земля

Считает высоту за дерзость –

Дрянные избы, кабаки,

Брюхатых баб босые ноги,

В лаптях дырявых мужики,

Непроходимые дороги,

Да шпицы вечные церквей –

С клистирных трубок снимок верный,

С домов господских вид мизерный

Следов помещичьих затей,

Грязь, мерзость, вонь и тараканы,

И надо всем хозяйский кнут –

И вот что многие болваны

«Священной родиной зовут».

– Я знаю эти вирши, – кивнул Отец Лев. – Выкормыш француза Дорера, грезил заграницей, чего ты хотел?

– …А вот Тютчев, – продолжил Кобецкий. – Тот, кто «болван». Его «ответ».

Эти бедные селенья

Эта скудная природа

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа!

Не поймёт и не заметит

Гордый взор иноплеменный

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной.

Удручённый ношей крестной

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде царь небесный

Исходил благословляя.

-Великолепно! А ведь в жёны брал одних только немок…

Прижав «Однодум» к груди, Кобецкий сказал:

– Когда-то я поставил себе задачу прочитать всю классику, чтобы взять для себя всё лучшее; не знаю, получилось ли у меня «взять», но получилась возможность сравнивать и сопоставлять одно произведение с другим, и вот что заметил я…

Вот здесь у меня выписки. – Кобецкий снова раскрыл «Однодум». Я предлагаю опять сравнить. Две повести. Одна – «Шинель» Гоголя. Другая – «Писец Бартлби» того же Мелвилла. Обрати внимание, в обеих повестях речь идет о писцах, переписчиках служебных бумаг. И вот слушай…

«Бартлби» Мелвилла…

«Он (Бартлби), казалось, изголодался по переписке и буквально пожирал мои бумаги, не давая себе времени их переварить, работал без передышки… Он писал молча и безучастно, как машина… Слепой и глухой ко всему, кроме собственного своего дела».

А вот Акакий Акакиевич Башмачкин в «Шинели».

«Вряд ли можно было где найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно – нет, он служил с любовью… Не один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице».

Опять Мелвилл…

«Значит он питается имбирными пряниками, подумал я; никогда по-настоящему не обедает… Я заметил, что он никуда не уходит обедать…».

Гоголь…

«Хлебал наскоро щи и ел кусок говядины с луком, вовсе не замечая их вкуса, ел всё это с мухами и со всем тем, что ни посылал бог на ту пору».

Мелвилл…

«Хилый, нищий призрак…».

Гоголь…

«Чиновник нельзя сказать, чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щёк… В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто через приёмную пролетала муха…».

Мелвилл…

«Шаткая старая кушетка в углу хранила слабый отпечаток длинного худого тела. Под столом у Бартлби я обнаружил скатанное одеяло, … банку с ваксой и щётку; на стуле жестяной таз, мыло и рваное полотенце; а в газете крошки от имбирных пряников и небольшой кусок сыра…».

Гоголь…

«Ни комнаты, ни вещей его не опечатывали, потому что, во-первых, не было наследников, а во-вторых, оставалось очень немного наследства, именно: пучок гусиных перьев, три пары носков, две-три пуговицы, оторвавшиеся от панталон, и уже известный читателю капот…».

Мелвилл…

«Назови он хоть одного своего родственника или друга, я немедля написал бы им, настаивая, чтобы они поместили беднягу в какой-нибудь приют. Но, по-видимому, он был один, совершенно один на свете…».

Гоголь…

«Прежде всего долг справедливости требует сказать, что «одно значительное лицо» скоро по уходу больного, распеченного впух Акакия Акакиевича почувствовало что-то вроде сожаления. Сострадание было ему не чуждо… Мысль до такой степени тревожила его, что неделю спустя он решился даже послать к нему чиновника узнать, что он и как, и нельзя ли в самом деле чем помочь ему…».

Мелвилл…

«И тут же меня пронзила мысль: о каком бесконечно тоскливом одиночестве это свидетельствует! Бедность его велика. Но одиночество – сколь ужасно!.. Я мог подать ему милостыню; но тело его не страдало – мучилась его душа, а душа его была для меня недосягаема… И вот однажды зимой я подарил ему вполне приличный сюртук со своего плеча – серый сюртук на вате, необыкновенно теплый и с застёжкой от колен до самого горла».

…Про подобное же – подаренную Акакию Акакиевичу «шинель» я, конечно, опускаю, – заметил Кобецкий и продолжил цитирование.

Гоголь…

«…Только если уж слишком невыносима была шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «оставьте меня, зачем вы меня обижаете?». И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены… и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой».

Мелвилл…

«Впервые в жизни меня охватило чувство тягостной, щемящей печали. Раньше мне приходилось испытывать только не лишённую приятности грусть. Теперь же сознание родственной связи с другими людьми невыразимо меня угнетало. Печаль брата! Ведь мы с Бартлби были сынами Адама».

Гоголь…

«… И когда донесли ему, что Акакий Акакиевич умер скоропостижно в горячке…».

Мелвилл…

«Краткий рассказ о похоронах бедного Бартлби легко восполнить воображением».

Кобецкий закончил и закрыл «Однодум». – …Ну и что скажешь?.. – взглянул он на отца Льва.

– …Verbatim! Слово в слово.

– Во-от! – протянул Кобецкий. Он торопился, обрезая этим «во-от» возможный комментарий отца Льва. – Да, две небольших, одинаковых по объему повести, удивительно похожих (и в обеих ещё этот «брат»), абсолютно одна и та же мысль!.. И что?.. Казалось бы, явная компиляция, тем более, что «Шинель» у Гоголя была издана в 1843, а «Писец» Мелвилла – спустя десять лет, в 1853… Но нет! Оказывается, нет! Установлено, что прочесть «Шинель» к моменту опубликования «Писца» Мелвилл не мог. Он не читал «Шинели». А его мысль о «брате» возникает у него ещё в «Мобби Дике»… Вот, читаем…

«Разминай! мни! жми! всё утро напролёт; и я разминал комья спермацета, покуда уж сам, кажется, не растворился в нем; я разминал его покуда какое-то странное безумие не овладело мною; оказалось, что я, сам того не сознавая, жму руки своих товарищей, принимая их пальцы за мягкие шарики спермацета. Такое теплое, самозабвенное, дружеское, нежное чувство породило во мне это занятие, что я стал беспрестанно пожимать им руки, с любовью заглядывать им в глаза; словно хотел сказать – о, возлюбленные мои братья! К чему нам всякие взаимные обиды, к чему дурное расположение и зависть? Оставим их; давайте все пожмём руки друг другу; нет, давайте сами станем, как один сжатый ком. Давайте выдавим души свои в общий сосуд чистейшего спермацета доброты… Теперь, когда я понял это, я готов разминать спермацет всю жизнь. В сновидениях и грёзах ночи я видел длинные ряды ангелов в раю, они стояли, опустив руки в сосуды со спермацетом»…