Библиада, или Литературный герой

Вот и ключ к «Писцу Бартлби». Кстати, определенным образом, он и сам отметает все подозрения в подражании в этом же «Писце». Он как бы сознает одиночество своего персонажа в мире других литературных героев, не подозревая, что в далёкой России уже существует его литературный двойник, его «брат».

«…Полную биографию этого человека (Бартлби) просто не из чего сложить. Это – непоправимая утрата для литературы…».

А?..

Но оставим пока Мелвилла и возьмем кубино-испанца Рамона Месу (не сбавляя темпа, Кобецкий перевернул страницу «Однодума»). … Его роман… (он сверился с написанным) «Мой дядя чиновник». Написан в 1887 году. Читаешь и не покидает мысль, что кругом гоголевские персонажи. Висенте Куэвас – Чичиков. Чем занимается его канцелярия? – Неизвестно. Не «мёртвыми ли душами»? Скорее всего. Дон Бениг… гио… кажется (почерк проклятый!) – это тот же Акакий Акакиевич. Честный, работящий чиновник, но, волею Куэваса, оказывается вышвырнутым из канцелярии, а став нищим (призраком), преследует того, из-за которого лишился куска хлеба…

Огромная тень нищего (да, тот самый призрак! – тот же, что и в «Шинели»!) отражается на стене, когда та просит у Куэваса милостыню и не получает…

Ко времени написания «Моего дяди», «Мёртвые души» были переведены на французский, но Рамон Меса говорил по-испански, а потому не был с ними знаком.

В общем, когда я читал, то меня не покидало чувство, что Рамон Меса хотел сделать то, чего не сумел сделать Гоголь – завершить второй том «Мёртвых душ»!

…«Мастер» у Булгакова заканчивает свой роман уже после смерти – книгу, которую при жизни сжёг, как Гоголь. А за Гоголя прижизненную попытку закончить второй том сделал Рамон Меса, но и он не закончил. Но обязательно кто-то когда-нибудь закончит (а может уже и закончил).

…Или – японский писатель Рюноскэ. Возьмем его «художника», писавшего картину «Муки ада» и, ради её максимальной выразительности, пошедшего на то, чтобы сжечь в огне человека (вспомним легенду об умерщвлении натурщика художником Микеланджело). И этот его художник несомненно новое воплощение – нисходящее, отрицающее воплощение «художника» из гоголевского «Портрета» (его повторение и продолжение), потому что если отбросить сожжённого человека, «Муки ада» это вариант этого самого «Портрета».

Или возьмем его «Бататовую кашу». Его «гои» в ней – это ближайший родственник Башмачкина и Бартлби. Сам Рюноскэ, говоря об источнике «Бататовой каши», ссылается на японское произведение 11-го века. Может быть и так. Но тогда можно поставить знак равенства между этим произведением 11-го века (которого не могли знать ни Гоголь, ни Мелвилл) и их «Шинелью» и «Писцом Бартлби».

Понимаешь, о чем я?.. Литературные персонажи, как люди – воплощаются и живут новой жизнью. Мир не «Вавилон», вот что я понял, прочитав всё это. (Кобецкий обвёл руками комнату). И мы, говорящие на разных языках и даже разделённые эпохами, всё равно «слышим» и «понимаем» друг друга. Почему? Да потому, что язык Вселенского Духа – один. Тот, на котором и говорит с человеком Господь. А ключевой язык этого Всеобщего языка – русский!..

Кобецкий выпрямился, понимая куда хватил, готовый мужественно встретить любые возражения. Но отец Лев безмолвствовал, и только заметно протрезвевший взгляд его чуть заострился.

…Основная черта Куэваса, – продолжил он, – несмотря на то, что он и карьерист, это то, что он не забывает тех, кто когда-то для него сделал хорошее и за добро платит добром, и, может быть, в этом причина появления на свет гоголевского родственника (я говорю про «Моего дядю»). Она – облагораживание Чичикова (в настоящем времени – Куэваса) в новом своем «воплощении», его поступательное, эволюционное развитие.

Да, идентичность Башмачкина и Бартлби очевидна, но у Мелвилла в его «Писце» социальное звучание громче, и, быть может, в этом-то и состоит «причина» его появления на свет. Которая обязательно была. Обязательно имела место. Для меня это не вопрос.

Но есть и другое основание. Фамилия «Башмачкин». Её рок. Ибо «башмаку» обязательно нужна пара («два сапога пара»). И башмаки идентичны. Они похожи, как «братья-близнецы». Один копия другого. То есть если один «башмак» – Башмачкин, то получается, что ему необходим и другой «башмак» (другой «Башмачкин»). Его копия. Его «брат». И вот и появляется (роковым образом) вслед за Башмачкиным его брат (копия) – Бартлби.

Одна из возможных анаграмм слова Бартлби – Братбил («брат» и «бил»). А что есть «бил»? На английском языке бил – список. В свою очередь, со словом список в родстве и слово списывать. По-английски списывать – копи. И копи же на английском – копия, копировать, подражать кому-то.

Таким образом получается, что Бартлби («брат бил») у Мелвилла – копия, копирование, подражание «брату»!.. Или – «Башмаку»! Или – «Башмачкину»!

Ты понимаешь?!..

А так как Гоголь, понятно, не мог предвидеть появления на свет «Писца Бартлби», то остается признать существование Того, Кто и руководил этим сотворчеством. Того – Кто над временем и пространством. Того – Кто и внушил мысль Гоголю о «Башмачкине» и о «брате», а потом на другом краю света возбудил подобные же мысли у, духовно близкого Гоголю, Мелвилла.

Остается признать существование Бога. Или Духа Святого.

«Дух дышит, где хочет, – так сказал Мелвилл. – И голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит».

Где возьмет, да и «задышит».

По-русски…

…Ты не читал Германа Броха?.. «А может они уже прознали об опасности имён?». Или «если у вещей нет имён, то нет и понимания». А?..

– …Кстати, об «опасности имен», – очнулся отец Лев. – Как там твоего соседа?.. Иван Робертович?.. То, что у его папаши (Роберта) не в порядке с башкой, за это я ручаюсь. Я бы ничего не имел против «Роберта Ивановича» – мечтать не запретишь. Но «Иван Робертович» – это садомазохизм. Нонсенс. Нелепей может быть только какое-нибудь «Сидор Артурович». Ты приглядись. Есть такая вещь – наследственность. Я знавал одну такую пару. Отец – Калина Гаврилыч и сынок – Гаврила Калиныч. Оба, как несложно догадаться, идиоты…

– Да не об этом я! – Кобецкий даже руки к груди приложил (не до «Калинычей» ему сейчас было), – Я о «роке имени»…Ты полагаешь, имя Надежды Чертовой – авторши безбожного «Саргассова моря» случайно? Подумай… Прямо не имя, а клеймо, тавро!.. «Черт»!..

Или случайно, например, Вера Холодная умирает на юге от простуды. Или случайно, например, имя персонажа Короленко (автора вещей, как известно, переполненных символами бессознательного) – «Макар»?

Если ты не в курсе, я о рассказе «Сон Макара»… Обрати внимание на анаграмму слова макар – карма!.. А теперь вспомни о чём рассказ? А рассказ о том, как «Макара» бог призывает на суд и осуждает за пьянство, воровство и обманы, но когда «Макар» рассказывает о своей горькой жизни, небесный суд оправдывает его. Карма!.. Весы её!.. Бессознательно Короленко, написав о «Макаре», имел в виду «карму»!..

Или – вот. Название склонного к спячке грызуна «байбак», как известно, – синоним ленивого, неповоротного и неуклюжего человека. «Тюрюк», по Гоголю, – это «человек, которого нужно на что-нибудь поднимать пинком», а ««байбак» – этого и пинком не поднимешь».

А потому, согласись, что не только логична, но и симптоматична фамилия председателя Госплана СССР (организации, олицетворяющей всю неуклюжесть советской плановой экономики) Николая Байбакова.

Отец Лев засмеялся.

– …Ну, это ладно, это, так сказать, информация к размышлению. – Кобецкий спешил продолжить прерванную мысль:

…Персонажи рождаются, имеют своих пращуров, предков, родителей, многочисленную родню, они, как и люди, возвращаются снова и снова – вот что я понял, прочитав всё это. (Он опять обвел рукой комнату). Потому-то может и появился после «Носа» Гоголя – «Нос» Рюноскэ и трижды был прав Оскар Уайльд – я это понял, может, и на своей шкуре – «жизнь выстраивается согласно книгам»… Потому-то, может, и говорил он устами одного из своих героев – «я никогда не придираюсь к поступкам, я требователен только к словам».

Прав Блок – «открой мои книги, там сказано всё, что свершится» и прав А. К. Толстой – «когда глагола творческая сила толпы миров воззвала из ночи».

Вот, что я понял. Человек творит словом (мыслью), которое «у Бога», и поэтому мировая литература, как жизнь едина, «одна изъятая из законов тления» – как говаривал Салтыков-Щедрин. И если кто-то и когда-то произносит «а», то рано или поздно, независимо от того, слышал ли кто это «а», обязательно будет произнесено и «б». Не бывает в литературе «утрат». Ошибался Мелвилл.

Всё искусство – это единый узор истории, оно изначально, до деталей, предопределено и невозможно оставить что-то незавершенным и пропустить… Как там, в «Художниках» у Шиллера?..

Созданье возникает из созданья,

Гармония гармонию творит…

И

Сливаются, не ведая границы,

Бессмертные творенья ваших рук…

И что-то там…

…Отбросив цепи дней лихих,

зарю грядущего столетья

В твореньях отразив своих…

…Мир изменённый силой ваших дел…

…Взошёл вторично ваш посев

Вторично мир воспрял, помолодев…

Именно что – «вторично». Ибо мысль и, её выражающее слово, должны повториться. Или, иначе, – пройти весь мучительный процесс «высветления», как и любая человеческая душа. А воплотиться, начать жить – значит начать страдать – только страданием постигаются истина и смысл. То есть фраза, оборванная у одного, или чей-то образ обязательно повторяются – появляются и живут у другого (в соответствии с законами кармы) и так далее, падая и поднимаясь, как и любая человеческая душа.

Вот и стихотворение Тютчева (которое я привел) не буквальное повторение, а оно уже «высветленное» повторение того образа родины, который запечатлел в своем слове Веневитинов.

Слушая, отец Лев сменил позу – сел на стул боком, закинул руку за спинку, а нога за ногу, а Кобецкий стоял напротив него и потрясал «Однодумом».

–…Ты знаешь, когда мне всё это стало абсолютно ясно?.. Я читал Броха. Это тот же Кафка, тот же причудливый «сон», но Брох идёт дальше Кафки. Но сейчас не об этом… – и Кобецкий снова стал перелистывать «Однодум». – …У него там описывается фантастический случай… (он говорил и опять искал)… Воплощаются странные фантазии героя: газеты пишут о придуманном им убийстве, хотя ничего на самом деле ещё не произошло. И вот всё сбывается наяву. (Ну то же «Кракатау»!..). То есть, фантазии – оказываются правдой (а по сути – пророчествами)…

А вот, нашёл…

Представь себе – дело к развязке, и к герою (как и представлялось в фантазиях!) приближается убийца с револьвером – наступают последние мгновения жизни…

«…Ветер, который налетел с новой силой, донёс слабый аромат акаций… И вот потому, что момент катастрофы настал, и потому, что повернувшее вспять время достигло Сегодня, Дня Сегодняшнего, Сегодняшнего Дня Смерти, когда оно перескочит из будущего в прошлое… Андреас (герой) позволил себе в первый и последний раз приоткрыть смысл сна, который в следующий же миг поглотит и его…».

И я, читавший, в «следующий же миг», тут же вспоминаю заключительную сцену у Маркеса в «Ста годах одиночества». Не читал?… («читал, читал», кивнул отец Лев) …Когда Аурилиано, обнаружив ключ к шифрам Мелькиадеса, узнает о собственной гибели в начинающемся урагане: «В этот миг начал дуть ветер, слабый, ещё только поднимающийся ветер, наполненный голосами прошлого – шёпотом старых гераней и вздохами разочарования»…

Обрати внимание, одному открывается смысл пророческого сна, а другому – шифр пророчеств, и всё это, в обеих случаях, венчает катастрофа. И это, опять же, ритмичное упоминание о ветре, переходящем в ураган.

Поражённый совпадением, я читал дальше и дальше, но потом вдруг книга (Броха) у меня упала, и когда я её поднял и раскрыл вновь, то первой строчкой, которую я увидел было: «Каждому произведению искусства должно быть свойственно репрезентативно-эксплинирующее содержание, при всей своей уникальности, оно должно демонстрировать единство и универсальность мировых процессов, однако же не следует забывать, что единичное не обязательно бывает однозначно…».

И это был знак.

Так и появилась моя теория «всеобщего повторения». Всё сотворено, воплощено, предсказано, ведомо и видимо, а потому всё, что нас ни окружает в данную минуту (в каждое мгновение) есть знак!.. Тогда-то я и поверил окончательно в единый текст мировой литературы, в Единый Текст Жизни, в Единый Мировой План. Искусство и реальная жизнь соотносятся, как Предсказание и Свершившееся, с поправкой на кармы художника и текущего момента. И цепочка образов – реальных лиц, – разматывается по указке Режиссёра (Кобецкий показал пальцем вверх). Творца. (Давно известная, ещё гофмановская мысль). И в этом смысле элемент «повторения» естественен, ибо в любом случае автор не в силах противится причинно-следственной связи. Он блуждает в тумане подсказанного Свыше замысла, инстинктивно выискивая тропку предшественника – это может быть не только прогресс, но и регресс, но что-то новое, «своё», при этом он откроет наверняка.

…То рушится вдруг, то опять воздвигается зданье,

И прихотливой рукой правит незримый закон.

Но почему же, скажи, обновленье картин непрестанно?..

Это у Шиллера… Вот так причудливо в искусстве (а оно – жизнь!) «дышит дух» – то тут, то там…

Отец Лев только пожал плечами (теперь голову заморочили ему). Он вдруг вспомнил о валаамовой ослице, остановившей безумие пророка.

– …Ты подумай, – продолжил Кобецкий. Я иначе скажу: Тентетников из второго тома «Мертвых душ» Гоголя – это Обломов Гончарова, а Александр Петрович – это Штольц. А тамошняя фраза «визжал борзой кобель, присев задом к земле» (его окатил кипятком, выглянувший из кухни повар) – продолжена у Булгакова («Собачье сердце»). Почему? Да всё потому!..

Предтеча «Монсеньора Кихота» Грэма Грина несомненно – «Возвращение Дон Кихота» Честертона, а предтеча его «Возвращения» – «Дон Кихот» Унамуно, который писал, что открыл в душе Дон Кихота такие глубины, каких не открыл Сервантес.

И сюда же ещё можно вставить и Шолом-Алейхема, его «еврейского Дон Кихота» – «Путешествие Вениамина Третьего».

Да, его «Отцы и дети» изданы на шесть лет позже тургеневских, но вот что интересно. Шолом очень подробно описал, каких нищих калек и попрошаек поставляет «город Глупск» – «даже Англия не в силах сравниться». Но через много лет Англия всё же попыталась «сравниться» (эстафета передана!), и появляется (роковым образом) «Трёхгрошовая опера» Брехта…

Много чего (не только многочисленных «дон кихотов») предвидел Сервантес, а потому, может, и писал об «академии подражателей». Вот и истоки булгаковского «Собачьего сердца» мы обнаруживаем в его новелле о беседе двух собак (как предполагается, – «людей в прошлом»). Несомненно, предвидел, а потому и говорил: «воздержаться от сатиры – дело трудное», и указывал, как бы предвосхищая булгаковскую повесть, что бесед собачьих было две, но он записал только одну (жизнь одной только собаки), а о жизни другой пообещал рассказать не раньше, чем убедится, что первой из них поверили, или, во всяком случае, – «не побрезговали». Одни – язык, манера, смех – всё одно к одному. Речь идёт о том же, о чём и в «Собачьем сердце» – о превращении людей в животных и наоборот. Вторую собаку звали «Сипион», и я склонен полагать, что она, некоторым образом, и есть этот самый булгаковский «Шарик». Таким образом, у «Собачьего сердца» мы обнаруживаем, как минимум, две «причины» – гоголевскую фразу о обваренном кипятком кобеле и сервантесовскую новеллу. Но я бы упомянул ещё и третью – стихотворение Маяковского «Вот так я сделался собакой»…

Иная мысль, самая коротенькая и невнятная, даже и фраза, и только для того, чтобы потом, может через много лет, её продолжил, «повторил» в том или ином контексте или использовал кто-то другой – расширил объективно.

«Слово не умирает, оно выговаривается иначе». «Проза возвращает причину события» – слова литературоведа Виктора Шкловского. Устно или письменно предсказано всё. И далее – всё, как «по писанному». Иногда и буквально. Ты не слышал о таком писателе Ричардсоне?.. Так вот, в своей повести он описал гибель океанского лайнера «Титан», и всё «повторилось» спустя некоторое время со знаменитым «Титаником»… Не помнишь, у Хэмингуэя некто сочиняет про разбивающегося насмерть жокея, и ровно через неделю кто-то действительно разбивается на том самом месте, что и в рассказе.

Да что там жокей…У Эренбурга в романе, написанном в 1921 году, рассказывается о применении американцами против японцев некоего оружия массового уничтожения. А?.. Каково?..

Это ж у Гёте…

Нам говорят «безумец» и «фантаст».

Но выйдя из зависимости грустной,

С годами мозг мыслителя искусный

Мыслителя искусственно создаст…

Вот видишь, – и с ЭВМ напророчили…

А – Жюль Верн?.. В романе «Из пушки на Луну» космический корабль стартует с мыса Канаверал. И именно здесь был снаряжен в наше время «Аполлон 8», доставивший астронавтов к Луне и приводнившийся в том самом районе, в котором завершили своё путешествие герои Жюля Верна!

Как известно, англичанин Холл открыл оба спутника Марса. Но ведь почти за двести лет до него Свифт писал о двух лунах Марса. А чуть позже, при свете двух лун прогуливался по Марсу у Вольтера Микромегас.

…Кажется Паустовский в «Золотой Розе» рассказал о случае с Бальзаком: тот написал рассказ о монахине одного из монастырей по имени Жанна. И там и в самом деле оказалась монахиня с таким именем. Получалось, что она, «Жанна», покинет монастырь, уедет в Париж и станет проституткой (так было сказано у Бальзака). Настоятельница прочитала рассказ («я в курсе, в курсе» – сказал отец Лев, но Кобецкий договорил). …И послала Жанну к Бальзаку опровергнуть писателя… А далее всё получилось, как и написал (напророчил) Бальзак. И если это миф, то очень символичный. О пророческой роли литературы. О том, что литература и реальная жизнь находятся в очень тесной, если не в буквальной связи. Очевидно, об этом догадывался и сам Паустовский…

Отец Лев хотел что-то сказать, но ему протестующим жестом не дал Кобецкий – его прорвало и остановить его было нельзя.

– …Да, писатель – пророк!.. – И он опять раскрыл «Однодум». – Вот Шиллер…

Дан поэту счастливейший дар от богов:

Отражает весь мир его гений,

Проникает он в тайны грядущих веков

И в глубины минувших явлений.

На предвечном совете с богами воссев

Он подслушал событий таинственный сев.

Перед вами, как свиток, он жизнь развернёт

Всё что сбудется в ней и что бало.

Из унылой лачуги он храм создает, –

Этим муза его наделила!

…В наиболее значимых местах Кобецкий делал акценты, выделяя слова голосом и, отрываясь от текста, бросал на отца Льва выразительные взгляды.

…С той поры, когда с землей

Разлучился звездный рой,

В мире самое святое –

Вспышка мысли огневой

В беге дней неотвратимом

Чуть пластов заметен сдвиг,

Но творенье ощутимым

Стать стремится каждый миг.

А вот Блок.

…Забавно жить! Забавно знать,

Что под Луной ничто не ново!

Что мёртвому дано рождать

Бушующее жизни слово!

А вот тот же Тютчев – вольный перевод Шиллера…

…Так связан, съединён от века

Союзом кровного родства

Разумный гений человека

С творящей силой естества

Скажи заветное он слово

И миром новым естество

Всегда откликнуться готово

На голос родственный его…

…Тут у меня много чего… Вот, скажем, чеховский дядя Ваня – это Лузгин Салтыкова-Щедрина. А его Горехвастов и Рогожкин из «Губернских очерков» – это Кречинский и Расплюев Сухово-Кобылина. Явные родственники – щедринский «Старец» и «Очарованный странник» Лескова. Почитай Жоржи Амаду, и ты сразу вспомнишь «Одесские рассказы» Бабеля с Беней Криком. Мотив Яшки-скрипача в купринском «Гамбринусе» мы обнаруживаем у того же Мелвилла – в его «Скрипаче». А его (купринский) полковник Шульгович вдруг оказывается полковником Бубенчичем у Стефана Цвейга. И это – жизнь, её непрерывное развитие. Это персонажи-родители и персонажи – их дети. Это родные братья и сёстры.

«Слуга двух господ» («Труффальдино из Бергамо») и «Двенадцатая ночь» – это же явное родство. Дедуктивный метод Шерлока Холмса мы впервые обнаруживаем задолго до рождения самого Холмса – в исполнении Задига у Вольтера, а затем – и у Эдгара По. И вот нам – целая эпопея у Конан Дойля.

Порою одна только фраза… «Слова, слова, слова» сказал Шекспир, а повторил Пушкин. Одно только слово у Мелвилла о «девочке-жене» в «Мобби Дике» (и, выплеснувшееся в «Дэвиде Копперфильде» у Диккенса) становится в последующем «нимфеткой» у Стриндберга и превращается затем в отрицающую, нисходящего ряда «Лолиту» Набокова.

Родольф, подписавший у Флобера письмо Эмме – «Ваш друг», и – продолжение (развитие) Родольфо в «Милом друге» у Мопассана. А если подумать: чем отличается «Эмма Бовари» от «Анны Карениной»?..

Одна только фраза! Но у Флобера она мало что значащая эпитафия «остановись, прохожий, ты попираешь стопой любезную супругу». А у Белова в «Привычном деле» – потрясающая сцена на кладбище: «как по огню по тебе хожу, прости»…

Одна мелвилловская фраза – о «существах, способных греться возле айсберга» (о рыбах в гиперборейских водах) – дословно повторяющаяся у Капицы в его «Ревущих сороковых», – становится холодной, нелюбимой женой того норвежского китобоя.

«Но Ахав стоит одиноко среди миллионов этой населённой планеты» – восклицает Мелвилл устами капитана. – «Холодно! Холодно!», и эти слова повторяются полковником Буэндиа, замерзающим у Маркеса от беспощадного внутреннего холода. А у Булгакова – Пилатом.

А авторские вздохи, «ахи» и «охи» у Булгакова, или «боги, боги, яду мне, яду»? Да это же Олдингтон!

Не помнишь у Шекспира?..

Горацио: В лице была скорее печаль, чем гнев.

Гамлет: И бледен или багров?

Горацио: Нет, очень бледен.

Речь о «призраке» – убитом отце Гамлета. Короче – «бледный и очень печальный». А кого тут можно припомнить? Ну, конечно же, «призрака» у Маркеса в «Ста годах».

А откуда сам Маркес? Достаточно почитать Карпентьера, чтобы распознать многие истоки – чудеса Макандаля и Ти Ноэля в «Царстве земном»…

А кто Виктор Юг у Карпентьера?.. Да, конечно же, полковник Буэндиа в «Ста годах»…

Несомненно, узнаётся мысль Маркеса и в «Сердце Тьмы» Джозефа Конрада.

А Камю?.. Если сравнить Маркеса и «Чуму» Камю?.. То же самое ожидание поезда (помнишь в «Ста годах»?), который никогда не прибудет, заточение, чумной карантин, ожидание и расстрел, и открытые глаза у трупа, и летописец событий Таррут – предтеча Мелькиадеса. Для меня это не вопрос. И это не эпигонство. Это новая жизнь – объективное повторение.

Рассказ Хемингуэя «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера» – это фрагмент повести «Пан» Кнута Гамсуна. Или – сестра Мехтилд в «Искушении» у Хуго Клауса?.. Слепая, но всё видящая и знающая лучше зрячих… А это так напоминает маркесовскую Урсулу. Это и есть продолжение причинно-следственной связи – новое воплощение героини, но теперь уже заживо разлагающейся, почитаемой, как святая.

Мендель-букинист Цвейга – это библиотекарь папаша Сарьетт в «Восстании ангелов» Франса. Разве шагреневая кожа у Бальзака – не портрет Дориана Грея? Я имею в виду именно «кожу» и «портрет». И я слышал то, что прежде чем появился Дориан Грей, были, кажется, Вивиан Грей и его автор –Дизраэли. Впрочем, тут я не убежден. Маджнун пел о Лейле ещё до Петрарки со своей Лаурой. А лунные буйства у Иванушки в «Мастере и Маргарите»… А их я связываю со строчками Мопассана из повести «На воде» – о «лунном ударе», который «в тысячу раз опаснее солнечного». «Им можно заболеть нечаянно, и эта болезнь неизлечима; помешательство остается на всю жизнь, не буйное, при которых больных приходится держать под замком, а тихое и неизлечимое, тот, кто страдает им, обо всем думает по-своему, не так как другие».